- То-то и оно... - Никита Александрович побарабанил пальцами о стол, отрешенно глядя в окно. - Вот так номер! И как ты ухитрился обсушить плоты?
      - Кто знал, что в августе будет засуха? А весь июнь-июль вода держалась высокой. По нашей-то нужде не хотелось налегке возвращаться.
      - Так-то оно так. Да вот видишь, что получилось. Где твои люди-то? Вербованные?
      - Четверо на запани осталось, шесть человек подались в леспромхоз. А двое где-то здесь болтаются. Для связи - на случай, если деньги дадите.
      - Окончательный расчет, что ли? Откуда взять деньги-то? Мы же не можем твой лес на баланс поставить? Он пока ничей... Обесценен. Вот когда пригоните его, тогда будет и окончательный расчет, и премиальные, и все такое прочее.
      Чубатов, слушая эти слова, все ниже опускал кудлатую голову. Потом сказал с глухой обидой:
      - Вот не ожидал, Никита Александрович. Но хоть расходы списать по заготовке леса сможете? - Он достал из кармана толстый бумажник, раскрыл его, положил на стол.
      Здесь было множество мятых бесформенных расписок, сделанных на тетрадных листках, на блокнотных листочках и просто на клочках бумаги.
      - Сколько у вас расходов-то?
      - Шестнадцать тысяч с небольшим. Две с половиной тысячи в райфо списали. Осталось четырнадцать!
      - Подходящая сумма...
      - Так ведь две тысячи кубов заготовлено! - с горечью и силой сказал Чубатов. - Я же не вру.
      - Понятно, понятно! - Никита Александрович озабоченно опустил на грудь голову, выдавливая еще и третий подбородок. - Только на чей счет мы теперь запишем эти четырнадцать тысяч?
      - Половину спишет райфо на зарплату лесорубам. А семь тысяч погасит Завьялов, как обычно, на такелаж спишет. Я ж ему четыреста кубов заготовил!
      - Но пока лесу у него нет.
      - Так будет! Куда он денется? Подтвердите, что лес заготовлен. Если хотите, пошлите туда комиссию, обмерят плоты, обсчитают.
      - Комиссию послать - дело нехитрое. Но финансами своими распоряжается сам Завьялов, а не я. Понимаешь?
      - Понимаю, как же! Не первый год так делаем. Вы ему визируете, чтобы оплатил такелаж. Он оплатит, то есть принимает расходы. Лес-то ему идет. И другим занаряжаете таким же образом.
      - Тебе придется самому съездить к нему и договориться, - карие глаза Никиты Александровича смотрели теперь грустно на Чубатова.
      - Но, Никита Александрович, не может же Завьялов принять эти расходы без вашего разрешения, - Чубатов еле удержался на подвернувшемся упреке: "Не дурачьте же меня!"
      - Хорошо. Я ему позвоню. Поезжай!
      12
      Василий Иванович Завьялов слыл в округе человеком широкой натуры и крепким хозяином. Он сам приехал за Чубатовым. С утра пораньше! Дарье поставил корзину красных помидоров величиной с детскую голову каждый, да трехлитровую банку ароматного меду, чистого, темного, словно янтарь, да копченой свинины. Хоть и пожилой, но еще крепкий - не ладонь, а каменная десница. Лицо обветренное, загоревшее до черноты, с глубокими извилистыми морщинами, как из мореного дуба вырезано. Но сам такой обходительный, деликатный. Присел на краешек стула, будто боялся обломить его. Разговор вел легкий, утешительный:
      - Это хорошо, что вы надумали съездить в отпуск куда подальше. Погодка теперь хоть на Тихом океане, хоть на Черном море благоприятствует...
      Чубатов, звоня ему, заикнулся насчет денег: одолжите, мол, на отпуск. "Это мы всегда пожалуйста!" - был немедленный ответ.
      И Дарья, провожая Чубатова в гости к Завьялову, впервые за эти дни воспрянула духом: а что? Если сам Завьялов благоволит к Ивану, то, может, все и утрясется. У Завьялова авторитет. Он и самого начфина убедить сможет.
      Но в "газике" Завьялов как-то погас, тяжело навалившись на баранку, насупленно молчал всю дорогу, пока выбирались из города.
      Заговорил, когда вырвались на простор, в поле, сказал, не глядя на Чубатова, не скрывая горечи:
      - Крепко ты нас подвел, Ваня. Мы на тебя надеялись как на бога.
      - На бога, говоришь? - вспыхнул Чубатов. - А кто засуху в августе послал? Я, что ли?!
      - Мог бы и поторопиться, в июле пригнать плоты.
      - А кто меня упрашивал? Заготовь сотни четыре кубов! До зимы ждать буду. Не ты ли, друг ситный?
      - Я, Ваня, я. По нашей нужде не только попросишь - на колени встанешь, молиться будешь: пошли, господи, леса, кирпича и цемента!
      - Ты просил, я заготовил. Как уговаривались - четыре сотни кубов только для тебя! В чем же моя вина?
      - Да разве я тебя виню? Я плачу. Мне коровник до зимы построить надо. Коровник на четыреста голов! Понял?
      - Я ж тебе не начальник строительного треста.
      - В том-то и беда, что нет у нас начальника и треста нет. Для нас, для колхозов, строить некому. И деньги есть у нас. Много денег, Ваня. У меня полтора миллиона чистых денег в банке. Хоть сейчас пускай в оборот. Полтора миллиона! Да я бы на них не то что коровник - коттеджи всем построил бы. Но стройматериалы купить негде, нанять строить некого.
      - У вас же есть областной Межколхозстрой?
      - А-а! - только покривился. - Это - худая контора. Она может строить только дворы дорогие, сплошь из железобетона. Одно коровье место обходится в две с лишним тысячи рублей. Представляешь? Да и то на пять лет вперед ей все уже заказано и расписано. Мы стараемся строить и подешевле, и побыстрее. Упросил я ПМК-90, что геологов обстраивает: поставьте мне, говорю, только каркас для коровника. А стены я сам заполню. Построили они каркас, а стены твои в тайге, в заломе остались.
      - Ты говоришь так, будто я во всем виноват.
      - Да не в том дело. Извини, брат. Это я от безысходности, от тоски то есть.
      Они свернули в распадок по грунтовой дороге и остановились возле недостроенного коровника. По внушительному периметру на бетонированной площадке стояли железобетонные столбы, связанные поверху единой балкой. Тут же, рядом со столбами, были сложены в четырех штабелях стальные легкие фермы для крыши. На площадке неприбрано и безлюдно, как бывает на заброшенных стройках.
      Завьялов и Чубатов вылезли из машины, подошли к железобетонному остову.
      - Видишь, - указывал на пазы в столбах Завьялов. - Эти пазы оставлены для бревен. Затесывай с торцов бревна, закладывай в пазы шандором - и стены готовы. И дешево и сердито. Сами придумали. А крыша вот она лежит, указал он на фермы.
      - Что и говорить, досадно! - сказал Чубатов. - А может, кирпичом заполнить проемы-то?
      - Какой кирпич? Где он? На печки, на плиты кухонные и то не могу допроситься.
      - Да, жаль, конечно. Ну, ничего... Долго ждал - подожди еще немного. Пригоним плоты. Лес тебе заготовлен, занаряжен... Так что никуда он не денется.
      - Но куда я коров на зиму загонять буду?
      - Ты ж только недавно построил себе коровник!
      - Я его под молодняк отвел. Растем, Ваня, растем. Ты знаешь, какие у нас теперь планы на молоко и мясо? Ого-го! Дают под самый дых, только поспевай поворачиваться.
      - Молоко... мясо... Все это хорошо, - начал терять терпение Чубатов. Но давай о деле поговорим. Я ж к тебе сам знаешь зачем приехал. Спишем семь тысяч моих такелажных расходов?
      - Дак я их на что спишу? Кабы лес был - проще пареной репы. А теперь по какому каналу их пустить?
      - Привет! То ты не знаешь. По тому же самому - за приобретение леса. Четыреста кубов по тридцать рублей за кубометр - и то двенадцать тысяч стоит. А если по сорок рублей? Ну, что для тебя семь тысяч?
      - А где он, лес-то? В тайге, у черта на куличках?
      - Дак он же заготовлен! Документ у меня есть. Прими себе на баланс. С райисполкомом согласовано.
      - Милый Ваня, близится завершение года. А там - отчет! Придет ревкомиссия и спросит: а ну-ка, Василий Иванович, покажи, где твой лес хранится? А я им что? Он у Деда Мороза, в тайге на перекате?
      - Погоди! Тебе звонил председатель райисполкома?
      - Звонил. Говорит, Чубатов приедет к тебе, не обижай. Прими, как дорогого гостя...
      - А насчет семи тысяч ничего не говорил? - спросил Чубатов, меняясь в лице.
      - Ни-че-го. Намекнул на такелажные расходы. Гляди, говорит, сам. Отчитаться сумеешь - действуй. А как я отчитаюсь?
      Чубатов только головой покачал.
      - Значит, покрывать расходы за лес отказываешься?
      - Пока не могу. Не сердись, Ваня. Не могу без приказа свыше. А тысячи рублей взаймы тебе - это пожалуйста. Бери хоть на год, хоть на два. Поехали ко мне, пообедаем, и деньги получишь.
      - Спасибо на добром слове. Отвези-ка меня на автобусную остановку. Не хочется мне обедать у тебя. Аппетит я потерял, - сказал Чубатов и вяло поплелся к "газику".
      - Ну, как знаешь...
      Всю обратную дорогу до автобусной остановки ехали молча. Так и расстались - ни прощай, ни до свидания.
      13
      Капитан Коньков на другой день после посещения пасеки успел побывать и в леспромхозе, и на запани, - никаких особых претензий к бригадиру Чубатову со стороны этих контор не было. Да, знают, что работал он на протоке Долгой, что плоты его сели - тоже знают. "А что он топляк подымал, знаете?" - спрашивал Коньков. Возможно, подымал. Это никого не удивляло. Топляку много. "За кем-то числится этот топляк?" - пытался выяснить Коньков. Нет, не числится. Ни у сплавщиков, ни у лесорубов потерь в этом сезоне нет. Баланс - вот он, в порядке. Можно не сомневаться.
      "А кто кран ему выделял?" - допытывался Коньков. А никто не выделял. Работал у них кран в верховьях реки. Может быть, в сверхурочные часы или в выходные и помогали Чубатову крановщики. Тайга большая - за всем не уследишь. Да и греха особого в том нет. Не для себя же заготовлял лес Чубатов!
      О пожаре на лесном складе конторщики знали и говорили без особого удивления. Такое бывает. Огонь теперь не редкость, в лесу - засуха. Словом, ничего интересного, за что бы можно зацепиться, Коньков не нашел ни в леспромхозе, ни на запани.
      Возил его Голованов на удэгейском бате. Вернулись обратно к вечеру. Хотел было Коньков проверить приходные журналы лесного склада, но Боборыкина и след простыл. Удэгейцы сказали, что уехал еще с утра в город. А председатель Гээнту хоронит.
      Кялундзигу нашел он возле крайнего домика, заросшего бузиной и жимолостью. Тот стоял в окружении зевак и что-то шумно доказывал маленькой старушке в цветном расшитом халате и в олочах.
      Заметив Конькова, Кялундзига заговорил с ним, ища поддержки:
      - Опять, понимаешь, пережитки капитализма. Сколько воспитываем - ничего не помогает. Вот какое дело, понимаешь! - У него от недоумения поползли кверху черные редкие брови, морщиня лоб.
      - А в чем дело? - спросил Коньков.
      - Пора хоронить - вечер подходит. А старики все в избе сидят. Покойника провожают.
      - А, это интересно! Давай поглядим.
      Коньков с председателем вошли в избу. Посреди избы на табуретках лежала широкая доска, а на ней стоял гроб, накрытый черным сатином. Несколько стариков сидели на скамье у стены и внимательно слушали, как Арсе, простирая руки над гробом, закрыв глаза, торжественно и тихо произносил нараспев что-то давно затверженное, как стихи читал.
      - О чем говорит Арсе? - спросил на ухо Коньков Кялундзигу.
      - В загробный мир отвозит Гээнту, про дорогу говорит, все приметы называет, а старики слушают - правильно везет или нет, - отвечал тот тихо.
      - А ну-ка, ну-ка! Переведи мне что-нибудь.
      Кялундзига, поглядывая на Арсе, стал потихоньку говорить на ухо Конькову:
      - Давай, собачки, вези скорее! Га, га! Снег перестал, солнце светит, теперь все видно. Вон перевал храброго Нядыги. Здравствуй, Нядыга! Помогай немножко нарты толкать. Далеко едем, Гээнту везем. Хороший охотник Гээнта! Никого не боялся, как храбрый Нядыга. Га, га! Вот и Заячья протока. Кто ехать мешает? Зайцы! Прочь, тукса туксани! [удэгейское ругательство (заяц тебя выплюнул)] Га, га! Вон перевал Соломога. Юрта его стоит на самом небе. Ой, беда! Увидит нас Соломога - съест, как он съел медведя Одо. Может, Нядыга поможет? Эй, Нядыга! Помоги проехать! Мы тебе богдо [меховая шапочка с кисточкой (удэг.)] дадим...
      Выходя на улицу, Коньков спросил:
      - А почему он про снег говорит? Лето же.
      - Для покойника все равно, что лето, что зима, - ответил Кялундзига. В нартах летом нельзя ехать. Отвозят туда только в нартах.
      - Да, брат... У вас все продумано, - невесело сказал Коньков. - А у меня - в голубом тумане. Однако ехать надо.
      - Куда поедешь на ночь? Оставайся ночевать.
      - Нет, заночую у Голованова. Там заберет меня почтовый глиссер. В леспромхозе договорились.
      В Уйгун Коньков добрался только на исходе следующего дня и наутро явился в прокуратуру. Савельев ждал его.
      - А, капитан! Легок на помине, - приветствовал прокурор Конькова. - А мы только о тебе говорили. Председатель райисполкома интересовался. Куда пропал наш следователь? А я ему - тайгу тушит. Героический порыв охватил его, говорю...
      - Я гляжу, у вас информация налажена.
      - Чистая самодеятельность, капитан. Как у нас официально пишут патриотическая помощь населения.
      - Ну, ну. Выкладывай мне свою информацию, а я тебе скажу, какой патриот сочинил ее, - усмехнулся Коньков присаживаясь.
      - Не увлекайся Шерлок Холмсом, Леонид Семенович! Это называется индивидуализмом в сыске. А сила наших действий в общественной поддержке.
      - И что ж тебе сообщила общественность?
      - Сперва доложи, где лес? И можно ли пригнать плоты?
      - Лес заготовлен хороший, плоты связаны надежно и сидят прочно на Шумном перекате. Обсушены будь здоров! Никакой силой не сорвешь и не протолкнешь. Придется ждать весеннего паводка.
      - Невесело, что и говорить. Н-да. А что с дракой - серьезное избиение?
      - Не думаю... Правда, я не уточнял. Мне кажется, не столько драка виновата, сколько болезнь. Простуда, должно быть.
      - А что за пожар случился?
      - Лесной склад сгорел. И тайгу малость прихватило. Полагаю, что не случайно.
      - И я думаю - за всем этим кроется преступление.
      - Но улик нет. Сторож умер, заведующий складом был на запани.
      - Значит, пожар не по нашей епархии, коль нет улик? - усмехнулся Савельев. - Ищи улики, ищи! Зато мне поступили некоторые бумаги, они касаются нас с тобой. Хлопаем ушами, братец мой.
      - В чем же мы провинились?
      - Плохой надзор у нас. Вот в чем наша вина.
      - Плохой надзор? - удивился Коньков. - Не понимаю. И где же?
      - Все там же. При заготовке леса, в бригаде лесорубов.
      - Вот те на! Не ты ли мне тут толковал о золотой прибыли от наших лесорубов - и вдруг? Что же изменилось?
      - Просто кое-что прояснилось, Семеныч.
      - Например?
      - Бригадир Чубатов под видом заготовки леса поднимал топляк. Это во-первых...
      - Я в этом не вижу криминала, - перебил его Коньков.
      - Как не видишь? Ему никто не давал разнарядки на топляк.
      - Кто же даст на топляк разнарядку, если он топляк? То есть ничейный, бросовый лес. Он валяется под водой и портит реку.
      - У нас ничейного леса нет, все принадлежит государству. - Савельев строго посмотрел на Конькова, и краска возбуждения пятнами проступила на его щеках. - Топляк валяется? Мало ли что! Там есть запань, лесопункт. У них должны быть сведения на топляк. Вот и оформляй, бери разнарядку.
      - Нет у них сведений на топляк. Я проверял. Он давно уж списан.
      - Кем?
      - Дядей Ваней! Мало там начальников сменилось за последние двадцать пять лет? Каждый год топили этот лес и каждый год отчитывались, накалялся и Коньков. - Небось концы прятать в воду у нас умеют. Нет его на балансе, понял? Да кто теперь поставит на баланс этот топляк? Кому такое взбредет в голову?
      - Зато каждому может взбрести в голову прихватить так называемый даровой лес и наживаться за этот счет.
      - Каким образом?
      - Тем самым, каким действовал Чубатов. Во-первых, он ни у кого не спросил позволения насчет заготовок топляка; во-вторых, "слева" нанимал подъемный кран, рабочих, плавсредства.
      - Они работали в сверхурочное время, по субботам, по выходным...
      - Во-во! Еще и по ночам.
      - Так без ущерба для основного производства, чего ж тут плохого?
      - А еще расплачивался наличными, деньги шли из рук в руки... Смену отработал - получай десятку и не чешись! Сколько за кран платил, никому не известно. А сколько пива выпито, водки? Ты знаешь, сколько тысяч потратил он на топляк?
      - Сколько?
      - Четыре тысячи рублей.
      - Но заготовлено более пятисот кубометров топляка. Это же лес! И всего по семь рублей за кубометр. Даровой лес!
      - Откуда ты знаешь, что он потратил четыре тысячи рублей? А может быть, он истратил всего половину, а две тысячи прикарманил? - Савельев даже радостно преобразился от того, как просто посадил в калошу своего оппонента.
      - Но это ж надо доказать! - удивленно развел руками Коньков.
      - Нет! - Савельев погрозил кому-то пальцем. - Это уж пусть он теперь докажет, куда потратил деньги. Ты знаешь, у него нет ни нарядов, на накладных - одни расписки.
      - Я понял, кто тебе дал информацию. - Коньков понимающе покачал головой. - Заведующий лесным складом Боборыкин.
      - Допустим, - сухо согласился Савельев. - Но к делу это не имеет прямого отношения. - Он раскрыл папку, лежавшую на столе, и подвинул ее к Конькову: - Вот, ознакомься... Выводы начальника райфо на так называемые документации Чубатова. Четырнадцать тысяч рублей списанию не подлежат. Понял? Надо, брат, открывать уголовное дело. Так вот.
      14
      Иван Чубатов относился к тем прямым и деятельным натурам, которые держатся крепко на ногах до тех пор, пока верят, что они нужны в деле и что ими дорожат. Как только им дают понять, что они заблуждаются относительно собственной необходимости или, еще хуже - непогрешимости, они тотчас теряют голову: либо рвут горло и лезут в драку, либо стыдливо впадают в глубокую апатию; и в том, и в другом случае меньше всего думают о доказательстве собственной невиновности.
      Даша сразу поняла, что Ивану самому не выкрутиться из этих финансовых пут, не вылезти из трясины, которая внезапно оказалась под его ногами. Как только приехал он от Завьялова, завалился на диван и часами столбом глядел в потолок, словно белены наелся. И на работу уходит она - лежит, и с работы придет - лежит, не то еще на гитаре наигрывает. Два дня терпела, старалась не бередить его душу разговорами об этом отчете. Авось все утрясется. Ведь лес-то заготовлен, думала она. Разберутся там как следует. Ведь не чужие же начальники. Все вроде бы знакомые, свои люди.
      Но, узнав о том, что завели уголовное дело на него, расплакалась и ушла с работы раньше времени. "Надо что-то делать, - твердила она по дороге. Нельзя же так. Под лежачий камень вода не течет".
      Когда вошла, еще в прихожей вытерла слезы, шаркала туфлями, чтоб не слыхал всхлипывания. Но он и в самом деле будто не слышал ее, сидел на диване, тихонько перебирал гитарные струны.
      - Ну, чего замешкалась? - крикнул из комнаты. - Я мотивчик новый нащупал... Вроде бы ничего. Иди сюда!
      Она вошла; раздвинув портьеру и увидев его, снова всхлипнула, прикрывая лицо углом головного платка, красным пожаром полыхавшим на ее плечах.
      - Кто тебя обидел? - лениво, как спросонья, спросил Чубатов, все еще перебирая пальцами струны: - Сангия-Мама не дает тебе небесного жемчуга?
      - Эх ты, Сангия-Мама! Все играешь... - Она поворошила его волосы, прижалась щекой к груди и опять всхлипнула.
      - Да что с тобой, Дашок? Или обидел кто? - Чубатов отложил гитару и стал гладить ее по голове, как маленькую. - А ты скажи, назови - кто обидел? Я ему сделаю ата-та.
      Она еще сильнее заплакала, затрясла головой, вдавливаясь лицом ему в грудь.
      Он поцеловал ее в волосы и сказал виновато:
      - Устала ты, душа моя. И во всем-то я виноват.
      - Не в том дело. Ох, Иван, Иван!..
      - Понимаю, понимаю... Замоталась. Загоняли тебя, как лошадь на приколе. А прикол - это я со своим дурацким делом. Знаешь что? Давай к чертовой матери перерубим веревку - и в степь как ветер улетим, как сказал поэт.
      - В какую степь? О чем ты? - Даша вытерла слезы, вздохнула глубоко и уставилась ему в лицо.
      - Это образ, понимаешь? Поэтическое воображение. А проще сказать поедем к нашему милому, теплому синему морю. На Кавказ! Поедем, а? Теперь дикарей там немного. Осень. Можно снять комнатенку с оконцем на море, с балконом... Я тебе серенаду спою. А? Залезу на крышу старой сакли и спою. Поедем?
      Она опять всхлипнула.
      - Начальник сказал, что на тебя уголовное дело завели.
      - Какой начальник?
      - Финансовый... Мой начальник.
      - А-а, уйгунский казначей, - усмехнулся Чубатов. - Это не он виноват. Это Сангия-Мама душу мою затребовал за то, что я хотел достать для тебя небесный жемчуг-кяхту.
      - Ты бы, вместо того чтобы играть да шуточки шутить, сходил бы еще раз к председателю райисполкома. Попросил его. Небось его-то послушают, прикроют это дело.
      - Эх, Дашок! Председатель - мужик, конечно, хороший. Да он сам боится.
      - Чего он боится?
      - Бумаги боится. Отчета, который дебет и скребет. Вот он, наш Сангия-Мама. Его все боятся. А я не боюсь. Я у него хотел вытянуть счастливую карту. Сыграть с ним хотел ва-банк.
      - Доигрался... Эх, Иван, Иван! Сколько раз я тебе говорила: с финансами не шутят. Каждую копейку занеси в счет, каждый болтик зафиксируй, проведи в дело и пришей. А у тебя что? Сотня туда, две сюда.
      - Платил только за дело. Расписки имеются.
      - Кому они теперь нужны, эти расписки? Мой начальник говорит - пусть он их на стенку наклеит.
      - Сукин сын он, твой начальник. А я ему верил.
      - Что я тебе говорила? Никому не верь. В случае беды все отвернутся. Соблюдай правила.
      - А что бы я заготовил по вашим правилам? Чурку да палку? Надо что-нибудь одно делать - или лес заготовлять, или ваши бумаги по всем правилам отчетности вести.
      - Но ведь финансовая дисциплина - это тебе не фунт изюма!
      - А две тысячи кубов леса - это что, фунт изюма? Я на себя потратил эти финансы? Да я же заготовил самый дешевый лес!
      - Где он, твой лес-то?
      - Что, и тут я виноват?
      - А кто же? Как тебя просили... и лесорубы, и я: "Иван, хватит! Поплыли до дому. Почти полторы тыщи кубов!" Нет, я две пригоню... Четыре тысячи премии отхвачу. Небесную ракушку достану... Достал... булыжник со дна.
      - Все было бы в ажуре. Это Боборыкин меня подвел. Вот жила.
      - Говорят, он здесь болтается. По начальству шляется. Чует мое сердце что-то недоброе.
      - Хотел бы я встретить его вечерком в укромном местечке.
      - Еще чего не хватает! - испуганно сказала она. - Здесь и лесорубы. Смотри, не подерись еще. Я умоляю тебя - без нужды не выходи из дому. А я сейчас схожу к Ленке Коньковой.
      - Какой Ленке?
      - Ну, господи! К жене следователя по твоему делу. Узнаю у нее - что хоть тебе надобно предпринять. А если удастся - и с ним поговорю.
      - Не унижай ты себя этими просьбами.
      - Какое унижение! Мы с ней знакомые. Свои же люди. Надо посоветоваться... Ленка - человек душевный. Она подскажет что-нибудь.
      И, бодрясь от этой пришедшей мысли, она встала, оправила прическу, подпудрила нос, подкрасила губы и побежала к Коньковым.
      Они жили недалеко от того же озера в деревянном двухквартирном доме, занимая наглухо отгороженную половину. Жена Конькова во дворе развешивала белье на веревках и, увидев подходившую к калитке Дашу, заторопилась к ней навстречу.
      - Проходи, проходи! - открывала перед ней калитку. - На тебе лица нет. Разве можно так переживать?
      Дарья поняла, что Лена уже знала о следствии, да и немудрено - скрыть такое дело в маленьком городке невозможно. К тому же Даше было известно, что Коньковы живут дружно, и уж наверно муж и жена во всех делах добрые советчики.
      - Хозяин дома? - спросила она, проходя к крыльцу.
      - Дома. Ты к нему?
      - Я сперва посоветоваться с тобой.
      - Тогда пошли!
      Елена, маленькая, крепенькая, как барашек, вся в черных кудряшках, гулко протопала башмаками по коридору и провела ее в торцовую пристройку кухню, отгороженную от остального дома капитальной стеной.
      - Садись. Здесь нас никто не услышит! - усадила на маленький, обтянутый черной клеенкой диванчик. Сама села напротив у кухонного стола.
      - Не везет мне, Лена, ой не везет. - Даша прикрыла лицо руками и потупилась, сдерживая рыдания.
      - А вы покайтесь, легче будет. И они учтут, - Лена не сказала - кто они. Даша и так ее поняла.
      - Да в чем каяться? Кабы преступление какое? А то ведь стыдно признаться - безалаберность, одна безалаберность. Из-за нее все летит в пропасть. Слыхала, поди, мой-то с лесом влип в историю?
      - Слыхала...
      - А мы было решили пожениться, в свадебное путешествие съездить. Вот и приехали к разбитому корыту.
      - А он что же сидит? Надо ж действовать, оправдываться.
      - А-а! - Дарья махнула рукой. - Валяется целыми днями на диване. Все равно, говорит, мне тюрьма. Вот сама хочу поговорить с твоим хозяином.
      - И правильно надумала! Все ему выкладывай без утайки. Он поймет. А потом я еще попрошу его проявить внимание. Пошли! Сейчас я ему скажу, чтоб принял тебя.
      И тихонько, подталкивая в спину, Елена ввела Дарью в прихожую, потом, обойдя ее, нырнула за портьеру и сказала:
      - Лень, к тебе гости!
      Коньков сидел за столом, читал газету.
      - Что за гости?
      - Дарья, по делу. По тому самому. Насчет леса.
      - Ага! - Коньков встал, снял китель со спинки стула, стал одеваться. Зови ее!
      Дарья вошла как милостыню просить, остановилась у самых дверей.
      - Здравствуйте! Я к вам решила обратиться... - она запнулась, - за помощью то есть, - и всхлипнула.
      - Проходите, садитесь, - Коньков усадил ее на широкую тахту, сам сел напротив на стуле. - Слушаю вас.
      - Я его самого посылала... Сходи, поговори с капитаном. Он человек душевный, говорю, он поймет, - лепетала она тихим голосом. - Про вас то есть. А он загордился. Все равно, говорит, мне тюрьма. Успею еще наговориться. - Она, мучительно сводя брови, поглядела на Конькова и спросила: - Что теперь ему будет?
      - Ведь я не прокурор и не судья. Я веду только предварительное расследование. Посмотрим, как дело сложится. Вы мне вот что скажите: где он покупал такелаж? То есть тросы, чекера, блоки... По его документам определить невозможно.
      - Кроме него самого, сказать это в точности никто не сможет. И он не скажет.
      - Почему?
      - Потому что загордился. У него понятие - товарищей не подводить.
      - Но как же я смогу установить - сколько на такелаж он потратил? Три тысячи рублей, или две, или не две?
      - Так ведь не первый же год он заготовляет лес, и каждый год тратит на такелаж и подвозку леса примерно те же две или три тысячи рублей. Лишнего он не переплатит. Цены знает.
      - Да, но где доказательства? Где накладные?
      - Кто же вам продаст бухту троса по накладной? Это ж неофициальная продажа, но для дела необходимая.
      - Вы странно рассуждаете. Что ж он, по-вашему, не виноват?
      - Почему ж не виноват? Если б не виноват, я бы и просить не приходила. Виноват. Я и сама говорю: повинись. А он загордился. Деньги, говорю, счет любят. А он одним сплавщикам платил по десятке за вечер на подъеме топляка.
      - А почему?
      - А потому, говорит, что они неурочные, сверх нормы, говорит, ворочают. Оно и то сказать - за пятерку никто бы не пришел топляк поднимать. Работа каторжная.
      - Как же оправдать документально эту десятку на нос?
      - Никак. Вот за это его и наказывайте. За превышение выплаты то есть. Не себе в карман клал, а рабочим, чтоб работали лучше.
      - Иными словами - за растрату?
      - Растрата растрате рознь. Иной растратчик как сыр в масле катается, на себя все тратит, а этот растратчик штанов лишних не имеет. Его же и били за эту растрату.
      - Вы же говорили, что из-за вас драка произошла?
      - Из-за меня только Боборыкин подзуживал лесорубов. Но причина в деньгах. Ваши, мол, денежки бригадир сплавщикам подарил. А плоты, мол, на мель посадил в погоне за собственной премией. И оставил вас с пустым карманом. Они и разбушевались. А теперь одумались - и самим стыдно... Я вас очень прошу: сходите к ним. В нашей гостинице Вилков и Семынин остановились, лесорубы. Спросите их. Они плохого ничего не скажут. Я уверена. Сходите! Сами они не придут к вам.
      - Хорошо, схожу, - сказал Коньков. - Учту вашу просьбу.
      Дарья встала и заторопилась на выход, кланяясь и лепеча слова благодарности.
      Не успела за ней толком закрыться дверь, как вошла Елена, стала оправлять скатерть на столе и, поймав косой взгляд мужа, решительно произнесла:
      - Лень, помочь надо. Люди они честные.
      - А ты откуда знаешь? - насмешливо спросил Коньков.
      - Вот тебе раз! Почти на одной улице живем - и откуда знаешь!
      - Чубатов вроде бы тут не жил, - все еще насмешливо возражал Коньков.
      - Ну и что? Дарья проходимца не выберет, не такой она человек. Говорят, что она из-за этого и с Боборыкиным расплевалась.
      - Ты вот что, на основании того, о чем говорят на улице, в мои дела не вмешивайся. Понятно?
      - Скажи какой гордый! Значит, тебе наплевать, что народ думает?
      - Я не верблюд, плеваться не привык. И погонять меня нечего, - Коньков вышел, сердито хлопнув дверью.
      15
      Но в гостиницу он сходил в тот же вечер. За столиком дежурного администратора он застал сельского библиотекаря Пантелея Титыча Загвоздина. Это был сухонький старичок, одетый в серенький простиранный костюмчик, в расшитой по вороту полотняной рубашке, в очках с тонкой металлической оправой. Перед ним во весь стол развернутая газета.
      - Здорово, книгочей! - приветствовал его Коньков, как старого знакомого.
      - Леониду Семеновичу мое почтение, - подал руку старичок, важно приподнявшись.
      - А где Ефросинья Евсеевна?
      - Фроська? А корову доит, - отвечал Загвоздин.
      - Весело живете! Значит, дежурный администратор корову доит, а библиотекарь сидит в гостинице, дежурит.