Наледь

      И, боясь, что ее задержат, она опрометью бросилась к бараку.
      Туфли Кате пригодились. На этот раз танцевали в спортзале новой школы. Полы еще не успели покрасить, поэтому никто особенно не возражал. Правда, здесь жили монтажники. Но их попросили перенести свои матрацы и рюкзаки в соседнюю классную, комнату. И они уступили.
      - Только до десяти часов, - сказал бригадир монтажников, флегматичный рябой детина. - У меня ночная смена. Проводку ведем. Нам тут не до танцев будет.
      - Милый, по ночам работают слоны да китайцы, ибо первые сильны, а вторых много, - возразил ему косматый горбоносый парень, известный на всю округу по кличке Дербень-Калуга. - А порядочные люди веселятся; Может быть, тебе меню не подали? Так я распоряжусь. Выбор у нас подходящий. - Он положил на плечо монтажнику сухую костистую ладонь. - Ну, как? Твое помещение, наш продукт... Гуляем?
      Монтажник хладнокровно снял руку Дербень-Калуги со своего плеча:
      - Я предупредил вас. Только до десяти.
      - А-я-яй, какой несговорчивый!
      Дербень-Калуга появлялся на стройке, или, как здесь говорили, "спускался вниз", дважды в году - весной и глубокой осенью. Все остальное время он пропадал в сопках, работая экспедитором геологических партий. Появлялся он всегда с деньгами; одни говорили - с крадеными, другие утверждали, что деньги он заработал, накопил. Приходил он каждый раз на стройку с желанием осесть, закрепиться... Но всегда пропивался и после скандалов, драк снова уходил в сопки. На стройку его влекла еще давняя властная страсть к Неле. Но он скрывал эту страсть и говорил о своей возлюбленной нарочито пренебрежительным тоном: "Старуху пришел навестить".
      На танцы привела его Неля. Семен заметил, что был он выпивши. Неля шептала ему что-то на ухо, он усмехался, подозрительно поглядывал в сторону Кати и Михаила. Все это настораживало Семена, и он старался ближе держаться к Забродину.
      Танцевали под баян. Пол был шершавый, сухой, весь заляпанный известью и краской. Взбитая сапогами и туфлями известковая пыль белесым туманом висела в воздухе, садилась на разгоряченные лица, першила в горле. Но люди не замечали ее; тесно прижимаясь друг к другу, обхватив руками талии и спины, покачиваясь и шаркая ногами, они награждали друг друга довольными бессмысленными улыбками. В эти минуты, танцуя с Лизой, Семен думал о том, как люди ухитряются терять свои лица и делают это с радостью, словно облегчая себя от ненужной ноши. Как все мы теперь похожи друг на друга! И даже эти пестрые девичьи платья так уныло однообразны. А вот Катя в комбинезоне. Молодец! Но понимает ли она это?
      В один из перерывов Неля оказалась рядом с Катей. Скользнув пренебрежительно своими смоляными глазами по Катиной одежде, она сказала:
      - Ударница и в комбинезоне! Что это? Пренебрежение к людям?
      - Не ко всем.
      Они были одинакового роста и теперь с ненавистью смотрели друг на друга, глаза в глаза. Но говорили спокойно, учтиво улыбаясь.
      - Пожалуй, за такую демонстрацию, неуважение к массе могут попросить.
      - Главного инженера здесь нет.
      - Найдутся и другие.
      - Я знаю, что вы услужливы.
      - Вы пожалеете... - Неля вспыхнула, не выдержав, и отошла.
      У них была старая вражда. Неля ненавидела Катю за то, что она была ее вечной соперницей, и за то, что Катю обожали все геологи, и за то, что она не уступила главному инженеру и с той поры смотрит на Нелю с нескрываемым презрением.
      - Что у вас тут случилось? - спросил Михаил, ходивший покурить. - Ее как ошпарили.
      - Хочет попросить меня из зала.
      - Почему?
      - Одежда моя не понравилась.
      - Говорили же тебе, что нужно переодеться... Ты все любишь делать напротив. Еще только скандала не хватало. - Михаил, увидев, как направились к ним через весь зал Неля с Дербень-Калугой, взял Катю за руку и потянул на выход. - Пошли, пошли... Нечего на скандал нарываться.
      Катя почувствовала, что рука Михаила дрожит. "Трусит", - подумала она. И ей стало противно. Она с силой вырвала руку.
      - Пошел от меня прочь!
      - Послушайте, девушка! Вы, простите, не по форме одеты, - говорил с наглой любезностью подошедший к Кате Дербень-Калуга. - Общественность просит вас удалиться.
      - Что вам от нее надо? - сказал Михаил.
      Но Дербень-Калуга, не оборачиваясь, небрежно оттолкнул его, словно чучело.
      - Вы слышите, дорогуша?
      - Я вам не дорогуша. И проваливайте своей дорогой, самозваная общественность.
      - О, да вы дурно воспитаны! Придется поступить так. - Дербень-Калуга взял Катю выше локтя.
      - Не трогай меня, мерзавец! - Катя свободной рукой наотмашь хлестнула его по щеке.
      - Ах, так! - Дербень-Калуга сграбастал своими длинными ручищами Катю и бросился к дверям.
      - Стой! - Семен откуда-то сбоку по-петушиному налетел на Дербень-Калугу и ударил его в скулу.
      Дербень-Калуга лязгнул по-волчьи зубами, бросил Катю и, рванувшись к Семену, поддел его правой рукой, словно крюком, и бросил в дальний угол зала. Семен отскочил от стенки, как резиновый, и снова бросился на противника, осыпая его молниеносными ударами.
      Дербень-Калуга, не ожидая такого напора, стал по-бычьи отступать и, наконец, страшным ударом в лицо опрокинул Семена на пол.
      - Уймите этого крокодила! Он убьет его! - закричала Лиза.
      Кто-то сзади взял Дербень-Калугу и в железном замке сцепил руки. Дербень-Калуга попробовал присесть, кинуть его через себя. Но тот был тяжел, как слон. Дербень-Калуга обернулся и узнал рябого монтажника.
      - Чего тебе надо? - хрипло спросил он.
      - А ничего, - ответил монтажник и легко поднял Дербень-Калугу. Иди-ка, милок, остынь.
      Он вынес Дербень-Калугу на лестничную клетку:
      - Ступай!
      - Ах, вы все тут заодно! Ну, так пожалеете.
      - Иди, иди. Поговорили и будет.
      - И я здесь не один. Скоро узнаешь, тертая морда.
      Монтажник вернулся в зал и объявил тоном начальника:
      - Танцы окончены. Прошу расходиться.
      Семена и Катю он задержал.
      - Вам нельзя уходить. Пока останетесь здесь.
      С ними вместе остались Лиза и Михаил. Лиза все смотрела на разбитое Семеново лицо и всхлипывала.
      - Перестань! - сердито унимал ее Семен. - Что я, покойник, что ли?
      - Тебе больно, Сеня? - спрашивала она жалобно и еще пуще заливалась слезами.
      Катя была бледная, глаза ее горели и казались теперь совершенно черными. Михаил держался поодаль, старался не смотреть на нее, отшучивался:
      - Ничего себе история с географией. Придется ночную оборону вести.
      В зале осталось еще несколько монтажников. Ими распоряжался бригадир:
      - Запереть дверь! А теперь парты сюда! Живо! Дверь забаррикадировать!
      Из классной комнаты стали сносить к двери парты и громоздить их друг на друга. Работали молча, в томительном ожидании, что скоро придут. И они пришли. Сначала по лестнице громыхали сапоги, потом сгруживались перед закрытой дверью, и слышно было тяжелое дыхание поднимавшихся людей. Наконец раздался громкий стук в дверь и голос Дербень-Калуги:
      - Рябой, открывай!
      Из зала никто не ответил.
      - Послушай, бугор! - примирительным тоном сказал Дербень-Калуга. - Ты нам не нужен, и людей твоих мы не тронем. Выпусти этого щенка, я с ним посчитаюсь. И девчонку: проучить надо. Ну?
      - Пеняй на себя. Навались, ребята!
      В дверь начали ломиться; она глухо задрожала от сильных ударов, но выдержала напор.
      - Ну-ка вниз за бревном, живо! - кричал Дербень-Калуга. - Да потяжелее принесите.
      Бригадир отвел Михаила к окну.
      - На улице никого не видно?
      Михаил приоткрыл створку, посмотрел:
      - Никого.
      - Нужно бежать в клуб. Там сейчас народ. Позвать сюда... И кого-нибудь из начальства.
      - Но ведь отсюда не спрыгнешь... Тут, слава богу... - Михаил снова опасливо посмотрел в раскрытое окно. - Метров двенадцать будет.
      Бригадир сходил в классную комнату и принес моток электрошнура. Привязав один конец за радиатор, он бросил второй в окно:
      - Спускайся!
      - Господи благослови! - Михаил криво усмехнулся и осторожно полез на подоконник.
      Шнур показался ему слишком тонким. Он глубоко, до режущей боли впивался в руки. Михаил кряхтел, корчился и отталкивался от стенки коленями. Но его снова тянуло к стене, словно кто-то толкал его, хотел вдавить в эту шершавую, обдиравшую руки и лицо штукатурку. Наконец он почувствовал ногами землю, бросил шнур, огляделся - никого. Быстро отряхнул с пиджака белый известковый налет и побежал.
      Недалеко от школы ему встретилась на дороге большая толпа. Впереди шли Синельников и комсорг Пятачков, быстрый круглолицый крепышок.
      - Забродин, вы из школы? - спрашивал он своим пронзительным тенорком. И вы допустили драку? Кто участник? Саменко? Безобразие! А еще член бюро...
      - Саменко тут ни при чем, - пытался возразить Михаил.
      - Молчите! Нам все известно.
      - Пошли! - сказал Синельников. - Скорее, ребята!
      Эти "ребята", молчаливые пожарники, держались кучно возле Синельникова, как телохранители. Толпа двинулась к школе, сохраняя свой особый порядок: впереди Синельников, за ним пять молодцов, Пятачков и Забродин, а уж потом все любители потешных зрелищ.
      Дербень-Калуга со своими приятелями, выломав дверь, уже разбрасывали парты, когда подоспела неожиданная помощь. Увидев перед собой хладнокровно приближавшегося Синельникова, он понял, что терять ему больше нечего.
      - Ах, главный инженер! - осклабился Дербень-Калуга. - Давно не виделись... А поговорить есть о чем... Свет! - вдруг рявкнул он и бросился к Синельникову.
      Два пожарника, словно по команде, выдвинулись вперед и через мгновение сидели верхом на Дербень-Калуге.
      - Тихо, милый, тихо, - ласково уговаривали они его, связывая.
      Один из приятелей Дербень-Калуги, толстошеий, с медвежьим загорбком, побежал к выключателю, но там его встретил появившийся из зала рябой монтажник. Он поднес к его лицу увесистый кулак и сказал:
      - Чуешь?
      Синельников, кивнув на Дербень-Калугу, распорядился:
      - В холодную его! - Потом через пролом в дверях вошел в зал.
      За ним двинулась вся толпа.
      - Кто еще виновен? - строго спросил Синельников, останавливаясь взглядом на Семене.
      У Семена опух разбитый нос, на верхней губе остались следы крови. Он зло смотрел на Синельникова и вдруг сказал с вызовом:
      - Вы виноваты.
      - Я? - Синельников повернулся к комсоргу. - Пятачков, этот парень, кажется, из вашего бюро?
      - Да, к сожалению, - быстро подтвердил Пятачков.
      - Я повторяю, что виновны вы.
      - Что это значит? - строго сказал Синельников. - Может быть, вы поясните?
      - Да, я поясню. У нас вместо клуба - барак. В прошлом году должны были построить клуб. Но где он? Нет клуба. А деньги, отпущенные на клуб, вы вложили в док. Вы план выполняете... А мы вынуждены подобные сборища проводить... По углам! В этой пыли, с драками...
      - Послушайте, вы, любитель увеселений! Зачем вы сюда приехали? Город строить? Или для приятных развлечений? Вы знаете, что такое док? Это ремонтная станция кораблей. Это - тысячи рабочих!.. А вы хнычете, что вам танцевать негде. Забыли, чьи вы дети! Ваши отцы с ножовками и топорами города строили. Пайки хлеба, как мыло, нитками резали. Создали для вас, вручили вам лучшую в мире технику... - Синельников прервал свою речь, махнув рукой... - О чем тут говорить.
      - Мне очень жаль, что этот парень из вашего бюро, - сказал он Пятачкову иным тоном.
      - Обычная философия виноватых, - снисходительно заметил Пятачков. - Я займусь. Саменко! - крикнул он вслед уходившему Семену. - Мне поговорить с тобой нужно.
      - Не о чем.
      Семен быстро спускался по лестнице и вдруг услышал за спиной характерные щелчки высоких каблуков.
      - Что ты за мной бегаешь! - сердито обернулся он к Лизе. - Что я тебе, нянька-воспитательница?
      - Сеня, не надо так, - ее пухлые губы жалко задергались, в глазах появились слезы.
      - Отстань!
      Семен выбежал на улицу и быстро пошел в рыбный порт. Но частый топот Лизиных каблучков неотступно следовал за ним. Она всхлипывала и говорила одно и то же:
      - Я же знаю, тебе так тяжело...
      - Отстань!
      - Ты бы не сказал такое Синельникову, кабы не драка.
      Семен остановился:
      - Дура ты. При чем тут драка? Такие, как Синельников, жизнь нашу обкрадывают. Пойми ты.
      - Я понимаю. Только ты не прогоняй меня.
      Она прижималась к нему, обнимая его за шею, и шептала:
      - Не прогоняй меня, Сеня...
      Он вдруг обнял ее и поцеловал в губы.
      - Ничего ты не понимаешь. - Поцеловал снова и рассмеялся. - Дура ты, Лизка... Но хорошая и умнее меня.
      6
      Квартиру Воронов получил на втором этаже с балконом, с видом на море. Он купил кое-какую мебель: диван, стулья, два стола, шкаф для одежды, - но все это куда-то растеклось по углам, и обе комнаты казались пустынными и неуютными. И пахло в них, как на складе, - известью, клеем и чем-то похожим на жженую резину, должно быть, от новой мебели. И все-таки это была его квартира, первая в жизни. Она казалась ему непомерно большой, со множеством дверей, раковин, конфорок. И Воронов впервые почувствовал себя богатым.
      А еще он купил пианино Приморской фабрики, тяжелое, как сейф, с глуховатым звуком, но мягким и приятным. Почти все накопленные на Камчатке деньги он пустил в расход и испытывал теперь некоторое облегчение. "В отпуск туда не поеду - не на что. Бросаем якорь здесь. Точка..."
      За этими квартирными хлопотами пришло и душевное спокойствие. Хоть женитьба не состоялась, зато квартира есть. Тоже неплохо.
      На новоселье нагрянуло много гостей. Пришел и Юпо, и Синельников с Лукашиным, и начальник производственного отдела Зеленин, и Мишка Забродин вместе с Катей, к удивлению Воронова. Но главное, пришел старый друг Воронова - Володька Терехин, тот самый Володька, с которым они хлебали армейский суп из одного котелка и который теперь стал вездесущим дальневосточным журналистом - он и корреспонденции пишет, и очерки, и черт знает чего только не пишет.
      После нескольких шумных тостов, когда за столом стало оживленно и говорили кто во что горазд, Терехин потянул за собой Воронова, прихватил бутылку, и они вышли в обнимку в соседнюю комнату.
      - Ну вот, старик, мы с тобой снова вместе. Встретились на краю земли. Терехин поставил бутылку на стол и взял Воронова за плечи. - Дай-ка я на тебя погляжу.
      - А ты вроде еще длиннее стал, - сказал Воронов, улыбаюсь. - И уши у тебя будто отросли.
      Терехин ощупал руками свои большие оттопыренные уши, беззлобно засмеялся:
      - А ты все такая же язва! Эх, старик! Сегодня с рыбаками прихожу с моря, устал, как черт. Думаю, только бы дотащиться до дому. А мне говорят, что появился в нашей гавани Воронов, получил участок и уже шумит. Сколько же мы не виделись? Почти три года.
      - Да, почти три. На Камчатке я изредка почитывал твои длинные очерки.
      - Не могу коротко писать, беда моя.
      - А ты восторгайся поменьше, оно и выйдет короче.
      - Нельзя не восторгаться, Сергей. Ты смотри, что делается кругом. Вот на этом месте, где мы сейчас с тобой стоим, два года назад шумела тайга. А в бухте? Давно ли на рейде покачивались только старые кунгасы? А теперь пирсы железобетонные, новенькие сейнера! А молодежь! Сколько к нам едет орлов с запада! Это воспевать надо. Газета, братец мой, это - гимн нашему труду, а журналисты - поэты в прозе. - Он выкинул длинный худой палец. О! Выпьем за журналистов!
      - Ну ладно, давай выпьем, а там разберемся. - Воронов налил в стаканы водку. - Будь здоров!
      - Как твои успехи в музыке? - спросил Терехин.
      - Так же, как твои в поэзии. - Воронов ткнул его в бок, и оба засмеялись.
      - Мы с тобой, так сказать, нештатные творцы. С нас взятки гладки, сказал Воронов.
      - Славно сказано. Выпьем за творцов.
      Терехин разлил остаток водки, выпили.
      - А помнишь, Сергей, День Победы? Вечерняя Дворцовая площадь, море народу и сверкающий в огнях купол Исаакия!
      - Врешь, бродяга! Купол Исаакия был весь заляпан серой краской.
      - Ну, значит, мне показалось. Не в этом же суть, это детали. Главное мы с тобой, два солдата-сапера, два будущих студента - строитель и филолог, идем вдоль Невы и мечтаем.
      - Опять врешь! Мы просто горланили и были пьянее, чем сейчас.
      - Не придирайся к деталям. Ты сказал, что, пока не построишь сотню домов, - не сядешь за пианино, а я поклялся написать сотню очерков, потом взяться за стихи.
      - И полгода сочиняли песню, - усмехнулся Воронов. - Помнишь? "Ты далека, Россия, с ветрами буйными, с вихрями снежными..."
      Он подошел к пианино и взял несколько резких аккордов.
      - Помнишь? Кроме этих двух строчек, кажется, так и не продвинулись...
      - Зато с каким жаром сочиняли...
      - Кстати, почему - "Ты далека, Россия"? Этого я так и не понял.
      - Мода была такая... Все куда-нибудь уезжали, кто в Германию, кто в Китай... Ну, как на стройке? Освоился?
      - Вроде бы. Все тихо и гладко. Все как будто довольны, а особенно Лукашин.
      - Я решил написать о нем очерк. Примерный руководитель.
      - Не руководитель, а начальник. Разница! Эх, хороший бы из тебя богомаз вышел... в старину.
      Терехин засмеялся.
      - Люблю тебя, Серега, хоть и грубиян ты. Давай споем приморскую.
      Воронов одним пальцем стал аккомпанировать, и они запели:
      За мысом песчаным погасла заря,
      В дозор вышел месяц, подняв якоря,
      В лучах его тусклых лежит, молчалив,
      Широкий Амурский залив.
      Они не заметили, как в комнату вошел сильно захмелевший Зеленин.
      - Хм, слова-то какие, - ухмыльнулся он за их спиной. - "Месяц, подняв якоря". Уж эти поэты - и якоря месяцу навесят, и рога приставят, и еще черт знает что. - Он подошел к столу, наклонил бутылку и, убедившись, что она пуста, поставил на место. - М-да... Вы здесь поете, а там начальство сердится. Начальство любит почет и внимание к своей персоне, даже в гостях.
      - А твоя персона что любит? - спросил Воронов.
      - Водку.
      - Вот учись у него краткости, - сказал Воронов Терехину. - Все ясно, ничего не убавишь и не добавишь.
      - Нет, почему ж не добавить, - возразил Зеленин. - Пошли к столу и добавим.
      Их встретил Лукашин поднятой стопкой:
      - Вы что ж это прячетесь, деятель?
      - Виноват! Друг с Фонтанки утащил... - сказал Воронов, наливая себе.
      - А мы здесь как раз отмечали вашу домовитость. Значит, с Фонтанкой покончено навсегда. За дальневосточное пополнение!
      Все выпили. Лукашин, поддевая вилкой заменитель шпротов - местную корюшку, развивал свою тему:
      - Если с Камчатки заезжают к нам, это, значит, серьезно. Обычно на Камчатке отрабатывают срок и едут на запад.
      - Все мы человеки и стремимся туда, где лучше, - вполне естественно, сказал Юпо.
      - Это еще вопрос - кому где лучше, - сказала Катя.
      - На твоем месте я бы вернулся в производственный отдел, в контору... подмигнул ей Зеленин. - А то осенью холодно станет.
      - Боюсь, что меня Сергей Петрович не отпустит, - Катя озорно поглядела на Воронова.
      - Кто из вас кого боится - это тоже вопрос, - сказал Юпо.
      Воронов сердито посмотрел на него и, не скрывая раздражения, ответил Кате:
      - Сдается мне, что вы держите курс на Фонтанку, только ждете попутчика. Уверяю вас - у Зеленина в конторе проще найти, чем у нас на участке.
      - Мерсите за совет. Может быть, я им и воспользуюсь, - Катя мило улыбнулась, но ее слегка вывернутые ноздри округлились.
      - Да бросьте вы. Далась вам эта Фонтанка. - Терехин не понимал причины неожиданной вспышки и с недоумением глядел то на Воронова, то на Катю.
      Синельников решил отвлечь от назревающей перепалки и, откинувшись на спинку стула, заговорил:
      - А я вот не знаю, где лучше: там - на западе, или здесь. В самом деле, чем хуже здесь? Тайга, море! А этот соленый дух! От него так и распирает грудь... Конечно, интересно строить дома где-нибудь на московской улице: техника, все образцово. Тут тебе и метро, и в театры ездишь. Но если ты расчищал кусторезом тайгу под будущую улицу, если ты переселялся из палатки в квартиру с паровым отоплением и с ванной... Ты этого никогда не забудешь. Здесь ты лучше видишь свою силу... на что способен.
      - И давно вы переселились из палатки? - любезно спросила Катя.
      - Ну зачем это? - Михаил взял ее за руку.
      - Что? - Синельников смотрел на нее, словно не понял, о чем его спрашивают.
      - Ну, деятели, что-то у вас все на личности переходит, - сказал Лукашин. - Надо говорить по существу.
      - По существу и говорить не о чем, - сказал Юпо. - Это все слова, Петя. Все значительно проще. Одни едут сюда за чинами, другие - за рублем, третьи - выполнять свой долг. Земли осваивать. Хорошо! Значит, надо. При чем же тут чувство? Я долг выполняю и буду служить, сколько потребуется. Но восторгаться, говорить: приезжайте, мол, сюда, потому что на кабана ходить интереснее, чем в Мариинку, - не стану. Это фальшь, извините.
      - Можно подумать, деятель, что вы сомневаетесь в чьей-то искренности, сказал Лукашин.
      - Не то, Семен Иванович, - вступилась опять Катя. - Просто надоела философия горожан, попадающих на лоно природы. Ах, море! Ах, тайга! А море, между прочим, соленое и мокрое. А в тайге комары водятся. Ну, мне пора! Извините, и так засиделась. - Она встала. За ней поднялся и Михаил.
      - Мне проводник с вашего участка не нужен, - остановила она Михаила, но говорила, обращаясь к Воронову. - Спасибо за угощение. - И потом Зеленину: - Я, кажется, воспользуюсь вашим советом и перейду к вам в производственный отдел. Надо же чем-то и мне отблагодарить гостеприимного хозяина. Сделаю ему приятное. До свидания!
      Она вышла, стуча каблучками.
      - Извините, - сказал Воронов.
      Он встал из-за стола, догнал Катю на лестнице и проводил ее до порога. Дальше она не позволила.
      7
      Вместе с горячкой дел нахлынула на участок и жара. В солнечные полдни от нагретой опалубки, от арматурных прутьев, от всего этого скопища железа и бетона исходил тягостный жар, и даже порывистый морской ветерок не приносил прохлады. Обычно непоседливые крикливые чайки в такие часы лениво покачивались на волнах. И когда глухие вязкие удары стального штыря в обрезок рельса, висевшего на углу конторы, возвещали обеденный перерыв, люди с наслаждением сбрасывали пропыленные рубахи, комбинезоны, обливались водой, ухали, притворно захлебываясь. Пищу привозили в термосах, разливали под открытым небом на столах, вынесенных из палаток и бараков.
      Обычно в обеденное время Воронов, наскоро проглотив тарелку супа, уходил в бухту, заплывал далеко в море, потом загорал где-нибудь в укромном затишке.
      Однажды, лежа за выступом скалы, он задремал; разбудили его резкие голоса споривших:
      - Я тебе дело говорю, - убеждал хриповатый басок Семена. - Воронов прав - у нас лишние люди на объектах.
      - Может, я тоже лишний? - зазвенел возбужденный тенор Михаила. - Может, и мне кельму взять и становиться на кладку домов? Так, что ли?
      - Ты подожди, выслушай, - твердил Семен. - Посмотри как следует.
      - Отстань!
      - Давай сделаем, как прошу. Ведь пойми ты: двенадцать бетонщиков высвободим! На дома пошлем... Квартиры строить!
      - Эх, Семен, Семен! Нам надо массивы бетонировать, а ты с чем носишься?
      - А дома не надо?
      - Все надо. Но ведь не это главное.
      - Конечно. Особенно после того, как мистер Забродин себе собственный дом построил.
      - Я не меньше твоего в палатках прожил.
      - Скажи, чем хвастается! А я вот не хочу больше в палатке жить!
      - Так заведи себе тещу с блинами и полезай на печь.
      - А зачем мне теща? Может, я к себе жену хочу привести.
      - Ну и приводи.
      - Куда? В палатку?
      - Слушай, жених! Ты что-нибудь про город Комсомольск слыхал?
      - Например?
      - Например, любителей мещанского уюта там презирали.
      - А еще то, что там мерзли в землянках?
      - Мерзли!
      - А потом в сороковых годах мерзли в окопах?
      - Было и такое.
      - А теперь, в пятидесятых, ты предлагаешь мерзнуть в палатках? Прямо сплошная Антарктида. Да, энтузиаст ты с довольно однообразным воображением.
      - А ты нытик.
      Семен коротко хохотнул:
      - Эге! Просто я хочу, чтобы люди не располагались на каких-то биваках и не занимались всякими штурмами. Время теперь не то. Не штурмовать, а работать надо и жить.
      - Кончай философию! - неожиданно предупредил Михаил.
      - Чего это Катерина сюда идет? - спросил Семен. - К тебе, что ли?
      - Наверно, Воронова ищет. Хочет проститься, - тоскливо ответил Михаил.
      Воронову стало не по себе: вставать теперь - неловко перед ребятами. Оставаться - Катя может найти... Еще хуже! Она и в самом деле взяла расчет - уходила в производственный отдел.
      Сегодня она все ходила вокруг конторы, видимо, хотела наедине поговорить с Вороновым. Но он все время просидел в конторе в окружении то десятников, то экспедиторов... Он избегал этого прощального разговора, еще сцену какую-нибудь разыграет. И теперь он решил притвориться спящим, может, не найдет. А так выйдешь - и тут как тут: "Здрасте... я вас давно ищу"...
      - Ты чего не уехала? - спросил ее Семен. - Обеденные машины уже ушли.
      - Ей карету надо... - сказал Михаил. - С принцем на запятках.
      - И запряженную двуногими ослами, - подхватила Катя.
      - Да что в самом деле? Иль обходной лист не подписали? - спросил опять Семен.
      - Какое тебе дело? - ответила Катя. - Я вот, может, с Мишей хочу побыть наедине. В укромном местечке... Отвернитесь! Видите, я раздеваюсь.
      - Хоть донага, - сказал Семен и пошел прочь, грохая сапогами.
      - А чего ты по сторонам смотришь? - спросил Михаил. - Или ждешь кого?
      - А ты чего не раздеваешься? Или боишься?
      - Пожалуйста! Как тебе угодно. Я тень души твоей.
      - Какая несуразная тень!
      - Это я заморился, - Михаил скинул майку и заботливо осмотрел свои крупные выпирающие ребра. - От любви сохну.
      Катя залезла на скалу и оглядывала дальние извивы бухты, не догадываясь, что тот, кого она искала, лежит тут же, в пятнадцати шагах, за выступом.
      - Ну что, не видать его... в "тумане моря голубом"? - спросил Михаил.
      - Кого это?
      - Ну, этот самый... парус одинокий.
      - Давай сюда... Погляди - во-он он...
      - Я за тобой и в небо поднимусь.
      - А вот посмотрим, как ты летаешь, сокол небесный. Лови! - Катя прыгнула, вытянувшись ласточкой, с отвесной скалы. А через минуту, вынырнув, потряхивая блестящей, черной от воды головой, позвала его: - Ну, что же ты?
      Михаил набрал побольше воздуха, угрожающе надул щеки, потом вытянулся во весь свой длинный рост и выбросил из руки камень.
      - Подходящая высота, - произнес он, прислушиваясь к падению камня и, кряхтя, медленно стал спускаться вниз; потом поплескался возле берега и вылез за Катей.
      - Какой ты все-таки трусливый, - сказала она пренебрежительно.
      Михаил произнес миролюбиво:
      - Выражайся точнее: благоразумный. Мне нельзя прыгать с большой высоты потому, что я руководитель. Мне положено занимать высоты, а не прыгать с них.
      - Ну, будь здоров, руководитель!
      - Подожди.
      - Что еще?
      Он подошел к ней, взял ее за руку и заговорил иным тоном:
      - Зачем ты себя унижаешь?. Почему бегаешь за ним? Ну кто он тебе? Что он такого сделал?
      - Ах вон ты что? Хорошо, я тебе отвечу... У него есть совесть и мужество. Хотя бы для начала... Он не хочет мириться с бараками, например.
      - Барак! А что такое барак с общественной точки зрения? - перебил ее Михаил опять шутовским тоном и назидательно ответил: - Барак - это временная трудность.
      - Может, пояснишь, что сие значит?
      - Пожалуйста! Представь себе, что один человек любит другого, но открыться пока не может. Вот это и есть временная трудность. Сейчас одни страдания, а впереди - блаженство.
      - Боюсь, что такому человеку придется долго ждать.
      - Э-эй! Лукашин приехал!.. - закричал кто-то от конторы.
      - Ладно, мы еще поговорим о показной храбрости и о трезвости, - сказал Михаил. - А сейчас пошли в контору. Начальство ждет.
      - Торопись... не то вдруг чего подумают, - ответила насмешливо Катя, удаляясь.
      Через несколько минут вышел из своей засады Воронов.
      "Скажи ты на милость, она еще и в делах разбирается... Тоже следит", подумал он.
      Против желания своего ему было приятно услышать от нее лестный отзыв о своих начинаниях. Дело в том, что он, собрав бригадиров и десятников, предложил отжать "лишки" с промышленных объектов на жилье. Из-за этого, собственно, и спорили Семен с Михаилом. Ради этого Воронов увез потихоньку от главного инженера его резерв транспортеров. Увез без накладных, нахрапом. Стояли они на наружном дворе под навесом, и завскладом просто просмотрел их. Воронов понимал, что это ему не простят, но ради пользы дела он готов и взыскание получить. "И зачем это Лукашин пожаловал? думал он. - Не из-за этих ли транспортеров?"
      Там, возле конторы, стояли окруженные рабочими начальник строительства Лукашин, главный инженер Синельников, секретарша Неля. Среди этой разноголосой шумной толпы Лукашин ходил по кругу, пожимал каждому руку, приговаривая:
      - Здравствуйте, труженики, здравствуйте! Нуте-ка, стол сюда! - весело крикнул он. - Мы вам привезли, товарищи, так сказать, производственный подарок - ордера на квартиры. Многие из вас переселятся завтра в благоустроенные дома.
      - Сколько?
      - Кто именно? - послышались голоса.
      - Только десять ордеров, - предупредил Синельников.
      - А на очереди полторы сотни...
      - Ничего себе - многие...
      - Кто списки составлял?
      - Товарищи, списки составлены в порядке строгой очередности месткомом. Прошу, - Лукашин передал лидериновую коричневую папку Неле. Та уселась за стол и стала выписывать ордера.
      Синельников взял под локоть Воронова и отвел тихонько в сторону: