Иван Евсеевич нырнул под несущийся со страшным свистом кол и снизу сильно ударил парня под дых. Тот выронил кол, схватился руками за живот и, переломившись в поясе, повалился в снег. Увидев сраженного наповал своего заводилу, ребятня с тем же гиком и уханьем бросилась врассыпную, оставляя на снегу трех подбитых товарищей.
      - А ну-ка, давай их в сани! - кричал Биняк. - В милицию их, стервецов, свезти! Пусть отцов вызовут. Это ж кулацкая вылазка на классовую вражду!
      У него красовался под глазом здоровенный синяк и губы кровоточили. Максим Селькин сидел все так же на санях с оторванным рукавом тулупа и виновато улыбался:
      - Имушшество колхозное попортили, вот пострелята... Как теперь с этим делом поступать будем?
      - В милицию! - кричал Биняк. - Протокол составим. И штраф в пятикратном размере... А то родителям твердое задание... Подчистую штобы.
      Иван Евсеевич осмотрел валявшихся ребят. Притворились подшибленными... Глаза украдкой поблескивали. Ясно, что боятся, кабы не забрали их...
      - Поехали! - скомандовал Бородин.
      - Куда? - переспросил Биняк.
      - За кудыкины горы! Ты забыл, куда мы едем?
      - Дак теперь важнее классовый карахтер проявить. Насчет политической линии. Надо в милицию заворачивать.
      - Я те заверну кнутом по шее. Поехали! - Иван Евсеевич тронул вожжами лошадь и поехал первым.
      Не успели они толком отъехать от места стычки, как лежачие поднялись и стали ругаться:
      - Свиньи куцехвостые! Свиньи! Вот погодите, мы вас на обратном пути встренем... Еще посмотрим, чья возьмет.
      Пока дрова пилили, да укладывали, да возы утягивали - стало смеркаться. И Биняк, и Селькин забастовали:
      - Обратно через Гордеево не поедем. Нам головы посшибают в потемках-то. Поехали в объезд через Климуши, на Черного Барина.
      Иван Евсеевич давно уж собирался съездить на хутор, поглядеть, как там хозяйствуют Котелок и Сообразило. И он согласился.
      Почти всю дорогу, и полем до Климуши, и лесом до самого Черного Барина, Иван Евсеевич шел обочь саней, тулуп кинув на воз. И уже на подъезде к хутору его стало поташнивать, и голова кружилась, и вроде бы ознобом пробирало. Он завернулся в тулуп и сел на воз. Так, сидя на возу, и подъехал к околице Черного Барина.
      Откуда-то из темноты ошалело заорал Сообразило:
      - Стой! Кто идет?
      - Свои, - ответил Бородин.
      И в этот момент блеснуло прямо перед лошадиной мордой острым змеиным языком короткое пламя, и оглушительно грохнул выстрел. Лошадь пронзительно заржала, взвилась на дыбки и бросилась в сторону. Не успел Иван Евсеевич толком сообразить, что к чему, как почуял, что валится вместе с возом наземь. Только дернулся было в сторону, но тулуп за что-то зацепился. Его потянуло, подмяло под воз, и мгновенная, как вспышка выстрела, жгучая боль пронзила правую ногу и разлилась по всему телу.
      - Стой, окаянная! Стой, дьявол! - орал Биняк, ловя лошадь Ивана Евсеевича.
      Лошадь быстро поймали, успокоили. Воз поставили на место. И тут Иван Евсеевич с удивлением заметил, что валенок его правой ноги как-то навыверт торчит в сторону. Его подняли под руки. Стиснув зубы от боли, он материл почем зря оторопевшего с ружьем в руках Сообразилу:
      - Ты что, баламут недоделанный, спектаклю решил устроить? Или покушению задумал? Говори!
      - Обознался я, Иван Евсеевич.
      - Врешь, кобель подзаборный! Ты что, голоса моего не узнал? Иль не видел, что лошадь спереди обстрижена, как баба паскудная?
      - Темно ведь...
      - А вот отдадим тебя под суд, там тебе посветлеет...
      Внесли Ивана Евсеевича в дом - и там все сразу прояснилось. Посреди избы на раскаленной чугунке стоял обливной бак, от него в открытый таз с холодной водой отходил медный змеевик, с конца которого, из краника, капала самогонка в подставленную бутыль. Рядом стояла целая кадка медовухи.
      Иван Маринин, по прозвищу Котелок, щуплый мужичонка с печальным морщинистым личиком, сидел на кровати, свесив короткие ноги, и с испугом глядел на вошедших.
      - А ну-ка, брысь с кровати! - цыкнул на него Биняк.
      Тот спрыгнул с кровати и сел на скамью у стенки. Ивана Евсеевича положили на кровать, осторожно подправили отогнутый валенок. Кривясь от боли, он приказал:
      - Подушки мне под спину! Так... - И, глядя на самогонный аппарат, спросил: - Чья работа?
      - Николай Жадов и Вася Соса старались, - ответил с готовностью Котелок.
      - Так... Понятно. Василь Осьпов, - сказал он Чухонину, - отпрягай лошадь, садись верхом и дуй в милицию. Пусть Жадова заберут. Кража меда его работа.
      - Холодно верхом-то, - сказал Биняк. - Я лучше в санях.
      - Где ты их возьмешь?
      - Счас, воз развалю... И вся недолга.
      - Пока ты воз будешь разваливать - он уйдет.
      - Ночью все равно не поймают, - говорил свое Биняк. - Да и в милиции никто сейчас и не почешется, ночью-то.
      - Езжай, говорят, в милицию! Понял?
      - Я сей минут, - сорвался Биняк и скрылся за дверью.
      - Значит, Жадов тебя поставил на часах возле околицы? - спросил Сообразилу Иван Евсеевич.
      - Он. Наказал стрелять, кто бы ни появился.
      - Ах ты, матаня саратовская! Вас зачем сюда поставили? Добро колхозное на самогонку перегонять?
      - Это не мы... - ответил Сообразило. - Они нам приказали...
      - А у тебя что на плечах, башка или кочан капусты? Ты думаешь, тебе все с рук сойдет, поскольку колхозник? Нет, мать перемать, мы тебя под суд отдадим за одну компанию с этими живоглотами. Пойдешь, куда Макар телят не гонял. Понял?
      - Понял, понял, чем мужик бабу донял, - бубнил свое Сообразило. Говорю тебе, не по своей воле я. Они меня силком принудили. Ты эта... Давай перекуси чего-нибудь. Поди, весь день не емши и назяблись. Нога вон тоже... Ишь, как вывернуло...
      Сообразило начал ставить самовар, а Иван Евсеевич вдруг откинулся на подушки и не то заснул, не то впал в забытье.
      Приехали за ним уже под утро на больничной лошади. Фельдшер Семен Терентьевич как глянул, так и валенок сымать не стал - перелом голени. Потом приехала милиция, Кулек и Сима, вдвоем. Рассказали, что ходили с обыском на дом к Сосе и Жадову. У Жадова в подполе оказался тайник. Там нашли пять кадок сотового меда, перемешанного с пчелами, а еще нашли много всякого добра.
      Самого Жадова и след простыл. С той поры его никто и никогда не видел в Тиханове.
      Сообразилу и Сосу судили, дали им по году принудиловки. А Ивана Евсеевича Бородина положили в тихановскую больницу на долгие месяцы...
      Одна кампания - по раскулачиванию - пошла под уклон, вторая же - по коллективизации - набирала силу и страсть. Летели одна за другой вперехлест телефонограммы, требуя сводок и отчетов, стучали телеграфные аппараты, выбивая срочные директивы и постановления, бушевали на страницах окружных, областных и центральных газет призывы и лозунги.
      "Героев черепашьих темпов коллективизации - под бич пролетарской самокритики". "Дни и часы сосчитаны: не позднее 20 февраля полностью засыпать семенные фонды!" "Корову и лошадь - под крышу колхоза..." "Борьбу с убоем скота не прекратишь одними административными методами. С этим злом надо бороться только массовым обобществлением скота и массовой контрактацией". "Довольно церемониться с волокитчиками!" "Те же, кто не успеют засыпать до 20 февраля семфонды, ответят пролетарскому суду за срыв и невыполнение директив правительства" [газета "Рабочий путь", Рязань, 1929, ноябрь].
      В Тихановский райисполком пришло постановление окружного штаба по сплошной коллективизации:
      "1. В Сапожковском, Сараевском, Ерахтурском районах сбор семфонда проходит неудовлетворительно. Если в ближайшие дни не будет достигнуто резкого перелома, членов райштабов с работы снять и предать суду.
      2. Имеют место множественные обследования всякого рода учреждениями хода кампании по коллективизации... Без ведома РИК никакие обследования по коллективизации не проводить.
      3. Одобрить мероприятия прокуратуры по привлечению к ответственности работников, допустивших бездействие и халатность в выполнении директив по коллективизации и посевной кампании.
      Окрштаб по коллективизации. Штродах"
      [Газета "Рабочий путь". Рязань, 1929, ноябрь].
      Возвышаев приказал размножить это постановление и послал с ним уполномоченных по селам.
      В Пантюхино к Зиновию Тимофеевичу приехал завроно Чарноус. Кадыковы сидели дома, ужинали при висячей лампе-семилинейке. Чарноус, сняв пушистый заячий малахай, поздоровавшись, сказал от порога:
      - Раненько вы за ублажение собственного чревоугодия садитесь. - Черные, прищуренные глазки, вздернутый носик с открытыми ноздрями, да черные усики вразбег от ноздрей, да маслянисто блестевшие волосы на круглой голове придавали ему сходство с котом, вставшим на задние лапки. - Не такое время теперь, дорогой Зиновий Тимофеевич, чтобы с наступлением сумерек забиваться в теплые норы... Работать надо, работать...
      - А нам, Евгений Павлович, и работать негде. Разве что на дому, отвечал, виновато улыбаясь, Кадыков. Он встал от стола, принял от Чарноуса черный полушубок с белым от наметенного снега воротником и, приглашая к столу, все тем же виноватым тоном продолжал пояснять: - Создавайте, говорят, колхоз, а меж тем последнюю контору отобрали. Нам сперва отдали дом Галактионова, раскулаченного. А потом выгнали оттуда. Райпотребсоюз отнял под сыроварню...
      - Располагайтесь пока в сельсовете.
      - Там только дратву сучить да лясы точить. У нас сельсовет что посиделки - то выпивка, то спевка, а то девок щупают...
      - Как это так? Сельсовет - и посиделки?
      - Так вот... Председатель попался нам веселый...
      - Помилуйте, что вы говорите? Он же двадцатипятитысячник!..
      - Не знаю. Я эти тыщи не проверял. Садитесь к столу, вместе поужинаем. Нюра, ложку для гостя!
      Анна Петровна встала со скамьи и потянулась к подвесной зашторенной полочке.
      - Не надо! - остановил ее жестом Чарноус. - Я уж поел. Да и не ко времени за ужином восседать. Сперва прочти-ка вот это. - Чарноус вынул из портфеля выписку из постановления окружного штаба, подал ее Кадыкову, а сам сел на скамью у окна.
      Кадыков поднес бумагу к висячей лампе и прочел.
      - А к чему она, эта штука? То есть какое нам задание от этого? спросил Кадыков.
      - Задание вот какое - к двадцатому февраля весь наш район должен быть коллективизирован.
      - Эта легко сказать. - Кадыков вернул Чарноусу бумагу и, весь погрузившись в собственные мысли, спросил скорее себя самого: - А как это сделать?
      - План продуман и весь в целом, и по отдельным мероприятиям, - ответил Чарноус. - Затем и приехал - ввести вас в курс дела. Сперва проводим сбор семфонда. Значит, семена зерновых каждый засыпает в собственные мешки, и все сносят в общие амбары.
      - Нет у нас общих амбаров!
      - Нет? - Чарноус с удивлением поднял брови и сказал: - Сегодня будут. Потом снисходительно пояснил: - Амбар - не скотный двор. Семена не лошади, не коровы. Положил их вместе - будут лежать. А где? Куда складывать? Решим сегодня же вечером. Вот сейчас пойдем в Совет и решим. В Пантюхине много амбаров. Почитай, у каждого жителя амбар, а то и по два. Да еще кладовые есть...
      - Понятно... Но, собрав семена, еще не создашь колхоза.
      - Не торопитесь... Все надо раскладывать на этапы и решать по пунктам. Итак, первый пункт - сбор семян, то есть создание колхозного семфонда. Конечно, пока мы его не объявляем колхозным. Просто - общий семфонд. Мы заботимся только о весенней посевной, посему у каждого крестьянина семена должны быть налицо. И хранить их надо в надежном месте. Понятно?
      - А вы думаете, мужики не догадаются, к чему эту карусель затеваем? - с усмешкой спросил Кадыков.
      - Догадаются они или нет - к нам это не имеет никакого отношения. Наша задача - к двадцатому февраля в Пантюхине создать всеобщий колхоз. Так вот... К завтрашнему утру пункт первый должен быть выполнен, то есть семфонд собрать за ночь. - И сделал выдержку.
      - Ничего себе заданьице, - сказал Кадыков и почесал затылок.
      - Второй пункт - собрать общее собрание и проголосовать за сплошную коллективизацию. Но для проведения этого мероприятия приедет к вам особый уполномоченный. С ним решите - на чьи дворы сводить коров и лошадей, то есть: где строить кормушки. И наконец, третий пункт - свести скот и собрать инвентарь в означенных дворах. Это вы и сами сможете сделать. Обойдетесь без посторонней помощи. Как видите, все разработано на законном основании. По науке.
      - Н-да. - Кадыков только головой крутил и посмеивался: - Весело, ничего не скажешь. Кабы только напоследок не расплакаться?
      - Замечание не по существу. - Чарноус встал и направился к порогу. - Я иду в сельсовет. Скажу председателю, чтобы актив собирал. Приходите поскорее.
      - Чего уж там. Вместе пойдем. Я поужинал, можно сказать.
      Шли темной дорогой посредине села, но Кадыков чуял, как смотрели на них невидимые мужики и бабы от каждой околицы, с каждого крыльца. Догадался по тому, как ребятишки толпились возле его дома и сопровождали их шумной толпой до самого Совета. Даже снег и ветер, подымавший сухую поземку, не мог разогнать их по домам.
      Председателя Ухарова в Совете не было. Епифаний Драный с рассыльным Родькой Киселевым сидели за столом и резались в шашки. На вошедших - ноль внимания.
      - Надо все ж таки здороваться, - сказал Кадыков.
      - Иль я тебя не видал? - отозвался Епифаний.
      - Я не один... Со мной представитель из района. Что подумают о нас там, в районе?
      - А что им думать? Им ни жарко ни холодно. У них одна думка - как бы поскорее нас в колхоз загнать.
      - Ну хватит! Распоясались, понимаешь. - Кадыков смешал шашки на доске и приказал Епифанию: - Разыщи Ухарова. И чтоб одна нога здесь - другая там, понял?
      Епифаний натянул на голову тряпичную шапку и поспешно вышел.
      - А ты давай за членами сельсовета! - наказывал Кадыков Родиону. - Тяни всех десятидворцев. И чтоб живо!
      - Что это за десятидворцы? - спросил Чарноус, когда вышел рассыльный.
      - Все село разбито на тридцать десятидворок. Во главе каждой десятидворки стоит выборный человек. Вот эти десятидворцы и есть члены сельсовета, наш актив.
      - Странно! - усмехнулся Чарноус. - А где же классовый подход?
      - Вот это и есть классовый! В нашем селе только один класс крестьянский.
      - А как же беднота? Она, что ж, в стороне у вас?
      - Почему? Беднота имеет свою группу. Так и называется она - группа бедноты. Во всех делах они тоже принимают участие.
      - Вот члены этой группы бедноты и должны стоять во главе десятидворок.
      - Э, нет. Не пойдет такое дело.
      - Почему?
      - А потому, что десятидворки созданы не для игры, а для работы. То есть гати гатить, луга чистить, болота, мосты строить. Тут надо, чтоб каждый десятидворец шел в дело во главе своей десятки, на своей подводе. Тогда за ним и другие потянутся. А если он выйдет с одним прутиком в руках - кто за ним пойдет? А что у иного бедняка, кроме лаптей?
      - Выходит, вы не очень-то жалуете бедноту, - усмехнулся Чарноус.
      Кадыков вскинул подбородок и зачастил по-пантюхински, с распевкой в конце фразы:
      - Не надо читать нам политграмоту, радима-ай. Мы ее в гражданскую на пузе с винтовкой в руках усвоили. Я тебе лучше вот какой вопрос задам: Советская власть землю разделила по мужикам или нет?
      - Разделила, - обиженно ответил Чарноус.
      - Ага! С энтой самой поры бедняками остались у нас либо калеки да убогие, либо те пустобрехи, которые хотели бы эту землю ложками хлебать, словно дармовую кашу, да пузо на печке греть, а не работать на этой земле до седьмого пота...
      - Но позвольте, позвольте! - вспыхнул и Чарноус, поддавшись азарту Кадыкова. - Кроме земли есть еще и производственные условия: нужен инвентарь, скот рабочий...
      - А еще ангел божий, который принес бы этот инвентарь и сам бы землю вспахал. Вы что, не слыхали про сельковы, про кредитные товарищества? Нужен тебе плуг - бери. Денег нету - в кредит дадут. Не только плуг или борону... И сеялки брали, и веялки, и лошадей, и коров! Я сам лошадь в кредит брал, в двадцать втором году. И за год оправдал ее в извозе. Погасил кредит. Чего еще надо? На что жаловаться? На лень-матушку? На этот счет намеков у нас не любят.
      - Вы упрощаете вопрос классового расслоения, - строго заметил Чарноус и умолк, отвернувшись к окну.
      Кадыков вышел на крыльцо покурить и столкнулся с Ухаровым.
      - Что за новости на старом месте? Пошто народ честной тревожим по ночам? - весело спрашивал тот, подымаясь по скрипучим ступенькам, заслоняя собой весь крылечный проем.
      Он был в пиджаке и в чесанках, котиковая шапка с распущенными ушами и такой же черный воротник были чисты от снега. Значит, у дьякона сидел, сообразил Кадыков, третья изба от Совета. "Экий несуразный верзила, не успеет выпить, а грохочет на все село", - подумал о нем неприязненно Кадыков, но ответил сдержанно:
      - Приказано собрать семена.
      - Ну и что? Время подойдет - соберем.
      - Оно подошло. Собирать будем ноне.
      - Ночью, что ли?
      - Да.
      - Е-о-мое! - Ухаров свистнул и засмеялся. - А ну-ка мы рожь с ячменем в потемках перепутаем? А еще хуже, ежели мужика с бабой!
      - Прислали к нам человека из района, который вразумит нас, дураков... Пошли!
      Ухаров при свете лампы да в присутствии маленького Чарноуса казался еще более громоздким и горластым; дружелюбно протягивая руки и смеясь, как это делают все подвыпившие люди, он говорил Чарноусу:
      - Это вы нас поведете ночью по избам? Извиняюсь, я впереди не пойду здесь собаки злые.
      Руки у него были большие и красные, с длинными узловатыми пальцами и далеко высовывались из пиджачных рукавов. Чарноус уклонился от его рукопожатий и, держась за свой портфель, перешел на другую сторону стола.
      - Да вы меня не бойтесь! - засмеялся опять Ухаров. - Мне ваш портфель не нужен. Между прочим, знаете, как зовут эту штуку здешние мужики? ткнул он неуважительно пальцем в портфель и сказал: - Голенищей.
      - Иван Иванович, пока нет посторонних, давайте обговорим, как нам дело делать, - сказал Кадыков, с трудом сдерживая себя, чтоб не рассмеяться, видя, как опасливо отступал Чарноус, готовый в любую минуту дать стрекача от наседавшего на него Ухарова.
      - Да какое это дело? - отозвался опять со смехом Ухаров. - Дело, это когда человек трудится. А когда по чужим сусекам лазают, это не дело, а дельце, и его не делать надо, а обтяпать. Значит, обтяпаем это дельце, он довольно потер руки и сел на табурет к столу. - Присаживайтесь, товарищи! Вы здесь гости, а я - хозяин.
      - Установка райисполкома жесткая, - сказал Кадыков, присаживаясь на табуретку, - к утру собрать весь семфонд. Вот Евгений Павлович привез указание.
      Чарноус положил на стол перед Ухаровым выписку из постановления окружного штаба и добавил от себя:
      - За невыполнение задания в срок приказано снимать с работы и отдавать под суд.
      Ухаров прочел эту бумагу и сразу протрезвел. Его шалые, озорные глаза в темных окружиях подглазий невидяще уставились в занавешенное красным лоскутом окно, и он произнес скорее для себя:
      - И рожь, и ячмень, и овес, и просо, и всякое прочее... И все это собрать за одну ночь?
      Чарноус переглянулся с Кадыковым и с многозначительной улыбкой произнес:
      - Уважаемый товарищ Ухаров, в здешних местах ячмень не сеют, а рожь бывает только озимая. То есть она давно уж посеяна. Так что следует собрать только семена яровых. А их не так много в каждом хозяйстве.
      Ухаров вопросительно посмотрел на Кадыкова.
      - Да, семян немного, - подтвердил Кадыков, - мешок, от силы два, на хозяйство. Овес, просо, еще лен, конопля. Мелочь.
      На лице Ухарова снова блеснула озорная усмешка.
      - А не получится у нас такая ж катавасия, как с волгарями-отходниками? Мы отобрали у них по мешку селедки, - обернулся он к Чарноусу, - судья Радимов приказал. Складывали эти мешки в сельсовете, в сенях. У нас чулан есть. Куда их девать? В районе не берут. По мужикам раздать - не разрешают. Они и валялись три недели в сельсовете. Все стены селедкой провоняли. Пришлось уговаривать этих волгарей, чтоб назад забрали.
      - Семена не селедка, они не завоняют, - глубокомысленно изрек Чарноус.
      - Это верно, - подтвердил Ухаров. - А если мужики не согласятся сдавать семена?
      - На этот счет есть приказ: тут же, на месте, составить акт и конфисковать муку, рожь - все, что под руку попадет. Для этого я и приехал. - Чарноус сделал паузу, в упор посмотрел на Ухарова и добавил: А вы исполнять будете... мой приказ.
      - Приказ, оно, конечно, исполнять надо. Кабы только по шее не надавали этим исполнителям. Вы у себя живете, а я по домам шляюсь... Вижу и слышу, как народ обозлен.
      - Так что ж, из-за ваших сомнений отказаться от исполнения директивы? строго спросил Чарноус.
      - Не об этом я... Народ, говорю, обижаем. Вместо того чтоб по-душевному подходить, мы с матом да с дубинкой. А враги наши не дремлют. Вот глядите, какую прокламацию я получил. На телеграфном столбе наклеена была. - Ухаров достал из бокового кармана тетрадный листок, развернул его перед собой и стал читать: - "Дорогие товарищи! Граждане православные! Пока посылаю я вам из небесного царства письмо, в котором прошу не вступать в колхозы, а которые взошли, пусть выходят. Всех прошу принять на себя ударную работу по развалу своего колхоза. Кто не поставит себе эту задачу, тот пойдет в ад, а кто поставит, тот будет принят мною в святые угодники и получит царствие небесное".
      - Кем подписано? - спросил Кадыков.
      - Бог подписи не ставит, - усмехнулся Ухаров.
      - Безграмотная галиматья, - сказал Чарноус.
      - Насчет грамотности не спорю, а вот галиматья это или нет, покажет время.
      Распахнулась дверь, и вошел Родька Киселев с первой группой десятидворцев. Сидевших за столом обдало холодом, и снегом запахло. Шапки у многих мужиков были сильно заснежены. "Ждали друг друга на улице, по одному не хотелось идти", - подумал Кадыков. Возле порога обметали валенки, выбивали шапки, не торопились проходить. Только Родька-рассыльный сел на табуретку и весело доложил:
      - Всех обошел. Этих с богатовского конца приволок. Счас придут и с другого конца, возле дьякона собираются. Драный их приведет.
      Зиновий Тимофеевич приказал внести из сеней пару скамеек и поставить их вдоль стен. Мужики все делали молча, смотрели как-то вкось, под себя, и даже между собой не переговаривались. Чадили все самосадом, покашливали, как спросонья. Не оживились даже, когда подошла вторая группа с Епифанием Драным.
      - Все собрались? - спросил Ухаров, отрываясь от бумаги, привезенной Чарноусом.
      - Вроде бы все, - ответил Епифаний.
      - Рассаживайтесь товарищи! Сейчас представитель района, заведующий роно товарищ Чарноус, поставит перед нами боевую задачу.
      Чарноус поднялся над столом и, опираясь на свой кожаный желтый портфель, коротко сказал, что теперь нет важнее в районе задачи, чем встретить весеннюю посевную кампанию во всеоружии. А посему необходимо сегодня же собрать весь семфонд и доложить об исполнении к завтрашнему утру.
      - А чего такая спешка? Иль село горит? Иль сеять завтра, по снегу? спрашивал Епифаний Драный, оглядываясь на мужиков, как бы ища у них поддержки.
      - Это не спешка, а организованное проведение соцсоревнования. Кто быстрее всех засыпет семфонд, тот попадет на Красную Доску почета, ответил Чарноус.
      - А куда их ссыпать, семена-то? - спросили со скамьи.
      - Под семфонд выделяются амбары десятидворцев, - ответил Кадыков, ваши то есть.
      - А с ключами как быть?
      - С какими ключами?
      - С амбарными. Он принесет ко мне на хранение семена, а ежели что случится? Или крысы их поточут? Тогда с ним не разделаешься.
      - Да не в ключах дело... Вы ответьте: зачем семена собираете?
      - То ись под каким предлогом?
      - А зачем вам предлог понадобился? - спросил Ухаров, обращаясь к мужикам.
      - Нам ничего не надо. У нас все есть. Это вам наши семена понадобились, - загалдели мужики.
      - Скажите прямо - в колхоз будете загонять?
      - Али, может, в город их отвезете?
      - Товарищи, товарищи, что за ералаш? - встал Чарноус и строго вразумлял мужиков: - Кому пришла в голову такая чушь? Семена в городе не нужны. Они нужны здесь, чтобы организованно встретить весеннюю посевную. Пока есть еще время - надо все привести в боевую готовность - сперва семена, потом инвентарь...
      - А потом и нас заобратаете и в колхоз потащите, - перебили его.
      - Я попрошу не распускать эти классово чуждые мотивы! - повысил голос Чарноус. - За враждебные слова мы так же наказываем, как и за враждебные действия. Что за распущенность? Никто вас насильно в колхоз не потянет. Подойдет время - проголосуете сами. А сейчас речь о сборе семфонда. Мы не имеем права пускать весенне-посевную на самотек. Семена должны храниться под строгим надзором. Ключи от амбаров сдать секретарю партячейки Кадыкову. В надежном месте семена не пропадут. Перед севом каждый получит свои семена под роспись... Говорить больше не о чем. Предупреждаю - всякая попытка оказать сопротивление сдаче семфонда будет строго пресекаться. А теперь попрошу разбиться на две группы и приступить к делу.
      Решили собирать семена с обоих концов Пантюхина сразу. Одну группу возглавил Ухаров, от помощи Чарноуса он отказался, проворчав: "Обойдемся и без погонщиков".
      Чарноус надулся и пошел вместе с Кадыковым. Вперед себя послали десятидворцев - оповещать каждого мужика, чтоб семена готовили. Прихватили лошадь с розвальнями - мешки с мукой или с рожью положить на случай конфискации.
      А случай такой выпал на их долю: в первой же избе с краю села заупрямился хозяин. Зиновий Тимофеевич знал его как мужика тихого, справного в деле, хотя и скуповатого. Он принял начальство радушно, в подвал провел, показал, в каких мешках хранятся семена проса и овса, но сдавать их, везти в общий амбар отказался наотрез.
      - Здесь они на моих глазах целее будут.
      - Терентий Семенович, постановление свыше обсуждению не подлежит, уговаривал его Кадыков. - Если добром не повезешь, силой заставим.
      - А сильничать надо мной - у вас таких правов нету, - отвечал Терентий Семенович. - Я крестьянин-трудовик, чужих людей не ксплуатировал. Сам из бедноты только выбрался. - Он был хмур, волосат, в просторной рыжей свитке, в лаптях, смотрел на них с детским недоумением, как на чудаков, которые простых вещей не понимают.
      - Терентий Семенович, мы вынуждены акт составлять, - доказывал ему терпеливо Кадыков, - что ты уклоняешься. Некогда нянчиться с тобой...
      - Это - пожалуйста, составляйте ваши акты. Только сильничать не имеете права.
      - Хватит с ним в прятки играть! Иль не видишь - он же придуривается? в сердцах сказал Чарноус и, вынув из портфеля листок бумаги, сел за стол писать акт. - Ваша фамилия?
      - Свиненковы мы прозываемся... - Хозяин стоял за спиной Чарноуса и смотрел, как тот водит по бумаге карандашом, и приговаривал: - На то вам и грамота дана, чтоб разобраться по совести. Бумагу, значит, составить. А сильничать нельзя.
      - Вот здесь подпишись, что отказываешься семена сдавать. - Чарноус ткнул карандашом в бумагу.
      - Мы безграмотные, - ответил хозяин.
      - Ну ставь крест, какая разница?
      - Это можно, - хозяин старательно вывел каракулю и, довольный собой, уселся на скамью.
      - Зиновий Тимофеевич, и вы... Как вас, простите? - обратился Чарноус к десятидворцу, стоявшему возле порога.
      - Игнат! - с готовностью отозвался тот.
      - И вы, Игнат... Ступайте в подвал, возьмите мешок муки и мешок ржи, уложите на сани и отвезите в общий амбар. Не возвращать хозяину до тех пор эти мешки, пока не сдаст семена.
      У хозяина вытянулось лицо и часто заморгали глаза, а с печки раздался сперва приглушенный женский плач, потом вразнобой заревели детишки.
      - Тереха-а! Куды ж нам без хлеба-то податься? Ой, матушка моя родная!.. Мы ж до нови не дотянем.
      Терентий Семенович попытался слабым голосом возразить:
      - То ись по какому такому праву?..
      Но его никто не слушал. Все трое (Игнат прихватил с собой фонарь) прошли в подвал, взяли мешок муки да мешок ржи, положили их на розвальни и поехали.
      Напротив соседней избы их нагнал Терентий Семенович; он бежал без шапки с развевающимися на ветру волосами и кричал во все горло:
      - Зиновей Тимофеевич! Стойтя-а! Зиновей Тимофеевич, остановитя-ась!..
      И, раскинув руки, словно пытаясь заслонить телом своим эти мешки на розвальнях, нагнувшись над ними, торопливо говорил:
      - Вы эта, везите назад их... Я сдам семена-то, сдам... Только погодитя малость, баба мешки зашьет. Да метки свои поставим фимическим карандашом...
      Самым тугим, упорным и неподатливым звеном сопротивления всеобщему движению к сплошной коллективизации оказался Гордеевский узел. За три дня до окончательного срока по засыпке семенного фонда Возвышаев сам выехал туда во главе судебно-следственной бригады. Накануне выезда он собрал заседание райштаба и, потрясая над головой газетой "Рабочий путь", произнес пламенную речь:
      - Что сказано в этом окружном директивном органе? А здесь вот что сказано - дни и часы сочтены - не позднее двадцатого февраля полностью засыпать семенной фонд. Но это еще не все, дорогие товарищи. Главное корову и лошадь под крышу колхоза! То есть в эти считанные дни все деревни и села должны быть охвачены сплошной коллективизацией. Некоторые районы нашего округа уже отрапортовали о стопроцентном сведении скота на общие дворы. А мы с вами все еще с кормушками возимся. Нет кормушек? Не успели построить? Плюньте на кормушки! Сводите так. Назначайте общие дворы по списку, а сено скармливать через двор, в очередном порядке. Понятно? Имейте в виду - никакие оправдания о затяжке кампании в расчет не принимаются.