То ли игра детская, то ли озорство - не поймешь. Все эти куры, гуси да овцы с ягнятами перепутаются в общей массе да передохнут, и семена сортировать надо, и лошадей в руках держать, каждому поручать ее под роспись, чтобы ответственность чуял. Что с ней случится - пороть нещадно виновника. И за землю так же отвечать надо: за каждое поле, за каждый клин ответчик должен быть, чтобы спросить с кого! Видал я в колхозе "Муравей", как они работают. Поля и лошади общие, да. Но вся остальная скотина своя, по дворам стоит. И за каждую лошадь свой ответчик, и за каждое поле - тоже. А теперь и "Муравей" ликвидируют. Все под общую гребенку чешут, все валят в кучу. Нет, так работать может только поденщик. А мужику, брат, конец подходит.
      - Какой же конец? Все в колхоз соберемся, и мужик сохранится.
      - Э, нет! Это уже не мужик, а работник. Мужик - лицо самостоятельное. Хозяин! А хозяйство вести - не штанами трясти. То есть мужик способен сводить концы с концами - и себя кормить, и другим хлебушко давать. Мужик - значит, опора и надежа, хозяин, одним словом, человек сметливый, сильный, независимый в делах. Сказано - хозяин и в чужом деле голова. За ним не надо приглядывать, его заставлять не надо. Он сам все сделает как следует. Вот такому мужику приходит конец. Придет на его место человек казенный да работник... Одно слово, что крестьяне.
      - Вота, завел панихиду. Новую жизню надо песнями встречать, а ты за упокой тянешь.
      - Для кого жизнь, а для кого и жестянка.
      Вошла Надежда, а с ней краснощекая с мороза рослая девица в пуховой шапочке, племянница Ванятки.
      - Вот она, окаянная, что делает! - опережая Нешку, затараторила Надежда. - На попойку собиралися к Фешке Сапоговой.
      - Кто окаянная? Нешка, что ли? - спросил Андрей Иванович, плохо соображая, и весь еще наполненный своими мыслями.
      - Какая Нешка, бирюк? Соня! Гуляют с Кречевым у Фешки.
      - Кто вам сказал? - спросил Ванятка.
      - Да вот она, - указала Надежда на Нешку.
      - Ты что, была у них? - спросил опять Ванятка.
      - Нет, мы в окошко подглядели... С завалинки, - сказала Нешка, от смущения прикрываясь варежкой.
      - Ну, я туда не ходок, - сказал Ванятка. - Меня Фешка и на порог не пустит.
      - Ладно, я сам схожу, - сказал Андрей Иванович, вставая.
      Еще ранним утром Кречева вызвал по телефону сам Возвышаев. Не успел тот переступить порог сельсовета, как оглоушила его дежурившая ночью у телефона Козявка:
      - Павел Митрофаныч, тебя разыскивают.
      - Кто это по мне соскучился?
      - Возвышаев велел итить немедленно в РИК. Колепа на кватеру за тобой бегал. А теперь к Бородиным пошел.
      - Зачем?
      - Мы думали - ты тама.
      - Думает боров...
      Но Кречеву не дал договорить заверещавший телефон. Он подошел к стене, снял трубку и, закрываясь кулаком от Козявки, сказал:
      - Кречев слушает.
      - Ты где шляешься? - сердито спросил голос Возвышаева.
      - Где я шляюсь? День только начинается... Вот, на работу пришел.
      - А ночью в прятки играешь?
      - Это мое дело. Ночь существует для отдыха.
      - Отдыхать будем при коммунизме, когда колхозы построим. А пока не до отдыха. Изволь оставлять свой адрес, где ночуешь. У нас боевая обстановка, понял?
      Кречев выругался про себя, запыхтел, но ответил покорным голосом:
      - Понял.
      - Сегодня же, и немедленно, вручите повестки кулакам Алдонину и Клюеву, которые злостно уклоняются от сдачи хлебных излишков.
      - Какие повестки? Мы их известили и насчет штрафа предупреждали.
      - Предупредить вторично. И ежели в течение двадцати четырех часов не выплатят штрафа, то по истечении срока приступить к конфискации имущества вышеупомянутых кулаков.
      - В каком разрезе?
      - В обыкновенном. Конфисковать все. Дом, сарай, подворье, инвентарь оставить в собственность за сельсоветом, все остальное, вплоть до одежды, продать в счет погашения штрафа. Ясно?
      - Ясно.
      - Подготовьте комиссию. Соберите членов, проинструктируйте.
      - Завтра соберем.
      - Нет, не завтра, а сегодня. Завтра же, с девяти часов утра, приступить к исполнению. Вот так - коротко и ясно: конфисковать!
      - Может, кто из РИКа возглавит комиссию? Пришлите представителя.
      - Никаких представителей! Вы сами не дети. У вас - власть, вы и распоряжайтесь. Работать двумя группами. Ты одну возглавишь, а Зенин другую. И не забудьте взять с собой работников милиции. Чтоб никаких вспышек на стихийность. Закон и порядок.
      - Ясно.
      Кречев повесил трубку и обалдело поглядел на Козявку. Та стояла у порога и силилась отгадать - за что ругают председателя. Что ругают - это она догадывалась по тому, как он замер на месте, словно его мешком накрыли. Глядел он на нее, глядел и выматерился.
      - Дак мне чего, итить? - спросила Козявка.
      - Позови ко мне Левку и Зенина и уходи домой.
      Как эта конфискация выглядит на деле, Кречев себе не представлял. Он ходил по своему кабинету, давил скрипучие половицы и думал, старался вообразить, как это он придет к Федору Ивановичу, с которым пил не однажды, и скажет ему: "Выйди вон! Сейчас мы твои пожитки продавать будем..." А если тот не пойдет, дан чего ж, вязать его? Силом выводить?
      Первым пришел Левка Головастый, он заполнил стандартные повестки насчет штрафа, оба расписались, шлепнули печатью, и рассыльный Колепа помотал к "вышеупомянутым" кулакам. А что дальше?
      - А дальше я ни бе, ни ме, ни кукареку, - сказал Кречев. - Надо ждать Зенина.
      Пришел и Зенин, пришел важный, с парусиновым синим портфелем, в кожаной фуражке, полученной из районного распределителя, и в хромовых сапогах с галошами.
      - Ну что, комарики-сударики? Получили боевое задание и растерялись? весело спросил он от порога. - Эх вы, телята на поводу классового врага. Быками надо становиться, реветь и землю рыть. Сейчас я вам покажу, что надо делать.
      Он кинул портфель на стол, фуражку на портфель, пиджак расстегнул, и закипела работа.
      - Сперва надо комиссию составить. Значит: ты, да я, да мы с тобой. Еще кто?
      - Да я с чернильницей, - пропищал Левка.
      - Ишь ты, блоха какая! - удивился Сенечка, глянув на Левку. - Туда же лезет, в руководители. Запомни, Левка, если ты хочешь сделаться большим человеком, научись сперва быть маленьким. И не вякай, когда говорят старшие. - И опять Кречеву: - Значит, ты да я. Это уже кое-что значит, - и записал в тетрадь обе фамилии. - Теперь давай прикинем, кого за компанию брать? Установка такая: по одному от Совета, по два от бедноты, по два от комсода, да плюс к тому два человека от села, вроде понятых, и от милиции. Ну, кого берешь?
      - Да мне все равно, - сказал Кречев. - Пусть идет Левка, из милиционеров Сима. А этих тихановских пиши подряд. Все равно от них толку хрен да копейка.
      - Ну, не скажи, - возразил Сенечка. - Я за Якушу Савкина двух Тараканих не возьму. А Бородина, Андрея Ивановича, советую не брать.
      - Да он и сам не пойдет, - сказал Кречев.
      - Чует, что его песенка спета, - хмыкнул Сенечка, расстегнул свой парусиновый портфель и вынул оттуда поллитровку водки, початую и заткнутую деревянным кляпом, потом кусок копченой колбасы и подмигнул Левке: - Где у вас стаканы? Живо!
      - У нас только один, - сказал Левка, подавая граненый стакан.
      - А вот другой! - Сенечка снял стеклянную крышку с графина, налил в нее водки и подал Кречеву. Себе налил в стакан и, чокнувшись, произнес: - Лиха беда начало. За великий почин!
      Вот с этой крышки и повело Кречева. Сперва они допили эту поллитровку. Потом с Левкой пошли к милиционеру Симе договариваться о завтрашнем деле и там выпили еще поллитру. После обеда он нагрянул к Соне и выпил у нее еще четушку. Там, в кухонном чулане, отгороженном от общей избы легкой дощатой переборкой и пестренькой бумазейной шторкой в дверном проеме, он захватывал ее голову клешневатыми непослушными ладонями и тянулся к лицу, целовал ее губы, щеки, нос и бубнил заплетающимся языком:
      - Ах ты, моя сладенькая! Дай-кать я откушу тебя с какого-нибудь бока. Дай-кать ухвачусь...
      Она слабо сопротивлялась и уговаривала его:
      - Паша, не надо... не надо. Девки увидят... Нехорошо.
      И разгоряченная наконец его ласками, прижавшись грудью к нему и жадно заглядывая в глаза, прошептала:
      - Ступай в хлев. Козу выгони да постели свежего сена. А я сейчас же за тобой выйду. Одеяло прихвачу и подушку...
      В хлеву было темно, пахло плесенью и нашатырным спиртом. Коза испуганно забилась в угол и, млякая, потряхивая рогами, глядела блестящими, как влажные голыши, глазами. Кречев поймал ее за рога и вытолкал на подворье. По лестнице залез на сушила, стащил целую охапку сена, натолкал его в деревянные ясли и бросился в него, утонул как в перине. Соня появилась с подушкой и одеялом и, притворив за собой дверь, спрашивала в темноте с нарочитым испугом:
      - Ты куда делся? Иль с домовым в прятки играешь?
      Кречев поймал ее за подол из яслей и зарычал:
      - Р-р-ра-а, нга-нга-нга!
      - Ой, вихорь тебя возьми-то! Ой, напужал до смерти! Да не тяни ты... Сама залезу.
      Он поднял ее на вытянутых руках, как маленькую, и бросил под себя на сено, затолкал, накрыл ее своим большим телом, сграбастал ручищами, как мягкую податливую подушку...
      Так они, умаявшись, угревшись, прижимаясь друг к другу, накрывшись одеялом, уснули в тесных яслях.
      Проснулись уже в сумерках. Прислушались: на подворье блеяла коза, покрикивал да хорохорился петух возле кур, где-то в отдалении перебрехивались собаки.
      - Девчат не слыхать, значит, дома, - сказала Соня.
      - Эх, не хочется от тебя уходить, - сказал, потягиваясь, Кречев. Давай куда-нибудь затешемся на вечер? А не то мне - тоска зеленая. Как подумаю, что завтра надо Клюева громить, все нутро переворачивается.
      - А ты откажись, - сказала Соня.
      - Вот дуреха! Как же это можно? Придумать такое - откажись! У меня же не частная лавочка, хочу торгую, хочу закрою. Совет, что твоя машина молотильная, завели ее - и стой возле барабана да поталкивай в него снопы. Остановишься или зазеваешься - он ревет: даваай! И остановить его тебе не дано. Схвати его рукой - оторвет руку. А завела его другая сила, тебе не подвластная. Над ней другие погонщики стоят, а тех в свою очередь подгоняют. Вот оно дело-то какое, вкруговую запущено. И уйти от него никак нельзя. Ежели не хочешь лишиться куска хлеба. Я ж партийный.
      - То-то и есть, что партийный. У вас все игранки какие-то заведены, как у маленьких. Соберетесь во кружок, загадаете чего промеж себя, рассчитаетесь по номерам - и на кого счет выпадет, тот и валяй - ищи или лови, пока всех не перехватаешь. Не жизнь у вас, а какая-то карусель.
      - Ты чего, опупела, что ли? Чем тебе наша жизнь не по нраву?
      - Да всем. Ты ответь: любишь меня или нет?
      - Ну, положим, люблю.
      - Так чего ж мы по яслям прячемся? Что ж ты, как вор, по задам крадешься да через плетень лазаешь?
      - Вот дуреха! Ты ж мужняя жена, а я при должности.
      - Да что мне муж, объелся груш! Я хоть счас от него уйду и с тобой сойдусь. Ну, хочешь? Ноне же всем расскажу, что ты мой муж, а я твоя жена. Хочешь?
      - Ну, ты даешь стране угля. Регистрация брака - дело официальное, его с бухты-барахты не делают.
      - То-то и оно. Вы храбрые только на словах: все про свободу отношений талдычите. А сами боитесь в открытую сходиться, такие ж трусы, как и встарь. Только раньше на церковное венчание ссылались, а теперь на регистрацию.
      - Гляди ты, какая храбрая нонче. Атаман! - он поцеловал ее, потом положил голову ей на грудь и, слушая гулкие, чистые удары ее сердца, сказал: - Вот так и пролежу всю ночь. Не хочу с тобой расставаться.
      - Ладно, пошли к Фешке Сапоговой. Гулять - так уж гулять.
      Он поднял голову и, замявшись, изрек:
      - Мы ж ей задолжали тридцать рублей... Еще за ту гулянку.
      - Я уже расплатилась.
      - Где ж ты деньги берешь?
      - Это не твое дело. Ступай к ней, скажи, чтоб готовилась. А я приду позже.
      Фешка Сапогова встретила появление Кречева вопросом:
      - А судью позовешь?
      - На что он тебе сдался? - опешил Кречев. - Чай, не судилище задумали.
      - Вам веселье, а я что, рыжая? Зови Радимова. Черта хромого нет. Где-то в Пугасове застрял, на базаре. Поди, под забором валяется.
      "Черт хромой" - это муж ее, Мишка Сапогов, шапошник и пьяница, известный на всю округу.
      - Ладно, - сказал Кречев, - позову я тебе Радимова. Только приготовься...
      - Это уж не твоя забота. Все будет на столе - и самогонку поставлю, и пельменей накручу. Мотай за Радимовым.
      Фешка Сапогова была разбитной бабенкой, ко всему прилипала: она и в народных заседателях сидела, и на собраниях шумела, и хлеб выколачивала. Посылали ее в самые глухие безнадежные села, то одну, то с подружкой, Анной Ивановной Прошкиной, - гнать показатели. И они "гнали", по неделям не показываясь в районе. Обе носили белые пуховые шапочки, мужские из черного сукна пиджаки с боковыми карманами и белые чесанки с галошами. Их прозвали сороками. "Бона - сороки прилетели, опять стрекотать начнут". В их облике и в самом деле было что-то сорочье: обе востроносые, сухие, прогонистые, с бойкими карими глазками. Анна Ивановна волосы коротко стригла, подбривая шею, носила гимнастерку, отчего смахивала на молодого мужика; а Фешка любила шелковые кофточки, тесные юбки и на спину закидывала толстые темные косы. Сапогова была женоргом, а Прошкина культоргом, прислали их одновременно из Московской партшколы, вернее, Фешка утянула за собой Анну Ивановну в родные места.
      Ее "хромой черт" за год вынужденной разлуки, пока Фешка училась, все добро пустил в расход - остались в доме чугуны да чашки, да еще шапочные болваны. Даже платье ее подвенечное, пальто, шубенку на козьем меху - все пропил.
      Когда Фешка, возвратясь, увидела опустевшую коробью, то завыла в голос от досады, разбила в кровь Мишке лицо, вытолкала его из дому и выбросила на подворье все его шапочные болваны.
      - Убирайся вместе со своими болванами на все четыре стороны!
      Мишка Сапогов с той поры жил в бане, но за женой следил в оба, когда был трезвый, и если замечал ее с каким-нибудь мужчиной, то, припадая на правую ногу, бежал в баню, брал припасенную веревку и возвращался к воротам вешаться. Здесь, на виду у всей улицы, перекидывал через перекладину надвратного навеса веревку, завязывал конец петлей, становился на колени и начинал молиться богу, одновременно проклиная матерными словами свою благоверную.
      - Дай хоть на четушку! Иначе повешусь у всех на глазах. А причиною тому - твоя гулящая жизнь. Дай, ради Христа! - орал он напоследок, подойдя к окну.
      Фешка, добрая душа, не выдерживала, давала ему откупную, Мишка сворачивал веревку и спокойно уходил к себе в баню. Продолжалось мирное житье до новых вспышек ревности.
      На этот раз собрались без помех; пришла Анна Ивановна Прошкина, судья Радимов и Соня с Кречевым. На столе красовалась стеклянная кринка самогонки, подкрашенная клюквенным соком, тушеная гусятина с картошкой, и в круглом тазу для мытья головы горой высились пельмени.
      - Ты чего, на свадьбу, что ли, навертела пельменей-то? - спросил Радимов хозяйку.
      - А что нам, холостякам! - сказала Фешка, поблескивая глазенками. - Что ни гулянье - то и свадьба. Пей, Кузьма, ешь! Однова живем.
      - Ах ты, едрена-матрена! Да ты как погремушка отзываешься. А ну-ка, погреми еще! - Радимов ахнул ее ладонью ниже спины, как лопатой по тесту ударил - бух!
      - Ой, лошак сивый! - скривилась Фешка. - Ты мне два ребра вышиб.
      - Иде они у тебя, ребра-то растут? Тут, что ли? - обхватил он ее за талию. - Аль пониже?
      - Уйди, лошак! - притворно обиделась Фешка и обоими кулаками замолотила ему по груди.
      Радимов только похохатывал, как от почесухи. Фешка опустила руки и сказала с досадой:
      - Он и не чует.
      - Его бить - только руки об него отколачивать, - сказала Прошкина.
      - А ты пробовала? - спросил Радимов, подмигивая ей.
      - Одна попробовала да родила, - угрюмо ответила Прошкина.
      - Говорят, тебе это не грозит. Будто ты сам с усам, - гоготал Радимов.
      - А ты что, в баню со мной ходил?
      - По баням у нас Мишка Сапогов специалист.
      - Ты Мишку не поминай на ночь глядя. Не то накаркаешь - он прилетит и всю обедню нам испортит, - сказала Фешка.
      - Ну уж дудки, брат! Пока эти пельмени не съедим, я не вылезу. Меня и канатом не вытянешь из-за стола.
      Самогонку разливал Радимов, весело разливал, с прибауточками, чокался со всеми и приговаривал:
      - Лей, да пей, да заедай, да про меня не забывай. Ах, рыжая девчонка игривее котенка...
      И все норовил ухватить Фешку то за коленку, то за бедро, то выбирал иное место, помягче.
      - Кот кичига, вот те лен, вот те сорок веретен... А ты пряди попрядывай да на меня поглядывай.
      Могучего сложения, губастый, носатый, с редкими отметинами оспы на лице, с густыми непослушными волосами, торчащими во все стороны, как щетина на кабане, Кузьма Радимов являл собой образчик несокрушимого здоровья и самоуверенности. Даже Кречев перед ним казался застенчивым и немного растерянным, и самогонка его не веселила.
      - Ты чего такой кислый? - спросил его Радимов.
      - Так что-то, настроения нет, - покривился тот.
      - Да уж признайся, здесь все свои люди, - сказала ему Соня, вся пылающая от выпитого.
      - А что такое, Паша? - спросила Фешка, посмеиваясь. - Иль тятька жениться не велит?
      - Да он боится... - прыснула Соня.
      - Кого, тебя, что ли? - огрызнулся Кречев.
      - Боится на эту самую итить... на конфискацию.
      - Ого! Это кого ж потрошить задумали? - спросил Радимов.
      - Клюева, Федота Ивановича, - нехотя ответил Кречев, сердито глядя на Соню.
      - Это твоего активиста, что ли? - удивилась Фешка.
      - Был активистом, но еще в августе вывели его из членов сельсовета.
      - И правильно! - сказала Фешка. - Он же кулачина. Богатей!
      - Какой кулачина! Говорят, из лаптей сроду не вылезал. Только и поднялся на ноги в последние годы.
      - Ну и что? - сказала Фешка. - Мало ли кто в бедняках ходил. Раз поднялся до запретного барьера - стричь его без разговоров.
      - Легко сказать - остричь... Он со мною два года бок о бок работал.
      - Ты сам-то его не трогай, голова два уха, - сказал Радимов. - Ты стой на командной высоте и за порядком следи, а подручные разнесут.
      - Кто эти подручные? Левка Головастый да Сима-милиционер. Они сами, как утята, в закуток полезут, ежели что.
      - А Зенин? - спросила Фешка.
      - Он пойдет Алдонина громить. А мне Клюева подсунул. Знает, стервец, что я с ним работал.
      - Послушай-ка, - сказала Фешка. - Возьми нас с Анюткой. Мы тебе так распишем и распродадим, что ты и глазом не успеешь моргнуть. Пойдем, Анюта? - обернулась к Прошкиной. - Надо ж нам руку набивать на классовом враге. - И пьяно захохотала.
      - Пойдем. Отчего ж не помочь человеку, - согласилась Прошкина.
      - Кузьма, пошли с нами!
      - А что ж, и пойду.
      - Пошли! Всем скопом. Мы им покажем, как дела делаются, - шумела Фешка. - Тебя поставим за прилавок. Ты цены будешь назначать, а мы с Анютой сбивать их станем. Как на этом самом, на укционе. - И запела: - Эй, комроты! Даешь пулеметы! Даешь батареи, чтоб было веселея! Налей, Кузьма! Выпьем за всеобщую борьбу. Ты борец или не борец?
      - Погоди, вот разбредемся по углам, тогда узнаешь, - ухмылялся Кузьма, разливая самогонку.
      Эта неожиданная поддержка обрадовала Кречева: хорошо идти с такой компанией, за широкой спиной Радимова да вслед за этими горластыми сороками и ему вроде бы сподручнее, думал он. А что? Не он же всю эту бузу затеял. Он сам не волен проводить и отменять такие штуки. Есть и повыше его власти. Они ударили с Радимовым по рукам и выпили за успех завтрашнего дела.
      В самый разгар веселья кто-то сильно постучал в двери. Все разом стихли и молча глядели на Фешку.
      - Что такое? - спросил наконец Радимов, трезвея.
      - Не знаю... Может, кто из соседей, - ответила Фешка, вставая. Ее качнуло, она ухватилась за спинку стула и растерянно улыбнулась.
      - Если Мишка вернулся, не пускать! - приказал Радимов. - И других не пускать! Никого! - крикнул ей вслед.
      С минуту все так же напряженно молчали, ждали ее возвращения. Наконец она вернулась и сказала:
      - Соня, за тобой Андрей Иванович Бородин пришел.
      - Пошли ты его куда подальше... Кто он мне? Свекор, что ли? - вспыхнула Соня.
      - Говорит, дети перепугались. Кошка в капкан попалась и перепугала детей... Они у Андрея Ивановича. Просит забрать...
      - Господи!.. - всхлипнула Соня. - За что мне этот крест выпал? За что?.. - и с мольбой поглядела на Кречева.
      - Придется идти, - сухо сказал Кречев. - Детей надо забрать.
      Соня, всхлипывая, вытирая слезы, вылезла из-за стола и стала одеваться.
      Утром лишь чуть забрезжил рассвет, как Сапогова с Прошкиной были уже в сельсовете. Вся секретарская половина, то есть передняя часть избы, отгороженная от председательского кабинета дощатой переборкой, была забита народом. Здесь были и сам Кречев, и Сенечка Зенин, и Левка Головастый, и активисты из бедноты, из комсода. Висячая лампа чадила над столом косым и тусклым языком неровного, подрагивающего пламени. Отыскав глазами председателя, Сапогова сказала:
      - Радимов отказался итить. Говорит - голова разламывается.
      - Ничего, Феоктиста Филипповна, мы и без него - сила непомерная. Смотри, сколько нас! Батлион, - отозвался Якуша Ротастенький и подмигнул вошедшим.
      В центре этой толкучки за Левкиным столом сидел Сенечка Зенин и заполнял какие-то бумаги, оба милиционера стояли у стола, как часовые, и руки по швам. Левка Головастый, заглядывая в бумаги через плечо Зенина, пытался подсказывать ему:
      - Следующий, значится, Якуша Савкин.
      - Сам знаю, - одергивал его Зенин. - Что ты мне дышишь в ухо?
      Кречев, страдая от трескучей головной боли, чтобы скрыть свое отвращение ко всему на свете, отвернулся к окну и стоял, заложив руки за спину. Тараканиха, привалившись к стенке, уже дремала на стуле. Степан Гредный, в своей неизменной рыжей свитке, подпоясанный веревкой, прислонился к дверному косяку, как за милостыней пришел. Андрей Колокольников присел на корточки у порога и глядел, младенчески разинув рот, как Зенин, сурово сведя брови, выписывал фамилии собравшихся. Якуша метался от одного к другому и все спрашивал с некоторым удивлением:
      - А Ванятка-то не пришел, а? Вот еш его кочарыжкой! Обманул! Все обчество обманул, всех представителей. Как же это, а?
      Никто ему не отвечал, каждый занят был, казалось, только самим собой и своими мыслями, и тишина стояла такая, что слышно было, как поскрипывает перо Зенина.
      Вдруг Кречев сказал от окна:
      - Прокоп Алдонин идет.
      - Куда идет? - поднял голову Зенин.
      - Сюда, в сельсовет.
      Зенин вскочил и бросился к окну. Прокоп уже обтирал сапоги о деревянную решетку возле крыльца, хотя на улице было морозно и сухо и сапоги были сухие. Вошел он в сельсовет при общем молчании, все глядели на него, как на вставшего из гроба покойника. Его уж отчитали, отпели, приготовились нести куда следует, а он вдруг встал и - здрасьте пожалуйста! - идет им навстречу.
      - Тебе чего? - спросил Кречев, глядя на Прокопа тоскливо-мутными глазами.
      - Деньги принес, уплату за штраф.
      - Поздно! Время истекло, - строго сказал Зенин.
      - Нет, извиняюсь. - Прокоп расстегнул пиджак, вынул из бокового кармана часы на золоченой цепочке и сказал, поворачивая циферблатом к Зенину: Смотри! Еще полчаса осталось. Мне принесли повестку ровно в девять. Вот тут моя отметка. - Он положил повестку на стол и отчеркнул ногтем помеченное чернильным карандашом время вручения.
      Потом вынул из другого бокового кармана сверточек в носовом платке, развязал зубами узелок и стал пересчитывать деньги, слюнявя палец.
      - Вот. Ровно семьсот рубликов. Распишитесь в получении, - протянул он Кречеву пачку денег.
      Тот удивленно хмыкнул:
      - Из кубышки, поди, достал?
      - Ага, из-под наседки, - ответил Прокоп. - С весны положил под нее ломаный грош и вот - гляди, сколь высидела.
      - Самого бы тебя посадить куда следует, - процедил Зенин. - Все придуриваешься. Из-за твоего скупердяйства вон сколько людей собралось. Все оторвались от дела.
      - Какие это люди? - сказал Прокоп, пряча в боковой карман квитанцию, подписанную Кречевым. - Это вороны на добычу слетелись. Поторопились маленько.
      - Давай, проваливай без разговоров, - повысил голос Зенин. - Ишь ты, кулачина! Еще обзывается.
      - Вот за это самое вы еще ответите.
      - За что?
      - И за кулачину, и за штраф. Все это незаконно. Я в кулаках не был.
      - По недоразумению! - крикнул Зенин.
      - А вот разберутся. Сверху им виднее - кто куда попал по недоразумению. Я напишу куда следует.
      - Пиши. Москва словам не потакает, - переиначил пословицу Зенин.
      После ухода Прокопа все разом загомонили:
      - Чего ж теперь делать?
      - Может, по домам итить?
      - Послать рассыльного за Клюевым! Деньги заплатит, и шабаш.
      - Иде он их возьмет? На дороге деньги не валяются.
      - Прокоп нашел, а он что, рыжий?
      - Прокоп с молотилкой полсела обошел.
      - А этот колесы точит. Тожеть не сидит без дела.
      - Какая летом точка колес? Вы что, родимые?
      - А ну, кончай базар! - Кречев ахнул кулаком по столу. - Что вы, как бабы на толкучке? Семен Васильевич, как? Может, еще раз пошлем человека за Клюевым? Поди, одумается!
      - Ни в коем случае, - заторопился Зенин. - Надо идти. И не мешкая. Приказ есть приказ - и мы его должны исполнить.
      - Дак еще время не вышло, - колеблясь, возразил Кречев.
      - Пока дойдем - и срок наступит. Вон, всего двадцать минут осталось! показал Зенин свои часы, вынув их из брючного кармана. - Пошли!
      - Какая группа пойдет? - спросил Кречев.
      - Обе группы. Все вместе. Вперед, товарищи! Ни тени колебания! Пусть эти злостные неплательщики знают: мы слов на ветер не бросаем. От нас требуют проявить самые решительные меры к классовому врагу. И у нас рука не дрогнет.
      С этими словами Зенин собрал в синюю Левкину папку все бумаги, разложенные на столе, Левка сунул чернильный шкалик в карман, взял со стола приготовленные на этот случай счеты, и все гурьбой двинулись за Зениным.
      Шли по Нахаловке, растянувшись, как попы с крестным ходом, только икон не было, - впереди топали Кречев с Зениным, за ними - сороки с красными повязками на рукавах, потом Левка Головастый с папкой и счетами, это все власти; за ними нестройной толпой топали остальные, ведомые Якушей Ротастеньким.
      Ребятишки табунились, и впереди бежали, и по бокам шествия, и кричали на всю улицу:
      - Сову громить идут! Сову теребить! Айда, ребята! Поехали!
      Ребятишки повзрослее увязывались за толпой, которые поменьше, смотрели из домов в окошки, плюща носы о стекло, старики все, как по команде, стояли возле калиток и ворот, словно солдаты на смотру, опустив руки по швам, и только старухи изредка торопливо крестились и шептали молитвы.
      - Граждане, которые желают купить чего по хозяйству, прихватите деньги и ступайте за нами! - кричал ломким бабьим голосом Левка.
      - Все на укцион! Все на укцион, - вторил ему Якуша.
      - Укцион! Укцион! - подхватывали ребятишки и разносили по селу.
      Поначалу никто не приставал к этой процессии; она плыла, как партия гусей по середине пруда, призывая своим кагаканьем равнодушно сидящих на берегу уток. Но вот Савка Клин отвалил от плетня и, кидая на пятку свои несуразные ноги-пехтили, пошел за ней, оглядываясь на соседей, и, как бы оправдывая это свое действие, пояснял громко и виновато:
      - Може, обувка сносная найдется... Валенки ал и сапоги. Все одно пропадут.
      Одни ворчали на него неодобрительно:
      - На чужое позарился? Ах ты, собака блудливая.
      Но другие вроде бы и оправдывали:
      - Отберут ведь... Все равно отберут. И все в кучу свалют. А там гляди подожгут. Не пропадать добру-то.
      За Савкой пошла Настя Гредная, благо, что мужик ее идет с делегацией, помочь ежели или совет подать. А за Настей двинулся Ваня Парфешин с Феней, за ними Максим Селькин, и пошла-поехала почти вся Нахаловка - кто с умыслом, а кто и так, ради интереса, глаза пялить.
      Возле дома Клюевых сгрудилась целая толпа. Хозяева не показывались, ворота были заперты.
      - Когда выйдет Клюев, я спрошу его для порядка: будет он платить штраф или нет? Ежели он откажется, то выступай вперед и зачитывай постановление по сельсовету об конфискации имущества, а остальное я все устрою, негромко сказал Зенин на ухо Кречеву.
      - У меня ж нет никакого постановления.
      - Чего ж раньше думал, растяпа! - прошипел Зенин. - Ладно, я сам все сделаю.
      Он поманил Левку Головастого и взял у него синюю папку, потом подошел к калитке, набранной из досок в мелкую елочку, и постучал о железное кольцо. Со двора тотчас раздался голос Клюева; видно, хозяин стоял за воротами и ждал:
      - Кто там?
      - Отворяйте! Представители Советской власти и общественности, - сказал Зенин строго.
      Клюев вынул запирку - здоровенный металлический шкворень и, растворив калитку, спросил:
      - Чаво надо?
      - Сейчас узнаешь.
      Зенин оттолкнул его с дороги, первым вошел на подворье, за ним потянулась длинная вереница и застопорилась в калитке, словно увязла. На подворье возле мастерской стоял Санька в лаптях и округленными от ужаса глазами глядел на эту застрявшую в калитке огромную толпу. На заднем крыльце, кутаясь в большую темную шаль, равнодушно взирала на всех Сарра, хозяйка Евфимия пугливо заглядывала в сенное оконце. Сам хозяин, оттесненный к воротам вошедшими, стоял бледный и посиневшими от усилия пальцами стискивал ржавый шкворень.
      - Товарищи милиционеры, по местам! - скомандовал Зенин.
      Кулек и Сима, не понимая смысла команды, но догадываясь, что надо держаться поближе к хозяину, подошли к нему и стали по бокам.
      - Вот так! - удовлетворенно заметил Зенин и обратился к хозяину: Гражданин Клюев, собираетесь ли вы платить штраф, наложенный на вас за злостное уклонение от внесения государству хлебных излишков?