- Гы-гы! - Серган ухватил щипцы с подковой и в два прыжка пересек дорогу, положил горячую подкову на тропинку и моментально вернулся.
      - А теперь все в кузницу. Ну, ну, марш! - скомандовал Лепило.
      Поддавшись какому-то безотчетному озорному искушению, они сгрудились все у раскрытых дверей, глядя на неспешно идущего по тропинке отца Афанасия. Даже Прокоп неожиданно для себя поддался игре: подымет подкову или мимо пройдет?
      Отец Афанасий шел, глядя в землю.
      - Ишь, какой настырный, - сказал Лепило. - Все под ноги глядит... Поди, клад ищет...
      - Счас найдет.
      Отец Афанасий увидел подкову, приостановился в минутном раздумье брать или нет? Стоящей показалась подкова, нагнулся, поднял и тут же бросил ее.
      - Ай-я-яй! - кричал он и тряс рукой.
      А от кузницы в раскрытые двери в пять глоток:
      - Гы-гы-гы!
      - Что, батя, взял? А ведь подкова чужая!
      - Опять твоя проделка, Леонтий? Эх, Лепило ты, Лепило... Греха не боишься.
      Отец Афанасий заметил Алдонина.
      - И ты здесь, Прокоп Иванович? - он покачал головой и скорбно произнес: - Не ожидал я от тебя... Вольно вам над стариком смеяться, - и пошел, тихий и сгорбленный.
      Прокоп весь зарделся до корней волос, отошел к машине, сел на круг и насупился.
      - Брось ты! Нашел из чего переживать, - подсел к нему Лепило.
      - Нехорошо! Старика одними налогами гнут в дугу, а мы над чем смеемся? Да в его положении не то что подкову, говях с дороги подберешь.
      - Нашел кого пожалеть, - сказал Лепило. - А то он хуже нас с тобой живет.
      - Не в том дело. Мы на вольном промысле, сами себе хозяева. А он божий человек, за всех за нас ответ держит. Нехорошо в нашем возрасте да в положении. Я ведь не зубоскалить к тебе пришел. Я по делу.
      - Что за дело?
      - Ты мою машину для глиномялки видел?
      - Сборную, что ли?
      - Ну! Глиномялка теперь нужна, как в поле ветер, а машину приспособить можно.
      - К чему?
      - Мельницу паровую сделать.
      - Мельницу?! А жернова? Нужен кремень, магний...
      - Кремень у меня есть, а магний в Рязани купить можно. Жернова отолью будь здоров. Оковать их для тебя - плевое дело.
      - Дак ты что хочешь?
      - С тобой на паях мельницу сладить...
      - Не знаю, - тяжело выдавил Лепило.
      - А чего тут не знать? Дело само в руки идет. Машина есть, привод сообразим. Я теперь свободный от всяких артелей. Железо есть. Кузница своя, ну? Что ж мы вдвоем ай мельницу не сладим?
      - Об чем речь!.. Сообразим... Но сил хватит ли? Лес нужен и на постройку и на мельничный стан.
      - Я уж приглядел и дубовых столбов для стана, и лежаков сосновых. Тесаных.
      - Где?
      - У Черного Барина.
      - У него, поди, не укупишь.
      - В долг отдаст...
      - Ах ты, едрена-матрена. Завлекательно. - Лепило почесал свой лохматый затылок и вдруг толкнул локтем Алдонина: - Смотри-ка!.. - кивнул на дорогу. - Вроде к нам.
      С дороги свернули к кузнице Кречев и Бородин. На Кречеве была неизменная гимнастерка хаки, с закатанными по локоть рукавами, Бородин шел в синей рубахе, без кепки.
      Алдонин забеспокоился:
      - Насчет мельницы при них ни слова.
      - Ну, ясно дело. Вот денек, то поп, то председатель, - хмыкнул Лепило.
      Кречев и Бородин чинно поздоровались, присели на водило.
      - Чья молотилка? Твоя? - спросил Алдонина Кречев.
      - Каченина, - ответил Прокоп.
      - А ты чего здесь загораешь? Или новую артель сколачиваешь под названием "Чугунный лапоть"? - не скрывая раздражения, спрашивал Кречев.
      - Я пока еще не подневольный, - огрызнулся Прокоп. - Хочу - дома на печи валяюсь, хочу - в кузнице семечки лузгаю.
      - А у тебя кроме хотения совесть есть? - накалялся Кречев.
      Андрей Иванович дернул его за рукав.
      - Да ну его к... - отмахнулся Кречев. - Он ходит по селу, лясы точит, а мы топай за ним по жаре, уговаривай, как девку красную. Надоело!
      - А чего вы за мной ходите? Я вам не должен.
      - Ты не должен! У-у!.. Он еще смеется. А кто говорил на собрании, что подпишемся на заем при расчете с артелью? Я, что ли?
      - Там много было говорунов, - ответил Прокоп. - Я их всех не упомнил.
      - Так все они подписались. Все! А ты один увильнул.
      - Я больше всех пострадал.
      - Ты пострадал? Ври, да знай меру...
      - Погоди, Павел Митрофанович, - осадил опять Кречева Андрей Иванович и к Алдонину: - Брось придуриваться, Прокоп. Ведь за тобой как за малым ребенком ходят, а у тебя все новые байки. Надоело же, пойми.
      - Какие байки? Я мотор для артельной глиномялки покупал, а теперь он у меня на дворе валяется. Кто мне за него заплатит? - брал на горло и Прокоп.
      - Черт-те что... Ну при чем тут мотор? - сказал Кречев.
      - При том. Заем-то у вас какой? Индустриальный? Возьмите у меня мотор. Отдам по дешевке. Вот вам и будет заем от меня, индустриальный. - Прокоп глядел сердито и нахохленно, и не поймешь, то ли смеется, то ли всерьез предлагал свой мотор.
      - Он мне зачем, твой мотор? Баб на собрании глушить? - спросил Кречев.
      - И мне он не нужен. А я за него заплатил чистые денежки из своего кармана. Вот вам и заем.
      - Слушай, не фокусничай... Добром говорю, - тоскливо сказал Кречев.
      - Я фокусами не занимаюсь. Это вон Серган может вам кое-что показать.
      - А это мы всегда пожалуйста! - Серган, все еще голый по пояс, вскочил от стены и с готовностью подошел к начальству. - Чего желаете? К примеру, кирпич попробовать на голове Сергана, а?
      - Какой кирпич? - спросил отрешенно Кречев.
      - А вот хоть этот, - Серган нагнулся, поднял здоровенный кирпич, валявшийся под деревянными водилами. - Кладем его на голову... Вот таким манером, и молотом аккуратно... Грох.
      - Ты чего, пьяный, что ли?
      Серган осклабился, морда чисто продувная - круглая, шириной в таз, блестит от копоти и пота, как сапог:
      - Был пьяный, но только вчерась... А седни я с похмелья... Да вы не беспокойтесь, много не возьму, по полтиннику с рыла, - и, не давши опомниться, позвал младшего Бородина: - Ваня, рубаху и молот... Живо!
      Иван одним духом приволок кувалду и валявшуюся под стеной Серганову черную рубаху. Серган покрыл рубахой голову, положил кирпич на затылок и нагнулся:
      - Бей!
      Иван ахнул изо всей силы кувалдой по кирпичу. Серган только отряхнулся от пыли, поднял две половины от разбитого кирпича, развел руками:
      - Алямс! Ваша не пляшет. - Потом кинул кирпичные осколки, стянул кепку с Ивана и подошел к Кречеву: - Прошу оказать поддержку чистому пролетарию.
      - Ну и циркач, - усмехнулся Кречев. - А ты не пробовал головой сваи забивать вместо бабы?
      - Могу, но только чужой. Как насчет платы за представление?
      Кречев покопался в кармане, достал целковый.
      - На, заработал.
      - Премного благодарен! Следующий, - подсунул кепку Андрею Ивановичу.
      Тот кинул несколько серебряных монет.
      А Прокоп сказал:
      - Бог подаст.
      Серган покачал головой и скорбно произнес:
      - Вот что значит несознательный элемент.
      - Ладно, отойди, - сказал Сергану Лепило.
      - Ну дык как насчет подписки, Прокоп Иванович? - спросил Бородин, после того как Серган удалился.
      - А никак, - твердо ответил тот.
      Кречев только зубами скрипнул.
      - Мотри, мужик, с огнем играешь, - сказал Андрей Иванович. - Придется тебя на сходе обсуждать.
      - А вы меня не пугайте. Подписка добровольная. Мы тоже законы знаем.
      - Ну, твое дело - твой ответ.
      Сход собирался вечером в верхнем зале общественного трактира. Любители погутарить сходились пораньше; не успели еще толком стадо прогнать по селу, как они лениво побрели, волоча ноги, точно притомленные кони на водопой. Толпились у входных дверей, курили, сплевывая на сухую, уплотненную до бетонного блеска базарными толкучками землю. Тут же ребята играли в выбитного, поставив на длинной черте крохотную кучку медяков, кидали тяжелые, надраенные до кирпичной красноты старинные гроши.
      - Эй, Буржуй! Не заступай черту...
      - А ты его грошем по сопатке.
      - Но-но... Учи свою мать щи варить.
      - Дак это я по теории мирового пролетариата...
      - С буржуями обхождение известное.
      - Заткнись, Кабан! А ежели тебя по сурну хряпнуть?
      - А меня за что? Я ж не играю.
      - Вот и стой да посапывай.
      Ближе к дверям разговор иной:
      - На Брюхатовом поле инда бель выступила.
      - Следствия известная - сухменность.
      - Навоз не успеешь растрясти, в момент прожаривает. Ветром, как щепу, гонит.
      - Я его в кучах оставлю.
      - Иван Корнев, говорят, вы с Тыраном плитняк подрядились возить?
      - С Петряевой горы... Четвертак за воз.
      - А в гору подыматься мысленно? Ась?
      - Рожь возить выгодней... Намедни в Мелянки обозом ездили... По наему товарищества.
      - Это с Колтуном, что ли?
      - Ну... В Щербатовке остановились на постоялом дворе. Скинулись выпить. Вот тебе, сели за стол и сцепились. Дядя Вася Тарантас и говорит: "У меня сыны, мил моя барыня, офицерами вернулись. Один с именной саблей, а вы, мол, и в армии не служили". - "Как не служили? Ах ты, Тарантас, кривые ноги!" - "Расшибу!" Колтун как ахнул кулаком по столу, так чайник с самовара подпрыгнул и упал. Все и разбежались. А при расчете мириться стали. Колтун пыхтел, пыхтел, вынул из кошелки мешок с салом и говорит: "Ешьте, ребята, свинину..." Мы так и покатились.
      - А я двенадцать целковых привез деду из той поездки. Он говорит: "Эх, теперь мы и сошники оттянем, и колеса купим, и дегтю". А я ему: "Деда, купи мне новую косу".
      - Дождя не выпадет, и косить нечего.
      - А в Веретье, говорят, был дождь, и в Степанове... Только нас обходит.
      - Место у нас такое - притяжения нет.
      - Яблок ноне много... Вот удержать бы их.
      - Ветер сшибет.
      - Ну не скажи... Ежели стихии не будет - устоит яблок.
      - Э-э, как она... как ее, причина понятная.
      - Дядь Андрей, как думаешь - дождь будет?
      - Э-э, как она... как ее, наверно, будет, наверно, нет.
      - Гы-гы-гык!
      А народ все подходит, наваливает, прижимает передних к двери, подталкивает.
      - Что у тебя за мослы? Как оглоблей пыряешь.
      - Всю мякоть бабе отдал...
      - Ты не гляди, что он кость. Но обширность большую имеет.
      - Тесна рубаха-то?
      - Да, щадна, щадна.
      Кто-то из ребят, играющих в выбитного, заголосил петухом.
      - Ребята, Кукурай плывет!
      Через площадь к трактиру шел церковный звонарь Андрей Кукурай, шел как всегда неуклюже, кидая с носка на пятку негнущиеся ноги, точно пихтелями в ступе толок.
      Он был подслеповат, глух, и оттого ребятишки вечно вились вокруг него стаей, как стрижи возле немощного коршуна, и донимали озорными выходками.
      Вот и теперь, завидя его, они закружились, завьюнили, приговаривая:
      Кукурай, Кукурай.
      Скинь портки и загорай...
      - Вота скаженные... Нету на вас угомона, прости господи... - ворчал себе под нос Кукурай и топал к трактиру.
      Худой и верткий подросток, по прозвищу Колепа, с засиненной от пороховой вспышки рожей, бросив свой грош у черты, на четвереньках поскакал на Кукурая и хрипло затявкал:
      - Гав-гав-гав!
      - Кто тут собак распустил? Пошла, окаянная! Позовитя ее, позовитя...
      А от трактира несется дружный гогот:
      - Гыр-гыр-гыр...
      - Хо-хо-хо!
      - Эх-хе! Вот это вызвездил...
      Наконец появился председатель Кречев, он шел на манер командующего в окружении своего боевого штаба; слева семенил возле него и подобострастно закидывал кверху голову секретарь Левка, справа Бородин, с независимым видом, как будущий тесть, а по пятам табунились Якуша, Федот Иванович, Санек Курилка, Кабан и даже Тараканиха. Весь сельсовет в полном сборе. А ребятишки перекинулись от Кукурая к сельсоветчикам и, разинув рты, вытянулись за ними целой шеренгой.
      - Куда попы, туда и клопы, - ухнул кто-то басовито у дверей.
      И вся мужицкая орава загрохотала, встречая свое высокое начальство.
      Поднимались по винтовой лестнице долго, грохали сапогами, гудели, как потревоженный улей.
      На втором этаже четыре столика были составлены в большой стол - это для президиума; остальные были стасканы в кучу в передний угол. Рассаживались на табуретках, скамьях, на подоконниках или просто присаживались на корточки вдоль стен. А то стояли кучками и в дверях, и у стенок, и на лестничной площадке толпились, курили.
      - Макар, ты чего на порог выпер? Тебе и так - плюнуть, не достанешь в задницу, - это опоздавший Биняк рвется в залу.
      - А ты что, на Тараканиху поглядеть хочешь? - сипит Макар Сивый, загородивший, как бугай, весь проход.
      - Он ей шепнуть не успел, под каким забором ждать будет, - бабьим голосом звенит Сенька Луговой.
      - Эй, православные! Которые впереди... Молебен скоро начнут?
      - Счас... Левка Головастый Евангелию раскрыл.
      - Пропустите Василия Ольпова! Он гороху поел - выражаться хочет...
      - Эй, ущемили, дьяволы!
      - Ходи промеж ног, блоха.
      А в президиуме Левка Головастый уже раскрыл во весь стол свою картонную папку с делами, вынул из кармана шкалик с чернилами, навострился писать. Кречев долго тряс над головой школьным звонком, а сам глядел в Лев кину раскрытую папку, остальной президиум облепил стол со всех сторон, облокотились, подперев челюсти кулаками, как обед ждали.
      Наконец шум затих. Кречев ухватил за кольцо звонок, оперся на стол:
      - Сход объявляется открытым. Значит, по первому вопросу исполком сельсовета вынес такое решение: с завтрашнего дня приступить к рубке кустарника в Соколовской засеке. Возить будем через десять ден, после того как с навозом управимся. Возить, значит, в такие гати: к Волчьему оврагу по главной дороге на Богачи, к Святому болоту по дороге на Тимофеевку и на луга в конец озера Долгое. Какие вопросы имеются? Кто желает слово сказать? - Кречев крутит головой, словно вывинтить ее хочет из тесного ворота гимнастерки.
      - Может, до осени отложим с гатями? - крикнул от дверей Биняк, он все-таки и на этот раз обошел Макара Сивого.
      - А в луга ехать тоже на осень отложим? - спросил его из президиума Федот Иванович.
      - А что Биняку луга? У него мерин и на базаре прокормится.
      - По чужим кошевкам...
      - Гы-гык!
      - Между прочим, озеро Долгое гатить зимой надо. А теперь туда не сунешься. В тине потонешь с головкой... - Вася Соса приподнялся во весь свой саженный рост и даже руки над головой поднял.
      - Гатить Маркел будет, - сказал Андрей Иванович. - Ему известка и то нипочем. Море по колена.
      - Га-га-га!
      - Ты зачем в президим сел? Вякать? - крикнул Маркел от двери. - Мотри, сам не дотянусь, сапогом достану.
      - Макар, посади его на ладонь, он разуется.
      - Товарищи, давайте без выпадов на оскорбления!
      - По скольку кубов хворосту на семью?
      - Пять кубометров, - ответил Кречев и добавил: - Безлошадники и вдовы исключаются.
      - Интересуюсь, как насчет маломощных хозяйств и престарелых лошадей? спросил Максим Селькин. - Скостить то ись можно?
      - При выдаче заданий будем учитывать, - ответил Кречев.
      - Ладно, а как насчет дров? Решение будет ай нет? Где наши деляны? спрашивали опять от дверей из толпы.
      - При чем здесь дрова? - спросил Кречев.
      Но зал уже гудел, растревоженный, как насест ударом палки.
      - При том... Линдеров лес назаровским отдали... Лес Каманина Климуша вырезала.
      - А нам опять в Веретье да Починки?
      - Двадцать верст киселя хлебать...
      - Дак мы хозяева иль работники?
      - Тиш-ша! - Кречев опять схватил звонок и затрепал им над головой.
      - Вопрос с дровами поднят несвоевременно, поскольку подобные дела решаются осенью в общем порядке. Все. Перехожу ко второму вопросу. Товарищи! Я не стану говорить насчет важности заема. На этот счет мы провели два схода. И что же выяснилось? К нашему стыду, отдельные товарищи злоупотребляют доверием партии и всего народа. А именно? Не будем касаться некоторых бедняков и маломощных. С ними вопрос остается открытым. Но нельзя терпеть дальше увиливание зажиточных хозяйств. Возьмем того же Косоглядова и Алдонина. Сколько можно их уговаривать? Видимо, всему есть предел. Ежели они и дальше будут злостно упираться, применим оргвыводы. Косоглядов, встаньте! Поясните нам, почему вы отказываетесь от подписки?
      Бандей встал с табуретки, поглядел исподлобья на Кречева:
      - Ну, встал... Давно не видели меня?
      Дремавшая все время Тараканиха качнулась, как будто ей под ребро ткнули, сердито вскинула на Бандея мутные глаза, колыхнула полным телом:
      - Ты чего это спрашиваешь? Тебе что здесь - посиделки? Отвечай на поставленный вопрос!
      - Что, очнулась? Черти, поди, приснились. За подол хватали?
      Кто-то рассыпал реденький козлиный смешок.
      Кречев ахнул ладонью об стол так, что Левка вскинул голову.
      - Вы что, издевательство пускаете с чуждой позиции? Или хотите подорвать идею индустриализации? Не позволим! - Кречев замотал указательным пальцем. Все притихли. - Заявите здесь членораздельно будете подписываться или нет? Под протокол. Понятно?
      Наступила минута тягостного молчания, как на могиле. Бандей шумно подымал и опускал мощную грудь, раздувая ноздри.
      - Ну? - спросил наконец Кречев.
      - Буду.
      - Когда? Запиши сроки! - кинул Левке.
      - После базара... В понедельник.
      - Так и запишем. Садись! Прокоп Алдонин!
      Прокоп поднялся прямой и строгий, как апостол.
      - Как вы поясните нам свое личное увиливание?
      - Какое увиливание? Я вам не должен. Налоги уплатил сполна, квитанции имеются.
      - Значит, подписка на заем вас не касается?
      - Это дело добровольное.
      - Значит, народ подобру подписывается, а вы не хотите?
      - У каждого свое понятие.
      - Вот вы и поясните нам свое понятие: отвергаете народный заем или нет? Отвечайте под запись!
      Прокоп с удивлением поглядел на Левку, Левка на Прокопа.
      - У меня таких замыслов нету, чтоб отвергать всенародный заем, - Прокоп пошел на попятную.
      - Ты не юляй! - крикнул Якуша. - Скажи, на сколько подписываешься?
      - А ты что? На базар пришел ладиться? - огрызнулся Прокоп.
      - Не-е! Это ты нам базар устраиваешь, - сказал Кречев. - Развел канитель на целых полгода. Говори, на сколько подписываешься?
      - Э, э, как ее, как она, он еще с Матреной не посоветовался, - крикнул Барабошка.
      Кто-то сдержанно тыкнул.
      - Развлечения и подсказки отменяются, - железным голосом изрек Кречев и опять Прокопу: - Ну? Мы ждем.
      - На десять рублей, - выдавил нехотя наконец Прокоп.
      - Ты что, нищий, что ли? - крикнул Якуша. - Это Ваня Чекмарь да Ванька Вожак на десятку подписались.
      - Больше не могу, - Прокоп аж вспотел.
      - Хорошо. Решим сходом, какую сумму внести Прокопу Алдонину, - сказал Кречев.
      И сразу ожило все, полетело со всех сторон:
      - Под хрип ему... под хрип выложить... Пусть почешется!
      - Не то мы все дураки, а он умна-ай...
      - Дык ен, мил моя барыня, многосемейнай!.. Снисхождение детишкам окажите...
      - У него дети, а у нас поросята?
      - Дать под хрип!
      - Верна... Топчи его, чтоб татаре боялись...
      - Но-но! С чьего голоса поешь?
      - Я не канарейка, ухабот сопливый!
      - А в рыло не хошь?
      - Хватит вам! Кому там выйти захотелось, ну? - Кречев тянул подбородок, подымаясь над столом.
      Стихли. Кречев обернулся к Прокопу:
      - На сколько подписываешься? Последний раз спрашиваю.
      - На тридцать рублей. - Прокоп тут же и очи потупил.
      - Хрен с ним... Пиши! И срок ему проставь - завтра чтоб выесть. Учти, скаред Христов, если завтра не купишь облигации, запишем в двойном размере и на голосование поставим.
      Прокоп сел.
      - Теперь на разное. Поступило два вопроса: во-первых, несмотря на неоднократные предупреждения, Дарья Соломатина продолжает держать шинок; и во-вторых, жалоба Матвея Назаркина на сына Андрея Егоровича Четунова. Какие соображения будут?
      - Обсудить.
      - Ясно. Дарья Соломатина здесь?
      - Нету...
      - У нас за всех баб одна Тараканиха сразу рассчитается.
      - Попрошу без выпадов на личное оскорбление. Кто хочет выступить?
      - А чего тут выступать? Все и так знают - Козявка шинок держит.
      - Записать в протокол... То исть осудить.
      - Правильно. Предупреждение по всем законам.
      - Рассыльному отнесть... Под расписку ей вручить.
      - Ладно... Пиши! Теперь насчет жалобы. Зачесть, или Назаркин сам скажет? Назаркин?
      - Ен самый. - Из разлива голов вынырнул, словно из воды, невысокий мужичок с рыжими бровями и, беспокойно бегая глазами, затараторил:
      - Значит, позиция моя вот какая - за моей девкой бегает парень Андрей Егоровича, этот самый... Соколик. Я его предупреждал насчет последствий. Это говорю, не игрушки! Потому заставал их во всех местах. И девку порол. Никакого толку. Бегает, и шабаш. Андрей Егорыч мер не принимает. Чего ж мне остается делать? Ждать приплоду? А куда я с ним тады денусь? Этого Соколика не оженишь, потому как сопляк. Вот я и предлагаю - оштрафовать его для острастки других, то есть отца. Чтоб другим было неповадно. Назаркин сел.
      - Ясно. Какие будут еще предложения?
      - Извиняюсь, я тоже сказать хочу, - поднялся Андрей Егорович, борода лисья с красным отливом, взгляд небесно-голубой в потолок: - К примеру, Васька Полкан... То ись Василий Сморчков, извиняюсь, держит мирского быка. Этот самый бык ходит по дворам. Бывает, и приплод от него появляется. Дак ведь мы не берем штрафа с Полкана! Наоборот, мы еще ему приплачиваем. Может, за моего сына и мне чего приплатить надо?
      Весь трактир от раскрытых дверей до стола президиума загрохотал, замотал головами, заохал:
      - Хо-хо-хо-хо!
      - Гы-гы-гы-гы-ык... Дьявол тебя возьми-то.
      - Ах-ха-ха-ха!.. Ах!.. Ах!.. А-пчхи, чхи!
      - О-о! О-о! О-о! Ох, держите... Уморил Соколик, уморил...
      - Ну, хватит, хватит!
      - Ох! Ох! Ох-хо-хо-хо! А-а-апчхи!
      - Хватит!.. - трясет звонком над головой Кречев. - Хватит!
      Но слабый, дребезжащий звонок меди глохнет все в новых безудержных взрывах хохота.
      10
      Секретарь райкома комсомола Митрофан Тяпин вызвал к себе в кабинет Марию Обухову и Сенечку Зенина.
      - Ребята, - сказал он, стоя за столом, как на трибуне, - нужна помощь в выявлении из укрытия кулаками излишков хлеба. Установка райкома, ясно?
      - Ясно! - дружно ответили ребята, приподымаясь со своих стульев.
      - Вы можете не вставать, - осадил их Митрофан и нахмурился, глядя куда-то себе на нос, да еще выдержку сделал, чтобы подчеркнуть важность момента... отмахнул полу пиджака, засунул правую руку в карман и для чего-то пошевелил там пальцами. - Задача следующая: Гордеевский узел отстает по сдаче излишков хлеба. Сторона лесная, глухомань... Причина якобы в отсутствии хлеба. Допустим... Но по нашим сведениям точно установлено - на прошедшем тихановском базаре хлеб оттуда был. Значит, по государственной цене излишков нет, а спекулировать на базаре - находятся. Отсюда вывод - излишки найти. Черт возьми, у них колхоз "Муравей" и тот излишки не сдал. Это ж развал! Задача номер два: товарищи, повсюду идет компания по выявлению кулаков для того, чтобы их хозяйства подготовить к индивидуальному обложению... Ведь новый сельхозналог не за горами. А у нас выяснилась такая позорная картина: в некоторых селах кулак внезапно исчез. Например, в Гордееве и Веретье. Дважды заседал тамошний актив бедноты, и кулаков не выявили. Ты, Маша, как член партии, свяжись с местной комячейкой. Помоги им. Народ ты знаешь, работала там учительницей. А ты, Семен, жми на комсомолию. Документы вам подписаны, можете взять их. Тяпин сел и зашастал рукой по столу, как слепой. - Да где они?
      На столе лежали газеты, какой-то журнал, раскрытая конторская книга и серая кепка посреди бумаг. Митрофан приподнял кепку.
      - Ах, вот куда я их положил! - Кепку кинул на стул, ухмыляясь, шмыгнул носом. - Мужик собрался в извоз, да шлею потерял. Получайте!
      Мария и Сенечка взяли свои командировки.
      - Дак нам куда, в Веретье или Гордеево? - спросил Сенечка.
      - Валяйте на агрономический участок. В барский дом. Там найдутся комнаты. Да, товарищи... Чуть не забыл! В воскресенье, то есть послезавтра, День Конституции и Международный день промкооперации. Сходите в Новоселки, в колхоз "Муравей", и проведите беседу... Еще вот что - там работает тройка по чистке партии и аппарата. Помогите своей активностью... Все! С комприветом!
      Тяпин тиснул своей каменной пятерней руки активистам и проводил их, поскрипывая хромовыми сапогами, до дверей.
      На другой день, с утра пораньше, Мария пришла в риковские конюшни и разбудила конюха Боцана, спавшего в хомутной.
      - Дядь Федь, царствие небесное проспишь! - ткнула его каблуком в мягкое место.
      - А-а! - Боцан поднял с попоны нечесаную, в сенной трухе голову и удивленно захлопал глазами: - Откуда тебя принесло, мать твоя тетенька?
      - Вставай! Лошадь нужна, в Гордеево ехать. Вот тебе записка от управдела.
      Боцан с опухшим ото сна лицом держал в руках записку и говорил, почесываясь:
      - По такой нужде ехать надо. Ждать немыслимо, дорога дальняя, - а сам ни с места. - Я тебе, Мария Васильевна, Зорьку запрягу. Она кобыла хоть и невидная, но выносливая, киргизских кровей.
      - Ты бы лучше пошевеливался, чем сидя рассуждать.
      - В нашем деле спешка ни к чему. Это тебе не за столом щи хлебать...
      Боцан известен был на все Тиханово как непревзойденный едок, вместе с Филипком они кадку блинов съедали.
      - Чего ж медлить? Дорога дальняя.
      - То-то и оно, что дальняя, - продолжал рассуждать Боцан, приводя в порядок свою одежду после сна. - Тут надо все обдумать, взвесить... Это у вас, у теперешних, тяп-ляп да клетка. Запряги тебе, к примеру, Молодца... Он и тарантас расшибет, и вас в лесу оставит. Или запряги Ворона... До ночи не приедете. Его хоть бей, хоть пляши на нем, он и не трюхнет... только хвостом отмахивается. Для него мужское слово надо. А ты баба. Тебя он не послушает.
      Наконец Боцан пошел в конюшню. Через минуту вывел оттуда в поводу небольшую серую кобылу, а в другой руке нес лагун с дегтем.
      Сунув повод Марии в руку, конюх торопливо подошел к тарантасу.
      - В такую дорогу, Мария Васильевна, нельзя без подмазки ехать, не то колеса сыграют тебе "Вдоль по Питерской".
      Подмазывая колеса дегтем, он говорил:
      - Зорька - кобыла смирная. Но есть в ней один изъян - ежели ты заснешь, она упрет во ржи. А то в лес свернет, где трава погуще. Я однова ехал на ней из лугов, выпимши был с окончанием покоса. Ну и задремал... Проснулся - что такое? Куда ни посмотрю - черно, как в колодезе. Овраг не овраг, а вроде ущелья. Небо над головой в лоскут - все звездами утыкано, а по сторонам черные бугры. Пошевелился я, вроде руки-ноги целы, а шея болит, будто кожи на ней мяли. Встал. Гляжу, где телега моя валяется, где колеса... А Зорька на верхотуре травку щиплет, и две обломанные оглобли при ней. Огляделся я - мать честная! Оказывается, это Красулин овраг. Вон куда угодило! Ну как я там на дне очутился, убей не помню. Наверно, черти затащили.
      Рассказывая, Боцан запряг лошадь. Потом хлопнул ее по спине и, обращаясь к Марии и передавая ей вожжи, заключил:
      - Поезжай, Мария Васильевна! В добрый путь! Телега легкая, лошадь хорошая... Скоро доедешь... Нет, постой!
      Он пошел к зеленой копне, взял огромную охапку свежей травы и положил в тарантас:
      - Вот эдак мягче будет. С богом!
      Мария неловко взобралась на высокий тарантас, взяла неумело, как все женщины, вожжи обеими руками и сказала:
      - Растворяй ворота!
      Сенечка Зенин жил возле церкви, на выезде из села. Он поджидал Марию на лавочке у палисадника. Перед ним стоял высокий черный ящик с ремнем. Завидев Марию, Сенечка закинул ящик за спину и вышел на дорогу.
      - Это что за чемодан? - спросила Мария, останавливая лошадь. - Сухари на дорогу?
      - Там увидишь, - ответил Сенечка, ставя ящик посреди тарантаса. Дай-ка вожжи!
      Он взял у Марии вожжи, прыгнул в передок и крикнул весело:
      - Эй, быстроногая, покажи движение!
      Хлыстнул по крупу, замотал, задергал вожжами, и лошадь, косясь глазами на возницу и поводя ушами, побежала резвой рысью. Ящик заколыхался в тарантасе, загрохал, как ступа с пихтелем.
      Мария поймала его за ремень, открыла крышку - там лежала гармонь.
      - Эй, учитель! Ты зачем гармонь взял? Ай на посиделки едешь?
      - А тебе не все равно? - Сенечка обернул свою смешливую рожу: глазки подслеповатые, нос вздернут шалашиком, ноздри открытые - заходи, кому охота. - Может, я тебе страданье хочу сыграть. Дорога дальняя, - и подмигнул ей.
      - Балбес! - беззлобно выругалась Мария. - Тебе уже за двадцать, а ты все кобенишься... На посиделки ходишь, по вечерам страданья играешь. Не учитель ты, а старорежимный тип.
      - Дак ведь каждому свое - я на посиделках страданье играю, а ты вон с поповым сынком гуляешь. С бывшим офицером то есть. Так что кто из нас старорежимный тип - это еще вопрос.
      - Он в Красной Армии служил, целой ротой командовал.
      - Мало ли кто где командовал, - тянул свое Сенечка. - Вон я в газете прочел: вычистили одного завклубом. Оказался деникинский генерал. А командовал рабочим клубом.
      - При чем тут генерал?
      - Это я к примеру...
      - Ну и глупо.
      Ругаться не хотелось... Утро было солнечное, прохладное, с тем легким бодрящим ветерком, который нагуливается на росных травах да остывших за ночь зеленях. Еще звенели жаворонки, лопотали перепела, еще пыль не подымалась с дороги из-под колес, еще солнце не грело, а ласкало, еще все было свежим, чистым, не затянутым душным и пыльным маревом жаркого летнего дня. В такие часы не езда по торной дороге, а любота. Телега на железном ходу бежала ходко, плавно, без грохота и дребезжания, только мягко поскрипывали, укачивая, рессоры да глухо шлепали по дорожной серой пыли лошадиные копыта. За кладбищем, до большака обогнали несколько подвод с навозом. На каждом возу, как пушка в небо, торчали вилы. Мужички учтиво снимали кепки, слегка наклоняя головы, Мария помахивала им рукой и с жадностью вдыхала сырой и терпкий запах навоза.