Глава пятнадцатая

Первого января 1772 года мы добрались до великой реки Атапаскоу[26], разливающейся на две мили в месте впадения в одноименное озеро. Сосны и тополя в растущих по ее берегам лесах – самые крепкие и высокие из всех виденных мной в Северной Америке.

Берега высоки и обрывисты и местами поднимаются над водой на сто футов, но почва здесь глинистая и во время летних ливней сильно размывается. Говорят, когда по весне сходит лед, наводнением нередко смывает в реку целые пласты земли вместе с лесом и огромное количество вывороченных с корнями деревьев несется вниз по реке. По берегам озера и около островов скопилось множество топляков – столько я нигде не встречал, некоторые из выброшенных на берег стволов годились бы на мачты крупнейшим морским судам.

Кроме Атапаскоу в озеро впадает еще ряд менее полноводных рек. Недалеко от северо-восточного побережья также есть ручьи и речки, часть которых, попетляв по тундре, впадает в более крупные реки, а те в свою очередь стремятся к Гудзонову заливу, с водами которого они сливаются в нескольких сотнях миль к северу от реки Черчилл[27].

Мы продолжали двигаться на юг вдоль берегов реки Атабаски еще много дней и, хотя миновали несколько мест прошлогодних зимних стоянок атапасков, не обнаружили никаких следов их пребывания там в этом году. Летом они пустили по лесу пал, и, несмотря на толстый снеговой покров, во многих местах все еще тлел огонь. Мы не раз обманывались, принимая дым лесного пожара за дымки костров.

Разочаровавшись в своих ожиданиях, мы решили посвятить свое время охоте на бобров, бизонов и лосей, чтобы вернуться в Форт Принца Уэльского незадолго до срока прихода кораблей из Англии. В соответствии с этим решением 27 января мы направились на восток, повернувшись спиной к реке, в этом месте текущей прямо на юг.

Разнообразной дичи было в избытке, мы сократили дневные переходы и часто оставались на одном месте по два-три дня, чтобы съесть добытое мясо. Продирались мы и через чащобы, где приходилось прорубать тропинку, чтобы женщины могли пройти со своими волокушами. А иногда кругом расстилалась сплошная гарь, и, чтобы наломать лапника на подстилку в палатки, надо было прошагать не одну милю.

Двадцать четвертого февраля мы повстречали индейского вождя, по имени Тлеусанелли; он подошел к нам вместе со своим отрядом с востока. Тлеусанелли подарил мне и Матонаби бочонок с бренди в две кварты и по фунту прессованного табака, предназначавшегося для южных индейцев. Табак оказался очень кстати, но бренди, поскольку у меня уже много месяцев во рту не было ни капли спиртного, я оставил индейцам, каждому из которых из-за их многочисленности досталось по глотку. Мало кто из северных индейцев, не посещающих крепость, любит спиртное, но те из них, кто по весне стрелял для нас гусей, пили даровой спирт не хуже своих южных собратьев (хотя почти никто не был столь непрактичным, чтобы покупать или выменивать его у нас).

Теперь мы двигались по льду небольшой реки, впадавшей в озеро Клоуи, а так как местность изобиловала бобровыми запрудами, лосями и бизонами, то вперед продвигались не очень быстро. Много дней мы провели на охоте, наслаждаясь свежим мясом и занимаясь сушкой бизоньего мяса в дорогу, потому что впереди, как знали мои спутники, лежали пустоши, где перечисленной дичи не было вовсе.

Тлеусанелли и индейцы из его отряда говорили, что к моменту их ухода из крепости, то есть примерно около 5 ноября 1771 года, там все было в порядке. Теперь большая часть его отряда собиралась продолжить свое движение на северо-запад, но некоторые индейцы, добыв в начале зимы ценные меха, присоединились к нам.

Взяв 28-го курс на юго-восток, мы продвигались гораздо быстрее, уже не тратя много времени на охоту. На следующий день мы пересекли следы чужих индейцев, и кое-кто из моих спутников тут же вызвался выяснить, кто это был. Найдя, что чужаки бедные безобидные люди, они отняли у них последние меха и вдобавок увели молодую женщину.

Каждое новое жестокое деяние моих спутников в отношении страждущих и беззащитных все усиливало мое негодование в отношении их поступков. Однако варварское обхождение с чужаками в данном случае возмутило меня сильнее прочих, ибо те по условиям своего образа жизни оказались отрезанными от всего рода человеческого, а при первой встрече с людьми стали их жертвами.

Уже два поколения семьи чужаков, ибо это была по существу одна семья, жили, укрывшись в лесах, расположенных вдали от обычных индейских троп, что вели в тундру. От основного лесного массива на юге и от морского побережья на севере их отделяло несколько сот миль. Единицы из добиравшихся с товаром до Форта северных индейцев бывали в тех краях, однако все они в один голос расхваливали тамошние леса, которые растут на берегах реки, соединяющей несколько богатых рыбой озер. Так как река течет на северо-восток, то, вероятнее всего, она впадает в Гудзонов залив через озеро Бейкер в районе узкого залива Честерфилд.

Если бы свести воедино все рассказы об этих лесах и обычаях аборигенов, то получился бы целый том. Здесь же уместно заметить, что там процветают все виды тундровой дичи. Однако численность животных сильно зависит от времени года, поэтому все члены маленькой общины местных индейцев по традиции, имея перед глазами пример своих отцов и памятуя обычаи предков, проявляют предусмотрительность и бережливость, несвойственные больше ни одному племени здешних мест, за исключением эскимосов.

Говорят, что осенью и по весне их места заполоняет мощная волна оленьих стад. Индейцы там добывают оленей столько, на сколько хватает сил, а добытое мясо сушат, в особенности осенью, поэтому на зиму у них всегда есть хороший запас сушеного мяса. На озера и реки во время перелетов там опускаются гусиные, утиные и лебединые стаи, множество птиц попадает в силки. Рассказывают также (хотя я сомневаюсь в достоверности этих сведений), что там обитает особый, нигде больше не встречающийся вид куропатки размером с домашнюю курицу. На нее, как на обычную куропатку, охотятся с луком и стрелами, ставят силки, вынимая каждый день богатую добычу.

Реки и озера вблизи рощи, где поселилась небольшая семья индейцев, изобилуют прекрасной рыбой, хорошо идущей в сети и на уду. Если рассудить, я не видел в этих краях места, обладающего даже половиной приписываемых этой рощице достоинств и более удобного для жилья, да и не слыхал о таковом.

Однако потомкам нынешних жителей из-за недостатка топлива придется вскоре покинуть родные места. Лес там растет крайне медленно, и вырубленные аборигенами за год деревья, помимо тех, которые увозят эскимосы, каждый год наведывающиеся в рощицу за материалом для нарт, восстановятся лишь через много лет.

Может показаться странным, что членов столь удобно расположившейся общины занесло так далеко от дома. В путь за много сотен миль их могла погнать только суровая необходимость. Действительно, в каждом месте есть свои недостатки, а в рощице почти не было берез, поэтому им пришлось проделать длинный путь за берестой для каноэ и растущим на стволах берез грибом, который они используют в качестве трута.

Первого марта мы оставили позади равнинную страну атапасков и вступили в скалистую и каменистую область, граничащую со страной северных индейцев. Лосей и бобров по-прежнему было много, но бизоны исчезли.

Четырнадцатого повстречались еще с одной группой индейцев, среди которых был тот, которому я в марте 1771 года вручил письмо для передачи в Форт Принца Уэльского. У него было ответное письмо для меня, датированное 21 июня. Когда он принял мое письмо, мы еще не могли определенно сказать, каким путем станем возвращаться от Коппермайн, да и он скорее всего не знал, где будет зимовать. Таким образом, наша встреча произошла на редкость удачно.

Встреченные индейцы присоединились к нам, и в отряде теперь насчитывалось двадцать палаток и около двухсот человек. И всю зиму нас было немногим меньше.

Не могу выразить всю глубину своего сожаления о потере квадранта – без него точно определить наш курс от озера Пойнт стало невозможно. К вящему несчастью, у озера Атапаскоу остановились и мои часы, после чего я лишился всех средств для верной оценки пройденного расстояния, в особенности в пасмурные дни, когда солнце скрывалось за облаками.

Индейцы использовали теперь свободное время на заготовление бересты для каноэ и реек к ним и подготовку березовых шестов для установки летних типи на Бесплодных землях. Но эти занятия не задерживали нас в пути. Пищи было достаточно, погода нас баловала, каждый день мы понемногу продвигались вперед и 19 марта раскинули лагерь на берегу Уолдйечакд-Уой, или Большого Щучьего озера.

Двадцатого мы переправились через него там, где в ширину оно не превышало семи миль, правда, в длину с северо-запада на юго-восток оно гораздо протяженнее. На следующий день мы подошли к озеру Бедоудид, не превышающему трех миль в ширину, в длину же имеющему не менее сорока миль, что делало его похожим на реку.

Снега начали заметно таять, подлесок же стал слишком густым, и движение по лесу сильно затруднилось. Поэтому мы перешли на лед озера Бедоудид, тем более что оно тянулось примерно в нужном нам направлении. Однако через двадцать две мили оно отворачивало в сторону, и нам пришлось сойти со льда; еще через четырнадцать миль к востоку мы дошли до Нушетт-Уой, или озера Холмистый Остров.

С 28 по 31 марта бушевал буран, по открытым местам сила и напор ветра совсем не давали идти, в лесу же он гнул деревья до самой земли, так что идти под ними было опасно.

В начале апреля снега таяли еще не везде, но днем все плыло. За ночь намерзала корка наста, и по утрам молодые охотники пользовались этим, чтобы загонять лосей. Человек на снегоступах почти не оставляет на насте следов, а лоси и даже олени проваливаются сквозь него в снег по самое брюхо. Лоси ранят мягкие подушечки на ногах, к тому же они скоро выдыхаются, поэтому хорошему бегуну обычно удается загнать их менее чем за день, а часто даже за шесть – восемь часов. Когда несчастный лось устает и не может больше бежать, он становится как вкопанный и не подпускает к себе преследователей, мотая головой и отгоняя их сильными передними ногами, которыми он бьет очень точно. Индейцы обычно не берут с собой ни луков, ни ружей, чтобы легче было бежать; поэтому они привязывают нож к длинной палке и закалывают лося как пикой. Несколько мальчиков и безрассудных молодых охотников, попытавшихся приблизиться к загнанным животным, так неудачно попали под удары их передних ног, что покалечились и уже вряд ли поправятся.

Мясо загнанного лося имеет неприятный привкус и, вероятно, неполезно. Горячка многочасового бега делает мясо липким, а на вкус не похожим ни на рыбу, ни на птицу, ни на обычное мясо. Я слышал, как индейцы говорили, что у лося после гонки остается в жилах не более кварты крови, вся остальная впитывается в, мышцы и мясо становится в десять раз противнее селезенки борова.

Глава шестнадцатая

Седьмого апреля мы переправились через реку Тлевиаза. К этому времени оленей стало на диво много, но лосей, напротив, мы почти перестали встречать и с 3 апреля не добыли ни одного.

Двенадцатого видели несколько летящих на север лебедей. Это были первые перелетные птицы с начала весны, если не считать нескольких снежников (юнко зимних), всегда летящих впереди перелетных стай и весьма верно называемых предвестниками весны.

Четырнадцатого апреля мы снова подошли к излучине Тлевиазы и стали лагерем рядом с палатками нескольких семей северных индейцев, занимавшихся ловлей оленей в силки.

У беззащитных чужаков не было ни единого ружья. Варвары из нашего отряда их беззастенчиво ограбили и не замедлили тут же учинить над ними насилие, причем не поддавались ни на какие мои уговоры, когда я пытался воззвать к их жалости.

Здесь, среди несметных оленьих стад, мы задержались на десять дней, чтобы заготовить мяса и жира в дорогу, потому что, по словам индейцев, дальше оленей не будет до самой тундры. За время стоянки индейцы доделали остовы каноэ и кончили заготавливать шесты для летних палаток.

Пока мы занимались этими делами, оттепель местами обнажила землю, а на быстринах рек появились разводья. Теперь мы уже со дня на день ожидали прилета гусей, уток и других птиц.

Снявшись с лагеря 25 апреля, мы прошли в тот день двадцать миль на восток. Но, так как не все женщины успели нас нагнать, снова остановились на два дня. Затем, собравшись все вместе, опять двинулись и переправились через Тлевиазу на том же месте, где в прошлом году делали остовы для каноэ.

Утро 1 мая выдалось ясным и тихим, с сильной оттепелью, и мы успели пройти восемь или девять миль, когда вдруг обрушился снегопад, а с северо-запада налетел буран. Непогода нас настигла, лишь только мы успели взобраться на вершину голого холма. В надежде, что когда пронесется шквал, ветер сразу уляжется, мы сели и стали ждать. Но с наступлением ночи ветер набрал ураганную силу, и уже невозможно было стоять под его порывами. Пришлось лечь на землю, хотя мы не имели никакого укрытия, кроме поставленных против ветра на ребро саней, связок шестов и каркасов каноэ. Это нам мало помогло, только ветер нанес над нами большой сугроб высотой около трех футов. Ночь была не очень холодная, и вскоре я и все остальные оказались лежащими в лужах воды от растаявшего от тепла наших тел снега.

К счастью, наутро погода улучшилась. Теплые лучи солнца высушили нашу одежду, и мы двинулись дальше. До 5 мая успевали совершать большие дневные переходы, но в этот день стояла такая духота, что мы прошли только тринадцать миль и остановились вблизи того же холма Черного Медведя, который видели прошлой весной.

На следующий день мы узнали, что поблизости находится еще одна группа индейцев, направляющихся в крепость с мехами. Прослышав об этом, Матонаби отправил к ним гонца с сообщением о своем желании взять их под покровительство. Вскоре они присоединились к нам, что полностью отвечало распространенной среди индейских вождей, собирающихся посетить факторию, практике собирать вокруг себя как можно больше спутников – они давно поняли, что, чем больше их кортеж, тем с большим почетом их примут белые. И действительно, европейцы, плохо знакомые с обычаями и поведением индейцев, укрепились в слишком преувеличенном мнении насчет их вождей и влияния их на соплеменников. Европейцы думают, что все люди, сопровождающие вождя на факторию, служат и повинуются ему всегда. Однако на самом деле это нисколько не соответствует истине, а влияние этих великих вождей за стенами крепости никогда не простирается дальше членов их собственных семей. Знаки внимания, оказываемые им соплеменниками на территории Форта, объясняются исключительно выгодой для этих последних.

На вождей, когда они находятся на фактории, ложится выполнение одной малоприятной задачи – они не только обязаны выражать интересы остальных, но и попрошайничать, добиваясь подарков для своих друзей и родных, а кроме того, для тех, кого есть причина опасаться.

Если комендант почему-либо отказывает им в подарке, хотя бы он даже предназначался самому ничтожному члену отряда, вожди обижаются не на шутку и становятся в высшей степени несговорчивыми, хотя прежде могли выказывать свою рассудительность и благоразумие. Даже если они получат впятеро больше за свои меха, то и тогда не перестают просить чего-нибудь еще и почти никогда не покидают факторию полностью удовлетворенными.

В качестве доказательства своих слов я могу рассказать о случае, когда в бытность мою управляющим крепостью Матонаби, мой бывший проводник, привел большую группу индейцев. После обычных приветственных церемоний я одел его как капитана 1-го ранга, а также одарил одеждой всех его шестерых жен. Но за время пребывания в крепости он выпросил у меня семь лейтенантских и пятнадцать солдатских мундиров, восемнадцать шляп, восемнадцать рубашек, восемь ружей, сто сорок фунтов пороха с положенным припасом пуль и кремней, а также множество топоров, ножей для резки льда, пил, тесаков, обычных ножей, большой запас табака и без счета других мелких предметов общей стоимостью семьсот бобров. И все это предназначалось для его спутников, помимо подаренных лично ему товаров общим счетом четыреста бобров.

Но самым чрезмерным показалось мне требование дать пуль, дроби и двенадцать фунтов пороха, табака и иных вещей для двух индейцев, тянувших за собой его палатку и остальной скарб зимой. Я не склонен был удовлетворять это требование, намекнув, что вознаграждение за эти услуги он должен был выделить сам. Тут же Матонаби заявил, что не ожидал встретить отказ в столь пустячной просьбе и что впредь понесет пушнину туда, где ему заплатят за нее настоящую цену. Тогда я замял неловкость, согласившись все-таки дать ему требуемое, но случай этот считаю весьма показательным для поведения индейцев и их понятия о честности.

Матонаби и остальные индейцы, направлявшиеся в крепость, решили оставить стариков с маленькими детьми дожидаться своего возвращения под охраной нескольких индейцев-воинов с наказом двигаться в тундру к реке Катавачага. Там им следовало ожидать тех, кто отправился с пушниной на факторию.

Одиннадцатого мая мы вновь пустились в путь и двигались теперь гораздо быстрее, заночевав уже у реки Дубонт. По дороге, днем, мы побросали свои снегоступы, но санями еще можно было пользоваться, особенно при переправах по льду рек и озер.

Двенадцатого мы приступили к постройке каноэ. Обшив их берестой к 18 мая, двинулись дальше по льду реки Дубонт. 21-го, после переправы через северо-западный залив озера Уолдайа, нескольким индейцам пришлось отправиться обратно из-за недостатка припасов. Дичь попадалась только изредка, и, с тех пор как мы разделились, оставив женщин и детей, позади, ничего добыть нам не удалось, не считая пяти-шести гусей.

Двадцать второго числа охотники подстрелили четырех оленей, но нас по-прежнему было слишком много, и мяса едва хватило на один раз. 25-го мы пересекли озеро Сноубёрд и к вечеру вышли за пределы лесов, заночевав в тундре. Там от нас откололась и направилась по другому маршруту еще одна группа индейцев, у которых кончились порох и пули.