- Почему? - повторил, как эхо, Николай.
      - Место это дурной славой пользуется, вот почему! Не надо тебе туда ходить.
      - Что вы все за меня решаете? - не выдержав, заорал Першин. - Это нельзя, то нельзя! У меня спросить надо, понимаешь, у меня! Ты - современная умная женщина, а веришь во всякие приметы, хуже старой бабки.
      Вера побледнела.
      - Ты... - начала она, но все-таки сдержала себя. - Хорошо, пусть я - как старая бабка, но вспомни, как Тамара Александровна не хотела, чтобы ты занимался поисками этого клада. Сколько она слез пролила, я-то знаю... Не надо было мне тебе звонить, напоминать про этот чертов клад, но я матери своей обещала. Коля, зачем все это заново начинать? Брось, оставь, мне тебя жалко.
      Вера шагнула к нему, но Николай отшатнулся.
      - Да что вы все... - начал он и махнул рукой.
      Лицо Веры сделалось непроницаемым.
      - Думаешь, ты один такой умный? - зло сказала она. - Знаешь, поговорка есть такая: ищу клады старые, а ношу портки рваные.
      Краска бросилась Николаю в лицо.
      - Ну, знаешь ли...
      Он выскочил на улицу и, закурив, опустился на ступеньку. К нему тут же подошел непривязанный Малыш и сел рядом, положив смышленую морду на колени.
      - Вот так вот, пес, я, выходит дело, полный кретин. А хозяйка твоя... - Он не договорил и махнул рукой.
      Недоверие, выказанное Верой просто убивало, а он-то размечтался... Вот, мол, женщина какая, все понимает, не то что другие.
      "А почему, собственно говоря, тебя должен кто-то понимать? - раздался издевательский голос внутри. - Кто она тебе, жена, мать, любовница?"
      Ну, и ладно, сам разберется!
      Он погасил окурок и вскочил. Поедет туда сегодня и посмотрит, что к чему. Ничего говорить больше не станет, все равно не поймет.
      Николай стоял, разглядывая золотые шары в палисаднике. От дуновения ветра их высокие стебли покачивались. Головки цветов о чем-то переговаривались друг с другом, словно знали какую-то тайну.
      Николай вздохнул. Так и не успел расспросить Любовь Ивановну о семействе Пимена. И про Мишку-Шатуна тоже. Он смотрел на шапку золотых шаров. Может, ещё раз подойти к Вере, спросить... Объяснить, что он должен докапаться до сути, должен!
      Малыш печально смотрел на него, словно понимал все, о чем думает Николай. Он сочувственно гавкнул.
      Першин вздрогнул и поежился, вспомнив лицо Веры и её слова. Ишь ты: ищу клады старые, а портки ношу рваные. Придумает же такое! Раньше говорили так: кто охотится да удит, у того никогда ничего не будет. Но то с усмешкой говорили, с подковыркой, а здесь... Обидно было, давно его никто так не доставал. Сказала, как кнутом хлестнула: наотмашь, зло. И правильно, не выворачивай в другой раз душу. Поделом ему, дураку!
      Глава 13
      Рейсовый автобус был переполнен.
      Николаю удалось протиснуться на заднюю площадку. Рядом стоял пустой бидон, который, гремя, подпрыгивал на каждом ухабе, норовя придавить ноги. Передвинуться было некуда, рядом подпирала клетка с одиноким перепуганным кроликом.
      Около часа предстояло болтаться в автобусе, слушая разговоры пассажиров.
      Першин не пытался узнать знакомых, слишком много времени прошло с тех пор, как уехал отсюда мальчишкой. За окном тянулись поля, мелькали перелески. Все вокруг было чужое, незнакомое.
      Народ в автобусе обуждал цены, виды на урожай.
      - Эх, дождичка бы сейчас хорошего, - говорила здоровая баба, владелица одинокого кролика.
      - Какой дождик, - мигом отозвался мужик с хмурым лицом. - Самый сенокос.
      - И-и, милый, добрые-то люди уже давно все накосили. Лето было - на редкость, все пруды в округе попересохли. Кто нынче сена не успел накосить, тот совсем не хозяин.
      Мужик забурчал и умолк.
      - А что, Степановна, - заговорила сухонькая старушка в темном платочке, надвинутом на глаза, - кролика-то никто у тебя не купил, назад везешь?
      - Не купили, - вздохнула Степановна, с укором посмотрев на пугливое животное. - Всех разобрали, а этот не показался. Из-за него лишний час на рынке проторчала, чуть на автобус не опоздала.
      - Чахлый он какой-то, - сделала вывод старушка. Ее постное лицо выглыдывало из платочка как мордочка хищного зверька.
      - А чего продавать-то? - оживился хмурый мужик. - Сами бы ростили до поздней осени, а потом шкурки выделали да продали. Они хорошо зимой идут.
      - Некому выделывать, - отозвалась Степановна. - Мои не умеют, а на сторону отдавать, себе дороже. Раньше Максимыч брался, да сейчас заболел сильно, вредно ему со щелочью возиться. Других мастеров я не знаю.
      - Да, Максимыч спец хороший был, - подтвердил тот же мужик. - Он моим девкам такие шкурки на два полушубка собрал, любо-дорого! Хоть и кролик, а смотрится... Как животное кормить будешь, такой и мех получится. У самочек понежнее и мех погуще, у самцов - пожиже и мездра грубее.
      - Ишь, ты, специалист какой, - подковырнула его Степановна. - Вот и брался бы вместо Максимыча, верный кусок хлеба.
      - Не, - покачал головой мужик. - С того куска хлеба кровью захаркаешь. Максимыч, - он приглушил голос, - до зимы, говорят, не доживет.
      - Типун тебе на язык!
      - В городе вроде был пунк приема, - встрял в разговор ещё один пассажир в полосатой кепке с большим козырьком. Только нынче вроде не время, попозже массовая сдача начнется.
      - И сейчас принимают, - раздался мужской голос. - Кролик - животное нежное, корм не тот, он и лапки кверху.
      - Спасибочки за совет, - язвительно сказала Степановна. - За невыделанную шкуру копейки платят. Наездишься в город, дорогу не оправдаешь.
      - А куда ты их деваешь, шкурки-то? - не отставала старушка.
      - Никуда, - ответила Степановна. - Мясо съедаем или тушенку в запас делаем, а шкуры валяются, пока не сгниют.
      - Ну, это зря, - мужчина в полосатой кепке покачал козырьком. Бесхозяйственно поступаешь. Сычам бы отнесла, они шкуры-то в прошлом году вроде выделывали.
      - "Выделывали", - передразнила его владелица кролика. - Они такую цену заломят, крохоборы. У тебя самого шкуру спустят.
      - Слыхал, у Сычей неувязочка с этим вышла, - встрял в разговор неуправившийся с сенокосом мужик. - Раньше старый Егорка Сыч выделкой занимался, и полный порядок был, а тут сын его, Ленька Лоскут, решил папаше помочь.
      - Ну, этих никая хворь не возьмет. Добрые люди мрут без счета, а старому Сычу никакая потрава не страшна. Давно его черти на том свете обыскались.
      - Вот я и говорю, - продолжил мужик. - Взялся Ленька за выделку шкур. Там ведь работа тонкая, живая, с умом все делать надо, а Лоскут что? Жадный до невозможности, как и папаша, но ума нету. Решил, уж если для себя, сделаю по высшему разряду, ничего не пожалею. Сыпанул щелочи сверх меры, чтобы, значит, как следует.
      - И что? - заинтересовалась Степановна.
      - А то, что расползлись те шкурки. Загубил все под корень. Ох, говорят, и орал же старый Сыч на своего Лоскута, какими только словами его не носил! Соседка слыхала. Ленька злой потом ходил, как собака.
      - Собака он и есть! - Сухонькая старушонка мелко закрестилась. - Господи, хоть бы сняли его с милиционеров-то, паразита.
      - А тебя он, мать, чем достал? - спросил мужчина в кепке.
      - Жулью потворствует. Он у нас кто? Милиционер, - сама себе ответила старушка. - Только пойди-ка ты к нему сунься. Слушать не хочет. Ко мне нынче в огород два раза забирались, второй раз весь лук повытаскали.
      - Ну, - сочувственно ахнул кто-то на передней площадке, - без лука жить хреново!
      - Вот я и говорю, разве это дело? Так он даже бумагу заводить не захотел. Прогнал меня, старую. Ездила в город начальству жаловалась.
      - Если сама бабка Дарья за Лоскута взялась, то держись! - засмеялись на передней площадке.
      - Думаешь, будет прок? - спросила Степановна.
      - Не знаю, родимые мои. Только пусть меры принимают. Зачем нам такая милиция, только водку жрать, да браконьерствовать, больше ничего не умеют. У одного перцы из-под пленки поснимали, к другому в избу забрались. И что? Никого не нашли.
      - Не хотят потому что.
      - Вот я и говорю, пусть разберутся, - решительно сказала старушка.
      - Да что твои перцы. Тут все заборы поснимали, которые из алюминия. Кусками вырезали и сдали в пункт приема. Братья Панкратовы контору открыли, а Ленька Лоскут у них компаньон. Прикрывает.
      Народ в автобусе зашумел.
      - Эти пьяницы Панкратовы скоро всех оголят. У Ведеркиных дом угловой, с двух сторон сетку-рабицу сняли. Сама Ведеркина орала недавно на Лоскута. Каким, мол, местом ей теперь свой участок загораживать? Там козы шляются и коровы. Заберется скотина в огород, все повытопчет. Стыдила его, стыдила, а толку... Такому ссы в глаза, все божья роса.
      - Ведеркина любит поплакаться, - возразил женский голос из середины автобуса. - Чего жаловаться? Пенсию получает.
      После этих слов началась перебранка:
      - Так ведь у неё на шее сын-пьяница, в городе живет, детей нарожал, а все с матки деньги тянет.
      - Да она все лето клубнику на базар в город возила, корзинками продавала.
      - А ты, поди, поухаживай за ней, за клубникой-то, спина отвалится. Чужие деньги все считать горазды.
      С обсуждения доходов Ведеркиных пассажиры перешли к сведению личных счетов.
      - Сейчас пенсионеры самые обеспеченные люди. А много ли им, старикам, надо? Могут и помочь...
      - Жаловаться начальству надо, - перекрывал общий шум тонкий голос бабки Дарьи.
      Постепенно споры затихли.
      После того как несколько пассажаров вышли, на задней площадке стало посвободнее. Першину удалось наконец протиснуться в угол, подальше от громыхающего бидона. Он по-прежнему смотрел в окно, пытаясь угадать знакомые места.
      Вначале он не прислушивался к разговорам в автобусе. Но, услыхав про Сычевых, насторожился. Это какие же Сычевы, не из Ежовки ли?.. Точно, вспомнил он, старого Сыча Егором звали, а сына его - Ленькой. Вредный был пацан, года на три Кольки постарше. Его в детстве Лоскутом дразнили. Значит, это прозвище так за ним и осталось.
      - Карманово, - объявила кондукторша.
      Николай взглянул на часы. Карманово находилось примерно на полдороге между Родомановым и городом.
      В автобус в переднюю дверь вошел коренастый мужик с красной мордой и окинул взглядом весь салон.
      Бабка Дарья, сидевшая на заднем сиденье рядом с тучной Степановной, подтолкнула свою соседку.
      - Легок на помине. - Она указала глазами на нового пассажира. - Принесла нечистая молодого Сыча.
      - Знать, в Карманово зачем-то таскался.
      Говорили они тихо, и Николай их не услышал.
      Красномордый, с явным преимуществом продолжал оглядывать публику. Цепкий взгляд ненадолго задержался на Першине, и Николаю почему-то неуютно сделалось от его внимательных глаз. Мордастое лицо смутно кого-то напоминало, да и в коренастой фигуре почудилось что-то знакомое.
      Першину неудобно было пялиться на пассажира, и он уже до самого Родоманова не обращал на него внимания.
      Со странным чувством вышел на небольшой центральной площади. Все вокруг заасфальтировано и ничем не напоминает пыльный пятачок, где гонял в футбол с родомановскими мальчишками, дожидаясь, когда в местный сельмаг привезут хлеб. Липы вот, правда, стоят старые, они и тогда здесь росли. А напротив двухэтажное здание из красного кирпича, в котором находилась поликлиника. Здание уцелело, только сейчас оно казалось маленьким, словно вросшим в землю.
      Не задерживаясь, Николай зашагал по улице, которая должна была привести его на окраину поселка.
      Конечно, здесь все изменилось, а чего он ждал? Вон и пятиэтажки выстроились на том месте, где раньше были обычные деревянные домики. Что-то снесли, что-то построили, жизнь не стоит на месте. То тут, то там виднелись ларьки с яркими витринами, торговые палатки. Сюда тоже добралась цивилизация. Возле одного небольшого магазинчика, выкрашенного в ярко-желтый цвет, стояла темная иномарка.
      Николай замедлил шаг. Надо зайти, отовариться, решил он и шагнул в открытую дверь.
      В магазинчике, кроме продавщицы и красномордого пассажара из автобуса, никого не было. Першин удивился: это когда же мордастый опередил его? Вроде шел сам быстро, нигде не задерживался.
      Одну из полок магазинчика занимало спиртное. Ого, удивился Николай, такое разнообразие, прямо как в столичном магазине. Минуту он боролся с собой. Черт с ним, решил, куплю бутылку, чтобы не простыть, в августе ночи уже холодные.
      Когда расплачивался за продукты и водку, опять почувствовал на себе цепкий взгляд красномордого. Николай расстегнул молнию на сумке и заметил, что мужик из автобуса без стеснения разглядывает её содержимое. Укороченная ручка лопаты, которой запасся зараннее, предательски выпирала из сумки. Взгляд мордастого несколько дольше обычного задержался на ней. Николай напряг память, но так и не вспомнил, кого напоминает коренастый мужчина. Впору подойти и спросить, подумал он, но сделать это не решился. Наверняка родственник кого-нибудь из тех пацанов, с кем гонял вместе собак, наконец сообразил он. А что излишне внимательный, так на селе к незнакомым всегда относились с повышенным интересом: откуда да кто такой, к кому приехал.
      Николай дошел до конца улицы и остановился. Раньше с этой стороны поселка располагался молокозавод. Когда ходили в Родоманово за хлебом, это место старались проскочить как можно быстрее. Заводик спускал отходы в канаву, от которой смердило за версту. Страшная была вонища!
      Сейчас ни канавы, ни заводика не было в помине. С одной стороны виднелся пустой загон для скотины, а дальше... Дальше вилась узкая тропинка, которая должна была привести в Ежовку, вернее, на то место, где она когда-то находилась.
      Сердце невольно забилось. Николай остановился, ощутив усиленное сердцебиение и даже закрыл глаза.
      Раньше за молокозаводиком находилась индюшачья птицеферма. Однажды Настя взяла его с собой и, оставив на минуточку без присмотра, куда-то исчезла. Колька, проявив самостоятельность, отправился её разыскивать и, открыв какую-то дверь, оказался на птичьем дворе. Ох, и испугался же он тогда! В детской памяти запечатлелась страшная картина. Растопырив крылья и надувшись до невероятных размеров, на него неслись налитые кровью индюки. Никогда в жизни не орал так громко. Примчалась перепуганная Настя, мигом разогнала надутых индюков, а потом взяла с него слово, что он никому не расскажет об этом.
      - Всыпет мне бабка Маня, если узнает, что я тебя одного бросила, оправдывалась она.
      Колька Настю не выдал. Правда, с тех пор испытывал стойкую неприязнь к этой птице.
      Шагая по тропинке, он дошел до колка, отделявшего одно поле от другого. Першин узнал это место. Раньше здесь проходила естественная межа - ежовская канава. Она отделяла родомановские земли от ежовских. Теперь росли деревья.
      Николай помнил, как бабушка водила его сюда за земляникой. На редкость крупная тут водилась земляника. Пойдешь вовремя, кувшинчик соберешь.
      Всего канав было две: первая и вторая, но ягода обильно родилась почему-то лишь на первой. Сейчас за ней начиналось поле душистого красноватого клевера, одуряющий запах которого кружил голову.
      Расположение бывшей деревни Николай угадал по деревьям. Два большущих вяза росло посредине Ежовки. Раньше отсюда начиналась дорога на Степаники.
      Вязы сохранились до сих пор. И не просто сохранились, а разрослись, превратились в настоящих великанов. Их корявые стволы продолжали тянуться к солнцу, а крона широко раскинулась двумя великолепными зелеными шатрами. Величественные деревья! Интересно, сколько живут вязы?
      Колька помнил, что раньше на них селилась громадная колония грачей. Ну и орала же пернатая братва, обсев могучие деревья! Кормилась она, в основном, разбоем. Никакие устрашающие чучела не спасали от прожорливой орды. По мере вызревания склевывалось все: вишня, коринка, смородина. Особенно доставалось гороху.
      - Опять, паразиты, все ошарили! - жаловалась бабка Варька. - Что ни посади. Сидят на крыше и высматривают, только я со двора, тут как тут. Нет никакого спасенья.
      Грачиная колония была мощная. Правду сказать, в самой Ежовке птицы безобразили редко. Да и не прокормить было маленькой пустеющей деревеньке такую орду. Набеги совершались по всей округе. Председатель совхоза, мужик умный, устав бороться с птичьим беспределом, никогда не засевал близлежащие поля горохом. Бесполезно, все равно не уследишь.
      Ежовку даже представить нельзя было без птичьего гомона. Грачи селились на вязах из года в год. По-хозяйски подправляли по весне разрушенные гнезда, при этом использовалось все, что попадалось, строили новые и выводили в них птенцов. Неприятности поджидали того пацана, кто, соблазнившись легкой добычей, пытался их озорства или любопытства нарушить их покой и забраться на вязы. Что тут начиналось!
      - Кар-раул! Гр-рабят!
      Окрестности оглашались дикими криками, колония взмывала вверх и всем миром набрасывалась на нарушителя спокойствия. Чтобы свое, кровное расхищяли... Ну, это уж извините, граждане!
      Бабки, ковырявшиеся в огороне весь световой день, заслышав ор, разгибали спины и, приложив ладошку козырьком, смотрели в сторону вязов. Опять нечистая кого-то шута на деревья занесла.
      Хорошо, если парнишка успевал кубарем скатиться вниз и убраться подобру-поздорову. Грачи - птицы незловредные, не то что вороны, пацана не преследовали. Но горе было тому, кто, замешкавшись, не решался спрыгнуть с дерева, тогда - беда. Могли по голове крепко долбануть, а то и глаз выклевать, особенно во время выведения птенцов.
      В колонии царил образцовый военный порядок, как в казарме. Колька сам несколько раз видел, как грачи изгоняли из своей вотчины более крупную птицу, осмелившуюся поживиться яйцами. Только пух и перья летели. После разборки долго ещё стоял над деревней шум, это горланили отдельные птицы, перекличку устраивали, словно проверяя боеспособность всех подразделений.
      Место, где раньше стоял бабушкин дом, Николай определил по растущему дубу. Раньше небольшой был дубок, а теперь вымахал, не узнать. Дубы по тысяче лет живут, если люди их не срубят.
      Першин прошел из конца в конец бывшую деревенскую улицу и сразу определил, что человек сюда время от времени заглядывает. Трава на ровных лужайках была аккуратно выкошена. Под красавцами вязами стоял потемневший от дождей стол с двумя скамьями. Валялись старые проржавевшие ведра, треснувший чугунок. Наверное, полеводы стоянку себе устроили, догадался он.
      А вот грачей не было. Николай, задрав голову, разглядывал верхушки деревьев. Ни птиц, ни их гнезд. Странно, подумал он. Людей отсюда выселило начальство, сочтя деревню неперспективной, но почему исчезли птицы?.. Казалось, что они здесь поселились навсегда.
      Он присел на необструганные доски скамьи. Густые ветви вязов, образовав зеленый шатер, загораживали от лучей солнца. Сидеть в прохладе было приятно и немного грустно. Почему-то сейчас не хотелось думать о деле, которое привело сюда. Впервые за последнее время он почувствовал себя хорошо. Родная земля словно подпитывала, придавала силы, он сидел как путник, обредший наконец покой, в ладу с собой и со всем миром.
      Справа, со стороны полузасохших деревьев, образовавших неприступную чащобу, послушалось легкое пощелкиванье.
      - Та-та-та, - зачастил кто-то, словно ругался на нежданного гостя.
      Николай поднял голову.
      Птица с белой полоской на боку и строгим черным хвостом с любопытством смотрела на него. Сорока, узнал он и продолжал сидеть, не двигаясь. Она опять застрекотала, а потом слетела на землю и стала как-то боком перепрыгивать с места на место.
      Он осторожно, стараясь не делать резких движений, открыл одной рукой сумку, отщипнул кусочек белого хлеба и положил его на стол подальше от себя.
      Сорока явно заинтересовалась. Николай помнил с детства, что это очень любопытная птица, пока не разберется, что к чему, ни за что не отстанет.
      Он продолжал неподвижно сидеть на скамье. Первой не выдержала сорока. Уяснив, что со стороны пришельца ей ничего не грозит, она, сделав ещё два три прыжка на земле, скакнула на стол и, косясь на всякий случай на Николая, долбанула крепким клювом угощение. Одобрительно крикнув, она, подхватив кусок хлеба, взмыла с ним вверх.
      Тут же из кустов раздалось ещё одно стрекотанье. Оказывается, за событиями все это время следила вторая птица.
      - Тра-та-та, - тряся хвостом, ревниво начала она выговаривать более ловкой и смелой добытчице. Дескать, что ж ты, разжилась куском и помалкиваешь.
      Сороки, выяснив отношения, сообща принялись клевать хлеб, уже не обращая внимания на Кольку.
      Самостоятельная птица, умная, изобретательная, но скандальная. Бабушка говорила, если услышишь, что сорока стрекочет, значит, быть ругани или скандалу. К тому же, воровали они все, что плохо лежало.
      Николай улыбнулся, припомнив, как парочка сорок по очереди таскала еду из миски соседского кобелька. Одна отманит песика подальше от будки, а другая клювом орудует. Наглые, сил нет. Каждый день пса объедали, а он только выл от злости, жалуясь хозяевам. Сычев сорок-воровок даже из ружья пытался бить за проделки, украли они у него что-то, да только где ему... Птица ловкая, смелая.
      Улыбка сама собой сползла с лица, едва подумал про Сычевых. Вот кого напоминал ему мордастый парень - Сычева. Выходит, это и был Ленька Сыч по прозвищу Лоскут. Как это он сразу не догадался?..
      Умиротворенное настроение мгновенно улетучилось. Першин меньще всего хотел, чтобы Ленька Сыч знал о его появлении в Родоманове и Ежовке.
      ...Николай уже часа два мерял шагами Выселки. Он правильно рассчитал: вот два дуба, вот вяз, там дальше была береза, но сейчас её нет. Груда битого красного кирпича, где стояла печь. Тут ещё колодец старый, поосторожнее ходить надо, не ровен час, провалишься.
      Вера сказала правду. Недалеко от груды кирпича виднелись столбы от стола. Тут же валялись железяки, проросшие травой. Видно, здесь и в самом деле не так давно была летняя стоянка доярок. От дома, конечно ничего не осталось. Где тут что искать?
      Прежде всего Николай решил очистить от травы и бурьяна то место, где стоял дом. Он правильно определил его. Пожалел, что не запасся рукавицами. Колючая трава резала и колола пальцы. К тому же здесь росло пропасть крапивы. Прихваченная лопата помогала мало, все приходилось таскать голыми руками.
      Только лишь к заходу солнца площадка была расчищена. Николай удивился, что он уже не чувствует ожогов крапивы.
      - Ну, зараза, - приговаривал он, яростно выдрав с корнем последний клок зловредной растительности.
      Пальцы сгибались с трудом, но он почти не чувствовал боли и усталости.
      "А если под домом ничего нет?" - подумал он, но тут же отогнал от себя эту мысль. Нет, значит, будет искать в другом месте. Неделю здесь проживет или больше, но перероет все Выселки, каждую кочку обойдет, каждую травинку.
      Он разыскал полусгнившую доску и, положив её на груду травы, уселся сам, потом прилег и закрыл глаза. Непривычные запахи окружали его. Неужели все это он помнил с детства?.. Помнил да забыл.
      Вот клевер, это мать-и-мачеха, здесь, кажется, водосбор, это конский щавель, пока выкопал его, гада, вспотел, корнями за землю держался намертво. Вот могучее растение с полым стеблем, в детстве они делали из него дудочки и плевались вишневыми косточками. Стебель вымахал в человеческий рост.
      Он понюхал пальцы, они тоже пахли травой и были черными от земли.
      - Кыр-р-р, - раздалось сверху.
      Николай поднял голову.
      Со стороны клюквенного болота летел ворон. Надо же, удивился Николай, никогда раньше здесь воронов не было.
      - Кыр! - услышал он совсем рядом.
      Теперь над Выселками кружили два ворона. Он наблюдал, как они медленно парили в воздухе. Кто их знает, про что они там каркают? Считают, что черный ворон - птица вещая.
      Николаю стало не по себе, он вспомнил примету, ворон каркает к покойнику. Так мать говорила. Она действительно верила во все приметы. Икона упала - к покойнику, кукушка по деревне летает - к пожару, а если незнакомая старушка дорогу перешла, то все, добра не жди. Он подшучивал над ней: "Мам, а хорошие приметы у тебя бывают, а то одни к смерти, другие - к напасти?" Но мать шуток не понимала и очень серьезно относилась ко всему, тетя Люба правильно сказала.
      Вороны, покружив над Выселками и ничего интересного для себя не высмотрев, подались дальше.
      Николай встал и проводил их взглядом.
      - Вот и правильно, ребята, чешите дальше! - он помахал им рукой.
      Очень кстати вспомнилось, что совсем недалеко отсюда находится мирской пруд. Говорили, что там било несколько источников. Односельчане углубили и расчистили дно. Образовалось озеро, которое не мелело. По привычке его называли прудом. На берегу раньше стояла банька, но сейчас, конечно, никакой баньки и в помине не было, да и сам пруд напоминал высохшее болото. Видимо, со временем иссякли те источники, потому что нужда в них пропала.
      Николай долго шел среди камыша и высокой болотной травы, пока не набрел на воду. В маленькой ложбинке стояла удивительно чистая и прозрачная вода, которую некому было мутить. Может быть, где-то здесь и скрывался один из тех самых источников, о которых рассказывали в деревне. Он наклонился, чтобы получше рассмотреть дно. Из-под коряги пульсировала едва приметная струйка воды. Трудно было разглядывать её при заходящем солнце.
      Раздевшись по пояс, Николай умылся. Усталось сразу отступила, и заныли руки, обожженные крапивой. Ничего, потерпит. Вскоре боль стихла, осталось лишь легкое приятное покалывание. Вот так, наверное, и лечат всякие артриты и радикулиты, подумал он.
      Странное дело, после почти бессонной ночи, тяжелого дня и утомительной дороги он чувствовал себя прекрасно. Видно, действительно настоящая живительная сила есть во всех этих травах, чистом деревенском воздухе, от которого давно отвык.
      Когда вышел из зарослей камыша, несколько минут постоял на берегу. Вдали послышался незнакомый звук, словно где-то скрипела телега. Он удивился. Откуда здесь взяться телеге?
      Незнакомый звук повторился.
      - Скрып, скры-ып...
      Теперь он раздался совсем рядом, в нескольких шагах.
      Колька увидел небольшую серую птичку, сновавшую в траве. Да проворно так, что за ней и уследить было трудно.
      Это был дергач, или коростель, который в поисках подруги вышагивает многие километры. Его голос напоминал скрип несмазанной телеги.
      - Ходок! - уважительно называл его Федя, показывая птичку племяннику. Настоящий трудяга. Летать не летает, а все пешком, бегом. Это какие же ноги иметь надо, мать честная!
      Сейчас коростель то приближался к Кольке, то удалялся от него. А может, он просто кормился в траве, выискивая насекомых. Наблюдать за ним было интересно.
      Николай почувствовал, что тоже страшно проголодался.
      Не доходя несколько шагов до кучи травы, возле которой оставил сумку, он остановился.
      - Что за черт? - невольно вырвалось у него.
      Сумка стояла не так. Она была даже открыта, хотя хорошо помнил, что, когда уходил, закрыл её на молнию.
      Он на мгновение замер. Никакого подозрительно шума не раздавалось рядом.
      Николай кинулся к открытой сумке. Все было на месте: деньги, паспорт, который взял на всякий случай, ключи от квартиры, продукты, - все лежало на своих местах. Почудилось, что ли?..
      - Совсем сдурел! - вслух сказал он, чтобы успокоить себя.
      Почему-то невольно вспомнилась такая незначительная деталь, что когда стоял на берегу пруда, наблюдая за коростелем и любуясь закатом, услышал громкое сорочье стрекотанье. Удивился еще, а эти чего разорались? Птицы, переругиваясь, перелетали с места на место, словно кто-то нарушил их покой.
      А может, действительно их спугнули?.. Неосознанная тревога закралась в душу. То блаженное состояние, в котором находился все это время, исчезло. Сердце защемило, словно в предчувствие беды.
      Он опустился на деревянную доску и машинально стал доставать из сумки припасы. Пальцы наткнулись на бутылку водки.
      Николай повеселел.
      - Как говорится, не захочешь, но выпьешь. - Он бодрился и старался ни о чем не думать.
      Тишина наступающей ночи уже не успокаивала его, а наоборот, давила на психику.
      Вот тяпнет сейчас водки, решил он, а дальше... Дальше видно будет. Никто его к усадьбе Пимена силком не привязывает. До Родоманова рукой подать, за час доберется, переночует где-нибудь в цивилизованном месте. Должна же у них быть гостиница, или какой-нибудь дом колхозника. Ларьков понастроили с импортными товарами, значит, и гостиница есть. А утром сообразит, что делать.
      Костерок бы надо зажечь, подумал он. Для уюта костер ночью - первое дело, как он сразу не сообразил?
      Недалеко лежало полусгнившее дерево. Николай быстро наломал сучьев. Даже кусок ствола удалось притащить, гнилушки хорошо горят. Занятый работой, он услышал посторонний звук. Что-то треснуло недалеко, словно кто-то нечаянно наступил на сухую ветку.
      Николай замер, прижав к груди сучья и стоял так несколько минут. Звук не повторялся. Может, птица какая или зверек ночной, догадался он. Место дикое, трава не топтана, значит, давно людей не было, вот кто-то и поселился.
      Соорудив небольшой костерок, он отошел в сторону и опять прислушался. Тихо вокруг, нет никого, только возле пруда по-прежнему орал дергач.
      - Скрып, скры-ып!
      От голоса трудяги-коростеля, единственного живого существа, который бегал рядом, по соседству, стало уютно. Ну что ж, ему тоже пора подхарчиться.
      Николай раскладывал закуску. Стакана, конечно, не было. Придется пить из горла, поморщился он, но от затеи своей не отказался.
      Скрутив водочную головку, стал прилаживаться к горлышку. Никогда не пил водку таким макаром.
      Первая попытка была неудачной. Он закашлялся и пролил спиртное на рубашку. Со второго раза пошло легче, даже удалось сделать несколько глотков.
      - Смотри-ка ты, ничего, - удивился он и потянулся к колбасе с хлебом.