Батька на реформы не жаловался, значит, успел реализовать кровно нажитое. Несколько раз в столицу мотался, хотя раньше его туда на аркане не затащишь. Ленька дурных вопросов не задавал надо, папаша сам скажет. А ведь сколько людей тогда лопухнулись, понадеялись на государство! Сам видел, как благим матом орал мужик, подорвавший здоровье на Севере. Вернулся, думал, обеспечил себя и детей, а вот те хрен! "Позаботилось" о нем государство. Сельский житель, не то что городской, он привык деньги по углам распихивать. Если они у него, конечно, есть.
      Нет, зря на него отец рычит, польза от Леньки есть. Кто перед августом 98 года подсказал, что в рублях капиталы хранить незачем. Отец ничего не сказал, но в город, знает Ленька, ездил. Ученый стал. Интересно, сколько у него в загашнике накоплено? Не узнать. Внучку дед любит да и к Галине хорошо относится. Придет время, все ему, Леньке, достанется.
      Не ожидал младший Сыч, что отец настолько серьезно отнесется к его рассказу.
      - Вчера, говоришь, Кольку Першина видел, а сегодня гость Доронькиных в Москву звонил?
      - Он и вчера звонил.
      - Эх, парень, боюсь, как бы не поздно уже было...
      Крепко задумался старый Сыч. События большой давности встали у него перед глазами.
      Знал он, знал, что Пимен имеет при себе немалые деньги. Многие про то в деревне догадывались. Да только как те деньги достать? Егорка Сычев стал присматриваться к Гришке-дурачку, старшему сыну Пимена. Заведет его к себе, угостит и начинает выпытывать.
      - Знаешь, где у батьки деньги упрятаны?
      Дурак мычит только и знай себе сахар трескает. Сколько ему Егорка сладостей скормил! И все без толку. Пробовал самогоном угощать. Тот совсем чумовой становился.
      Однажды все-таки сумел его пронять. Увидел, как дурак на соседскую девку смотрит, и начал его подзуживать:
      - Принеси денежку, к девкам поедем. Девки во какие... - Он разводил руки в стороны. - Ядреные.
      Гришка, сходя с ума, закатывал глаза.
      - Найди денежку у батьки. Где они у него, в сундуке, да?
      - Да, да, - кивал дурачок и смеялся от радости, очень уж ему хотелось к девкам поехать.
      - А ты тот сундук гвоздиком поковыряй. Вот так, вот так, - Егор, вертя большой гвоздь перед носом, показывал, что надо делать с замком.
      В конце концов Гришке удалось обмануть бдительность Пимена, он принес Сычу пачку двадцатипятирублевых купюр, украденных у отца. Егор тогда обалдел от радости. С первой попытки такая добыча... Поговаривали, что у Пимена и золотишко имеется. Но про золотые монеты с дураком разговаривать было бесполезно. Ладно, решил, может, в другой раз ещё чего притащит.
      - Мало принес, этого не хватит.
      Он продолжал обрабатывать дурака.
      Но Гришка денег больше не носил и жаловался на отца. Видно, Пимен вовремя хватился и перепрятал захоронку. Гришку стали держать под замком, а потом и вовсе в дурдом спровадили. Однажды он убежал и притащился домой. Как дорогу нашел, непонятно, говорили, несколько суток в лесах скрывался. Пимен его в дурдом не отправлял, при себе оставил, но из виду не упускал. Под замком держал.
      Егор пробовал подкатиться к дочерям Пимена. Но это было бесполезно. Маня его не понимала. А Полина... Долго потом Сыча мороз по коже пробирал, когда вспоминал про старшую дочь старообрядца.
      Полину бесноватой в Ежовке называли и боялись.
      - Опять выкликать начала, - шептались старухи, когда Полину "забирало".
      Понять, что у неё в голове, невозможно, то как нормальная и ходила, и говорила, а то становилась хуже Маньки.
      Подкараулил её Егор, стал, как и Гришку, посулами сманивать. Она головой кивала, вроде как соглашалась с ним. А потом такую карусель устроила, не обрадовался, что связался.
      Однажды слышит, жена орет не своим голосом. Зашел в огород, а там, батюшки мои, что понаделано! Середина лета, а лук весь выдернут и на грядках лежит. Еще перо зеленое. Чеснок зимовой - то же самое. Жена - в голос.
      - Заткнись, дура! - приказал ей.
      Она, тихонько воя, обрезала лук и плакала. В деревне оставить крестьянина без урожая не решится даже самый злобный человек. Ругаться друг с другом ругались, но до такой пакости дело никогда не доходило.
      Промолчал тогда Егор. Кому пожалуешься?
      А потом Полина чуть дом не сожгла и его самого. Вот тогда он пошел к Пимену.
      Да, помотала ему нервов эта дура, никаких денег не захочешь. Егорка после этого и думать про клад забыл. Слышал краем уха, что пацан Першиных ночью в Выселки шатался, это уже после смерти Пимена было. Вроде искал там что-то.
      Казалось, что та старая история забылась навсегда, а вот поди ж ты, нет. Все помнит. Сейчас как только услышал от Леньки про появление Першина и доронькинского дружка, сразу будто что в сердце толкнуло. Маня-то Першина, бабка Кольки, с Пименом в большой дружбе была. Может, и сообщил ей что старый перед смертью.
      Сыч опять задумался. Больно времени много прошло с тех пор. Если было что брать, давно бы уж откопали. Глаза Егора подернулись поволокой. Кто знает, кто знает... Непросто все было в той истории. Чуял он сердцем, что не взял никто Пименова клада. А у него на деньги нюх особый. Так и Ленька его считает.
      - Значит, так, - приказал он сыну. - С гостя Доронькиных глаз не спускай. И поинтересуйся, зачем сюда Першин заявился. Очень может быть, что эти хлопцы не зря приехали. На Выселки надо бы заглянуть. Не забыл дорогу?
      - Нет. А на Выселки-то зачем?
      - Затем, - обрубил Егор.
      - Не найду я один усадьбу, батя, заросло там все.
      - Заросло, - передразнил старик. - Ладно, вместе туда на мотоцикле прокатимся.
      Сыч, приложив руку к глазам, взглянул на солнце.
      - Хорошо бы сегодня съездить, да боюсь, дождик натянет, а у меня сено не убрано, да ещё бычка к ветеринару вести собрался, договорились уже.
      - Завтра сгоняем.
      Егор вздохнул. Хороший хозяин, он не мог оставить хозяйство без присмотра.
      На Выселки решили наведаться завтра.
      - А за гостечком этим, который у Доронькиных живет, все же присмотри. Чует мое сердце, неспроста это все...
      Ленька, помогая отцу сгребать сено, помалкивал.
      - Сегодня вечерком ко мне зайди, разговор есть, - сказал старик.
      Леонид скуксился. Чудит батя, но разве поперек него слово скажашь?
      - Может, до завтра подождет? - на всякий случай начал он.
      - Не подождет! - лицо Сыча даже перекосило от злости. - В кого ты такой уродился? Работать не хочешь, а жрать-пить вкусно привык. Кому я бычка выращиваю да двух поросят до зимы держу? Галина весь погреб собственной тушенкой заставила. Одному мне столько не надо. Я и мяса-то почти не ем. Все для вас стараюсь. Не будь меня, давно бы все хозяйство оголил. За что ни возьмешься, все сикось-накось. Шкурки кроличьи кто сгубил?
      - Да будет тебе, батя про шкурки-то. Когда это было!
      - А хоть бы и давно, - разошелся Сыч. - Не хозяин ты, Ленька! Все тебе: ер да еры упали с горы. Знаю, наследства моего ждешь. Так вот, парень, может статься, что я просто нищий по сравнению с тем, что там может быть. Понял?
      В этот вечер Ксения так и не дождалась младшего Сыча.
      Глава 17
      - Коля, Коленька!
      Першин открыл глаза. Над ним склонилась Вера.
      - Что с тобой? - она трясла его за плечо.
      Николай приподнял голову и с недоумением посмотрел на Веру.
      - Ты... что здесь делаешь?
      Он почувствовал, как кто-то прерывисто дышит рядом. Теплый шершавый язык лизнул руку.
      - Малыш! - сообразил он и погладил собачью голову.
      Пес вертелся вокруг лежавшего на земле Николая и всем своим видом выражал готовность помочь.
      - На тебя кто-то напал?
      - Я... не знаю.
      Костерок, разведенный Першиным, потух. Луна, светившая несколько часов назад откуда-то сбоку, висела прямо над головой. На траве валялись остатки бекона, хлеб, раздавленные помидоры. Бутылка водки лежала тут же. Она была пустая.
      Николай уставился на нее, пытаясь восстановить в памяти события.
      Он все отлично помнил. Вязы, под которыми сидел на потемневшей от дождей скамейке, двух каркающих воронов, сорок, перелетавших с места на место и переругивавшихся между собой. Потом ходил на пруд, видел дергача. Вспомнил, что когда ломал сухие ветки для костра, услышал треск сучьев. Что-то живое находилось совсем рядом. Подумал, что это потревоженная птица или ночной зверек. Потом он стелил газету на траве, доставал продукты и пил водку прямо из горла.
      Николай закрыл глаза.
      - Тебе опять плохо? - тут же раздался голос Веры.
      - Хорошо, - прошептал он. - Подожди...
      Когда сидел возле разведенного огонька, продолжал вспоминать он, стало зябко. А перед этим... Перед этим показалось, что кто-то стоит за его спиной. Он сидел и боялся оглянуться. Да, да, все так и было. Он замерз и потянулся за курткой. Вот в этот момент на него и напали. Кто-то выскочил из кустов и ударил по голове.
      Он застонал. Вера, сидевшая рядом, желая подбодрить, крепко сжала его руку.
      - Надо уходить отсюда, - сказала она.
      - Да, да.
      - Ты сможешь идти?
      - Постараюсь.
      Он ощупывал голову, ныло возле виска. Но это была не та изматывающая, одуряющая боль, к которой привык. От той, что бы ни делал, не было спасения. Эта...
      Он осторожно поворачивался, словно хотел удостовериться, что не скрутит его, не согнет от сильнейшего приступа. Это тогда, боясь потерять сознание от невыносимой боли, он научился не крутить шеей, а разворачиваться всем корпусом. Странное дело, с каждой минутой шум в голове утихал, он чувствовал себя все лучше и лучше. А главное, помнил все, что произошло.
      - Малыш, как тебе не стыдно! Не смей здесь ничего трогать, - раздался голос Веры.
      Она протянула руку, чтобы отобрать у собаки бекон, но пес, поняв её намерения, мгновенно проглотил найденный кусок. Звякнула пустая бутылка.
      Николай уставился на нее. А почему она пустая? Он выпил ровно половину. Помнит, перед тем, как потянуться за курткой, даже завернул бутылку пробкой, чтобы не пролить. Потом... Кто-то выскочил из кустов и кинулся к нему. Видно, этот неизвестный и допил потом водку, остававшуюся в бутылке.
      С помощью Веры Першин поднялся на ноги.
      - Вот так, потихонечку и пойдем, - как маленького уговаривала она его.
      - Вороны здесь все кружили, - усмехнулся он.
      - Какие вороны, что ты говоришь?
      - Обыкновенные. Которые каркают. Говорят, к покойнику.
      - Господи, о чем только думаешь! - возмутилась она. - Нам сейчас тащиться ночью по бездорожью километра три с лишком, а ты несешь всякую ерунду.
      Вера, после того, как они разругались и Николай уехал, места себе не находила. Пробовала заняться делом, но все валилось из рук. Так она промаялась до вечера. А потом зашла старуха соседка, мамина знакомая, и сказала, что Николая видели на автобусной остановке.
      - В Родоманово, видать, наладился.
      Вера разозлилась и на себя, и на соседку. Уехал, и уехал, он перед ней отчитываться не обязан. Кто она ему? Никто! Так решила, а сердце почему-то ныло от нехорошего предчувствия.
      - Знаешь что, девка, вижу, поругались вы, собирайся-ка за ним, мало ли что.
      - Сам не маленький, - буркнула Вера. - Да сейчас уже и автобусы-то не ходят.
      - На попутке доберешься. Вон на тебе лица нет.
      Вера и сама уже так думала, но неудобно было перед старушкой, скажут, что за мужиком помчалась.
      - Мне и хозяйство не накого оставить.
      - Ох, насмешила! Какое хозяйство? Кошка да собака. Дуська твоя по три дня домой не является, придет - покормлю, курам - утром зерна насыплю, а Малыша своего с собой забирай, не боязно будет.
      Только в сумерки добралась Вера до Родоманова. Дорога на Ежовку была знакомая, только не ходила она здесь давно. Если бы не Малыш, со страху бы умерла. Преданный пес не отходил от неё ни на шаг, а когда дошли до Выселок, забеспокоился, взлаивать стал.
      У Веры сердце упало, когда впотьмах едва не наступила на лежащего без сознания Николая. Да ещё этот лунный свет, от которого мороз по коже. Было бы это где в другом месте, а то на Выселках... Тут поневоле всякая глупость в голову лезет.
      - Слушай, а куда мы идем? - очнулся Колька, когда они не свернули направо к Родоманову.
      - В Степаники.
      Николай остановился.
      - Зачем?
      - Там моя двоюродная бабка живет, переночуем у нее, дальше видно будет.
      - А она нас не погонит? Сейчас почти три часа ночи, - Николай посветил фонариком на часы.
      - Погонит, не погонит, а деваться все равно некуда, - рассудительно сказала Вера.
      Деревенька Степаники была небольшая. В свое время её, как и Ежовку, хотели ликвидировать, но, видно, что-то помешало. Степаники остались стоять на месте.
      Бабка Матрена, Верина родственница, встретила их радушно. Она даже не сильно удивилась, пришли гости в четвертом часу утра, значит, так получилось.
      Николай лежал на матрасе, набытом пахучим сеном, и думал о том, что произошло с ним в эту ночь. Мистика, не мистика, а по башке его все-таки кто-то шарахнул. Уже проваливаясь в сон, он вспомнил о золотой монете, которая должна находиться в его кошельке. Вот оно, его доказательство! И как забыл про нее? Он спрятал её ещё там, дома. Завтра покажет николаевский червонец Вере, уж тогда она не сможет сказать, что он все придумал.
      - ...Да я верю тебе, верю, что были монеты, ты не понял меня, - Вера осторожно подбирала слова. - Сохранились ли они там до сих пор, вот в чем вопрос?
      - Я уже и сам ничего не понимаю, - признался Николай. - Но ведь кто-то напал на меня сегодня ночью!
      Раньше он никогда не задумывался о том, кто же на самом деле стукнул его по голове в первый раз. Славик говорил, что это Мишка Шатун, больше некому, утверждал он. А в самом деле - кто? Когда они с Доронькиным отправились на Выселки на поиски клада, Пимен с год как умер, в доме не жили. Кому было шляться там по ночам, как не Шатуну?..
      Николай потер правый висок.
      - Болит? - Вера смотрела на него.
      Раньше чужое сочувствие выводило из себя, он становился дерзким, неуправляемым. Сейчас просто понял, что за него переживают.
      - Не очень.
      - Сейчас попрошу бабку Матрену освежающей травки заварить, - Вера встала.
      Они сидели на ступеньках крыльца. Недалеко росла раскидистая яблоня, её ветки согнулись под тяжестью плодов. Несколько сбитых ветром сочных здоровых яблок валялось рядом.
      - Подожди с травкой, - остановил её Николай. - Я все думаю про это завещание...
      - И что? - осторожно спросила Вера.
      - Понимаешь, странно все. У меня полный сумбур в голове, мыслей крутится много, а ухватить ни одну не могу. Кажется, что упускаю что-то очень важное.
      - Коля, - Вера подняла с земли несколько яблок и положила их на крыльцо, не думай про завещание, оно тебя только сбивает. Расскажи все с самого начала.
      И он рассказал, не так, как вчера утром, перескакивая с пятого на десятое. Он говорил долго и подробно. Когда дошел до игры в преферанс, Вера остановила его.
      - Считаешь, что партнеры поняли тебя правильно и стали следить за тобой?
      - Уверен в этом.
      - Давай пока оставим их в покое. Славик все сообразил, потому что вы вместе на Выселки лазили. Вадиму сам рассказал эту историю ещё когда в институте учился. Я правильно понимаю?
      - Правильно.
      - Ну, а четвертый партнер...
      - Он всю жизнь у Доронькина на побегушках.
      - Икону и план, где указано место клада, у тебя украли.
      Колька кивнул. Впервые на эту историю он взглянул как бы со стороны. Рассказанная вслух, она приобретала некие новые черты.
      - Мне кажется, прежде всего надо отделить прошлое от настоящего. Давай вернемся в 65-й год, ведь это именно тогда случилось?
      - Да, а в 64-м умер Пимен. Или в 63-м, - задумался Першин и взял из рук Веры одно яблоко. - Помню, все говорили, что дом на Выселках год стоит без хозяина.
      - А куда семейство Пимена к тому времени делось?
      Колька замер и перестал жевать яблоко.
      - Удивительно, но тот же вопрос приходил в голову и мне! - воскликнул он. - Я ведь и у твоей матери хотел то же самое спросить.
      Вера вздохнула. Мать до самой смерти находилась в полном сознании. "Доченька, пусть у тебя все хорошо будет..." Они понимала, что умрет, хотя никто не говорил ей об этом. Понимала и молчала, только о ней, Вере, беспокоилась.
      Они сидели и слушали, как падают на землю спелые яблоки.
      - Надо же, до яблочного Спаса далеко, а они падают и падают. И что бабка Матрена будет с такой прорвой яблок делать? - вздохнула Вера и вдруг встрепенулась. - Слушай, давай у бабушки спросим, ведь она наверняка что-нибудь слышала, деревни-то стояли совсем рядом.
      Бабка Матрена явилась с кринкой молока.
      - Хоть молочка попей, - обратилась она к Кольке, а то совсем ничего не ел утром.
      Услыхав про Пимена, она пожевала деснами сухие губы.
      - Вона вы про что... - если старушка и удивилась, то вида не показала. Видимо, в таком возрасте многому перестаешь удивляться.
      - Бабуль, ты слыхала про них что или нет? - продолжала допытываться Вера. Живы они?
      - Шшто им сделается, живы, - прошепелявила бабка Матрена.
      Николай с Верой переглянулись.
      - А живут где?
      - Здесь и жувут, в Степаниках.
      Оказывается, после того, как умер Пимен, Гришку определили в сумасшедший дом.
      - Больно колобродил много. А девок Глафира сразу к себе забрала, дом у сельсовета откупила и забрала. Сказывают, батька, Пимен старый, Глафире деньги оставил. А так - откуда у неё такие тышши? Домина-то вон какой, как корабль стоит.
      Николай онемел от изумления, до сих пор не веря в то, что услышал.
      - Как в Ежовке на отшибе жили, так и здесь, - продолжала говорить бабка Матрена. - Полина, старшая, да-авно умерла, а Гришка с Манькой здесь. Гришка умом совсем плохой, да он и был сроду такой, его больше в дурдоме держали. Сейчас плохого про него не скажу, смирный стал, а раньше того и гляди, учудит чего. Манька, сестра его, ничего, работящая, за коровой ходит. Глафира старая, все забывает, говорят, из ума выжила, а с виду посмотреть - крепкая еще, у них в роду подолгу живут. Я её давно не видела, наши, деревенские, сказывали.
      - Дом она когда купила: до смерти Пимена или после? - замирая, спросил Николай.
      Бабка Матрена вздохнула.
      - И-и, когда это было, милок! Не помню я, запамятовала. Вроде после. Сначала дом купила, а потом Гришку дурака забрала, - стала опять объяснять Матрена. - Наши деревенские поговаривали, что могла бы и совсем его там оставить, да не захотела.
      Он сник.
      - А встретиться с ней можно? - спросила Вера, прочитав немой вопрос в Колькиных глазах.
      - Отчего же нельзя?
      - Полина когда умерла? - продолжала допытываться Вера.
      - Не помню, лет десять, может, больше. Пожар она учудила. Мишка Шатун крик поднял, Глафира вовремя прибежала, успели водой залить, а то бы и дом спалила. После этого пожара на тот свет и убралась.
      - Это какой Шатун, не из Ежовки ли? - удивился Николай, услышав знакомое прозвище.
      - А то откуда же? Он, балаболка. Из Ежовки сюда переехал, как деревню разорили.
      - Он и сейчас здесь живет?
      - Вон его дом с худой крышей, второй от краю, - показала рукой бабка Матрена.
      Колька молчал, сраженный услышанным, значит, и Мишка Шатун здесь. Ну и дела...
      - Ты, Вера, своди его к Глафире-то, может, она ещё чего расскажет. Матрена, кряхтя, поднялась со ступенек. - Яблоки вот падают и падают, куды девать? Урожай нынче. У тебя-то есть? - спросила она Веру.
      - Да, две яблоньки хорошо уродились.
      - А-а, я думала тебе с собой навялить. Жалко, сорт-то больно хороший, я не ем, зубов нет. Петька не знаю, когда приедет из Мурманска своего. И чего там застрял, жил бы здесь, на родине, нет, понесло его, черта, в такую даль. Матрена шумно вздохнула. - Раньше хоть ребятишки залезут, обтрясут, а теперь и ребятишек не осталось, одни старики.
      - Я тебе их в печке к чаю насушу, - пообещала Вера.
      - Насуши, все не пропадать добру.
      Бабка Матрена, продолжая ругать сына и далекий Мурманск, ушла. Николай, не замечая её ухода, продолжал сидеть на крыльце.
      - Ну, что, пойдем к бабке Глаше? - Вера дотронулась до его плеча.
      - Что? - вздрогнул он. - Подожди. Есть ли смысл к ней идти?
      - То есть как? - опешила Вера.
      - Дом в Степаниках был куплен сразу после смерти Пимена, так?
      - Да, - ответила Вера. - Не понимаю, куда ты клонишь?
      - Я и сам уже ничего не понимаю. Просто подумал, что дом куплен на те самые деньги, которые были в кубышке. Стало быть, нет никакого наследства.
      - А те монеты, что оказались у тебя, ведь ты их нашел уже после смерти Пимена, они откуда взялись?
      Николай обхватил голову руками.
      - Ничего не понимаю, ни-че-го!
      - Надо все выяснить до конца, - спокойно сказала Вера.
      - Зачем тогда это завещание, которое он оставил моей бабушке? Ерунда какая-то!
      Подбежал Малыш и, дружелюбно виляя хвостом, полез к Николаю на колени.
      - Подожди, Малыш, не до тебя.
      - Да пусть, - остановил её Николай, - хоть у кого-то день удачно сложился, вон морда у него какая веселая.
      - Я думаю вот что, надо выяснить, когда был продан дом, а после этого делать выводы. Пимен был не тот человек, который пустые завещания писал. Пошли к Глафире!
      Дом, в котором проживало семейство Пимена, резко отличался от других в деревне. Действительно, корабль, вспомнил Николай, оглядывая крепкое строение.
      - Да, такой ещё век простоит, и ничего ему не сделается! - сказала Вера, оглядывая крепкие хоромы.
      Бабка Глафира была дома одна. Она долго не могла понять, чего от неё надо. Вера, взяв инициативу в свои руки, быстро нашла с ней общий язык.
      - Да не пугайтесь вы, мы уточнить хотим, когда документы на дом оформлялись?
      - Купчая?
      - Купчая, - подтвердила Вера.
      - И, милая, не помню я, - замахала руками старуха.
      - А вы посмотрите, бумаги какие-то есть?
      Глафира затрясла головой.
      - Нету.
      - Этого не может быть, - строго сказала Вера, - бумаги у всех есть.
      - Нету бумаг, Полина сожгла, сама чуть не сгорела.
      У Николая упало сердце. Вот оно что... Не зря, как только бабка Матрена про пожар сказала, сразу почувствовал что-то неладное.
      Он вышел во двор и увидел... Маню. Она несла ведро с кормом и бормотала что-то непонятное. Увидев Кольку, остановилась и радостно засмеялась. Он готов был поклясться, что она почти не изменилась. Мужеподобные черты лица, платочек в горошек, широкая темная юбка до полу, - время, словно в насмешку, пощадило её.
      Продолжая бормотать себе под нос, она исчезла в глубине двора.
      Николай вновь почувствовал себя маленьким мальчишкой. Ежовка, бабушка, кипящий самовар... Вот сейчас появится Маня и заговорит скороговоркой: "Гришка у батьки деньги украл".
      Может, она что-нибудь знает, подумал он, может, спросить у нее? Но тут же отказался от этого, вспомнив бессмысленный взгляд слабоумной. Вряд ли она поможет. Да и грех беспокоить больного человека. Вот он, Пименов клад. Николай ещё раз окинул взглядом пятистенок. Громадный домина!
      - Пошли, - незаметно появившаяся Вера взяла его за руку. - Я знаю, что надо делать.
      ...Они сидели на крыльце бабки Матрены и спорили. Вернее, спорил один Николай.
      - Нет, - он непонимающе мотал головой. - Это ничего не даст. Столько мороки, а результат...
      - Надо действовать последовательно, - не соглашалась Вера. - Зачем мы пошли к этой Глафире? Чтобы узнать, в каком году был приобретен дом. Так?
      - Так.
      - Я тебе ещё раз говорю, что существует возможность узнать это другим образом. Архивы...
      - Вера, ты сама очень убедительно недавно говорила, что прошло очень много лет. Почему сейчас твердишь другое? Какие архивы, какие могут остаться документы?
      - Да ты что?! - возмутилась Вера. - Сразу видно, что никогда дела с этими конторами не имел, уж с чем другим, а с бумагами у нас полный порядок Это же не что-нибудь купить-продать. Это - собственность. Дом! - со значением произнесла она. - Вспомни, какой при Хрущеве учет был, сам в деревне летом жил, видел, как наши бабки овец да поросят от чиновников прятали. За каждую лишнюю голову налог драли, а тут - дом продать! В городе есть бюро технической инвентаризации, при каждой купле-продаже справка составляется. Такие бумаги могут быть и в администрации поселка.
      Николай, открыв рот, смотрел на Веру.
      - Никогда бы не догадался. Только, - он замялся, - в 64-м году уже Брежнев у власти был.
      - Это не важно. Запись в бюро инвентаризации должна остаться. Найдем!
      Договорились, что в администрацию поселка обращаться не стоит, лучше в город съездить.
      - Это мне проще, - сказала Вера. - Знакомая там есть.
      Она уехала, пообещав завтра вернуться, а Николай и Малыш остались в Степаниках.
      Колька вызвался помочь бабке Матрене по хозяйству.
      - И, милый, какое у меня сейчас хозяйство, сенокоса нет, корову не держу, молоко сама у соседки беру, когда надо. Хочешь, забор вон почини, чтобы собаки да куры не лазили. А то пока Петьку дождешься, совсем развалится.
      С забором провозился до вечера. Гнилое все, одно трогнешь, другое само валится.
      Скрипнула калитка, в дом вошла крепкая женщина с тяжелой сумкой.
      - Коля, иди сюда, - через несколько минут раздался из открытого окна голос бабы Матрены.
      Войдя в дом, он увидел бутыль самогона, литров на пять.
      - Ничего себе! - ахнул он.
      Оказывается, бутыль принесла соседка, которую звали Петровна, на сохранение.
      - Я для дела вино выгнала, этому дай, тому дай, сама знаешь, водки не накупишься (Николай помнил, что вином здесь называли самогон), а мой узнает, не отвяжется, пока все не высосет, - жаловалась Петровна бабке Матрене. - У меня сегодня день ангела, между прочим. Дай, думаю, зайду к соседушке, посидим, поговорим.
      - И то дело, - согласилась бабка Матрена, только мне для веселья одной рюмки довольно.
      - И мне столько же, - засмеялась Петровна.
      - А тебе хватит стучать, - обратилась бабка Матрена к Николаю. - Сходи на пруд, рыбку поуди, Петькина удочка в кладовке валяется.
      - Да я давно не ловил, - стал отказываться Колька.
      - Эх, хвост, чешуя, не поймал я не ...уя! - пропела Петровна, подмигнув Николаю.
      - Да будет тебе, - остановила соседку бабка Матрена и снова присоветовала гостю: - Сходи, сходи, а на дорожку вот, прими лафитничек.
      Она поставила перед ним расширяющуюся кверху граненую рюмку на ножке. Такая рюмка, помнил он, была и у бабушки Мани.
      - Спасибо, - смутился Николай. - Только, извините, пить я не могу.
      - Врачи, что ль, запретили? - удивилась бабка Матрена.
      - Да. - Врать пожилым женщинам было неудобно, но он решил держать себя в руках. Хватит, выпил свое!
      - И правильно, - подхватила соседка. - Не пей. Надо же, встречаются еще, оказывается, непьющие мужики! Мой как на рыбалку вырвется, так грязь грязью притащится. В дом тогда не пускаю, на веранде дрыхнет или на сеновале.
      - Он и без рыбалки...
      - Это точно, - опять засмеялась Петровна. - Куда его, черта, девать?
      Женщины заговорили о хозяйственных делах, и Николай почувствовал себя лишним.
      - Схожу-ка я, действительно, на пруд, посмотрю, что там ловится.
      - Иди, милый, иди.
      Малыш, завидев Кольку с удочкой и ведерком, кинулся к нему. Вот это дело, вилял он хвостом, а то торчишь тут как пришитый. Чувствовалось, что пес нашел общий язык с собачьей сворой и они приняли его, как родного, но сбегать с хозяином на пруд - дело святое.
      Колька, представив бутылку с вином, выгнанным для "дела", улыбнулся и вспомнил одну забавную и чудовищно несправедливую историю, тоже связанную с самогоном, свидетелем которой был в детстве.
      Произошло это с дядькой Федей.
      Однажды получилось так, что и бабушка, и Настя дня на два должны были отъехать из дома. Бабушка собиралась в Гжатск в церковь (город тогда уже переименовали, но старухи упорно называли его по-прежнему) и хотела там заночевать у знакомой богомолки, а Настя... словом, у неё тоже срочно появились дела в городе. Дочерей она забрала с собой. В доме остались Федя и Колька. Автобусы до города тогда не ходили, и путь предстоял не близкий, на перекладных.
      - Покорми парня-то, - напутствовала бабушка сына. - В печке все стоит. До утра теплое будет.
      - Не бойсь, мамань, не пропадем без баб.
      Настя перед отъездом обшарила все потайные места, где муженек смог бы упрятать бутылку.
      - Лучше сам отдай, а то хуже будет.
      - Да что ты уставилась, как прокурор, - разозлился дядька. - Отдай! Ты мне её покупала?
      - Смотри за домом, - принюхиваясь в последний раз, на всякий случай предупредила она.
      Федя укоризненно посмотрел на жену.
      - Хозяйство на мне, - значительно сказал он и, чтобы отвязались и видели при деле мужик, демонстративно пошел менять соломенный настил у поросенка.
      Настька ещё повертелась маленько, но так ничего и не учуяла.
      - Дурак я, что ли, - покрутил у виска пальцем Федя, едва она умелась. - Мы с тобой, племяш, вот что сделаем...
      Ох, и хитер оказался дядька! Надумал он, пока за ним женского догляда нет, бражку для самогана поставить. Задумано - сделано.
      - Да я ихнего отъезда как праздника самого лучшего ждал! - ликовал он. Заранее все приготовил.
      Он затащил на печку здоровенную флягу, наполнил её водой из хорошего колодца, а потом и дров притащил для растопки. Воду для бражки носил издалека.
      - Родниковая, - приговаривал он, вытирая пот со лба.
      Хороший колодец находился далеко. Федя, когда его гоняли по воду, норовил взять водичку поближе, за что Настя ворчала на него.
      - Откуда брал, опять небось из Зинкиного колодца? Лень два шага лишних сделать.
      - Ну уж, и два шага, - возмущался Федя.
      На этот раз он не поленился. Со знанием дела растопил печку и поддерживал нужную температуру. Мельчил дрожжи, чтобы бражка "взялась". Потом укутывал бидон старым ватным одеялом.