Ни офицеры, ни генералы не сумели ответить на этот вопрос.

– Молчите? Именно в этом вся суть момента! Никто точно не может дать ответ о завтрашнем дне России! Быть ей или не быть вообще.

– России – быть всегда! – вдруг сказал один из офицеров, сидящий рядом с пулеметчицей Дуней. Все посмотрели на него – никто его не знал, кроме самого полковника и генерала Новокрещинова. – Да, я убежден: России быть всегда! Если Россия выдержала двухсотлетнее монгольское иго и не исчезла, а изгнала и разгромила орды завоевателей, то в данный исторический момент она, безусловно, выстоит и процветать будет. В этом я лично убежден. Другое дело: устоим ли мы, господа офицеры? И как с нами распорядится история? Вот на этот вопрос, думаю, и господь бог не ответит.

– Ну, знаете ли! Не от офицера слышать подобное! – зло сказал лысый поручик Хомутов.

– Надо бы прежде представиться собранию, а не начинать знакомство с сентенций сомнительного содержания, – заметил еще один офицер.

– Господа – остановил полковник. – Мы тут увлеклись, и я не успел представить вам уполномоченного центра «союза» капитана Кирилла Иннокентьевича Ухоздвигова, социалиста-революционера. Попросим капитана информировать нас о положении на фронте и конкретно о задачах, поставленных перед нашим полком на 26 января. Прошу!

Пулеметчица Дуня уставилась в лицо капитана: Ухоздвигов! Это же ее земляк!.. Сын золотопромышленника Ухоздвигова!.. Или однофамилец?

– Господа! – начал глуховатым голосом Ухоздвигов. – Я ничем не могу вас порадовать. Все армии на фронте полностью деморализованы и развалились. О дисциплине и говорить нечего. Судя по тому, что я успел узнать о вашем полке, его можно считать единственным, устоявшим от деморализации и повального дезертирства. Достаточно сказать: только за минувший декабрь и по десятое января текущего года на одном нашем фронте убито более тысячи четырехсот офицеров! Нет-нет! Не большевики расстреливали. Обыкновенные убийства солдатами из-за угла. Теперешний главнокомандующий Крыленко…

– Прапорщик! – не утерпел престарелый генерал Сахаров.

– Этот прапорщик, господа, оказался талантливым военным организатором, о чем писали даже французские газеты.

– Так что же он, прапорщик Крыленко? – напомнил полковник.

– Даже он со своим авторитетом и другие военные комиссары, как Антонов-Овсеенко, ничего не могут поделать, чтобы задержать процесс распада армии и вопиющих самосудов.

– Большевики именно к этому призывали суконку: к поголовному истреблению офицерского состава в армиях, – сказал генерал Новокрещинов. – Но меня интересуют конкретные установки центра относительно ближайших событий.

– Я охотно отвечу, господин генерал. План «союза» заключается в том, чтобы использовать конец января и начало февраля для решительного броска на уничтожение большевиков в Смольном вместе с их вождем. Акция индивидуального убийства, как вы знаете, провалилась. Есть сведения, что Ленин вообще не ранен, а пострадал только шофер.

Седой генерал спросил о реальных силах для восстания, на что надеется центр «союза»?

– Главные силы – Гатчина, сводный Сибирский полк и артбригада. Из Луги и Суйды 26 января подойдет особый офицерский отряд, а вместе с ним женский батальон под командованием Юлии Михайловны Леоновой, с которой вы знакомы, – капитан кивнул в сторону русокосой командирши женского батальона. – В самом Петрограде, как нас проинформировал центр «союза», готовы к восстанию два стрелковых полка. Командир одного из них, капитан Голубков, должен быть у вас, господа. И тут вся тяжесть ложится на ваш дисциплинированный сводный полк.

Офицеры шумнули:

– До дисциплины нам, как до господа бога!

– Разлезаемся по швам! Один толчок – и солдатушки с казаками посыплются, как горох из мешка.

Раздался удар в ставень окна, выходящего в ограду. Все разом притихли, оглянулись. И еще два удара в ставень, даже стекла зазвенели.

Офицеры повскакивали, готовые кинуться в переднюю, чтоб поскорее одеться.

– Спокойно, господа! – призвал полковник. Он стоял у изразцовой печи, грел спину. – Поручик, – глянул на Дарлай-Назарова. – Помогите хозяйке накрыть на стол, а я выйду узнать, что там произошло. Никакой паники! Если Бушлатная Революция пожаловала в гости со своими матросами – мы здесь собрались на вечеринку по случаю дня рождения господина подпоручика Дарлай-Назарова. И никаких глупостей и лишних слов.

В ставень еще раз стукнули… Полковник накинул шинель, папаху и не торопясь вышел из дома.

Звездилось полуночное северное небо, простиранное ветрами до синевы.

Терехов с Васюхой Петюхиным задержали кого-то. Увидев Дальчевского, Терехов пошел навстречу и отрапортовал:

– Фельдфебель Карнаухов привел неизвестного офицера и рвется к вам. А я спрашиваю: кто им сказал, что комполка здесь? И по какой экстренной надобности? Офицер при оружии и заявляет, что у него к вам пакет из штаба корпуса. А, может быть, никакого пакета нет!

Дальчевский узнал сотника Бологова и фельдфебеля Карнаухова. И то, что Карнаухов, член полкового комитета от первого стрелкового батальона, привел сотника к дому вдовы Кулагиной, не в малой мере встревожило полковника. Так могут привести и агентов ВЧК!

– Ко мне? – Дальчевский пронзительно взглянул на Карнаухова: – Кто вам сказал, что я в гостях у дамы в этом доме?

– Ординарец ваш, старший урядник Глотов.

– Хорошо, фельдфебель. Вы свободны. – И когда Карнаухов вышел из ограды, полковник кивнул Терехову: – Надо последить за ним.

Поднявшись на крыльцо с Бологовым, Дальчевский повернулся спиной к сенной двери, сухо спросил:

– Почему вы не в поезде на Псков?

– Выслушайте меня, господин полковник, – дрожащим голосом попросил Бологов. – Конь Рыжий с комитетчиками пытался меня задержать, доставить в матросский отряд на станцию и сдать в вагон ВЧК. Он категорически против…

– Без фантазий, сотник, – поморщился полковник, поддернув накинутую на плечи шинель. Он догадался обо всем, глядя на вытаращенные глаза Бологова. Обыкновенная историйка! Хорунжий Лебедь лягнул набитого дурака, а дурак с перепугу готов лбом прошибить стену.

Кое-как, мешая явь с вымыслом, Бологов рассказал, какой у него состоялся разговор с комитетчиками в присутствии Леоновой и пулеметчицы Дуни, и как председатель комитета заявил: пусть, дескать, господа офицеры и все серые восстают в Пскове, Гатчине и прут на Петроград, но казаков комитет не призовет к восстанию.

– Так и заявил: «Повяжем офицеров».

– Он сам офицер, – напомнил полковник. – И как известно по фронту, бесстрашный офицер и к тому же георгиевский кавалер. Это много значит, сотник. Я не знаю, что у вас произошло. Вы, случайно, не назвали хорунжего Конем Рыжим?

– Обмолвился. Но… извинился.

– Па-анятно! Молите бога, что выскочили от него живым.

Дальчевский прижал пальцами тикающую левую щеку со шрамом – фронтовую метку, подумал, что обалдевшего сотника нельзя вводить в дом: он столько наболтает на себя и под себя, что потом не выпутаешься. Достаточно одного его появления и встречи с госпожой Леоновой, как у последней разыграются дамские нервы, и тогда эту госпожу никакими припарками не успокоишь.

Полковник достал карманные часы, посмотрел время: было без четверти час ночи. А в час сорок проходит товарно-пассажирский поезд из Петрограда на Псков.

– О том, что с вами произошло в комитете, ни слова в Пскове! А вы фельдфебелю не проговорились?

Бологов дал слово офицера, что он понимает всю ответственность, и не из болтливых, а Дальчевский подумал: как бы этот жалкий сотник при другом случае не выдал всех и вся? «И это офицеры?! Да разве с такими работать в подполье у большевиков?..»

– Хорошо, хорошо. Я вам верю, сотник. А теперь слушайте внимательно. Полк наш восстанет, как и намечено центром, и не Рыжему Коню остановить развивающиеся события. И вы должны утром быть в Пскове. Старший урядник проводит вас на станцию и посадит на поезд. Только не вздумайте прогуливаться по перрону. Иначе и в самом деле побываете в вагоне ВЧК. Еще раз предупреждаю: информируйте наших людей с должной объективностью и точно передайте мой ответ. А по дороге в Псков подумайте.

Кондратий Терехов пошел проводить Бологова на станцию.

Полковник долго еще оставался на крыльце, выкуривая одну папиросу за другой. Надо было и самому подумать. Конь Рыжий, если его не стреножить, сумеет повернуть полк не в ту сторону. Надо бы от него избавиться, но так, чтобы заподозрены были только казаки, но не офицеры и не оренбургские орлы Кондратия Терехова. Наступает самый ответственный момент подготовки операции. Вот если бы в самом Петрограде вспыхнуло восстание, тогда бы легче было бросить туда сводный полк. Но там…

«Помоги нам, господи! – взмолился Мстислав Леопольдович, хотя не верил ни господу, ни своему «союзу», да и самому себе. Что можно сделать, если находишься в окружении таких болтунов, как генерал Новокрещинов или престарелый Сахаров? Они же, фактически, трупы, и он, Дальчевский, с умом и талантом, гниет среди них. – Ужасное время! Если бы знать, что предпримут союзники России, если большевикам удастся подписать сепаратный мир с Германией? Это же мировой конфликт! Неужели ни во Франции, ни в Англии, ни в Америке ума не хватит понять: если большевизм устоит – то ведь волна «мировой революции» выплеснется и к ним!»

Полковнику Дальчевскому было просто страшно. Страшно жить, чувствовать себя в окружении рефлексирующих офицеров, суматошных дам, наподобие Леоновой и всех прочих говорунов, утративших власть и влияние. Иногда ему казалось, что земля плывет у него из-под ног.

Махнуть бы на Дон! Дальчевскому доподлинно известно, что Войско Донское восстанет в ближайшее время, и кто знает, как далеко они пойдут. И поддержку донцы, понятно, получат от союзников: Черное море рядышком! Но на Дон Дальчевскому дорога заказана! Ведь это его сводный Сибирский полк принимал участие в разгроме войска генерала Краснова!

Сиди и думай на перилах крыльца!..

Тем временем в гостиной вокруг тульского самовара, попивая чай, офицеры играли в карты, поджидая полковника. Куда и кто его вызвал? Что еще стряслось?

Черноглазая красавица Дуня играла в карты с капитаном Ухоздвиговым, а против них два генерала – седой и грузный Сахаров и напористый, энергичный Новокрещинов, немало скомпрометировавший себя среди офицеров длинным языком. Генерал обладал удивительным талантом восстанавливать всех и вся против собственной персоны. Стоило ему два-три раза встретиться с кем-нибудь в компании, перекинуться в картишки, как его знакомство тут же обрывалось. Он умел так ловко оговаривать друзей и знакомых, что даже сам удивлялся; откуда у него столько врагов? Язык его, поистине, был его лютым недругом, и он с ним никак не мог совладать. И на этот раз, не успев сделать двух ходов в подкидного, он разозлил капитана Ухоздвигова.

– Плохо вы кончите, капитан! – сказал генерал. – Экую глупость ввернули, братец, про Россию! Что значит: «России быть всегда?» Мальчишество, братец! А представьте себе такую карикатуру: большевики усидят в Смольном, ну, хотя бы два года, что же останется от России?

– Россия останется, господин генерал. И в этом я не сомневаюсь.

– Хо! хо! – хорхнул генерал. – Вы пишете стишки, кажется?

– Пишу. И если уж говорить о России, господин генерал, напомню вам на этот счет стихи Тютчева:

Генерал покачал головой и, сбросив карту, ответил:

– Что же тут умного, капитан? Если умом не понять Россию, то почему, позвольте, я должен в нее верить? Это уж, извините, нечто языческое. Глупо. Вы, может, прочтете мне и такой шедевр:

– Это написал гений России! – подхватил капитан.

– Не гений, милостивый государь, а великий путаник. При надлежащем правительстве подобных путаников будут вешать на осинах. Да! Именно так. И заметьте себе: Россия не Франция. Вы бывали во Франции? Ах, да! Вы же кавалер ордена Почетного легиона. Это очень хорошо. Тогда вы знаете, что французы не верят в слова и просто слушают, позевывая, а вот русский мужик, если его подзудить словами, берется за дубину по присказке: «Была не была, а по башке шарахну. А потом хоть виселица». И когда баламуты в стихах или книгах напускают разврат суждений, вызывая недовольство правительством, в России один исход – мятеж! Революция. И это вам надо бы знать, братец.

– А разве не было революции во Франции? – сдержанно напомнил генералу капитан.

– Все их революции, братец, мыльные пузыри!

– А семьдесят первый год? Надеюсь, вы слышали о так называемой Парижской коммуне.

– Слышал, братец. И что же? Все эти смутьяны Парижа перекипели сами в себе, как в котле смола, и стоило дунуть на них генералу Тьеру – смола окаменела. А вот вы попробуйте дунуть на смолу в котле России. То-то же. Попомните мои слова: если в России утвердится какое-либо волевое и решительное правительство и поставит своей целью сохранить мощь России и даже приумножить ее территорию, оно прежде всего зажмет в кулак всяких там «мыслителей», как их называют хлюпающие слюной интеллигенты без ума и памяти. Вот что я вам присоветую по старшинству, господин капитан: не пишите стихов и не читайте их! Никогда. Будьте офицером. А что значит русский офицер? Это тугой кулак без всяких эмоций и рассуждений! Иначе, повторяю, плохо вы кончите!

– Благодарю за совет, – сердито ответил капитан Ухоздвигов и, положив карты на стол, дополнил: – То, что вы тут наговорили, чингисхановщиной припахивает, господин генерал. Именно Золотая орда завоевала мир без наличия какого-либо интеллекта и не оставила после себя ни единого умного человеческого слова. Были – и не были! Именно такое чингисхановское правительство хотели бы вы создать в России? В таком случае – я не слуга вам.

Генерал ничуть не возмутился.

– Не сержусь на вас, капитан. Если бы вы были явлением исключительным для России, я бы вызвал вас к барьеру. Но увы! И барьеров ныне нету, и офицеров, в сущности, так же.

– Достаточно одного генерала на всю Россию, – съязвил Ухоздвигов, раскуривая папиросу.

Генерал Сахаров, доселе молчавший, не утерпел и сделал замечание Новокрещинову:

– Вот так всегда у вас, Сергей Васильевич.

– Что вы имеете в виду: «так всегда»? Хотел бы я знать, Владислав Петрович, что лично вы думали о России, когда в августе четырнадцатого немцы пережевывали ваш корпус в Восточной Пруссии?

– Сергей Васильевич!

– Молчу, молчу, голубчик. Не вы одни составили тот позорнейший оперативный план прорыва фронта немецкой армии. Были, конечно, Ставка, Сухомлинов и предатель Ренненкампф. Все и вся были!..

Генерал Сахаров, дрожа от возмущения, поднялся:

– Ну уж, позвольте, Сергей Васильевич! На том оперативном плане была и ваша подпись! И как мне известно, вы и предложили разработать ту операцию. А вариться в котле пришлось российским солдатам и офицерам.

Генералы разошлись в разные стороны, как бойцовые петухи.

– Вот вам и Россия, – усмехнулся капитан, пристально взглянув на пулеметчицу. – Бог мой! Старшая дочь Елизара Елизаровича Юскова?!

– Ошибаетесь, – усмехнулась Дуня. – Старшая у нас убогая, горбатая. А я ведь не горбатая?

– Да, да! Вспомнил. Вы учились в Красноярской гимназии?

– Нет, училась Дарьюшка. Она была любимицей папаши. А меня звать Дуней – Евдокией. Мы с ней близнецы.

Вошел полковник, и все повернулись к нему.

– Ничего особенного, господа, – успокоил Дальчевский. – Приходил мой ординарец. Есть кое-какие новости. Из Смольного вернулся комиссар. И не один, а с кем-то из военки. Да, вот еще: командиром артбригады назначается наш комиссар, а это значит: офицерский состав будет профильтрован основательно.

Офицеры заговорили о тактике большевиков, об их умении проникать в солдатскую и казачью среду, и что бороться с большевиками надо умеючи.

Полковник не поддержал разговора. То что он сообщил о возвращении комиссара из Петрограда, известно было ему еще до собрания. Но он попридержал неприятное сообщение. И к случаю оно пригодилось, чтобы не говорить о своих тревогах и тем более о сотнике Бологове.

«А Коня Рыжего ко всем чертям, пока не поздно!» – это было самое первостепенное и важное, что надо было сделать не откладывая.