Владимир Мощенко
      Тайна недописанной новеллы
      Г. С.
      1
      Ну, как это обычно бывает: коснешься вещи из давних-давних времен, которая не попадалась на глаза целую вечность, - и сердце кольнет, заноет. А тут еще вещь из школьных твоих лет - пустяк, вязаный шарфик, цветной такой, не колючий.
      Господи, пожалуй, единственное, что осталось от детства. Как сохранился - уму непостижимо. Вчера, задержав на полчаса работу и заложив в компьютерную память шесть первых абзацев новеллы, ты долго-долго искал его на антресолях - и нашел всетаки в коробке из-под обуви "Скороход", а под ним (фантастика!) - четыре тетрадки с диктантами и сочинениями и дневничок с полунамеками и стишками...
      Почему ты вдруг вспомнил о шарфике?
      А все - из-за того мальчишки в троллейбусе: точно такой был на нем (только не изношенный и не прореженный из-за длительной носки, как этот, наоборот, недавно связанный). Абсолютно такой же: бело-желто-голубой.
      И снился тебе тот самый троллейбус (тройка), только совершенно пустой, ни одного человека, кроме тебя, не было в нем, даже водителя не было. Ярко освещенный изнутри, он шел по темному ночному городу, шел без остановок мимо Союзмультфильма, мимо кафе "Синяя птица", мимо недавно построенного кинотеатра "Россия", шел по старому-старому маршруту - к Детскому миру. Господи, к Детскому миру! И ты, неслыханно одинокий, не просто ехал, но одновременно еще и как бы следил за самим собой со стороны, как это делают прохожие. Жуткое чувство. Оно тебя и ткнуло под ребро, пробудило.
      Проснувшись в шесть утра, ты, прежде чем о новелле, подумал об этом непонятном сне, а в связи с ним - о том самом мальчишке. Он выдержал твой взгляд.
      С усмешечкой. Невозмутимый паренек. Жвачка у него за щекой. Бейсболка натянута на рыжеватые вихры (козырьком, естественно, назад). В одной руке - видеокассеты, в другой - открытая бутылочка пепси-колы. Он и сам на тебя стал посматривать - чем дальше, тем с большим интересом: где же, мол, видел я раньше этого пожилого толстяка? А у Новослободской подчеркнуто бодренько и беззаботно выскочил на волю - наслаждаться вечностью. Осенний ветер тут же забросил кончик желто-бел оголубого шарфика ему за спину.
      Есть ли у него дневничок, как этот, самый наивный в мире? "...Вызывали по анатомии. Рассказал, кажется, без единой запинки. Забыл в парте карандаши. Отнес в редакцию заметку о том, как мы готовимся к 7-му ноября. Интересно, сколько-то получу денег? Они мне сейчас очень нужны..."
      Если есть - заглянуть бы туда.
      А главное - шарфик. Такой же, как этот, в "скороходовской" коробке.
      2
      Прямо из ванной ты направился к своей новелле. Грузно сел на стул и, чтобы работать дальше, дал себе установку: этот осенний, совсем не пасмурный день начинается, как... А как что? А, ну да - как первоклассная книга.
      На экране монитора высветились две вчерашние страницы.
      Все в порядке. Твоя манера. Твоя интонация.
      Все держится здесь на секрете, и секрет этот раскроется в самом конце.
      У твоих ног, блаженствуя, расположился американский кокер Дик, который всегда норовил при случае понюхать твои замечательные усы. Урчал компьютер. Жена готовила на кухне завтрак, жарила оладьи и варила для себя (не для тебя) кофе.
      Ты тер левой рукой затылок, потому что, как ни крути, побаливала голова, и всетаки ты решил не прерываться. Летом на даче, в Краскове, ты взял такой небывалый темп, так много писал, что жена кое о чем задумалась, но старалась отметать эти мысли. И Георгий, твой друг, заметил и, разумеется, не поделился с ней своими предчувствиями.
      Ну, а новелла двигалась. Требовалось написать еще страниц пять. Ну, может быть, шесть.
      Тут был двухэтажный особнячок, ждущий слома, а в нем - чердак с довоенными батареями парового отопления и со старинной бронзовой кадильницей в углу, за этими батареями. Еще была комната с топчаном, тумбочкой и картинкой "Купание красного коня" из журнала "Огонек" на обшарпанной стене.
      Комната (окна - во двор) привлекла твое внимание потому, что сюда по вечерам, странным образом обходя сторожей, проникала парочка. Сначала появлялся Валера, добрый молодец в камуфляже (может, тоже охранник; тут рядом - фирма "Атос и Портос"), появлялся, немедленно обнаруживая свое присутствие огоньком зажигалки: не мог обойтись без сигареты. За ним, с некоторым опозданием, - женщина. Он при ее появлении снова прикуривал и подольше не гасил пламя, поскольку та без разговоров, торопливо раздевалась и бросала на тумбочку все, что могло бы помешать ей на этом недолгом свидании.
      3
      Ты убрал пальцы от клавиатуры, вдохнул аромат свежесваренного кофе и подумал: "А вот Лев Николаевич укорял молодежь, которая, кроме тела, ничего не видит. Но этот, с сигаретой который, пропахший казенной амуницией, "После бала"
      не читал. А если б каким-то образом и прочитал, все равно пялил бы глазищи на такую сдобную булочку. Да и та не возражает: сама никак не насытится..."
      Уж кто-кто, а ты сумел бы развернуться здесь и рассказать про эту парочку всю подноготную. Но тебя занимало сейчас совсем другое, не эти вмиг вспотевшие, косноязычные торопыги, а именно просторная комната на втором этаже, чьи два окна выходят на Страстной бульвар. Там горел свет и мелькала тень. Ты сперва написал "зловещая тень" - и сразу стер эпитет. И так все ясно. Внизу, где лишь один стонущий топчан, совершалась любовь какая ни на есть, пусть и греховная, и готовая пойти на слом вместе с особнячком, а вверху, как раз над этим распутством, хладнокровно замышлялось зло. И замышлялось оно без боязни перед законом.
      4
      ...Фомич все ведал про эту парочку, а эти дурачки, само собой разумеется, про него не ведали. Фомич был не просто так, был вроде бы опогоненный да к тому же остепененный по физической и химической наукам. Его сюда пропускали чуть ли не по стойке "смирно", чуть ли не под козырек. И вопросов никаких не задавали. Не положено. Ему для опытов какие-нибудь вахлаки требовались - до зарезу даже, а эти вот сами собой подвернулись, волей случая. Он и напевал вполголоса про черного кота, про везение и про невезение. Под рукой у Фомича было множество уникальных приборов. Электронная аппаратура - самая дорогая. Интернетом пользовался.
      Приволок он и прибор ночного видения. Понадобился этот прибор не для того вовсе, чтобы подглядывать за нехитрыми любовными утехами. "Мне бы, рассуждал Фомич, - убедиться, как моя трахомудия действует на человека".
      У него, впрочем, был критический склад ума, и он не мог воздержаться от ядовитых словечек:
      - Ну ты даешь, Епишкина! Ну даешь! А отчего ты не розовенькая, Епишкина?
      Приборчик-то синенькой тебя сделал. Прямо инопланетянка. Это разве сиськи? Это же синенькие, баклажаны то есть! А в детсадике ты у нас такая паинька: сю-сю-сю.
      "Слушайте, детки: "Я б для батюшки-царя родила богатыря..." А сама родить и не могешь. Царь-то твой, Епишкина, полтора года в спинальном отделении плашмя лежит. Ой как похоть тебя корчит, ой как корчит!.. Скоро, может, еще сильнее скорчишься... Ну, хрен с вами, мне научными изысканиями заниматься следует...
      Через месяц начальство моего доклада ждет.
      5
      Мурлычет компьютер.
      Двигается новелла.
      - Завтракать! - зовет жена.
      Первым откликается на зов хозяйки американский кокер Дик.
      - Я сейчас к тайне близко подошел, - говоришь ты. Но не ей, а так, чтоб не слышно было.
      Зачем заранее оповещать, когда ты и сам до конца не разобрался, в чем тут суть и как дело обернется. Еще чуток, еще полстранички - и все само собой разрешится.
      Ты всегда предполагал, что СОЧИНИТЕЛЬ САМ КЕМ-ТО СОЧИНЯЕТСЯ. И в этот самый момент КТО-ТО неохотно отпустил тебя. Потому и колобродят в тебе и воспитательница Епишкина, и Валера, совратитель ее, и насмешник с изобретательским уклоном Фомич. Кубики жизни. Они и сложились-то, чтобы секрет ты сумел раскрыть.
      Вот-вот удачу за хвост поймаешь.
      Что-то приподнимает тебя - как шарик воздушный на асфальте.
      И как обидно в такую пору терять минуты и часы!
      А день разворачивался так, что пришлось вместе с женой выезжать из дому.
      Вышли из подъезда - и ты зачем-то оглядел все вокруг. Поломанный домофон. Аптека (одна вывеска, впрочем; внутри - пусто). Магазин "Автозапчасти". А у человека нет запчастей.
      Подкатила тройка. Сели в троллейбус.
      Глядь - мальчишка в желто-бело-голубом шарфике идет от дверцы, за которой находится водитель. И держит мальчишка твой дневничок, а там фломастером отчеркнуто: "Получил четверку за образ Фирса. Нравится мне этот лакей, старик 87 лет. Глаза у него слезятся беспрерывно. А когда мне будет пятьдесят, обязательно придумают лекарство для продления жизни..."
      - Это тот самый, - говоришь ты.
      И поражаешься: жена не услыхала. Такого никогда не было.
      Зато некто по имени Пупыр в ухо шепчет: "Ясеня превращаются в теменя. А банты все распустились и в ленты превращаются. Отгадай: в какие?"
      - Да это не Пупыр, - говоришь ты опять жене. - Это Фомич и есть.
      И опять поражаешься: от жены - ни слова в ответ.
      - Что за чепуха, - говоришь, - мне и осталось-то добить страничку.
      А к твоим ногам жмется ЛЕВ.
      - Узнаешь? - спрашивает. - Я из Каррары, мраморный я. Ты единственный, кто угадал меня в каменной глыбе. Вот я и буду сторожить тебя теперь вернее любого памятника.
      Что мне еще сказать тебе, какую черебуру!
      Особнячок тот уже снесли. Фомич процветает, хотя, кажется, сам пострадал в ходе опытов. Епишкина по-прежнему с выражением декламирует в детсадике:
      "Я б для батюшки-царя родила богатыря". Но Валера, никогда не снимающий камуфляжа, не разрешил ей рожать, да она б и сама не стала. Где Валера сейчас - понятия не имею: "Атос и Портос" лишь числятся в регистрационной палате, ибо прогорели дотла.
      Что же касается тайны недописанной новеллы...
      Конечно, у меня есть кое-какие предположения, но скажи, кто, кроме тебя, в состоянии передать непередаваемое: в чужих руках твои кубики рас-сы-па-ют-ся. А иначе и не бывает.
      Важно лишь то, что над тобой действительно возвышается МРАМОРНЫЙ ЛЕВ ИЗ КАРРАРЫ. Все твои друзья это подтвердят.