Все это становилось в высшей степени интересным. «Наконец-то перед ним был антисептик, о котором он мечтал, — рассказывает Краддок, — он нашел вещество, которое даже в разведенном виде оказывало бактерицидное, бактериостатическое и бактериолитическое действие, не причиняя вреда организму...» Как раз в это время Краддок страдал синуситом — воспалением придаточных пазух носа. Флеминг промыл ему носовую пазуху пенициллиновым бульоном. В его лабораторных записях помечено: «9 января 1929 года. Антисептическое действие фильтрата на придаточные пазухи Краддока:

1. Посев из носа на агар: 100 стафилококков, окруженных мириадами палочек Пфейфера. В правую придаточную пазуху введен кубический сантиметр фильтрата.

2. Посев через три часа: одна колония стафилококков и несколько колоний палочек Пфейфера. Мазки — столько же бактерий, сколько и раньше, но почти все они фагоцитированы».

Итак, даже сильно разведенное, это вещество убивало почти все стафилококки. То, что оно не оказывало действия на палочки Пфейфера, Флеминга не удивило, ведь они были из тех микробов, которые при первых же опытах проявили устойчивость. Первая скромная попытка лечения человека неочищенным пенициллином дала неплохие результаты.

Краддок попробовал также выращивать пенициллин на молоке. Через неделю молоко скисало, и плесень превращала его в нечто вроде «стильтона»[26]. Этот сыр был съеден Краддоком и еще одним больным без дурных и без хороших последствий. Флеминг попросил разрешения у коллег по больнице испробовать свой фильтрат на больных с инфицированными ранами. Первое человеческое существо после Краддока, кого Флеминг лечил своим бульоном, была женщина. Она поскользнулась, выходя с вокзала Паддингтон, и попала под автобус. Ее привезли в Сент-Мэри с ужасной раной на ноге. Ей ампутировали ногу, но начался сепсис, и больную ожидала смерть. Флеминг, к которому обратились за консультацией, нашел, что она безнадежна, но тут же сказал: «У меня в лаборатории произошло одно любопытное явление: у меня есть культура стафилококков, которых поглотила плесень». Он намочил повязку в плесневом бульоне и наложил ее на ампутированную поверхность. Он не возлагал на эту попытку серьезных надежд. Концентрация была слишком слабой, а болезнь уже распространилась по всему организму. Он ничего не добился.

Но Флеминг по-прежнему был убежден, что сделал очень важное открытие. Сэр Александр Мак-Колл рассказывает: как-то в 1928 году «Алек и миссис Флеминг приехали к нам на воскресенье. Войдя в дом, Флеминг достал из кармана стеклянную пластинку, показал ее моей жене и сказал: „С этой пластинки сойдут вещества, которые заинтересуют весь мир“. Моя жена, чтобы подразнить его, ответила: „Но это же просто грязное стекло!“

Примерно тогда же Флеминг решил, что вещество, выделяемое плесенью в бульон, заслужило название. Он окрестил его пенициллином. Это слово «совершенно правомерно образовано, — объяснял он позже, — от penicillium, как дигиталин от digitale». Не выделив антибактериальное действующее начало, он продолжал называть пенициллином неочищенный фильтрат, но, судя по всему, что он говорил, и по его сообщениям, нет сомнений, что его интересовало именно антибактериальное вещество, содержащееся в фильтрате.

Теперь он мечтал экстрагировать это действующее начало. Следует напомнить, что сам он не был химиком и в отделении Райта не было ни химика, ни биохимика. Райт как-то изрек такой афоризм: «Биохимики не настолько гуманисты, чтобы быть желанными коллегами». Правда, не существовало никаких причин, которые мешали бы биохимику быть замечательным гуманистом, тем не менее химия не имела своего представителя в лаборатории, если не считать молодого доктора Фредерика Ридли, который, хотя и не получил химического образования, все же проявил довольно большие знания в этой области. К нему-то, убедившись в его осведомленности, и обратился Флеминг в 1926 году с просьбой выделить чистый лизоцим. И теперь опять Флеминг попросил Ридли попытаться вместе с Краддоком экстрагировать антибактериальное действующее начало.

«Нам всем было ясно, — рассказывает Краддок, — что пока пенициллин смешан с бульоном, он не может быть использован для инъекций, его надо было очистить от чужеродного белка». Повторное введение чужеродного белка могло вызвать анафилаксию. Прежде чем начать серьезные испытания пенициллина в клинике, необходимо было его экстрагировать и концентрировать. «Я всегда считал, — продолжает Краддок, — что нужно экстрагировать и очистить пенициллин, чтобы употреблять его для инъекций. Поручая мне работу над меркурохромом, Флеминг сказал, что если он не будет токсичен, его можно будет когда-нибудь применять для внутривенных вливаний. Я уверен, что и в отношении пенициллина у него были такие же намерения, при условии, что мы смогли бы добыть из бульона чистое и стойкое вещество».

И вот два молодых ученых, Ридли и Краддок, недавно закончившие медицинское училище, пустились в это трудное предприятие: отыскать решение химической задачи, которая оказалась невероятно сложной. Поразительно, что они, сами того не подозревая, чуть было не добились успеха. «Ридли обладал основательными знаниями в области химии и был в курсе последних достижений, — рассказывает Краддок, — но с методикой экстрагирования нам приходилось знакомиться по книгам. Мы прочитали описание обычного способа: в качестве растворителей употребляются ацетон, эфир или спирт. Выпаривать бульон надо было при довольно низкой температуре, потому что, как мы уже знали, тепло разрушало наше вещество. Значит, процесс придется вести в вакууме. Когда мы приступили к этой работе, мы почти ничего не знали, к концу мы стали чуть более сведущими; мы занимались самообразованием».

Они работали в узком коридорчике, где была раковина и где прежде, до того как лаборатория переехала в это здание, мыли и наполняли грелки и держали сосуды с мочой. Молодые ученые устроились в этом закоулке, потому что здесь был водопровод и вакуум-насос. Они сами собрали аппаратуру из имевшегося в лаборатории оборудования. Они выпаривали бульон в вакууме, так как при нагревании пенициллин разлагался. После выпаривания на дне бутыли оставалась сиропообразная коричневая масса, содержание пенициллина в которой было примерно в десять раз выше, чем в бульоне. Но эту «расплавленную карамель» нельзя было применять. Их задача состояла в том, чтобы добыть чистый пенициллин в кристаллическом виде.

«Вначале мы были полны оптимизма, — говорит Краддок, но проходили недели, а у нас получалась все та же вязкая масса, которая, помимо всего, была нестойкой. Концентрат сохранял свои свойства только в течение недели. Через две недели он окончательно терял активность». Позднее, когда в результате замечательных работ Чэйна был получен чистый пенициллин, Краддок и Ридли поняли, что были очень близки к решению задачи. «Тогда же, естественно, мы не могли знать, что нам оставалось преодолеть последнее препятствие. Ведь у нас было столько разочарований! Казалось, он уже в наших руках, мы ставили его в холодильник, а через неделю он разлагался. Если бы в тот момент появился опытный химик, мне кажется, он помог бы нам преодолеть это последнее препятствие. И мы бы опубликовали сообщение о нашей работе. Но специалист так и не явился». Таким образом, попытки добыть чистый пенициллин прекратились.

Молодые исследователи отказались от дальнейшей работы над пенициллином еще и по личным причинам. Краддок женился и поступил в лабораторию «Велком», где получал более высокое жалованье. Ридли болел фурункулезом, он тщетно пытался вылечиться вакцинами и отчаялся. Он перестал заниматься пенициллином и отправился в плаванье, которое, как он надеялся, вылечит его. Самое забавное, что, если бы он получил чистый пенициллин, он избавился бы от фурункулеза! Вернувшись, он посвятил себя офтальмологии и в дальнейшем работал в этой области. По правде говоря, совершенно естественно, что Ридли и Краддок сложили оружие и не стали продолжать свои исследования. Они не были химиками и с огромным трудом в течение многих недель добывали «партию» пенициллина, который тут же разлагался. Это было очень непрактично, и лечение пенициллином больного, даже если бы оно стало возможным, стоило бы. целое состояние.

Флеминг не принимал активного участия в работе Краддока и Ридли. «Я бактериолог, — говорил он, — а не химик». Он поручил этим двум химикам-любителям добыть чистый пенициллин, а сам, полный надежды, ждал результатов. За это время он подготовил сообщение о пенициллине и прочитал его 13 февраля 1929 года в Медицинском научно-исследовательском клубе. Сэр Генри Дэл, который там присутствовал, помнит реакцию слушателей — она была примерно такой же, как на сообщении о лизоциме. «О да! — говорили мы. — Прекрасные наблюдения, совершенно в духе Флема». Правда, Флеминг вообще не умел подать свои работы. «Он был очень застенчив и крайне скромно рассказал о своем открытии. Он говорил как-то неохотно, пожимал плечами, словно стремился преуменьшить значение того, о чем сообщал... Все же его замечательные тонкие наблюдения произвели огромное впечатление». Возможно, это было так, но аудитория никак не выразила своих впечатлений и вела себя удивительно высокомерно, чуть ли не враждебно.

Обычно, когда члены клуба находят сообщение заслуживающим внимания, они задают вопросы, и тем больше вопросов, чем больший интерес это вызвало. Докладчик за кафедрой ждет вопросов, и, если их нет, он переживает мучительные минуты в этом безмолвном зале. Флеминг испытал такое же тяжелое чувство в день сообщения о пенициллине, как некогда, когда он докладывал о лизоциме. Ни одного вопроса, в то время как следующее сообщение о «Природе неудач при вакцинации» вызвало длительное обсуждение. Флеминг был убежден, что сделал открытие первостепенной важности, и его поразил этот ледяной прием. В 1952 году, когда он был уже в зените славы, Флеминг все еще вспоминал об этой «ужасной минуте». Но тогда, в 1929 году, он никак не проявил своего разочарования. Он знал себе цену; это придавало ему сил и позволяло оставаться внешне невозмутимым.

После этого он написал для научного журнала «Экспериментальная патология» статью о пенициллине. Его первая работа на эту тему — шедевр по своей ясности, сжатости и точности. На нескольких страницах он излагает все факты: отдает должное стараниям Ридли выделить чистое вещество: доказывает, что раз пенициллин растворяется в абсолютном спирте, значит это не фермент и не белок. Он утверждает, что это вещество можно безопасно вводить в кровь, что оно эффективнее любого другого антисептика и могло бы быть использовано для лечения инфицированных участков, что он сейчас изучает его действие при гнойных инфекциях. В заключение он повторяет основные положения, и в частности:

1. Определенный вид пенициллиума вырабатывает на питательной среде мощное антибактериальное вещество... Пенициллин в огромных дозах не токсичен для животных и не вызывает у них явлений раздражения... 8. В качестве эффективного антисептика предлагается применять его как наружное средство или для обкалывания участка, инфицированного микробами, чувствительными к пенициллину.

Это заключение вызвало первую и, пожалуй, единственную размолвку между Флемингом и его учителем. Райт, прежде чем дать разрешение напечатать статью, прочел ее (это «разрешение на выпуск в свет» было принято в отделении) и потребовал изъятия восьмого параграфа. Ведь Райт неоднократно утверждал, что действенны только естественные защитные силы организма и вакцины! И разве они с Флемингом не установили, что антисептики — это враги? Но Флеминг, осторожный Флеминг, взвешивавший каждое слово, прежде чем его произнести, Флеминг, который наивысшей похвалой бактериологу считал слова, сказанные им позже о Жюле Борде: «В те времена излагались чудесные теории, но часто без солидной научной основы. Борде, тогда еще молодой ученый, стал работать не над изобретением новых теорий, а над накоплением фактов», — тот самый Флеминг упорно держался за свои наблюдения, и восьмой параграф остался в статье, которая появилась в июне 1929 года.

В ожидании, когда врачи и хирурги больницы дадут ему возможность испытать свой пенициллин на больных (результаты этих опытов он напечатал в 1931—1932 годах), Флеминг закончил свою работу над стафилококками. Она появилась в «System of Bacteriology». Несколько позже он вернулся к этой теме в связи с «Бандабергской катастрофой». В Австралии в 1929 году в Бандаберге (Квинсленд) детям сделали противодифтерийную прививку, и двенадцать из них через тридцать четыре часа умерли. Вакцина оказалась загрязненной очень вирулентным стафилококком.

Тем временем один из лучших в Англии химиков, профессор Гарольд Райстрик, преподававший биохимию в Институте тропических заболеваний и гигиены, заинтересовался веществами, выделяемыми плесенями и, в частности, пенициллином. К нему присоединились бактериолог Ловелл и молодой химик Клеттербук. Они получили штаммы от самого Флеминга и из Листеровского института. Группа Райстрика вырастила «пенициллиум» не на бульоне, а на синтетической среде. Клеттербук, ассистент Райстрика, исследовал фильтрат с биохимической точки зрения, Ловелл — с бактериологической.

Райстрик выделил желтый пигмент, который окрашивал жидкость, и доказал, что этот пигмент не содержит антибактериального вещества. Целью, естественно, было выделить само вещество. Райстрик добился получения пенициллина, растворенного в эфире, он надеялся, что, выпарив эфир, получит чистый пенициллин, но во время этой операции нестойкий пенициллин, как всегда, исчезал. Активность же самого фильтра с каждой неделей становилась все меньшей, и в конце концов он полностью потерял свою силу.

Успех каждой научной работы зависит и от человеческих судеб. Райстрик хотел продолжать исследования пенициллина, но во время несчастного случая погиб миколог группы; Клеттербук тоже умер совсем еще молодым. Потом бактериолог Ловелл перешел из Института в Королевский ветеринарный колледж. «Но я ушел только в октябре 1933 года, — пишет Ловелл, — а моя работа над пенициллином была приостановлена, не знаю точно почему, гораздо раньше. Я собирался испробовать пенициллин на зараженных пневмококками мышах, вводя его непосредственно в брюшную полость. Убедившись в поразительном действии вещества на пневмококки in vitro, я хотел проверить, не будет ли оно также активно in vivo. Некоторые работы Дюбо вдохновляли меня, но все это осталось лишь в проекте, и работа эта так и не была осуществлена»[27].

«Во время всех этих исследований, — продолжает профессор Ловелл, — Флеминг интересовался тем, что мы делаем, и, насколько мог, помогал нам. Я несколько раз звонил ему по поводу трудностей, которые у нас возникали в связи с летучестью „пенициллиума“. Флеминг всегда охотно делился с нами опытом. В частности, он сообщил нам состав питательной среды, которой он пользовался. Он сказал мне, что добавляет какой-то солод, который достал в аптеке Сент-Мэри. Я понял, что он работал над этим вопросом скорее как художник, чем как химик. Ему не важен был состав продукта; его интересовало только то, что он дает положительные результаты. Флеминг предложил заказать этот солод в аптеке и прислать его мне.

Мы доказали, что плесень можно культивировать на синтетической среде и длительное время сохранять в среде с кислой реакцией и, наконец, что пенициллин можно извлечь из фильтрата, экстрагируя его эфиром, — вот в чем была, как мне кажется, наша основная заслуга. Очень горько, что Клеттербук умер так рано. Он, по всей вероятности, обнаружил бы, что, если повторно пользоваться щелочным pH, исчезнувший как будто бы пенициллин снова появляется, что открыла позже другая группа ученых, более настойчивая и более удачливая...»

В самом деле, надо признать, что Райстрик и его помощники проделали полезную работу и в правильном направлении. Не удивительно, что они, как до них Краддок и Ридли, пришли в отчаяние от неустойчивости вещества. «Мы убедились, — говорил Райстрик, — что эффективность пенициллина падала как в щелочной среде, так и в кислой и исчезала при экстракции эфиром. С подобным явлением еще не сталкивался ни один химик. Эти трудности заставили нас отказаться от дальнейших опытов и перейти к другой работе».

Те, кто осуждает ученых за то, что они прекратили поиски, забывают, что такие случаи происходят очень часто и объясняются либо неутешительными результатами, либо стечением неожиданных обстоятельств. В работе над пенициллином сыграло роль и то и другое. Вещество было исключительно нестойким, кроме того, дважды коллективы ученых, способных добиться успеха, были разрушены смертью и болезнью. В научной работе от удачи или неудачи многое зависит. Тот, кого судьба заставляет остановиться на пороге открытия, сможет отнестись к этому хладнокровно, только если знает, что сделал все, что было в его человеческих силах. Так было и с Райстриком и Ловеллом. «Я очень счастлив, — пишет Ловелл, — что внес свой вклад, как бы мал он ни был, в создание пенициллина и в то благое дело, какое он совершил».

Ученый получает удовлетворение от сознания, что трудился ради общего блага, не из тщеславия или зависти. «Ни одно исследование никогда не бывает до конца завершено. Самое большое достоинство хорошо выполненной работы в том, что она открывает путь другой, еще лучшей работе и тем самым приближает закат своей славы. Цель научно-исследовательской работы — продвижение не ученого, а науки».

Флеминг продолжал в больнице свои опыты по местному применению пенициллина. Результаты были довольно благоприятными, но отнюдь не чудодейственными, так как в нужный момент пенициллин терял свою активность. «Я был убежден, — писал Флеминг, — что для широкого применения пенициллина необходимо его получить в концентрированном виде». В 1931 году, выступая в Королевской зубоврачебной клинике, он снова подтвердил свою веру в это вещество; в 1932 году в журнале «Патология и бактериология» Флеминг опубликовал результаты своих опытов лечения пенициллином инфицированных ран. Его чрезвычайно расстроила неудача химиков. Он не представлял себе, как трудно экстрагировать вещество, и поэтому был убежден, что после работ Райстрика, наконец, можно будет применять вещество в чистом виде. Все последующие годы Флеминг сохранял тайную нежность к «своему детищу». По рассказам многих очевидцев, Флеминг, несмотря на свою замкнутость, часто говорил о пенициллине и не терял надежды увидеть его очищенным.

Комптон, занимавший долгое время пост директора лаборатории министерства здравоохранения в Египте, рассказывает, что летом 1933 года он побывал у Флеминга. Тот вручил ему флакон фильтрата «пенициллиума нотатума» с просьбой испытать это вещество на больных в Александрии. Но в те времена Комптон возлагал большие надежды на другое бактерицидное начало, которое, ему казалось, он открыл; флакон так и простоял без употребления где-то в углу александрийской лаборатории. Судьба не благоприятствовала Флемингу.

Доктор Роджерс, работающий сейчас в Бирмингеме, будучи студентом Сент-Мэри, в 1932 или 1933 году заболел пневмококковым конъюнктивитом как раз накануне соревнований по стрельбе между лондонскими больницами, в которых должен был принимать участие. «В субботу вы будете здоровы», — сказал Флеминг, вводя ему в глаза какую-то желтую жидкость и заверив, что она, во всяком случае, не причинит никакого вреда. Ко дню соревнований Роджерс в самом деле выздоровел. Но действительно ли его вылечил пенициллин? Он этого так и не узнал.

Своему соседу по даче, лорду Айвигу, разводившему коров, для которого борьба с маститом, болезнью, вызванной стрептококком, была серьезной проблемой, Флеминг рассказал о грибке, задерживающем развитие некоторых микробов. «Кто знает, может быть, настанет день, когда вы сможете прибавлять это вещество в корм скоту и избавитесь от мастита, который причиняет вам столько хлопот...»

В 1934 году Флеминг привлек к работе по изготовлению антоксилов биохимика, доктора Холта. Флеминг показал ему опыты, ставшие теперь классическими, — действие пенициллина на смесь крови и микробов; в отличие от известных тогда антисептиков пенициллин убивал микробы, а лейкоциты оставались невредимыми. «Он великолепно сознавал, — рассказывает Холт, — какое огромное терапевтическое значение имеет пенициллин, и страстно мечтал, чтобы его получили в чистом виде, потому что, как он утверждал, это единственное вещество, способное убивать такие действительно устойчивые микробы, как стафилококки, не действуя губительно на белые кровяные шарики...»

Холта поразили эффектные опыты, и он обещал сделать попытку выделить чистый пенициллин. Он дошел до того же, до чего дошел Райстрик, и оказался в тупике. Ему удалось перевести пенициллин в раствор ацетата, где это нестойкое вещество вдруг исчезало. После ряда неудач он отказался от дальнейших попыток. И опять, в который уже раз, надежды Флеминга рухнули. Однако, рассказывает Холт, «всем, кто тогда работал с ним в лаборатории, он твердил сотни раз, что терапевтическое значение пенициллина бесспорно. Он надеялся, что когда-нибудь появится человек, который разрешит эту химическую задачу, и тогда можно будет провести клинические испытания пенициллина».

Двадцатого декабря 1935 года в дневнике Флеминга, куда он переписывал иногда выдержки из статей, которым придавал важное значение, записано несколько фраз из речи Листера. «Должен признаться, что, как бы высоко я ни ценил все оказанные мне почести, я считаю все существующие в мире награды ничтожными по сравнению с надеждой, что в какой-то степени мог послужить тому, чтобы уменьшить человеческие страдания». Таковы были тайные чаяния Флеминга. Настал день, когда они осуществились, превзойдя все его ожидания.