Полковник Шаррас (либерал) сказал Гюго: "Остерегайтесь". Он ответил: "Ну вот еще! Да пусть они посмеют явиться ко мне, в моей келье одни только стихи да незавершенные строфы валяются повсюду, я лишь посмеюсь над ними". Ему дружески посоветовали не выступать по поводу избирательного закона. "Ну уж нет, я непременно выступлю, а там будь что будет. Огромная сабля, которой потрясают маленькие людишки, события 93-го года, происходящие в 1850 году, Тьер, породивший нечто чудовищное, - это даже забавно..." Он находил, что его противники просто комичны. Он заблуждался. Они были комичны, но и страшны.
      Он чувствовал бы себя более сильным в общественной жизни, будь его личная жизнь менее сумбурной и достойной осуждения. Долг, признательность, любовь, желание делали его рабом прежних привязанностей и мимолетных увлечений. Три женщины, почти три супруги - Адель, Жюльетта и Леони, жили невдалеке друг от друга, на склонах Монмартра, в тесном кругу; каждой из них он должен был уделять время и навещать одну вслед за другой, всегда рискуя встретить, когда он идет под руку с Жюльеттой, свою жену или Леони, которые подружились на почве вражды к Жюльетте, наиболее опасной сопернице.
      Жюльетта, оставаясь в тени, следила за похождениями своего повелителя и "смиренно таила свою великую любовь" в глубине квартала Родье, в мрачном тупике, где она жила "в непрестанном одиночестве и скуке". Редко выпадало на ее долю счастье сопровождать своего друга в парламент или в Академию, слушать там его речи либо изредка принимать его у себя дома. Каждое утро она отправлялась посмотреть издали на два окна его кабинета - Гюго разрешил ей наконец (в 1845 г.) выходить из дому на прогулку. Она еще не знала, какую роль в его жизни играет Леониди д'Онэ; и с недоверием относилась к другим женщинам, ибо он не мог устоять перед теми, кто искал с ним близкого знакомства: кафешантанная певичка Жозефина Фавиль; светская дама госпожа Роже де Женет; Элен Госен, осужденная за воровство; поэтесса Луиза Колле; экспансивная незнакомка Натали Рену; авантюристка Лора Депрес; артистка Комеди-Франсез Сильвани Плесси; особа, именовавшая себя виконтессой дю Валлон, о которой Вьель-Кастель сказал, что "она выдала трех своих дочерей-красавиц замуж так, словно совершила хорошую коммерческую сделку"; куртизанка Эстер Гимон; быть может, Рашель. Гюго, который в дни добродетельной молодости придавал большое значение целомудрию, высказывал теперь на любовь взгляды в духе Шелли:
      Любовь... Кто повелел двоим любить?
      Спроси у быстрых вод, спроси у ветерка,
      У опаленного свечою мотылька,
      У золотых лучей, у виноградных лоз,
      У взбудораженных апрелем гнезд,
      У всех, кто ждет, поет и шепчет в тишине...
      В смятенье сердце крикнет: - Неизвестно мне!..
      [Виктор Гюго. Любовь ("Созерцания")]
      Когда 29 апреля 1851 года умерла от апоплексического удара Фортюне Гамлен, "в смятенье сердце" кричало на все голоса. Смерть эта явилась печальным событием для Гюго, который потерял верного друга, а для Леони катастрофой; после развода с мужем Леони нашла в лице этой умной женщины близкого друга, проводила с ней почти все вечера либо дома, либо в театре. Лишенная помощи многоопытной светской красавицы, которая с годами обрела мудрость, бывшая госпожа Биар, поразмыслив о своей судьбе, решила, что она погубила свою жизнь ради Виктора Гюго, а поэтому он должен посвятить ей большую часть своей жизни и уж по крайней мере должен ради нее пожертвовать Жюльеттой. Она не раз пыталась добиться от своего любовника этого разрыва, но всегда наталкивалась на решительный отказ.
      Когда в 1849 году она стала угрожать Гюго, что все откроет Жюльетте, он грубо ее одернул.
      "Вчера вы очень резко сказали мне, что если я это сделаю, то такой дурной поступок лишит меня вашего уважения. Но ведь я имею право так поступить, ведь я столько страдала и так терпеливо ждала четыре года. И все же, как бы ни были несправедливы ваши слова, какое бы чувство любви вы ни проявляли к другой, я не решаюсь пойти на этот шаг, так как ваша угроза более страшна для меня, нежели смерть. Хорошо, я не поступлю так, как хотела поступить. Ценой сверхчеловеческих усилий я буду оберегать счастье и иллюзии той женщины, которую ненавижу больше всего на свете, женщины, которую я задушила бы с великой радостью, даже если мне пришлось бы отвечать за это перед богом! Женщины, в жертву которой принесено счастье моей жизни..."
      Леони досаждала Гюго мучительными вопросами:
      "Если она (Жюльетта) не пользуется правами любовницы, ей остается узнать очень немногое. Если же она имеет эти права, я в таком случае не смогу действовать иначе, чем решила. Раз вы не желаете, чтобы ей стало все известно, значит, вы предоставили ей те права, которые принадлежат мне. Я отрекаюсь от всего. Лучше умереть, нежели разделять с ней вашу любовь... Я готова пойти на то, чтобы она оставалась вашим другом, а вы осмеливаетесь говорить мне, что с моей стороны будет гадко, если я совершу поступок, благодаря которому все встало бы на свое место! Ну хорошо, я отказываюсь от своего намерения, не будем больше говорить об этом... Более четырех лет я нахожусь в позорном положении, так как она убеждена, что является единственной женщиной, которую вы любите... Бог вам судья! Пусть все будет так, как вы хотите... Я буду проводить дни своей жизни в отчаянье, но по крайней мере избавлюсь от укоров совести и не уроню свою честь. Я собрала все ваши письма. Вы можете прислать за ними".
      Два года спустя настроение у Леони д'Онэ изменилось, и, вместо того чтобы отказаться от своего намерения, она нанесла удар. 29 июня 1851 года в дом N_20 по улице Родье прибыл пакет с письмами, перевязанный лентой и запечатанный печаткой Виктора Гюго, с гербом, который он сам нарисовал, и с его девизом: "Ego Hugo". В жестоком смятении Жюльетта вскрыла пакет. То был почерк обожаемого и почитаемого человека. Она прочитала письма и с ужасом узнала, что в 1844 году ее любовник любил другую женщину, писал ей страстные письма, столь же очаровательные, как и те, которые в течение восемнадцати лет были для нее единственным счастьем и честью: "Ты мой ангел, и я целую твои ножки, целую твои глаза... Ты свет моих очей, ты жизнь моего сердца..." Те же самые выражения, которые были и в письмах к Жюльетте. Леони сама вложила в пакет короткую записку, сообщив в ней, что любовные отношения продолжаются и теперь, "что к ним относятся с уважением как в обществе, так и в доме Виктора Гюго, а посему госпожа Друэ, пожалуй, поступила бы разумно, если бы первая порвала узы дружбы, продолжать которую поэт больше не хочет и которая стала для него обузой...". Нельзя вообразить ничего более ужасного в жизни женщины, посвятившей себя единственной любви, нежели это доказательство постоянного предательства, скрываемого в течение семи лет! Жюльетта вышла из своего дома вся в слезах, близкая к помешательству, весь день она бродила по Парижу и возвратилась только вечером, разбитая спасительной усталостью. Она надеялась, что появится Виктор, и решила после необходимых объяснений уехать к своей сестре в Брест.
      Гюго ничего не отрицал, умолял Жюльетту простить его и пообещал отвергнуть ее соперницу. Но при этом он расхваливал красоту и образованность госпожи д'Онэ и дал понять, что к ней уважительно относились и его жена, и сыновья; все это еще более усилило горе Жюльетты. Она была слишком горда для того, чтобы принять любовь, которая окажется жертвой с его стороны.
      Жюльетта Друэ - Виктору Гюго, 28 июля 1851 года:
      "Во имя всего самого святого для тебя, во имя моей глубокой скорби, друг мой, не проявляй ложного великодушия, не наноси рану собственному сердцу, желая избавить меня от страданий. Сколь бы ни была искренна твоя жертва, она не введет меня надолго в заблуждение, и я никогда не прощу себе, что поддалась иллюзии и пожертвовала твоим счастьем... Господи Боже, если ты считаешь, что я достаточно искупила то, что невольно совершила преступление, появившись на свет, сжалься надо мной, сжалься надо мной, Господи, избавь меня от последней капли горечи, не Дай мне увидеть, как по моей вине страдает человек, которого я люблю больше всего на свете, который мне дороже моего счастья, дороже даже райского блаженства; пусть он будет счастлив с другой, нежели несчастлив со мною. Господи, будь милостив, молю тебя, пусть он свободно решит, как ему поступить, вложи в его сердце истинное великодушие, истинное чувство долга, даруй ему истинное счастье, и я благословлю свою судьбу, безропотно приму свой удел".
      Началось соперничество в великодушии. Когда Жюльетта после печальных размышлений заговорила о разрыве, Гюго, как и все мужчины в подобных случаях, попросил пожалеть его. Он сослался на бессонницу, на болезнь горла, его тревожила судьба сыновей, преследуемых правительством. Тень Леони, роковой женщины с детским лицом, витала над ним при этом состязании в самопожертвовании.
      Жюльетта - Виктору Гюго, 30 июля 1857 года:
      "Я благодарна этой женщине за то, что она была столь беспощадна, приведя доказательства твоей измены. Она по самую рукоятку вонзила в мое сердце кинжал, показав, какое чувство обожания ты питал к ней в течение семи лет. Это было цинично и жестоко с ее стороны, но вместе с тем и честно. Эта женщина успешно выполнила роль моего палача. Все удары отличались точностью..."
      Две женщины, влюбленные в одного и того же мужчину, ненавидят, но и вместе с тем и уважают друг друга за фанатизм в любви.
      Так как поэт и Жюльетта были и оставались романтиками, так как он провозглашал право на страсть, очень искусно придавая своим любовным утехам некий мистический характер, и так как он умел, когда хотел этого, быть "веселым, легким, ласковым и обаятельным". Жюльетта, вновь очарованная, согласилась, чтобы они втроем провели "испытательный срок", после которого Гюго должен определить свой выбор. На это отводилось четыре месяца (начиная с фатального дня 29 июня), что обеспечивало герою драмы приятный период отсрочки, в течение которого он мог свободно встречаться с обеими женщинами. Леони предъявляла свои права, Жюльетта "придавала значение только любви".
      Жюльетта Друэ - Виктору Гюго, 9 сентября 1851 года:
      "Я счастливее той особы, которая писала тебе вчера, мой любимый: я не предъявляю никаких прав на тебя, и девятнадцать лет моей жизни, которые я отдала тебе, не стоят даже капли твоего покоя, счастья, уважения".
      22 сентября 1851 года:
      "До сих пор не могу понять, что могло тебя заставить отказаться от женщины, которую ты находишь очаровательной, молодой, одухотворенной, возвышенной, женщины, любовь которой, верность и преданность не вызывают в тебе сомнения, отвергнуть ее из-за какого-то жалкого созданья, не идущего с нею ни в какое сравнение... Ради такого ничтожества ты, человек справедливый, добрый по натуре, великодушный, человек высокого ума, намерен отвергнуть бедную молодую женщину, которая любит тебя до смерти и за семь лет близости приобрела права на тебя, у которой есть и настоящее и будущее, - неужели ты можешь всем этим пренебречь ради несчастного существа, которое плачет горькими слезами, думая о своем прошлом, и удел которой - неизбывное отчаянье, в настоящем и в будущем".
      Нужно было чувствовать себя еще достаточно сильной, чтобы так разговаривать с Гюго. Для Гюго же испытание состояло в том, что он должен был "провести обеих женщин по висячему мосту любви, чтобы испытать его прочность", - то было сладостное покаяние. По утрам он работал в своем кабинете, а в это время Жюльетта переписывала у себя дома "Жана Вальжана", затем она встречалась с Гюго на паперти собора Нотр-Дам-де-Лорет и сопровождала его, когда он ходил по своим делам. Обедал он дома в кругу семьи, вечер проводил с Леони, о чем на следующий день рассказывал Жюльетте с обидным для нее оживлением. Испытание должно было длиться четыре месяца, однако судьба распорядилась иначе, заставив Гюго принять решение ранее назначенного срока, оказав на него воздействие косвенным путем, подчинив его непредвиденным обстоятельствам.
      Для Гюго наступил тогда исключительно трудный момент в его общественной деятельности. С февраля 1851 года он стал выступать в Законодательном собрании не только против правительства, но и против самого Луи-Наполеона. "Голосуя за Наполеона, мы не имели в виду былой славы Наполеона, мы голосовали за человека, зрелого политика, сидевшего в тюрьме, писавшего замечательные книги в защиту бедных классов... Мы возлагали на него надежды. Мы обманулись в своих надеждах..." [Виктор Гюго. Речь от 6 февраля 1851 г. ("Дела и речи", "До изгнания")]
      Он признавался, что долго не решался выступать за Республику. Затем, видя, что ее "предательски схватили, связали, сковали, заткнули ей кляпом рот", он "склонился перед ней". Ему говорили: "Берегитесь, вы разделите ее судьбу". Он отвечал: "Тем более! Республиканцы, расступитесь, я хочу встать в ваши ряды". Разве это только слова? Разве это сказано назло врагу? В какой-то мере, возможно, и так, но прежде всего тут отвращение к "имущим классам", бесстрашие перед опасностью и святой гнев. У ворот Бурбонского дворца уже звякали солдатские штыки. Законодательное собрание готовилось покончить жизнь самоубийством. Оно терпело кабинет министров, составленный из "мамелюков"; оно передало принцу-президенту все рычаги управления. Собрание знало, что этот авантюрист, лишенный права быть избранным вторично, вот-вот совершит государственный переворот, и оно допустило, чтобы он отстранил Шангарнье от командования войсками, тогда как только Шангарнье мог защитить Собрание. "Кого захочет погубить Юпитер, того он разума лишает..." Законодательное собрание уже давно дошло до состояния безумия.
      Окружение президента, предводители его шайки желали совершить переворот силой. Луи-Наполеон одобрительно относился к этому замыслу, но боялся рисковать, не будучи уверенным в полном успехе. Ему нужно было посадить префектом полиции своего человека - Мопа, военным министром - Сент-Арно, губернатором Парижа назначить Маньяна. Выжидая момента, когда будут выполнены его предписания, он вел переговоры, пытаясь разрешить проблему законным путем: добиться пересмотра конституции, с тем, чтобы обеспечить за собой власть на десять лет и установить гражданский статут, достойный статута императора. Ведь его дядя шел именно по этому пути. Всем было известно, что он вел страну к Империи. Но для того чтобы пересмотреть конституцию, заговорщики должны были получить в Законодательном собрании две трети голосов. А ведь многие роялисты возлагали надежды на 1852 год. Луи-Наполеон требовал от Собрания миллионы франков и продления полномочий ка годы. Тьер отвечал: "Ни одного су, ни одного дня". Разрыв стал неминуем.
      Семнадцатого июля Виктор Гюго решительно выступил против пересмотра конституции, и правые вели себя во время его речи издевательски. Шум, хохот, оратора прерывали - все было пущено в ход против великого писателя. Бесспорно, он осудил тогда как принцип наследственной, "легитимной" монархии, так и "монархию славы", как называли бонапартисты Империю.
      "Вы говорите - "монархия славы". Вот как! У вас есть слава? Покажите нам ее! Любопытно, о какой славе может идти речь при таком правительстве!.. Только потому, что жил человек, который выиграл битву при Маренго и потом взошел на престол, хотите взойти на престол и вы, выигравший только битву при Сатори!.. Как? После Августа - Августул! Как? Только потому, что у нас был Наполеон Великий, нужно, чтобы мы имели Наполеона Малого?" [Виктор Гюго. Речь в Законодательном собрании от 17 июля 1851 г. "Пересмотр конституции" ("Дела и речи", "До изгнания")]
      Впервые в Законодательном собрании осмелились произнести такие слова. Этот гневный протест, разумный по существу, смущал стыдливых заговорщиков, ведь монархисты, такие, как Монталамбер, тайно примкнули к Империи. Левые аплодировали, правые горланили. Шум стоял "невыразимый", как сообщал об этом "Монитор". Один из представителей правых подошел к подножию трибуны и заявил:
      "- Мы не желаем больше слушать эти рассуждения. Дурная литература ведет к дурной политике. Мы протестуем во имя французского языка и во имя французской трибуны. Отправляйтесь с вашими речами в Порт-Сен-Мартен, господин Виктор Гюго.
      - Вам известно мое имя, - воскликнул Гюго, - а я вот не знаю вашего. Как вас зовут?
      - Бурбуссон.
      - Это превосходит все мои ожидания. (Смех.)"
      Проект пересмотра конституции был отвергнут. Так как легальный путь был закрыт, подражатель Наполеона загорелся желанием совершить насильственный переворот. Если это ему удастся, то, как говорил когда-то генерал Мале, его поддержит вся Франция, измученная парламентскими распрями. Гюго, ставший на сторону обреченной Республики, не боялся навлечь на себя бедствия. Неправедное правосудие тотчас подвергло преследованию редакторов "Эвенман". Франсуа-Виктора Гюго приговорили к девяти месяцам тюрьмы, на такой же срок приговорили Поля Мериса, Огюста Вакери - на шесть месяцев (Шарль Гюго уже был в это время за решеткой). Газета "Эвенман" была запрещена, но стала выходить новая газета - "Авенман дю Пепль". Виктор Гюго ежедневно навещал своих сыновей и своих друзей, заключенных в тюрьму Консьержери. Он пил с ними красное вино, купленное в лавке для арестантов. Вскоре, несомненно, наступит и его черед. Впереди - "крестный путь и терновый венец". В этом образе он находил горестное утешение. С одной стороны, это освобождало его совесть "от угрызений, вызываемых рабством, которое он терпел с отвращением", с другой - "мысль об изгнании уже давно занимала его воображение". Много раз мотив изгнания, то грустный, то торжественный, был лейтмотивом его жизни: Лагори - изгнанник, Эрнани изгнанник, Дидье - изгнанник, Наполеон Великий - изгнанник. "О, не нагоняйте никого, изгнание - бесчестье!" Для обыкновенных смертных - это истина, но для поэта-мечтателя не является ли изгнание освобождением, уходом, способом разрешения проблем, величественным и романтическим, столь привлекательным для него?
      Нужно было все кончить и в личной жизни. Испытание чувств завершилось в пользу Жюльетты. Леони д'Онэ, развенчанная за свой проступок, утратила свои позиции. Любовь Жюльетты была более драматичной. Паломничество к могилам усопших. Клятва в вечной верности во имя двух ангелов-хранителей (Леопольдины и Клер). Тайные свидания с Жюльеттой на улице Тур-д'Овернь, поцелуи и ласки почти на глазах у супруги. "Я не виню тебя ни в чем, я лишь полна к тебе любви. Если мой образ померк в твоем воображении, я не хочу этого видеть, мое сердце всецело заполнено тобой..." Осенью, с 20 по 24 октября, было совершено паломничество в лес Фонтенбло: "Мое сердце покрылось опавшими листьями моих иллюзий. Но я чувствую, как сок жизни течет по моим жилам, он поднимается в ожидании тебя, чтобы появилось яркое цветение". Вслед за тем возникли великолепные стихи Виктора, посвященные Жюльетте:
      Пускай к тебе придет - на смену горьких лет
      Заря - сестра ночей, любовь - скорбей сестра.
      Пускай сквозь тьму пробьется свет,
      Сквозь плач - улыбка - луч добра...
      [Виктор Гюго, "Созерцания". XXIV]
      И наконец, письмо от 12 ноября 1851 года, достойное стиля Жюли де Леспинас.
      Жюльетта Друэ - Виктору Гюго:
      "Я преисполнена истинной любви, и поэтому во мне нет ни капельки эгоизма. Я собираю свое счастье по зернышкам, где бы ни находила их: на всех углах улиц и в канавах, днем и ночью, я его оберегаю и молю о нем бога во весь голос с душераздирающей настойчивостью; я протягиваю руку, и мое сердце ждет хоть малого подаяния от вашего милосердия, я бесконечно вам благодарна за него, каким бы способом вы ни оказывали его мне. Мое достоинство и моя гордость состоят в том, чтобы любить вас больше всего на свете; без хвастовства могу сказать, что достаточно преуспеваю в этом. Мое честолюбие выражается лишь в том, что я хотела бы умереть ради вас..."
      Леони д'Онэ не проявляла такой сердечности. Великая любовь победоносно выдержала испытание. Судьба ускорила развязку.
      4. МУЖЕСТВЕННЫЕ ЛЮДИ
      Страна, которая может быть спасена
      только каким-нибудь героем, не сможет
      долго так существовать, даже при
      помощи этого героя; более того, она
      не заслуживает, чтобы ее спасали.
      Бенжамен Констан
      В декабре 1851 года государственный переворот стал неизбежным. Луи-Наполеон хотел сохранить власть, банда сообщников решила его поддержать. Но не для того, чтобы восторжествовали какие-либо идеи или мнения, - хозяин и его подручные поставили перед собой единственную цель: пожить на широкую ногу, и притом как можно дольше. Законодательное собрание отказало им в дотации и в продлении полномочий президента. Оставалось одно - прибегнуть к силе. А сила у них была. Армия повинуется приказам, а Собрание своим безумным решением подчинило командующего парижским гарнизоном президенту. Кто же стал бы защищать свободу? Монархисты? Выборы, предстоящие в мае 1852 года, внушали им страх. Народ? Июньские дни отделили его от либеральной буржуазии. Начиная с осени 1851 года заговорщики безнаказанно могли совершать государственный переворот. Но военный министр Сент-Арно советовал подождать, пока в Париже соберутся все члены Национального собрания, и тогда арестовать их ночью, вытащив из постелей. К тому же 2 декабря - годовщина Аустерлица и день коронации Наполеона - были для бонапартистов особо торжественны. Они избрали именно этот день.
      Гюго понимал, что ему грозит опасность. Сыновья его были в тюрьме. Верная Жюльетта ловила слухи, чтобы не пропустить "момент государственного переворота", и была поглощена мыслью, как спасти своего возлюбленного. 2 декабря Гюго проснулся в восемь часов утра и, лежа в постели, писал стихи. С испуганным видом вошел слуга.
      - Представитель народа пришел... Хочет поговорить с вами.
      - Кто такой?
      - Господин Версиньи.
      - Просите.
      Версиньи, мужественный и проницательный человек, вошел и рассказал следующее: Бурбонский дворец был оцеплен ночью, квесторы арестованы, председатель Законодательного собрания Дюпен оказался трусом, прокламация, извещавшая о государственном перевороте, расклеена на всех углах. Депутаты, решившиеся оказать сопротивление, должны собраться на улице Бланш, 70, в доме баронессы Коппен.
      В то время как Гюго поспешно одевался, пришел безработный столяр-краснодеревщик Жирар, один из тех, кому он помогал. Жирар побывал на улицах. Гюго спросил его:
      - Что говорит народ?
      Народ безмолвствовал. Люди читали прокламации и шли на работу. Какие-то господа, находившиеся возле каждого плаката, объясняли:
      - Реакционное большинство разогнано.
      Прохожие удивлялись. Гюго сказал:
      - Начнется борьба.
      Затем он вошел в комнату жены, она, лежа в постели, читала газету. Гюго объяснил, что происходит. Она спросила:
      - Что ты собираешься делать?
      - Исполню свой долг.
      Она поцеловала его и сказала:
      - Иди!
      Она держалась мужественно, а ведь у нее два сына сидели в тюрьме, и государственные перевороты не щадят женщин. Однако Адель всегда отличалась смелостью.
      В доме N_70 на улице Бланш Гюго встретил Мишеля де Буржа и других депутатов, среди них Бодана и Эдгара Кине. Вскоре гостиная заполнилась народом. Гюго говорил первым, предложив сейчас же начать уличную борьбу, на удар ответить ударом. Де Бурж был против.
      - Теперь не 1830 год, - сказал он. - Выступившие тогда депутаты двести двадцать один человек - действительно являлись представителями народа. Сейчас Законодательное собрание непопулярно.
      Необходимо дать народу время, чтобы он разобрался. Гюго, как всегда, хотел верить лишь собственным глазам. Он направился к бульварам. Около заставы Порт-Сен-Мартен собралась огромная толпа. На бульвар вступила колонна пехоты во главе с барабанщиками. Один из рабочих узнал Гюго и спросил, что нужно делать.
      - Срывайте крамольные прокламации о государственном перевороте и кричите: "Да здравствует конституция!"
      - А если в нас будут стрелять?
      - Вы прибегнете к оружию...
      Раздались громкие возгласы:
      - Да здравствует конституция!
      Один из друзей Гюго, пришедший с ним, убеждал его быть благоразумнее и не давать солдатам Луи-Наполеона повод расстреливать толпу.
      Он возвратился на улицу Бланш, рассказал обо всем своим коллегам и предложил опубликовать немногословную прокламацию. Десять строк. Он продиктовал: "К народу: Луи-Наполеон Бонапарт - предатель. Он нарушил конституцию. Он - клятвопреступник. Он вне закона... Пусть народ выполнит свой долг. Республиканские депутаты пойдут во главе народа..." [Виктор Гюго, "История одного преступления"]. Полиция следила за домом. Депутаты перешли в другое место - к Лафону, в дом N_2 по улице Жемап. Был избран комитет из левых представителей Законодательного собрания: Карно, Флот, Жюль Фавр, Мадье де Монжо, Мишель де Бурж, Гюго. Кто-то предложил назвать его Комитетом восстания...
      - Нет, - сказал Гюго, - Комитет сопротивления. Мятежник - это Луи Бонапарт.
      Вскоре Прудон вызвал Гюго на улицу и сказал ему:
      - Как друг я должен вас предупредить. Вы заблуждаетесь. Народ в стороне от борьбы. Он не шевельнется.
      Гюго отстаивал свою позицию. Он хотел, чтобы борьба началась уже на следующий день. Наступила полночь. Куда идти? Молодой человек, Роельри, предложил ему ночлег. Госпожа Роельри уже спала, но она встала, чтобы принять его, "восхитительная блондинка, бледная, с распущенными волосами, в капоте, очаровательная, свежая, взволнованная событиями, но, несмотря на это, любезная". Как только в дело вступала женщина, он и в опасности находил нечто романтическое. Ему приготовили постель на слишком коротком диване. Ночью он почти не спал. Рано утром направился к себе. Изидор, его слуга, воскликнул:
      - Ах, это вы, господин Гюго? Сегодня ночью приходили, хотели вас арестовать!
      Третье декабря было днем баррикад. Бодэн погиб на баррикаде, произнеся знаменитые слова: "Вы сейчас увидите, как умирают за двадцать пять франков". Депутаты, еще находившиеся на свободе, приняли декрет, где было сказано, что его заслуги перед родиной велики и он будет погребен в Пантеоне. Нужно отметить, что эти депутаты рисковали своей головой. В то время как Гюго на площади Бастилии в пламенной речи убеждал группу офицеров и полицейских, к нему подошла Жюльетта, не оставлявшая его в эти дни. Сжав его руку, она сказала:
      - Вы добьетесь того, что вас расстреляют.
      Четвертое декабря, решающий день, стало днем массовых убийств. Сопротивление, оказанное буржуазно-либеральными кругами, было жестоко подавлено. В Париже погибло не менее четырехсот человек. Гюго утверждал, что убито было тысяча двести человек; Вьель-Кастель говорит, что две тысячи. Для цензуры очень просто - дать ложные сведения о количестве жертв подавленного вчера восстания. Как во времена "белого террора", "ультра" требовали от президента "не проявлять милосердия и жалости, быть несгибаемым, изваянным из бронзы" и пройти наш век с "карающим мечом в руке". В этом кровавом хаосе Жюльетта непрестанно следила за Гюго. Было что-то патетическое и возвышенное в этой женщине, еще красивой, но поблекшей и уже седой, женщине, которая повсюду следует за любимым человеком, чтобы в нужный момент броситься вперед и грудью заслонить его от пули. Подвергаясь опасности, она теряла его и вновь находила. "Госпожа Друэ делала все, всем жертвовала для меня, - пишет Виктор Гюго, благодаря ее поразительной преданности я остался в живых в декабрьские дни 1851 года. Я обязан ей жизнью". Восемь лет спустя, в 1860 году, на корректурных оттисках "Легенды веков", которые Гюго подарил Жюльетте, он написал в качестве посвящения:
      "Если я не был схвачен, а затем и расстрелян, если я жив и поныне, этим я обязан Жюльетте Друэ, которая, рискуя собственной жизнью и свободой, ограждала меня от преследований, опасностей, неустанно оберегала меня, всегда умела подыскать для меня надежное убежище и спасла меня, проявив такую исключительную находчивость, рвение, героическую храбрость, о которых один Господь Бог знает, и он вознаградит ее! Она бодрствовала днем и ночью, одна бродила во мраке по парижским улицам, обманывала часовых, сбивала со следа шпионов, бесстрашно переходила бульвары во время перестрелки, постоянно угадывала, где я нахожусь, и, когда речь шла о моем спасении, всегда находила меня...
      Она не желает, чтоб об этом говорили, но тем не менее необходимо, чтобы эти факты были известны".
      Шестого декабря Жюльетта привела его в дом N_2 по улице Наварен, к госпоже Саразен де Монферье, с которой она познакомилась в Метце. Супруги Монферье, люди крайне правых взглядов, пять дней укрывали у себя мятежника. Отыскав для него это надежное убежище, Жюльетта приносила ему туда сытный ужин и все необходимые вещи.
      Виктор Гюго - Жюльетте Друэ, 31 декабря 1851 года:
      "Как ты была прекрасна, дорогая Жюльетта, в те жестокие и мрачные дни! Если я жаждал утешения... ты озаряла меня любовью, да благословит тебя Бог! В опасные дни, когда давали мне приют добрые люди, после тревожной ночи, я слышал, как тихо щелкает ключ и ты отпираешь мою дверь, и мне казалось тогда, что уже опасности больше не существует, что мрак исчез, что свет проник в мою комнату. О, мы никогда не забудем это страшное и вместе с тем чудесное время, когда ты находилась около меня в перерывах между сражениями. Всю жизнь мы будем вспоминать эту маленькую полутемную комнату, старые ковры на стеках, два кресла, поставленных рядом, ужин на уголке стола (ты приносила мне холодного цыпленка), беседы, такие нежные, твои ласки, твое волнение, твою преданность. Ты удивлялась тогда моему безмятежному спокойствию. Знаешь ли, кто вселял в меня это безмятежное спокойствие? Это ты..."
      Однако надо было покинуть страну. Человек, преданный Жюльетте, Жак-Фирмен Ланвен, отправился в полицейскую префектуру, чтобы получить паспорт для поездки в Бельгию, где он якобы собирался работать в типографии Лютеро. Именно с этим паспортом Виктор Гюго в четверг 11 декабря уехал из Парижа с Северного вокзала, под именем "Ланвена (Жака-Фирмена), наборщика книжной типографии, проживающего в Париже по улице Женер, дом N_4, сорока восьми лет от роду. Рост - 170 см. Волосы седеющие. Брови - каштановые. Глаза - карие. Борода - седеющая. Подбородок - круглый. Лицо - овальное". На пассажире был черный картуз рабочего и широкий темно-синий плащ. Можно ли было узнать его? А что, если его и не хотели узнать? Кто скажет? Несомненно лишь то, что во время мятежа его намеревались арестовать. Адель, младшая дочь Гюго, в письме к отцу сообщала об "ужасной ночи, когда пришли за тобой". Но его исчезновение было менее опасным для режима, нежели его преследование.