Подобное желание было не чуждо и таким просвещенным людям, как философ Джереми Бентам, умерший в 1832 году и завещавший, чтобы его забальзамированное тело сохранялось в основанном им Лондонском университете, где всякий мог бы его видеть и при случае даже обратиться к нему с вопросом.
      Это дела далекие по времени и пространству от нас. Приведем пусть анекдотичный, но не воспринимавшийся как нечто из ряда вон выходящее - как кощунство, ересь и т.д. - эпизод из прибалтийской жизни XIX века.
      Есть в Таллинне (прежде Ревеле, ещё прежде, по-русски, городе Колывань) церковь святого Николая. По-эстонски - Нигулисте. Для всех христиан святой Николай - покровитель моряков и купцов. На самом деле гораздо больше: свой, народный заступник. Так вот в соборе Нигулисте, ни много ни мало XIII века постройки, в просвещенном XIX веке - в "европейском" по самоопределению городе Ревеле-Таллинне - был выставлен покойник. В черном бархатном камзоле, в кружевах, парике, шелковых чулках. Вся заслуга Карла-Евгения де Круа, герцога королевской крови, заключалась в том, что с 1702 года он пролежал в подвале церкви Нигулисте нетленно. А что он вообще в подвале делал? История простая. Де Круа ничем, кроме пьянства и разврата, не прославился. Но герцог был человек бедный, жить-то на что-то надо, и он служил - государям Дании, Австрии, Польши, России. Имел в соответствии с королевской кровью чин фельдмаршала, никогда ни одной битвы не выиграл, попал в плен и был освобожден под честное слово больше не воевать. И под такое же честное слово умер в безделье и огромных долгах. Вот тут наступает нечто весьма интересное в области юстиции по части покойников. По праву, принятому в городах, входивших в международное коммерческое сообщество Ганза (Любекскому праву), должника можно было "задержать на земле". Что и было сделано. Но у славного де Круа родственники оказались очень стеснительными и не объявились для оплаты его долгов. Так он и лежал в подвале церкви Нигулисте. В 1822 году "нетленные мощи" обнаружили, удивились и выставили на всеобщее обозрение. Тут же в храме. Церковный сторож специально держал кошку, чтобы не давала мышам есть мумию, посмотреть на которую стекались ревельцы и приезжие. Доходное оказалось дело. Основная версия, почему тело мумифицировалось, была такая: герцог де Круа пил больше, чем другие могли выпить, и славно заспиртовался.
      Только в 1897 году - под давлением имперских православных властей "мощи" проходимца королевской крови были устроены в гроб и положены в склеп.
      Это, конечно, анекдотический случай, но ведь то даже не католики, а с самого начала Реформации протестанты, к лику смерти, к покойнику во плоти относящиеся весьма скептически. Для них открытый гроб - явление вовсе не понятное. Казалось бы... От презрения далеко ли до кощунства?
      Из бесед митрополита Сурожского Антония (Блума):
      "Одно из самых замечательных явлений в нашем Православии - это похороны при открытом гробе. На Западе неисчислимое количество людей никогда не заглянули в лицо усопшего человека. Они встречаются со смертью только в виде гроба. До этого они ухаживают за больным, видят его страдания, ужасаются порой тому, что ему приходится пережить и духовно и телесно, а когда приходит смерть, этот человек оставлен на попечение тех, кто его уложит в гроб и отнесет этот гроб или в храм, или в крематорий, или на кладбище. Открытый гроб - откровение для западных людей; откровение, потому что они могут заглянуть в лицо усопшего человека и увидеть не ужас, а величие смерти.
      Я вспоминаю один случай. Сколько-то лет тому назад в одном английском городке, после довольно многих лет острого страдания, скончалась прекрасная бабушка. Ее сын был русский, жена этого сына - англичанка. Это были мои друзья; я к ним приехал, как только узнал о смерти бабушки. И вот вижу: все сидят в гостиной, а детей нет. "Где же дети?" - "Мы их услали из дому". "Почему?" - "Но как же им быть в одном доме с мертвой бабушкой!" - "А почему же нет?" - "Но ведь это может их потрясти на всю жизнь, они будут душевно больны!.." Я долго спорил и в конечном итоге добился, чтобы детей вернули домой. Мать мне сказала: "Хорошо, возьмите их в комнату, где лежит их бабушка, и пусть на вас будет ответственность за то, что они переживут..." Я этих детей взял (мальчику было пять лет, девочке - семь); мы вошли; в комнате царила та торжественная тишина, которая окружает усопшего; было сверхъестественно тихо. Девочка посмотрела в лицо своей бабушке, которую она годами видела в страдании: морщины расправились, лицо было светлое, спокойное, изумительно красивое; и девочка сказала: "Так, значит, это смерть!.." А мальчик добавил: "Как это прекрасно!.."
      Разве это не более здоровое начало в восприятии того, что такое смерть, чем ужас? А ужас может быть действительно величайший, потому что в моем споре с родителями я их спросил: но почему вы думаете, что дети должны так испугаться смерти? Их мать мне ответила: "Они знают, что такое смерть". "Каким это образом они знают, что они могут знать о смерти?" - "Они видели несколько дней тому назад маленького зайчика, растерзанного кошками в нашем саду..." И ведь подумайте: если бы я им не показал бабушку, лежавшую в этом дивном покое смерти, они всю жизнь думали бы, что смерть - это неизъяснимый ужас растерзанного живого тела, измученного, изуродованного.
      И вот это первое, что мы можем представить западному человеку: приди, посмотри!.. Часто наши западные посетители мне говорят: "Но, конечно, вы своих детей не подводите к гробу?!" - "Конечно, подводим, чтоб они видели!" - "И что говорят дети?" - "То же самое, что говорили эта девочка и этот мальчик: "Какая красота! Как он спокойно лежит! Ему, значит, теперь уже и не больно, и не страшно!.." И это остается на всю жизнь. Единственное, что может испугать ребенка, когда он поцелует и лоб усопшего, это внезапное чувство холода: жизнь ушла. И ребенка надо предупредить об этом; потому что иначе его охватит страх перед этим холодным телом; а если он поймет, то увидит только величие смерти.
      И это тоже нечто, что мы должны принести Западу: наше православное зрение, наше православное переживание и понимание смерти".
      Напомним: Теодора Драйзера удивил не только открытый гроб, но и само шествие. Понятно - у него не было Средневековья, когда сеньоры провожали своего товарища, шествуя по улицам в самых ярких своих парадных одеждах. Это называлось - оказать уважение покойнику. Ныне и у нас, в России, в большом городе вы не увидите похоронных шествий вслед за катафалком - через улицы и улицы, до самого кладбища. Во-первых, нельзя же остановить движение. Во-вторых, до кладбища не близко. Но раньше...
      На исходе зимы 1852 года из храма святой Татианы - домовой церкви Московского университета - огромная процессия вынесла гроб и двинулась в неблизкий путь к Данилову монастырю.
      - Неужели у покойника столько родных? - спросил ошалевший прохожий.
      - Хоронят Гоголя, и все мы его кровные родные, да ещё с нами вся Россия, - ответил студент.
      Гоголь завещал похоронить его рядом с поэтом Языковым, на кладбище древнего окраинного монастыря. Высшие чины московской власти лично наблюдали, чтобы похороны прошли тихо. Странно: Гоголь последних лет уже и сатириком-то не был. А вот поди ж ты - боялись. Запретили писать о смерти Гоголя. Но в "Московских ведомостях" появилось-таки об этом "Письмо из Петербурга". Его автор, И.С. Тургенев, был арестован и выслан под надзор в свою деревню.
      В 1931 году кладбище в Даниловом монастыре ликвидировали. Останки Гоголя, как и некоторых других, перенесли на Новодевичье. Но помнили, где он прежде был похоронен, - там растет большое дерево. Когда (к 1988 году 1000-летию Крещения Руси) монастырь возвратили Русской Православной Церкви, там многое пришлось устраивать и перестраивать. Дерево мешало, но его не тронули - все знали, что это дерево, под которым был похоронен Гоголь.
      И в наше время мы знаем примеры стихийно складывающихся погребальных шествий.
      ...Жарким олимпийским летом 1980 года Москва хоронила Владимира Высоцкого. В неблизкий путь от Театра на Таганке до Ваганьковского кладбища шла несметная толпа...
      ...Зимой 1991 года в последний путь провожали академика Андрея Сахарова. Люди шли за медленным катафалком к дальнему Востряковскому кладбищу...
      Так что ушедших традиций, наверное, не бывает. Бывают частые и редкие случаи.
      Похороны по-императорски
      В бумагах Екатерины II сохранились распоряжения императрицы на счет её смерти. На могильной плите следовало выбить такую надпись:
      "Здесь лежит Екатерина Вторая, родившаяся в Штеттине 21 апреля (2 мая) 1729 года. Она прибыла в Россию в 1744 г., чтобы выйти замуж за Петра III. Четырнадцати лет от роду она возымела тройное намерение - понравиться своему мужу, Елизавете (правившей тогда императрице Российской. - Авт.) и народу. Она ничего не забывала, чтобы успеть в этом. В течение 18 лет скуки и уединения она поневоле прочла много книг. Вступив на Российский престол, она желала добра и старалась доставить своим подданным счастие, свободу и собственность. Она легко прощала и не питала ни к кому ненависти. Обходительная, от природы веселонравная, с душою республиканскою и с добрым сердцем, она имела друзей. Работа ей легко давалась, она любила искусства и быть на людях".
      Пространные надписи отнюдь не были приняты на гробницах русских государей - ни в Архангельском соборе Московского Кремля, где они покоились начиная с Ивана Калиты, ни в соборе апостолов Петра и Павла в Петропавловской крепости Санкт-Петербурга, ставшем местом упокоения императоров России начиная с Петра I. Однако Екатерина II и не собиралась покоиться в Петропавловском соборе. В завещании она подробно расписала, что - "буде я умру" в Петербурге или на ближней царской даче в Пелле хоронить "в Невском монастыре", то есть в Александро-Невской лавре, "в соборной или погребальной церкви"; если в Царском Селе или Петергофе - на ближнем кладбище; "буде на Москве" - в Донском монастыре или ином ближнем кладбище. Наконец: "Буде в ином месте - на ближнем кладбище".
      Можно себе представить, чтобы Екатерина, при жизни почитавшаяся Великой, покоилась - "буде" скончалась бы в дороге, объезжая свою империю, - на скромном погосте заштатного городка, а на могильной плите красовалась бы "веселонравная", но вместе с тем очень самопохвальная надпись? Нет, мы этого представить себе не можем, потому что так не было. Без внимания были оставлены заготовленная эпитафия и завещанные места захоронения. Нарушены были и завещательные распоряжения насчет того, чтобы не перетруждать себя трауром: сразу после погребения "разрешить венчание браки и музыку", через шесть недель "раскрыть все народные увеселения", "носить траур полгода, а не более, а что менее того, то лучше". Траур был расписан на год, "на все четыре квартала" лично наследником Павлом I.
      А ведь Екатерина специально приписала в завещании: "Копию с сего для лучшего исполнения положется и положено в таком верном месте, что через долго или коротко нанесет стыд и посрамление неисполнителям сей моей воли". Почему же ослушались?
      Бумаги, которые мы тут цитировали, были незаконченными, черновыми и поэтому при желании вполне могли быть сочтены за нечто предварительное и оттого необязательное, а то и вовсе как очередное проявление природного "веселонравия" царицы.
      Но зададимся вопросом: чего это Екатерина решила шутить по поводу собственных похорон? Может быть, она вообще несерьезно относилась к российским погребальным традициям, императорским в частности? Ничуть не бывало. Екатерина с гордостью вспоминала, что именно она распоряжалась "траурной комиссией" по смерти императрицы Елизаветы, для чего "брала советы от старых дам" и "в чем на них угодила чрезвычайно". Уже тогда она прекрасно изучила чин императорских похорон. Отличием его, идущим ещё от давних, великокняжеских традиций, было среди прочего долгое прощание с телом - шестинедельное. Вспоминая те прощальные недели, Екатерина II не упустила рассказать о случившихся тогда других похоронах - пышных и скандальных:
      "Две недели по кончине покойной Государыни умре граф Петр Иванович Шувалов. За несколько дней до кончины его, он и брат его большой, Александр Иванович Шувалов, были от императора пожалованы в фельдмаршалы... Хотя огромные похороны и при оных великолепные выносы указом покойной Государыни запрещены были, но, однако, господа Шуваловы выпросили у Императора, дабы граф Петр Иванович с великолепной церемонией погребен был; сам Император обещался быть на выносе. В назначенный день ждали очень долго императора, и он не прежде как к полудню в печальный день приехал. Народ же ждал для смотрения церемонии с самого утра, день же был весьма холодный.
      От той нетерпеливости произошли разные в народе рассуждения: иные, вспомня табачный того Шувалова откуп*, говорили, что долго его не везут по причине той, что табаком осыпают. Другие говорили, что солью осыпают, приводя на память, что по его проекту накладка на соль последовала. Иные говорили, что его кладут в моржовое сало, понеже моржовое сало на откупе имел и ловлю трески. Тут вспомнили, что ту зиму трески ни за какие деньги получить нельзя, и начали Шувалова бранить и ругать всячески. Наконец тело его повезли из его дома на Мойке в Невский монастырь. Тогдашний генерал-полицмейстер Корф ехал верхом пред огромной церемонией, и он сам мне рассказывал в тот же день, что не было ругательств и бранных слов, коих он бы сам не слышал противу покойника, так что он, вышед из терпения, несколько из ругателей велел схватить и посадить в полицию. Но народ, вступясь за них, отбил было; что видя, он оных отпустить велел, чем предупредил драку и удержал, по его словам, тишину".
      Заметим, что тогда уже при дворе произошло разделение на тех, кто связывал свое будущее с Петром III, и на тех, кто готов был видеть истинной правительницей Екатерину. Шуваловы были, безусловно, в противном ей лагере (отношения Екатерины с мужем, напомним, были к тому времени чисто формальные, и, похоже, он готов был отправить жену в ссылку). Однако как бы Екатерине Шуваловы ни были противны, она вряд ли могла измыслить чисто "расейскую" манеру насмешек - народную пародию на ритуальное умащение покойника или на бальзамирование тела, когда в дело якобы идут табак, соль и моржовое сало.
      Однако вовсе непристойная картина предстает перед нами, когда Екатерина вспоминает, что происходило при похоронах государыни Елизаветы:
      "В 25 день генваря 1762 года повезли тело Государыни, во гробе лежащее, со всевозможными великолепными и подобающими почестями из дворца через реку в Петропавловский собор... Император в сей день был чрезвычайно весел и посреди церемонии сей траурной сделал себе забаву: нарочно отстанет от везущего тело одра, пустя онаго вперед сажень на тридцать, потом изо всей силы добежит. Старшие камергеры, носящие шлейф епанчи его черной, паче же обер-камергер граф Шереметев, носящий конец епанчи, не могли бежать за ним, принуждены были епанчу пустить. И как ветром её раздувало, то сие Петру III пуще забавно стало, и он повторял несколько раз сию шутку, отчего сделалось, что я и все, за мной идущие (то есть те, что должны были идти непременно сзади Петра III. - Авт.), отстали от гроба, и наконец принуждены были остановить всю церемонию, дондеже отставшие дошли. О непристойном поведении сем произошли многие разговоры не в пользу особе Императора, и толки пошли о безрассудных его во многих случаях поступках".
      В воспоминаниях этих, довольно поздних, может, и есть некое преувеличение. Но вот что случилось спустя всего семь месяцев после похорон Елизаветы и воцарения Петра III. Капризный и легкомысленный император был принужден Екатериной и её соратниками отречься от престола. Сообщая об этом в Сенате, Екатерина не только обвиняла Петра III в развале внутренних и внешних дел империи, в "презрении законов естественных и гражданских", но и в первых же строках своего манифеста - в том, что по смерти Елизаветы он "радостными глазами на гроб её взирал, отзываясь при том неблагодарными к телу её словами".
      В тот же день Екатерине сообщили о гибели супруга. Находясь под домашним арестом, он был якобы удавлен собственным шарфом в пьяной карточной ссоре охранявшими его гвардейскими офицерами. Потребовался немедленно новый манифест.
      И Петра III хоронят в Александро-Невском монастыре, в Благовещенской церкви - именно её Екатерина II имела в виду в своем завещании, назвав "погребальной". Тут есть свои обстоятельства, нуждающиеся в объяснении. Обыкновенное утверждение, что со времен Петра I Петропавловский собор стал традиционной императорской усыпальницей, не совсем верно. Катафалк с гробом Петра действительно был помещен в этом соборе и в таком положении пребывал шесть лет. В первое время "птенцы гнезда Петрова", ссорившиеся за влияние, за власть, даже приходили во время церковных служб громогласно жаловаться покойному государю на притеснения вчерашних соратников. "Сегодня Меншиков показал мне обиду! - восклицал генерал-прокурор Ягужинский. - Хотел мне сказать арест и снять с меня шпагу..." При этом генерал-прокурор резонно сетовал, что почивший император услышать его не может - некому жаловаться, не в ком искать справедливости...
      Гроб основателя Петербурга стоял не помещенным в гробницу то ли на западный манер, то ли из-за того, что некому и некогда было заняться этим непростым ответственным делом. Кого сошлют, кого сместят... Во времена недолгого царствования Петрова внука - Петра II, императора-подростка двор и вовсе переместился в Москву. И когда Петр II после сильной простуды с осложнениями безвременно скончался, его погребли, как и прадедов, в Архангельском соборе Кремля.
      Затем погребения в Петропавловском соборе возобновились. Но не для всех членов царствующего дома. Кого-то несли и в "Невский монастырь", в "погребальную церковь". Благовещенский храм был, по довольно точному выражению одного историка, "усыпальницей второстепенных Романовых". Почему же Екатерина II выбрала для себя это место? Ну не ради же того, чтобы лежать недалече от покойного супруга? Впрочем, надо учесть, что подземелья церкви достаточно обширны, и предполагать тесное соседство нового погребения с прежними вовсе не обязательно. Но все-таки - почему? "Уничижение паче гордости"? Предвидение того, что кто-то может распорядиться таким образом за неё - за незначительную немецкую принцессу, ставшую самодержицей всероссийской через заговор, переворот, кровь?..
      Истинные резоны Екатерины II навсегда останутся для нас тайной, но мы точно знаем, что произошло после её смерти на самом деле. Ее похоронили в Петропавловском соборе, но как!..
      Став императором - чего уже не чаял, - нелюбимый сын её Павел Петрович решил переписать историю.
      Предоставим слово очевидцам событий. Вначале придворной даме, графине В.М. Головиной. О кончине Екатерины II она пишет:
      "Под утро все получили приказание одеться в русские костюмы. Это значило, что кончина императрицы приближается". Вот они, традиции! А далее: "Первым действием императора, - то есть первым повелением после смерти матери, - было приказание совершить заупокойную службу в Невской лавре, где находилась гробница Петра III. Он присутствовал на ней со всей семьей и всем двором. Он пожелал, чтобы гроб был открыт в его присутствии. В нем нашли лишь несколько костей, тем не менее он потребовал, чтобы каждый поцеловал их. Затем он приказал приготовить для этого праха великолепные похороны, и среди всевозможных церемоний, религиозных и военных, которые он мог только придумать, он велел перенести гроб во дворец, а сам пешком следовал за ним.
      За две недели до этого я была назначена на дежурство к телу моей государыни. Его перенесли в Тронную залу. Я пришла туда и села у стены. В трех шагах от меня, облокотившись на камин, стоял камердинер Екатерины II, отчаяние которого несколько облегчило меня.
      Все было обтянуто черным: потолок, стены, пол. Блестящий огонь в камине один лишь освещал эту комнату скорби. Кавалергарды, с их красными колетами и серебряными касками, разместились группами, или облокотившись на свои карабины, или отдыхая на стульях.
      Тяжелое молчание царило повсюду; его нарушали лишь рыдания и вздохи.
      Подобное зрелище гармонировало с моим душевным настроением. В горе контрасты ужасны: они раздражают. Его горечь смягчается лишь тогда, когда встречаешь что-либо, похожее на муку, которую сам испытываешь.
      Неделю спустя после только что упомянутого дежурства у гроба в Тронной зале, я была снова назначена на дежурство в Большой зале, в которой обыкновенно даются балы. Там был воздвигнут катафалк. Он имел форму ротонды с приподнятым куполом. Екатерина лежала в открытом гробе с золотой короной на голове. Императорская мантия покрывала её до шеи. Вокруг горело шесть лампад; на ступенях, опершись на свое оружие, стояли кавалергарды.
      Зрелище было прекрасно, религиозно, внушительно. Но гроб Петра III неизменно находился там же!..
      Я дежурила вместе с Толстой, и мы из одной и той же чаши испили всю горечь этой мрачной ночи. Темнота ещё более усиливала впечатление, производимое этим зрелищем, которое навсегда останется в моей памяти. Крышка от гроба императрицы лежала на столе у стены, параллельно катафалку.
      Толстая, так же как и я, была в самом глубоком трауре. Наши вуали ниспадали до земли. Мы облокотились на крышку этого последнего жилища, к которому я невольно прижималась. Я ощущала желание умереть, точно какую-то потребность любить. Слова Евангелия проникали мне в душу. Все вокруг меня казалось ничтожеством. В душе моей был Бог, а перед глазами - смерть. Долгое время я оставалась как бы подавленною. Когда стало рассветать, я была опечалена этим. Я с горестью видела приближение конца моего дежурства. С трудом отрываешься от последних воспоминаний о том, что было тебе дорого.
      Тело императрицы и гроб Петра III были перенесены в крепость. После заупокойной обедни они были погребены в склепе их предшественников".
      Павел I восстановил царское достоинство отца не только перезахоронением, почестями и объявлением в государстве траура "по их императорским величествам". Он ещё и короновал Петра III. Дело в том, что официальная церемония коронации происходила не сразу по восшествии на престол. И не в новом Петербурге, а в старой Москве - в Успенском соборе Кремля. Это было величественное действо, его долго готовили. Петр III этой церемонии попросту не дождался - отречение и смерть наступили прежде. Так вот, по одним сведениям, Павел в храме возложил корону на крышку гроба Петра III. Но есть воспоминания, в которых утверждается, что тело бывшего императора по открытии гроба оказалось почти не истлевшим и Павел приказал посадить его на трон и облечь в императорские регалии: так три дня покойник и "царствовал". Наверное, это все-таки легенда, хотя лишь доводящая до крайности странность обрядовых действий тех дней.
      Ф.Г. Головкин, которого новый император назначил церемониймейстером, так вспоминает о том, что видел и слышал:
      "Последовал приказ вырыть останки Петра III. Это казалось просто... Старый монах указал место. Но рассказывают, что тело можно было распознать только по одному сапогу. Как бы то ни было, кости, вместе с этим сапогом, были вложены в гроб, который по внешности точь-в-точь походил на гроб императрицы... Это произвело громадное впечатление: дураки рукоплескали, благоразумные потупляли свои взоры; но первых более всего поразило то обстоятельство, что для оказания почестей праху Петра III вырали именно тех людей, которые подготовили его смерть; из них выделялись князь Орлов, герой Чесмы, и обер-гофмаршал князь Борятинский. Первый был стар и уже долгие годы разбит на ноги, так что когда шествие погребальное должно было тронуться с места - а предстоял длинный путь, он стал извиняться невозможностью участвовать в этой церемонии. Но Павел... приказал вручить ему императорскую корону на подушке из золотой парчи и крикнул ему громким голосом: "Бери и неси!"
      Но не жилец на Руси император, ох не жилец! И пяти лет не прошло, как Павла I убили заговорщики. Хоронили его в Петропавловской обыкновенно, чинно. Надвинули ему треуголку так, чтобы не видно было синяков от ударов табакеркой по голове...
      Немного мудрости Востока
      На Востоке принято: мазар (усыпальницу, мавзолей) над местом упокоения святого не ставят, пока могила полностью не сравняется с землей. Десятилетия пройдут, и если люди помнят, кто и где лежит (причем не на кладбище, а в степи или у подножия пустынного холма), тогда можно строить мазар...
      Замечательное надгробие есть в самом центре Самарканда, бывшего столичного города, на площади Регистан. На самой площади издавна кипел базар. А с трех сторон её выстроили медресе (здания духовных училищ, окруженные минаретами, с мечетями внутри) - одни из красивейших в Средней Азии. У того медресе, что строилось последним и должно было превзойти предшествующие, стоит мраморный куб. Никаких надписей на нем нет, но все знают, что под мраморной глыбой, обтесанной удивительно гладко, идеально правильной формы, покоится мясник. Он давал деньги на строительство медресе. С условием, что будет похоронен рядом. Торговал на площади и смотрел, как возводится - и от его доходов - здание, на котором будет написано, что "небо, завидуя своду его арки, прикусило палец". Шли годы, правители менялись, но договор, заключенный с мясником, был выполнен. Полтысячелетия прошло с тех пор, а все в Самарканде знают, кто лежит под мраморным кубом, на котором никакой надписи нет.
      Другая самаркандская гробница связана с тем, кто превратил Самарканд в одну из столиц мира, - с Тимуром.
      Когда луч солнца, попав в узкое, узорно зарешеченное окошко под куполом мавзолея Гури-Эмир, падает на черный нефрит, видишь, какая глубина в камне. Нефрит - камень победителя. Но Тимур не выбирал себе его для надгробия, как и мавзолей строил не для себя: прежде деда здесь упокоились его потомки, и как раз те, на которых он возлагал большие надежды. Но после смерти Тимура мавзолей стал почитаться именно его усыпальницей. Здесь лежит бог войны - просьба не беспокоить. Так толковалась надпись на мозаичной плите над входом в мавзолей. Буквально таких слов на плите нет (сказано, что могила "султана мира" и прибавлены другие величания), но так эту надпись читали. В 1740 году, однако, дух Тимура был потревожен: по приказу персидского шаха Надира, разгромившего Бухарское ханство, в которое тогда входил бывший стольный Самарканд, камень вывезли как трофей. Но едва прошла эйфория победы, как страх перед возмездием судьбы заставил победителя вернуть нефрит на место.
      В начале ХХ века потревожили надпись над входом в Гури-Эмир. Те, кто должен был заботиться о поддержании мавзолея - духовные и светские чиновники Самарканда, - во время ремонта изъяли плиту и продали турецким купцам. Может быть, не увидели в надписи грозного подтекста?.. Удивительно, но в Самарканде не заметили пропажи. Обратил внимание на это заезжий европейский востоковед, который знал, что она должна здесь быть, а когда захотел полюбоваться, то никак не мог найти. Выяснилось, что турки уже продали плиту за приличные деньги в Берлин, в музей, посвященный европейскому аналогу Тимура - императору Фридриху. Петербург, прежде также не ведавший о пропаже, стал требовать возвращения реликвии, коль скоро усыпальница Тимура находится в пределах Российской империи. Плиту в конце концов отдали - по-родственному и по совести, - удержав при этом с России шесть тысяч марок.
      Все это дух бога войны переносил с мрачным презрением. "Терпение, учил Тимур при жизни, - это ключ к радости". К тому же прах Тимура и его потомков покоился не непосредственно под каменными надгробиями - те лишь повторяли расположение могил этажом ниже, в подполье. Но дошла очередь и до них. 18 июня 1941 года археолог и скульптор М.М. Герасимов вскрыл захоронение Тимура. Фотографию, на которой Герасимов держит в руке череп великого завоевателя, можно было увидеть в экспозиции самаркандского Музея Улугбека. Археолог на фото отчасти напоминает Гамлета с черепом "бедного Йорика".
      В Самарканде, во всяком случае, но и не только в нем, по сию пору уверены, что даты 18 и 22 июня 1941 года тесно связаны между собой. Видимо, потому в советских изданиях знаменитая надпись на сделанной Улугбеком плите никогда полностью не приводилась. Наверное, чтобы не допускать слишком глубоких толкований.
      Так или иначе, но Самарканд получил крупную сумму денег на реставрацию исторических памятников - Гури-Эмира в первую голову - в самое, казалось бы, не подходящее для таких капиталовложений время: в 1943 году! (Схожий феномен наблюдался только в 1918-м, когда ленинский Совнарком выделил миллион рублей Ташкентскому университету и, кажется, столько же на восстановление самаркандских святынь.)
      И здесь мы приведем ещё одну самаркандскую надпись. На мавзолее Шейбанид-хана (умер в 1510 г.) означено: "Существует изречение Исы (Иисуса): в этом старом бардаке (в этом мире) не переставай надеяться (на Бога) - последствия будут благополучны".
      "Жизнь - школа вечности"
      Вместо послесловия
      Все-таки путь-дорога к смерти - это жизнь. Так для всех, кто бы во что ни верил. И с первых веков христианства отцы Церкви учили, а древние христиане говорили часто друг другу: "Имей память смертную!" Есть в молитве Иоанна Златоуста такие слова: "Господи, дай мне память смертную!" Но это вовсе не означало - омрачать свет каждого дня страхом грядущей смерти. Скорее наоборот: смерть воспринимали как решающий момент, когда окончится время делания на земле. Значит, надо торопиться, надо спешить совершить на земле все, что в наших силах. А целью жизни, особенно в понимании духовных наставников, было стать той подлинной личностью, какой мы были задуманы Богом...
      В размышлениях о смерти во многом сходятся и часто вовсе не противоречат друг другу и различные религии, и мыслители, удаленные друг от друга многими веками. Например, живший без малого полтысячелетия назад французский философ-жизнелюб Мишель Монтень, известный своим афоризмом "Философствовать - значит учиться умирать", утверждал: "Кто учит людей умирать, тот учит их жить". А апостол Павел, человек необычайной энергии, деятельности и таланта, писал в посланиях своим ученикам и единомышленникам, что ежедневно ждет своей смерти, потому что только через смерть он соединится со Христом; и тут же прибавлял: однако для вас нужнее, чтобы я остался в живых, и потому я буду жить дальше...