Глава 71

— Боже милосердный, — сказал Прентис. Он подошел к краю канавы и, взглянув вниз, увидел, что старик режет мексиканца. Тот лежал голый, все тело было покрыто кровью и порезами, он корчился. Его бедро почернело и распухло от рваной ружейной раны, и старик засунул в рану нож и поворачивал его.

Старик, вздрогнув, обернулся. Он стоял на одном колене, опираясь на другое, и орудовал ножом; теперь он замер и уставился на Прентиса.

— Ну-ка, уберите его отсюда.

Он обращался к людям, которые стояли рядом и смотрели. Потом он снова повернулся и принялся за другого раненого мексиканца. Тот тоже лежал голый, как и первый, только ранен он был в плечо, и старик вонзил в рану нож и повернул его.

— Вот-вот, — сказал Прентис. — Попробуйте убрать меня отсюда.

Остальные стояли и смотрели на него. Никто не тронулся с места.

— Валяйте. Пусть кто-нибудь попробует.

Он положил руку на пистолет.

— Ну, пожалуйста. Давайте, кто смелый? Никто не двинулся с места, и, не отпуская пистолета, он спустился в лощину.

— Черт побери, вы правы. Тому, кто попробует меня убрать, я разнесу его чертову башку. Ну-ка, подальше от меня. — Он подошел к старику, который орудовал ножом.

— Что это еще за хреновина? — Старик продолжал резать.

Прентис стоял рядом и ждал.

— Я вас спрашиваю. Вы что, оглохли или как? Что за хреновина тут происходит?

Старик так крепко сжал нож, что костяшки его пальцев побелели. Он встал и, не выпуская ножа из рук, повернулся к нему лицом.

— Не знаю, что ты здесь забыл, но тебе тут явно не место. Убирайся вон.

— Конечно, мне место именно здесь. Вы же мой учитель, правда? Разве вы не должны мне все показать? Разве вы не должны объяснить мне, что здесь за дьявольщина происходит?

Старик не ответил. Прентис прошел мимо него, встал между двумя распростертыми мексиканцами, показал на них.

— Как это делается, а? Начинаете с одного, потом вам надоедает и принимаетесь за другого? И тогда у первого есть шанс задуматься о том, что вы делаете со вторым? Так что страшна не столько боль, сколько то, что еще будет дальше? Так это действует?

Старик покачал головой.

— Примерно так, — ответил он, глядя в одну точку.

— Ага, — продолжал Прентис, — а чтобы семейная традиция не забылась, вы приглашаете посмотреть кучу народа?

Вот что было самое главное, а не сама пытка. Это-то он мог понять. Мексиканец знает что-то важное, так что его надо заставить заговорить. Но одно дело понимать, а другое — смотреть, как это делается. Особенно смотреть вот на это. Когда он подошел к лощине, еще не оправившись от тошноты, первое, что его поразило, — это молчание. Он увидел реакцию собравшихся: старик режет, солдаты стоят и смотрят, мексиканцы корчатся, но не кричат, полная тишина: ни вздоха, ни шепота, ни стона. Ничего. А старик стоит на одном колене, сосредоточенный и в то же время отрешенный, а вид у него такой заинтересованный и спокойный, прямо как будто он рисует узор на песке или делает какой-то эксперимент просто от скуки, а не ради результатов. Но даже не эта несообразность добила Прентиса. Это еще что! Переведя взгляд со старика с ножом на толпу зрителей, надеясь заметить признаки ужаса и сожаления, Прентис увидел индейца.

Индеец. Старик не просто созвал публику. Он даже индейцу позволил смотреть. Прентису казалось, будто он видит, как обижают ребенка, оскверняют алтарь или делают что-то столь же невероятное. Ему хотелось выцарапать старику глаза, схватить его за горло и задушить, вышибить из него мозги и размазать по земле.

Головы. Перед глазами стояли головы.

— Все правильно, — сказал он, повернувшись к нему. — Даже индейца позвали. А теперь вот что я скажу всем. Представление окончено. Все катитесь отсюда. А теперь вот что я скажу вам. Не подходите ко мне и близко. Если вы хоть раз приблизитесь. Бог мне судья, я не знаю, что с вами сделаю. — Он снова повернулся к остальным. — Ну, что вы тут торчите? Катитесь прочь. Дайте человеку насладиться своим делом. — Он потянулся к пистолету, не сводя с них глаз, а они смотрели на него, один за другим начиная расходиться. Тогда он повернулся к старику и сказал, тыча в него пальцем: — Так и запомни, приятель. Держись от меня подальше. — И, едва сдерживая ярость, снова ощутив волну тошноты, он повернулся и полез вверх по склону.

Глава 72

— Слушай, если ты еще раз устроишь что-нибудь подобное, можешь мне не угрожать, я уложу тебя, и все.

Едва старик покончил со своим делом, он забрался на холм в поисках молодого человека и нашел его позади кораля, где тот копал могилы. Старик в ярости кинулся к Прентису: двое солдат пытались заговорить с ним, но он их не слышал. Он бежал к человеку, роющему могилы, тяжело топая, раскидывая ногами комья земли и ломая мескит, задыхаясь и гремя проклятиями. Так что молодой человек услышал его приближение и, когда тот подошел, повернулся к нему, подняв лопату.

— Я сказал, проваливай к чертям, — сказал Прентис, держа лопату наперевес и неотрывно глядя на него. — Не хочу тебя видеть.

— Что с тобой стряслось?

— Что с тобой стряслось, ты хочешь сказать. До тебя что, еще не доперло? Я видел твою рожу, и твои дружки стояли и смотрели. Тебе это нравилось!

— А может быть, я просто делал вид. Мне нужно было дать понять этим мексиканцам, что я на все способен, если они не расколются.

— Какая разница? Господи, ты так долго этим занимался, что уже сам не можешь отличить одно от другого. Тебе это доставляло удовольствие.

— Какое мне дело, чти ты думаешь? Я узнал, что хотел.

— Какая разница? Ты мог это сделать и по-другому.

— Едва ли. И вообще, ты не из-за этого взбесился. А из-за индейца. Я позвал его, потому что пообещал мексиканцам, что потом передам их ему.

Теперь парень был в таком бешенстве, что шагнул вперед, подняв лопату, как будто хотел ударить его, и старик предпочел отойти подальше.

— У тебя и у самого отлично получалось, — закричал Прентис. — Мог обойтись и без него. Тебе просто хотелось выпендриться. Черт, ты так хочешь все делать как надо, что уже сам не понимаешь причин. Ты думал, что подчиняешься необходимости, а на самом деле радовался возможности. Тебе это нравилось.

Вместо того чтобы ударить его, Прентис внезапно опустил лопату и стал швырять в старика землю. Земля попала старику в глаза, в рот, забилась под рубашку, он отшатнулся, поднял руку, чтобы прикрыться, отвернулся, а Прентис кричал:

— Убирайся к черту! Слышишь! Катись! Старик, уворачиваясь от комьев земли, потянулся было к пистолету, но потом спохватился и отошел.

— Ну, ладно, — сказал он. — Ладно! Если ты так считаешь, валяй, рой могилы. Один молодчик там уже помер. Другой на подходе. И раз уж ты этим занимаешься, вырой еще одну. Если так дальше пойдет, она понадобится — для тебя.

— Он отвернулся, сгорбился и ушел, стряхивая с себя землю. Не этого он ожидал. Он пришел осадить его, показать мальчишке, каким он был идиотом, поучить его уму-разуму, а вместо этого уходил, чувствуя полным идиотом себя, весь в земле, с пересохшим ртом, полным пыли. Ему даже было немного неловко, и он не понимал, из-за чего — разве что из-за того, что парнишка бросил ему вызов, а он проиграл. Черт возьми, какая муха укусила парня?

Глава 73

— Слушай, я…

— Пошел вон!

Глава 74

— Слушай, я хочу объяснить. — Прентис повернулся к нему спиной.

— Пошел к черту.

Глава 75

В тот вечер к лагерю подошел отряд каррансистов. Они остановились на ферме, обосновались в доме и сараях, починили кораль, завели туда лошадей, накормили их, и костры их лагеря, наверное, были видны на далекое расстояние. Каррансисты прискакали в лагерь на разведку. Часовые остановили их, они увидели, что это американцы, и держались поодаль, пока их капитан не явился на переговоры.

Его звали Меса, и поскольку все были обеспокоены, он изо всех сил старался разрядить обстановку. Он вел себя исключительно дружелюбно. Как выяснилось потом, даже слишком, но когда они это поняли, было уже поздно. Он сидел у костра вместе с майором. Он объяснял, сколько горя они хлебнули от сторонников Вильи, как им необходима помощь, говорил, что позвонит по телефону в Парраль и их там встретят с распростертыми объятиями. Там, дескать, есть продовольствие, вода, корм для лошадей, место, чтобы разбить лагерь, и достаточно припасов. Там есть даже железная дорога, которой они смогут пользоваться. Поглядывая на майора, он также сообщил, что в городе есть клуб, принадлежащий, по его мнению, канадцам. Он провел в лагере ночь, утром позавтракал, взобрался на лошадь, пожелал им всего наилучшего, сказал, что скачет в ближайший город звонить, и отправился к своему отряду. Солдаты вздохнули с облегчением. Не потому, что он ушел; просто, пережив столько всего, они решили, что теперь, возможно, и вправду наступит облегчение. К тому же майор не сказал об этом, но мексиканцы, которых пытал Календар, наконец рассказали ему то, что он желал узнать. Вилья был поблизости. Может быть, в самом Паррале или немного к югу от него. Значит, отряд сможет прийти в Парраль и прочесать город, а если его там не окажется, то нужно спешить на юг, чтобы отрезать горные пути в Дуранго. И тогда он окажется в ловушке между 13-й и другими колоннами, направляющимися на юг. Как бы то ни было, охота почти закончена.

И вот они сели на лошадей и направились в Парраль; старик, поскакавший вперед, на разведку, попытался взять с собой Прентиса, но не тут-то было. Парень снова сказал ему: “Пошел вон”, и старик уехал один.

Местность стала более приветливой, появились кактусы, пустынная трава и дурман, почва стала менее песчаной, кое-где проглядывала земля, в воздухе чувствовалась прохлада. Они выехали наискосок из пустыни, горы были от них справа, слева расстилалась выгоревшая трава, а впереди — они не поверили своим глазам — небольшой холм, поросший деревьями.

Это были хлопковые деревья, и они уже было разбили около них лагерь, но тут увидели чуть поодаль другие деревья и направили к ним лошадей. Лошади учуяли запах, поскакали быстрее, вернее, ринулись туда, чуть не влетев в реку. И всадникам пришлось сдерживать их; они расседлали лошадей, дали им отдышаться, остыть и наконец позволили попить — сначала немножко, потом побольше; затем снова пустили их шагом.

На это ушло несколько часов, и даже после этого лошади никак не могли напиться. Они выставили заставу, привязали лошадей под деревьями. Потом побежали к реке — пора было подумать и о себе. После этого кавалеристы принялись разбивать лагерь, потом позволили лошадям попить еще. Вскоре пришлось силой оттаскивать их отводы. Кормить лошадей сейчас было нельзя. После такого количества воды от овса их затошнило бы, так что солдаты распаковали свои вещмешки, приготовили себе пищу и только перед сном покормили лошадей, дав им совсем немного овса, чтобы они сохранили силы.

Работы было столько, что у старика не было возможности поговорить с Прентисом. Наконец он нашел его у реки и, сев рядом с ним в темноте, спросил:

— Может быть, как-нибудь поладим? Парень молча посмотрел на него.

Старик продолжал сидеть, и вскоре Прентис встал, чтобы уйти. Он повернулся и посмотрел на него.

— Дело не в вас. А во всем остальном.

И ушел.

Старик не мог этого понять, не мог приспособиться к его быстрой смене настроения. Он уже привык, что мальчик все время рядом. Теперь, без него, ему как будто чего-то не хватало.

Прентис прекрасно все понимал, собственно, старика не в чем было обвинить. Он весь день думал и сказал именно то, что считал нужным. Дело было не в старике. А во всем остальном. Во всей этой проклятой чертовщине. Он ненавидел ее, а старик являлся ее воплощением. Нельзя же обвинить старика в том, что он занимается единственным делом, которое знает. Для него все это было нормально. Но не для Прентиса. Ему было чуждо все то, что приходилось делать. Сражения, ружья, лишения. И это Богом забытое место. Он никогда прежде не понимал, что значит это выражение. А это как раз и была та самая местность. И эта экспедиция тоже — как будто на них лежало проклятие. Даже сейчас, у реки, под деревьями, ему было немного лучше только потому, что это напоминало ему север. Все-таки надо было ему сохранить ферму, остаться там, работать, следить за сменой времен года, ухаживать за посевами. Теперь ему не терпелось покончить со всем этим, вернуться домой, начать все сначала и постараться, чтобы земля хорошо плодоносила.

Он оглянулся на старика и понял, что нужно ему все объяснить. Но Прентис не мог себя заставить. Он поднял такую бучу, что теперь не мог переступить через свою гордость. И не только это. Внутри была какая-то пустота, которая не давала ему ничего делать. Он просто не мог себя заставить. Ему хотелось только дремать, откинувшись на седло, около этой реки или под тем деревом, и ждать, пока пройдет время и он сможет вернуться домой. Он говорил себе, что это просто реакция на сражение, что это естественное чувство, и оно пройдет, но знал, что это неправда. Он получил удовольствие. Потом чары рассеялись, и остались только головы, которые он прострелил, порезы на телах людей, которых пытал Календар, запах тел. И понимание. Теперь он не мог выносить себя самого, не мог выносить старика и всех остальных тоже, не мог выносить того, частью чего он сейчас был. И хотел, чтобы все побыстрее кончилось. Он пытался найти виновных, но не мог. Да, у них были свои цели; но ведь и у Вильи были свои. Свои цели были у старика. И у всех. Ему это казалось концентрическими кругами. Прентис хотел вырваться из них, убежать, отказаться от всего этого, но он знал, что никогда такого не сделает. И это его добило. Именно понимание, что он никогда не вырвется из круга, что, пока на свете живут люди, у них существуют цели; и ему хотелось одного: чтобы его оставили в покое. Он смотрел на старика и не чувствовал к нему ничего, кроме жалости, и точно знал, что об этом он ему никогда не скажет.

Итак, они ехали в Парраль. Утром они немного покормили лошадей, зная, что в городе будет овес. Они также дали им немного попить. Затем поели сами, оседлали лошадей и тронулись в путь, думая о хорошей еде, о ваннах, о холодном питье, и где-то к полудню горная цепь справа от них кончилась. Перед ними расстилалась равнина, поросшая в основном кактусом, там и тут встречались сушеница, кустарники, трава. Начался долгий и легкий подъем, и с вершины холма они увидели город — железную дорогу, бегущую с востока на запад, каменные стены, деревья, саманные дома, поблескивающие на солнце. Похоже, там было не меньше пяти тысяч зданий — город побольше Колумбуса, самый большой из всех, какие они видели после того, как въехали в Мексику. Город простирался во все стороны до самого горизонта, и на миг они испытали потрясение при виде его после пустыни; потом кавалеристы стряхнули пыль с одежды, заправили рубашки, поправили шляпы и застегнули кобуры, чтобы никто не подумал, что они прибыли с дурными намерениями.

Затем кавалеристы начали спускаться. По мере приближения к городу воздух становился теплее. Они вытирали рукавами потные лица, не сводя глаз с города, и подъезжали все ближе; как-никак, триста человек, и кто-то должен был бы их обязательно заметить, но никто не вышел их встречать, так что в сотне ярдов от города майор приказал остановиться. Потом он взял с собой сотню людей, и они направились вперед, остановившись у здания железнодорожной станции. На миг старика охватило чувство, будто он снова в Колумбусе. Потом из караулки возле здания вышел часовой и посмотрел на него, и старик понял, что все совсем не так, как хотелось бы.

Майор сказал, что хочет видеть командующего. Часовой продолжал смотреть на него; потом он повернулся и ушел, затем вернулся, и выражение лица его стало еще хуже, если такое только возможно. Старик огляделся. Ему не нравилось здесь. Им позволили войти в город, как сказал часовой, к это тоже не понравилось старику. Ему не понравилась и тишина, стоявшая в городе; проезжая вдоль железнодорожного, пути и по главной улице, он видел пустоту вокруг, лица, украдкой выглядывающие из дверей, детей, бросавшихся врассыпную, и ему казалось, что он в том самом городе, где был, впервые покидая Мексику: тогда тоже единственным звуком был топот лошадиных копыт по твердой грунтовой дороге, и ему было так же не по себе, как тогда. А может быть, это просто воспоминание. Тогда ведь ему не казалось, что в городе что-то не так. Просто на старое наложились события, которые произошли потом, а на самом деле, может быть, там было неплохо. А может быть, и нет. Он не знал точно. Да и какая разница.

Теперь он здесь, и у него нет выбора, надо двигаться дальше.

На площади хватило места для всех. Майор выстроил кавалеристов в пять линий. Потом он взял с собой старика и еще пятерых и направился к гарнизонному штабу. Дом был точно таким, как все другие дома, двухэтажный, с саманными стенами, но немного шире и из крыши торчали стропила. Они подождали, пока охранник впустит их. Ждать пришлось долго. Потом майор прошел мимо него, а старик и остальные последовали за ним.

Человек за конторкой ошеломленно уставился на них. Он слыхом не слыхал ни про какого Месу, не мог понять, какого дьявола они остановились здесь, и посоветовал им убираться к чертовой матери.

У старика внутри все перевернулось. Слишком поздно он понял, что их обманули. Меса был человеком Вильи.

Потом, выглянув в окно, он увидел, что к площади направляются люди, сначала выходят из домов справа от него, потом из переулков слева. Среди них были женщины, но без детей, но преобладали мужчины, и они так хорошо знали, что делают, что даже не переговаривались. Старик сказал майору о том, что увидел. Майор тоже выглянул из окна; толпа у площади становилась все больше и больше.

Глава 76

Прентис смотрел, как они подходят. Он увидел, как из-за угла вышел первый человек, потом еще трое, потом их стало много. Он огляделся и увидел, что они идут со всех сторон, и опустил руку, чтобы расстегнуть кобуру. Остальные кавалеристы последовали его примеру. “Господи Иисусе”, — сказал кто-то, и все они замерли в напряжении. Прентис не знал, как остальные, но сам он молился.

В первый раз он присутствовал при подготовке к сражению. Прежде бои начинались так быстро, что он не успевал сообразить, что к чему, и сразу хватался за оружие, как в той деревне к северу отсюда. Но сейчас было все по-другому. Вот оно, здесь, надвигается на него, и ему надо действовать. Он видел вокруг злобный блеск темных глаз. Его охватила горячая волна ужаса, ему хотелось одного: вырваться отсюда и убежать подальше. Еще он боролся с желанием сходить по нужде, но, сидя в седле с расставленными бедрами, он вдруг почувствовал что-то теплое и влажное под собой. “Господи Боже”, — сказал он. Теперь он не чувствовал страха, а только ярость. Посмотрев налево, он увидел тележку, запряженную мулом; кто-то подразнил мула, тот напрягся и рванулся по направлению к отряду. Прентису этого было достаточно. Может быть, он и не знал, как себя вести с людьми, толпившимися впереди, но уж в мулах-то он разбирался; кровь у него так и закипела, как будто он только и ждал этой возможности. Он перекинул правую ногу через луку седла, соскочил на землю и двинулся к мулу. Мул был довольно далеко; С лошадью бы он на такое не решился, но другое дело мул, которому к тому же мешает тележка: с ним-то он справится. Он подождал, пока животное не подошло почти вплотную к нему, потом отступил в сторону и изо всей силы бросился на него, схватив за шею. Он толкнул его плечом, схватил поводья и рванул, в то же время вытянув вперед одну ногу и наступив на них. Мул свалился головой вперед. Он запутался в упряжи и начал так ржать, что Прентис испугался, не покалечил ли он животное. Но ноги вроде бы были целы, мул дергался, пытаясь встать, но снова падал. Прентис поднял его и теперь знал, что все будет в порядке. Он выпрямил упряжь, направил мула в другую сторону и оставил в покое. Потом так же быстро он выхватил пистолет и повернулся лицом к толпе. Плечо у него болело, но ему было все равно. Он сделал то, что хотел, и ему было хорошо. Он увидел в толпе парня, который спугнул мула.

— Черт тебя побери, пойди-ка сюда. Посмотрим, как тебе это понравится!

И они остановились.

Потом он услышал шум и, повернувшись к гарнизонному штабу, увидел, что дверь открыта, и из нее выходят старик, майор и еще несколько человек. За ними шел незнакомец в форме, китель застегнут до подбородка, темноглазый, темнолицый, с висячими усами, и, судя по тому, как он дергал головой из стороны в сторону, видно было, что он напуган. Майор повернулся лицом к отряду, как будто хотел что-то сказать, но ему это не удалось. Кто-то начал кричать. Майор повернулся, Прентис тоже. Через площадь скакал маленький человечек. Он был одет в серые бриджи для верховой езды, обут в начищенные ботинки; он даже держал в руке стек; у него была ван-дейковская бородка и четко выраженный немецкий акцент. “Viva! — кричал он. — Todos! Ahora! Viva Mexico!” И толпа зашевелилась. Майор прокричал “Viva Villa!” в ответ, и это было так неожиданно, что все расхохотались.

Может быть, это спасло бы их, дало возможность уйти, но позади немца возникла еще одна фигура — женская, ростом едва ли не шести футов, могучего телосложения, и если можно было понять, откуда взялся немец — кто-то из множества агентов начал формировать второй фронт, — то женщина оставалась загадкой. Она была явно европейского происхождения, но не немка, а скорее скандинавка: светлоглазая, с волевым лицом и зачесанными назад волосами. Она кричала с превосходным испанским произношением. Прентис не понимал слов, но, судя по тому, как злобно женщина выплевывала их, это были ругательства. Судя по виду и по речи, она жила здесь много лет, и, разумеется, ни Прентис, ни старик, на майор, и никто из них не знал того, что стало известным много позже: зовут ее Элиза Гринсен, она уже давно сочувствует Вилье, он сам находится в двух домах отсюда, на улице, с которой она пришла. У нее дома. Она ухаживала за ним, и, может быть, сами горожане и не интересовались, где он, но видно было, что они знают женщину, и начали кричать, вместе с ней, чтобы кавалеристы убирались к чертовой бабушке. Офицер из гарнизонного штаба продолжал дергать головой, вид у него был по-прежнему испуганный. Толпа приблизилась, майор и остальные поспешно вскочили в седла. Прентис тоже.

— Поехали-ка отсюда! — сказал майор, и кавалеристы двинулись прочь от площади.

Позади раздался выстрел. Прентис не был уверен чей, но стреляли слишком далеко, так что это не мог быть кавалерист из их отряда. Потом он услышал другие выстрелы. Пули свистели мимо его головы, он пригнулся и теперь все понял.

Внезапно рядом оказался старик.

— Держись ко мне поближе, — сказал он.

— Черт возьми, уж конечно, — ответил перепуганный Прентис.

И это была первая ошибка старика. Он начал улыбаться еще там, на площади, не из-за того, что майор крикнул немцу, а увидев, как парнишка остановил мула. Он сделал все как надо. Просто молодчина. Мексиканцы остановились как вкопанные, когда он повернулся к ним лицом, и старик не был уверен, что и сам справился бы с этим лучше. То ли сработала его наука, то ли мальчик был очень способным, но старик видел, как он блестяще справляется со всеми делами. И его потянуло к нему, как тянуло уже несколько дней, и ему не хотелось терять Прентиса из вида.

С ружьями наготове они скакали вместе с другими кавалеристами по главной улице, к окраине, и позади раздавались новые и новые выстрелы; из переулков теперь тоже стреляли, и старик поглядывал на верхние этажи домов — не видно ли в окнах ружейных стволов, нет ли там людей, которые могут в них чем-нибудь швыряться. В основном он беспокоился, чтобы парня не зацепили пули. Старику показалось, что он заметил какое-то движение, и он выстрелил. Они миновали это окно, и он продолжал осматривать верхние этажи, при этом стреляя назад, в то время как майор вел их дальше по улице. Он посмотрел вперед, увидел открытое пространство: они уже почти миновали окраины; потом увидел железнодорожное полотно, караульную будку у станционного здания; майор повел отряд через рельсы и повернул налево, где они оказались между двух пологих холмов; караульный выскочил из будки, целясь в них, старик застрелил его и проскакал мимо. Он взглянул туда, куда вел их майор, в долину между двумя пологими холмами, и снова перед ним возникло то ущелье в Колорадо, из которого они спустились к реке и попали в ловушку, расставленную индейцами. Но на этот раз ущелье оказалось больше похожим на другое, к северу отсюда, недалеко от деревни, где их преследовали федеральные войска. Он проскакал сквозь него, увидел новую равнину — настоящий котел, и это было совсем плохо, потому что горы оказались слишком высокими, чтобы оттуда можно было выбраться. Черт побери, они оказались в западне! Они развернулись и двинулись назад. На скаку старик увидел, что на краю города полно солдат и местных жителей. Он увидел, как солдаты вскакивают в седла. Майор повел кавалеристов назад тем же путем, потом свернул на дорогу, по которой они входили в город, скача изо всех сил, чтобы соединиться с той частью отряда, которую он оставил там. Старик не понял этого, не понял, почему майор не поступил так с самого начала, почему он свернул в это ущелье вместо того, чтобы скакать прямо. Может быть, майор не думал, что они окажутся так далеко? Или считал, что все вскоре успокоится и можно будет начать переговоры? Старик не понимал этого, но и не считал, что майору следовало попытаться так сделать. Это не имело значения. Теперь они выехали на открытое место, и старик мог не слишком беспокоиться о парнишке. Парнишка был молодцом, а уж когда дело касалось лошадей, то ему равных не было: он скакал быстро и хорошо, подстегивая лошадь, но не загоняя ее. Старик теперь думал только о себе, стрелял, считал, скольких он уложил. Он посмотрел вперед и увидел остальную часть отряда. Все были на дороге, сбились в кучу, кружились на месте и смотрели в сторону города. Он не понял, что они там делают, почему они не пришли на помощь. Старик и все остальные поравнялись с ними, остановились, повернулись, и. Боже ты мой, все кавалеристы мигом оказались в седлах и направились к ним.

— Убираемся отсюда! — крикнул майор, но им и не нужна была команда.

Не успел он договорить, как они повернули лошадей и кинулись вниз по дороге. Мексиканские солдаты бросились в погоню. Их лошади меньше устали, и они поскакали углом, пытаясь зажать колонну с флангов. Все поле было разделено прямыми каменными стенами, ярдах в пятидесяти друг от друга. Погоня настигала их, солдаты отстреливались. Старик посмотрел вперед и увидел, что один взвод развернулся, как их учили, чтобы попытаться остановить погоню. Он скосил глаза и увидел, что парнишка тоже среди них.

— Не смей! — крикнул он, но парень уже спешивался. Старик резко развернул лошадь и поскакал к ним. Он схватил ружье, спрыгнул на землю, подбежал к парню, который прятался за камнями. Пули так и свистели над головами.

— Черт, ты что, с ума сошел? Но парень не слышал. Вместе с другими он стрелял в солдат. Тут старик допустил ошибку. “Думай о себе, о том, что ты делаешь”. До сих пор он ни разу не нарушил этого правила. Даже сейчас он не понимал, что нарушает его. “Не позволяй никому отвлекать тебя. Сосредоточься на том, что делаешь”. Сам бы он ни за что не остановился. Он понимал, что это глупо, что им нужно более надежное прикрытие. Он должен был быть рядом с парнем. Календар понимал, что это неправильно, но это чувство смешивалось с чувством потрясения и страха, с инстинктом защищать его. Он не обратил на него внимания и вместе с парнем стал стрелять из-за камней в солдат. Мимо пролетали пули, кавалеристы падали, как падали и солдаты по ту сторону. А потом увидел, что солдаты слишком близко, и понял, что надо уходить. Он схватил парня и потащил его назад. Остальные кавалеристы уже отходили. Они вскочили на лошадей, старик втолкнул парня в седло, и вот все уже были верхом и, отстреливаясь, поскакали, чтобы присоединиться к отряду.

Но им это не удалось. Мексиканцы догоняли их, они мчались по полю, валили межевые преграды или обходили их, и вскоре кавалеристам пришлось снова остановиться, соскочить с коней и кинуться к очередной стене, стреляя из-за нее. На этот раз старик чуть было не пролетел мимо, но он не мог оставить парнишку. Теперь все стало слишком сложно — он не обращал внимания на легкие мишени и думал только об одном — как прикрыть мальчика. Он стрелял во всех, кто только в них целился, и то и дело прижимал парня к земле, когда та часть стены, за которой они прятались, попадала под особо сильный обстрел.

Глава 77

Парень, со своей стороны, ничего не замечал. Он как будто отсутствовал, заряжал свой “спрингфилд”, целился, стрелял, снова щелкал затвором, солдаты падали, а если его тянули назад или пригибали к земле, он лишь какой-то частью мозга отмечал это, тут же снова кидался к стене и стрелял, едва замечая, как мимо проносятся другие кавалеристы, как кто-то вталкивает его на лошадь; он едва сообразил, что оказался в седле и скачет вместе с другими по дороге.