«Крейг, вы все время были со мной. Вы слышали мои рассказы о Джозефе! Вы видели, что было в его спальне. Если убийцы следили за нами обоими, они могут начать охотиться за вами, чтобы сохранить свою тайну!»

Вспомнив эти слова Тэсс во время их последнего телефонного разговора, Крейг беспокойно заерзал на месте. Сидя в салоне самолета и пристегнувшись ремнем безопасности, он встревоженно вглядывался в иллюминатор, — «Боинг-727» компании «Трамп шаттл» шел в дымке смога на посадку в Вашингтонском национальном аэропорту.

«Они могут начать охотиться за мной!» — подумал он.

До сих пор такая мысль не приходила ему в голову. Он вспомнил и свой ответ: «Пускай эти сукины дети только попробуют». Дело в том, что он и вправду хотел сойтись с ними в открытом бою. Он был готов на все, что угодно, лишь бы остановить этот кошмар. Все, что угодно, лишь бы спасти Тэсс.

«Продолжай скрываться, Тэсс, — мысленно уговаривал он ее. — Будь осмотрительна. Не рискуй. Скоро. Скоро я буду с тобой».

Перед тем как выехать из управления полиции, Крейг позвонил в службу безопасности терминала «Трамп» в аэропорту Ла-Гуардиа, чтобы предупредить: он, офицер полиции, что подтверждается соответствующими документами, готов заполнить какие угодно бумаги и подвергнуть себя всей необходимой процедуре, включая разговор с пилотом, чтобы пронести на борт личное оружие. По дороге в аэропорт они с Тони постарались удостовериться, что за ними не следят, хотя в хаосе полуденного движения это было почти невозможно.

Теперь, таясь от своего соседа по креслу, Крейг сунул правую руку под пиджак и крепко сжал рукоятку револьвера «смит-и-вессон» 38-го калибра. Вряд ли в этом была нужда. Если начнется заваруха, то наверняка не во время полета. И уж конечно, они не будут стрелять. Слишком опасно: пули могут пробить фюзеляж, и последующая декомпрессия салона станет причиной крушения самолета. Тем не менее оружие придавало ему уверенность. Насколько позволяло его нервное напряжение, Крейг равнодушным взглядом окинул салон. Как ему показалось, никто из пассажиров им не интересовался.

«Все в порядке, — убеждал он себя. — Только не суетись. Ты принял необходимые меры предосторожности. Теперь тебе остается плыть по течению. Назад дороги нет. Чему быть, того не миновать».

И тем не менее он не заметил сероглазого пассажира десятью рядами позади себя, который делал вид, что дремлет, таким образом скрывая цвет своих глаз. Как только женщина исчезла из их поля зрения, он, называясь всякий раз разными именами, купил билеты на все рейсы компании из Ла-Гуардиа в Вашингтонский национальный аэропорт. Сероглазый господин отнюдь не собирался использовать все эти билеты. Он просто ждал, незаметно наблюдая за входом в терминал, на случай, если прибудет друг женщины — детектив. Один из его соратников точно так же наблюдал за терминалом «Пан Америкэн».

Почти потеряв надежду, сероглазый неожиданно увидел, что объект выходит из полицейского автомобиля.

Тогда он, обрадованный, вошел в терминал и, пройдя контрольный пункт и предъявив билет, сел в самолет до того, как это сделал детектив. Таким образом он следил за ним, будучи впереди, отчего риск, что объект заподозрит слежку, уменьшался.

Да, прошлой ночью женщина сбежала. Но благодаря телефону на борту, который сероглазый человек попросил стюардессу принести, ему удалось, пользуясь намеками, предупредить членов своей команды, что детектив находится на пути в Вашингтонский национальный аэропорт предположительно для встречи с преследуемой женщиной.

Она была опасна. Она слишком много знала. Так же, как и решительный детектив, который проявлял к женщине слишком большой интерес.

Как только эти двое встретятся, их заставят замолчать, фотографии будут уничтожены, а братство снова станет надежно защищено.

«Злобное», — сказала Присцилла. Этот выразительный эпитет привлек внимание Тэсс.

Она, Присцилла и профессор Хардинг перешли из кухни старого викторианского дома в Джорджтауне в кабинет на первом этаже. Теперь, когда подействовал инсулин и благодаря ленчу стабилизировался уровень сахара в крови, Присцилла, казалось, помолодела на десять лет. Ее глаза ожили, голос окреп, хотя говорила она медленно, взвешивая каждое слово, — видно, такая манера выработалась у нее за долгие годы чтения лекций студентам.

Но у Тэсс не было времени на лекцию. Ей нужно было срочно выяснить, что означал этот барельеф. Выяснить как можно скорее! Ведь пора ехать на встречу с Крейгом.

Присцилла, заметив ее нетерпение, со вздохом сказала:

— Сидите спокойно, Тэсс, и слушайте внимательно. Я не могу рассказать вкратце, и, если у вас действительно такие серьезные проблемы, вполне возможно, ваша жизнь зависит от того, поймете ли вы до конца все то, что я собираюсь вам поведать.

Тэсс, неожиданно почувствовав себя опустошенной, после некоторого колебания опустилась в кожаное кресло.

— Извините, я знаю, что вы стараетесь мне помочь. Если это такая сложная тема, мне следует набраться терпения. Взять себя в руки. Я, конечно же, не хотела бы вас торопить. Рассказывайте, как вам удобно.

Однако все мышцы Тэсс сводило от нервного напряжения, когда она смотрела, как Присцилла взяла с полки несколько толстых книг и положила их на письменный стол.

— "Злобное божество", — напомнила Тэсс. — Вы назвали его злобным.

Присцилла кивнула.

— Концепция зла — одна из центральных в христианской теологии.

— Боюсь, я не поняла. Какое отношение это имеет к моей проблеме?

— Подумайте. Как вы согласуете существование зла с традиционной идеей милосердного, вселюбящего христианского Бога?

Тэсс в замешательстве покачала головой.

— Я все еще не понимаю.

Присцилла подняла морщинистую, с распухшими суставами руку.

— Тогда слушайте. Мы знаем, что зло существует. Мы встречаемся с ним каждый день. Слышим о нем по радио. По телевидению. Читаем о нем в газетах. Нравственное зло в виде преступлений, жестокости и коррупции. Зло, поражающее человека в виде болезней: рак, мышечная дистрофия, рассеянный склероз. — Голос Присциллы дрогнул. — Диабет. — Она помолчала, затем, устало сев за письменный стол, задумчиво продолжала: — Конечно, некоторые отрицают религиозную концепцию зла. Они утверждают, что преступления — это просто следствие нищеты, отсутствия должного воспитания в семье или образования и так далее. Они возлагают вину за преступления на общество или объясняют жестокость человека, совершившего целую серию убийств, болезненным состоянием его рассудка. Они отвергают богословское объяснение болезней. Для них рак — следствие случайных биологических нарушений в организме или результат загрязнения окружающей среды.

— Но они близки к истине, — возразила Тэсс. — Я работаю в журнале, цель которого — защита окружающей среды. Канцерогенные вещества осаждают нас со всех сторон.

— Совершенно верно, — подхватил профессор Хардинг, — яды отравляют все вокруг. Мои лилии от них тяжко страдают, они вполовину не так прекрасны, как были раньше.

— Извини, Ричард, — Присцилла постучала изуродованным артритом пальцем по столу, — мне вдруг ужасно захотелось пить. Будь добр, сходи, пожалуйста, на кухню и вскипяти нам чаю.

— Ну конечно. — Профессор Хардинг взялся за свою палку. — Кому какой?

— Я полагаюсь на твой вкус.

— В таком случае я заварю лимонный, дорогая.

Когда профессор Хардинг нетвердой походкой вышел из кабинета, оставив женщин наедине, Присцилла, прищурившись, внимательно посмотрела Тэсс в лицо.

— Я имею в виду именно канцерогенные вещества и так называемые биологические нарушения, — сказала Присцилла. — Зло, поражающее человеческую плоть, и зло, имеющее богословское объяснение.

Тэсс покачала головой.

— Но что общего у рака и богословия?

— Вспомните, что согласно христианству вселенную создал вселюбящий Бог.

— Да, конечно, — подтвердила Тэсс.

— Так как же мог такой Бог наградить вселенную преступлениями и раком? Выходит, христианский Всевышний не столь милосерден, как привыкли считать. Он, оказывается, жесток, своенравен, противоречив. Вот почему изобрели дьявола.

«Дьявола? — удивилась про себя Тэсс. — Как все это неожиданно!»

— Люцифера, — продолжала Присцилла. — Самого главного ангела на небесах, первого заместителя Господа. Но Носитель света, как его часто называют, не удовлетворился ролью заместителя. Нет, этот могущественный ангел захотел стать еще могущественнее. Он возжелал власти самого Всевышнего, полагая, что может тягаться с ним. Но когда он восстал. Бог низверг его с небес далеко-далеко вниз — в уготованную ему огненную преисподнюю — и переименовал ангела из Люцифера в Сатану, а Сатана в ярости поклялся нарушить совершенство сотворенной Богом вселенной, породив в ней зло.

— Но эту часть христианского учения я всегда считала мифом, — заметила Тэсс.

— Однако большинство христиан, в особенности фундаменталисты, верили, что так оно и есть на самом деле, и основывали свою жизнь именно на этой концепции. Господь и падший ангел. Существование Сатаны — удобное объяснение для зла, которого становится все больше и больше на земле.

— Сказанное вами похоже на уроки основ христианства, преподаваемые нам в колледже монахиней каждое воскресенье после мессы.

— Да? — Присцилла наморщила свой и без того изрезанный морщинами лоб. — Ну, я собираюсь преподать вам основы совсем другого учения, что может подорвать вашу веру. А также, к сожалению, напугать вас.

Тэсс выпрямилась, напряженно ловя каждое слово собеседницы.

— Однако, — вновь заговорила Присцилла, — признание Сатаны причиной существования зла не снимает с Бога обвинения в его отступничестве. Потому что он терпит зло Сатаны. Потому что он позволяет Сатане губить нас преступлениями и болезнями.

Тэсс, покачав головой, возразила:

— Монахиня учила нас, что Господь не уничтожил Сатану и позволил ему чинить зло на земле во испытание нашей стойкости. Со смирением приняв ниспосланное ему зло, человек обретает место в раю.

— Неужели, Тэсс, вы и вправду в это верите?

— Ну… Может быть, и нет. Но, по крайней мере, меня так учили.

— А вот какой урок был преподан мне. — В голосе Присциллы прозвучала горечь. — У нас с Ричардом был сын, Джереми, наш единственный ребенок. Когда ему исполнилось десять, он умер — в невыносимых мучениях — от рака костей. Через тридцать лет я все еще просыпаюсь от ночных кошмаров, видя во сне страдания милого, доброго мальчика, никогда никому не причинившего зла, не имевшего ни малейшего представления о грехе. — Глаза Присциллы затуманили слезы. — Тем не менее Бог позволил этой ужасной болезни терзать моего сына. Если Сатана в ответе за зло на земле, то Бог, допустивший это, в конечном счете отвечает за то, что случилось с Джереми. Я до сих пор виню в этом Всевышнего. — Слезы высохли на глазах Присциллы, взгляд ожесточился. — Итак, возвращаемся к вопросу, который я задала вам ранее. Как может милосердный, вселюбящий Господь позволять творить зло? Попытка христианского учения свалить все на падшего ангела совсем не удовлетворительна, — сердито сказала Присцилла и добавила: — Однако имеется другая религиозная доктрина, дающая более логическое объяснение возникновению в этом мире зла. За тысячи лет до Христа наши предки верили в существование двух богов, одного хорошего, другого плохого, совершенно равных по могуществу и боровшихся за власть над миром. В этом случае Сатана предстает скорее падшим богом, а не ангелом. Бог добра существовал сам по себе и не отвечал за деяния своего соперника. Исторические источники датируют появление этой религии четвертым тысячелетием до нашей эры на территории Ирака, точнее в Междуречье — долине между Тигром и Евфратом. Это там, где по Библии якобы существовал сад Эдема. [12]

— Змей в саду, — сказала Тэсс.

— Совершенно верно. Но этот змей не был падшим ангелом. Он олицетворял злого бога, соперника доброго.

Тэсс, не удержавшись, взглянула на стенные часы. Крейг. Скоро он приземлится в Вашингтонском национальном аэропорту. Он надеется, что она его встретит!

— Не смотрите на часы, Тэсс. Смотрите на меня и внимательно слушайте, — с преподавательской строгостью проговорила Присцилла, расправив плечи. — Идея двух равно могущественных богов-соперников распространилась по всему Ближнему Востоку. К тому времени, как она достигла Древнего Ирана, примерно в первом тысячелетии до нашей эры, у доброго бога появилось имя — Митра.

Тэсс насторожилась.

— Митра? Вы упоминали его раньше.

— Да, фигура на барельефе, — сказала Присцилла. — Теперь вы понимаете, почему мне пришлось все так детально объяснять? Существо, убивающее быка, — не человек. Это бог. Некоторые более поздние религии, зороастризм [13] и манихейство, [14] также использовали идею равных богов-соперников — доброго и злого. Но по существу, эти боги были версиями Митры и его антипода. Как видите, Тэсс, речь идет о старых временах, очень старых. Вот почему я говорила, что Митра восходит к истокам истории. Это самый древний бог, о котором мы знаем что-либо определенное, и только случайно… — Появление профессора Хардинга, который, опираясь на палку, вкатил в кабинет сервировочный столик с чайником, чашками и тарелкой, полной печенья, заставило Присциллу прервать свою лекцию.

— Спасибо, Ричард.

— Рад помочь тебе, дорогая.

— И только случайно… — напомнила Тэсс, в нетерпении ожидая продолжения разговора.

— Налить молока, дорогая? — спросил профессор Хардинг.

— Немного.

Тэсс, снедаемая нетерпением, едва сдерживалась, чтобы поторопить Присциллу. Пока профессор Хардинг разливал чай, Присцилла задумчиво открыла книгу, лежавшую на письменном столе, пролистала ее и, найдя нужную страницу, сказала:

— Позвольте описать вам одну из религий. Когда вы входите в храм, вы окунаете руку в сосуд со святой водой и осеняете себя крестом. В алтаре вы видите изображение бога, которому поклоняетесь. Во время богослужения вас причащают хлебом и вином. Вы признаете обряд крещения и конфирмации [15], верите в спасение души через добрые дела и жизнь после смерти. Ваш бог в облике человека родился двадцать пятого декабря, а его перевоплощение происходит в день Пасхи.

Профессор Хардинг, подавая чашки с горячим чаем Присцилле и Тэсс, проговорил:

— Христианство.

— Да, Ричард, это первое, что приходит в голову, — отозвалась жена профессора. — Тем не менее прошу извинить меня, но ты не прав. — И, не отрывая взгляда от лица Тэсс, добавила: — Это митраизм.

— Что? — изумилась Тэсс, ставя перед собой чашку, — Но почему они так схожи между собой? Вы же сказали, что митраизм гораздо старше христианства.

— Подумайте, — Присцилла посмотрела на Тэсс поверх очков, — и я уверена, вы догадаетесь.

— Мне приходит в голову одно-единственное объяснение. Неужели это возможно, чтобы христианство заимствовало обряды у митраизма?

— Похоже, так оно и есть, — ответила Присцилла. — Первые три века нашей эры, когда христианство боролось за выживание, митраизм был ведущей религией в Римской империи. Некоторые римские императоры, не только не были гонителями митраизма, но и исповедовали его. Митру иногда называют солнечным богом и часто изображают с лучами солнца, исходящими от головы, что при изображении ликов христианских святых стало нимбом. Между прочим, крест — древний графический символ солнца. Поэтому верующие в Митру, входя в храм, крестились.

Присцилла, перевернув книгу лицом к Тэсс, придвинула ее к девушке.

— Это фотография старинного барельефа с изображением митраического обряда причащения. Заметьте, что на кусочках хлеба выдавлен знак креста.

— До христианства? — воскликнула потрясенная Тэсс. — Но тогда все мое религиозное воспитание идет прахом, мои представления о католицизме рушатся.

— Я предупреждала вас, — Присцилла назидательно подняла узловатый палец, — говорила, что моя лекция может подорвать вашу веру. То, что вам откроется, скорее всего ужаснет вас. И не только тем, что оскорбит ваши религиозные чувства. Но мы к этому еще подойдем.

Профессор Хардинг отхлебнул чаю, удовлетворенно вздохнул, оценив его вкус, и прервал жену:

— Дорогая…

— Да, Ричард?

— Своим появлением я не дал тебе закончить мысль относительно места митраизма в истории религий. Не могла бы ты довести ее до конца.

— Мне тоже хотелось бы знать, — сказала Тэсс.

— Я имела в виду, — задумчиво проговорила Присцилла, — что только благодаря случаю митраизм не занял доминирующего места в западной культуре — того, что сегодня занимает христианство. Как я уже упоминала, в течение первых трех веков нашей эры несколько римских императоров исповедовали митраизм. Но все изменилось при Константине. В 312 году перед одним из решающих сражений у Константина было, как он позже посчитал, знамение.

— Знамение?

— Вероятно, это еще одна легенда. Константин посмотрел на небо и, как он утверждал, увидел начертанный на солнце крест. Он принял его за знак Божий и приказал своим воинам нарисовать такой же крест на их щитах. Войско Константина вступило в битву с врагом и выиграло ее — пол знаком креста. Мы помним, что крест — древний символ солнца и что митраизм использовал его для обозначения бога солнца, и историкам до сих не ясно, почему Константин решил, что увиденный им крест олицетворяет распятие — крест, на котором умер Иисус. — Присцилла откинулась на спинку кресла и продолжала: — Как бы там ни было, Константин принял христианство и, в конечном счете, сделал его основной религией в Римской империи. Христиане, которых до этого в лучшем случае терпели — если не подвергали гонениям или не бросали на растерзание львам, — не преминули воспользоваться этим неожиданным преимуществом. Их первейшей неотложной целью стало уничтожение соперничающей религии. Они отыскивали и разрушали митраические храмы, убивали митраических священнослужителей и приковывали их трупы к святыням, оскверняя таким образом храмы, чтобы ими никогда больше не пользовались. Весы истории качнуло в другую сторону, и влияние митраизма резко ослабло. Его немногие оставшиеся в живых последователи, преследуемые как еретики, были вынуждены скрываться. Они втайне, маленькими группами совершали свои обряды. Но как бы сурово их ни наказывали, как жестоко ни преследовали, секте удалось выжить — митраизм до сих пор исповедуют в Индии.

Присцилла отхлебнула чаю для поддержания сил и окрепшим голосом продолжила:

— В Европе же последний оплот митраизма ликвидировали в средние века. В тринадцатом веке идея двух противоборствующих равных богов — одного доброго, другого злого — снова появилась на юго-западе Франции в городе Альби. Католическая церковь нарекла неожиданно возродившийся митраизм по имени города альбигойской ересью. Может существовать только один Бог, утверждала она, — и тысячи благословленных папой крестоносцев хлынули в Юго-Западную Францию и устроили резню, убивая всех, кого подозревали в ереси. Погибло несметное количество людей. В конце концов все предполагаемые еретики были оттеснены в горы, где укрылись в крепости Монсегур. Крестоносцы осадили ее и дождались, пока голод и жажда не вынудили осажденных сдаться. Тогда крестоносцы подожгли деревянные крепостные стены и, окружив их, наблюдали, как гибнут в огне оставшиеся в живых еретики. Вот так более чем семьсот лет назад в западном мире перестал существовать митраизм.

— Но вы, похоже, не очень-то в это верите.

— Ну, — задумчиво произнесла Присцилла, — есть предание, утверждающее, будто в ночь накануне резни горстка самых непреклонных еретиков по веревкам спустилась со скалы, захватив с собой какое-то неведомое сокровище. Я иногда задаю себе вопрос, не сохранились ли тайные очаги ереси и по сей день. А фотография этого барельефа наталкивает меня на мысль, что это так. Ведь не купишь же такую скульптуру в какой-нибудь лавке древностей. Если бы это было возможно, цена оказалась бы баснословной, потому что, как я говорила, большую часть скульптур уничтожили после принятия Константином христианства. Остались лишь музейные экспонаты. Лучшие, о которых мне известно, находятся в Лувре и Британском национальном музее.

— Но вы видели похожие барельефы в Испании в 1973 году, — напомнила Тэсс.

— Да, это были полустертые изображения, высеченные на стенах гротов под Меридой. И очень плохо сохранившийся барельеф в маленьком музее недалеко от Памплоны. И еще, к моему великому удивлению, несколько подобных скульптур в отдаленных пещерах в том же районе. Именно поэтому я и заподозрила, что ересь продолжает существовать. Естественно, местные жители бывали в этих пещерах и знали и о барельефах, спрятанных там по той или иной причине. Я не тронула их, оставив там, где нашла, не только из уважения к чужим верованиям, но и, конечно, из-за страха. Мне совсем ни к чему было навлекать на себя гнев селян, лишив их древних святынь, к тому же, когда я выходила из пещер, у меня было такое чувство, что за мной следят.

— Ты никогда не рассказывала об этом, дорогая, — заметил с укором профессор Хардинг.

— Ну, я никогда не рассказывала тебе всего, Ричард, не хотела волновать. Если бы ты знал обо всех моих приключениях во время научных экспедиций, ты бы мне их запретил. Но это отдельный разговор. Вот что я хочу сказать, Тэсс: на вашей фотографии заснята не древняя скульптура. Это мраморная копия, сделанная в наши дни. Чтобы создать такую, нужно основательно потрудиться, и потому стоит она немалых денег. Встает вопрос: зачем понадобилось создавать копию?

— И что она означает, — настойчиво добавила Тэсс. — Почему древние считали ее священной? Почему Митра перерезает горло быку?

Вашингтонский национальный аэропорт

Крейг с нетерпением ждал, когда приземлившийся самолет наконец остановится. Он расстегнул привязной ремень и вскочил на ноги в ту же секунду, как погасла предупреждающая надпись. Торопясь выйти из самолета, поспешно протиснулся по заполненному пассажирами проходу между кресел, а в здании терминала осторожно огляделся, не следят ли за ним.

На стоянке такси выстроилась очередь, и Крейг как на иголках дожидался своего череда. Когда у обочины остановилась свободная машина, он забрался на заднее сиденье, сказав водителю:

— Гостиница «Мэрриот» в Кристалл-Сити.

Весь в испарине от волнения, Крейг то и дело поглядывал на часы. Такси подъехало к гостинице чуть раньше назначенного времени — двадцать минут третьего.

Когда Крейг расплатился с водителем и машина отъехала, к нему подошел одетый в ливрею швейцар и, увидев, что у Крейга нет багажа, озадаченно спросил:

— Вы к нам в гостиницу, сэр?

— Нет, я кое-кого жду.

Швейцар отошел, не очень приветливо пробурчав:

— Пожалуйста, сэр, очень хорошо.

Крейг нервно провожал глазами каждый автомобиль на шоссе, ища взглядом черный «Порше-911». Узнать машину будет нетрудно. Вот-вот Тэсс свернет с шоссе и остановится перед ним. Крейг быстро сядет на переднее сиденье, и они умчатся прочь. Да, она будет здесь с минуты на минуту.

Крейг закашлялся от смога и начал вышагивать у входа в гостиницу, поглядывая на часы. Половина третьего. Без двадцати пяти. Без двадцати. «Должно быть, попала в автомобильную пробку. Еще минута, и я ее увижу».

А в это время сумрачного вида мужчины, у каждого из которых в кармане лежало кольцо с рубином, наблюдали за ним из-за почтового фургона на другой стороне улицы. И сероглазый человек не сводил с него тяжелого взгляда, сидя в ресторане чуть дальше по той же улице.

Все мышцы тела у Крейга напряглись в нетерпеливом ожидании. Без пятнадцати три. Он задыхался от волнения.

«Тэсс! Бога ради, что случилось? Где ты, черт побери?»