L
      За следующие десять дней кавказской командировки не случилось ровным счетом ничего. Маша успела отослать в Москву несколько эмоциональных репортажей по следам недавней вспышки насилия и террора. Лишь первый из них пошел в эфир, поскольку все ждали, когда же, наконец, сдвинется с мертвой точки процесс мирного урегулирования и от закулисных консультаций стороны перейдут к переговорам. Об исчезновении высокопоставленного офицера службы безопасности сообщили мимоходом в ночных новостях.
      Все эти дни майор навещал Машу в гостинице, однако не мог её ни обнадежить, ни огорчить. Впрочем, огорчить её ещё чем-то было теперь трудно. Ей как журналистке, лучше, чем кому-либо было известно, что в наше время о любом, даже самом нашумевшем инциденте, вспоминали, как правило, в течение недели, а потом напрочь забывали. Что же было говорить о каком-то полковнике, который не то погиб, не то захвачен в плен.
      Майор знакомил её с какими-то военными чинами, от которых она не узнавала ничего нового, а выслушивала лишь искренние соболезнования.
      - Это нелегко, но постарайтесь быть сильной и набраться терпения, говорили ей. - Если он жив, мы сделаем все для его освобождения.
      От майора она узнала, что трехсторонние консультации продолжались и якобы российской стороне был представлен список находящихся в плену военнослужащих, которых предлагалось обменять на плененных чеченцев, и, в частности, на старого знакомого Маши - полевого командира Абу.
      - Полковник есть в этом списке? - вскричала Маша. Майор развел руками.
      - Увы... Но если он и находится у них в руках, то мы не должны на этом настаивать. В любом случае они должны первыми назвать свою цену.
      - И вы отпустите Абу?
      - Что касается меня, то я бы этого подонка своими руками придавил... проворчал Василий, но поспешно сказал:
      - Простите меня... Мы хлебнули с ним лиха!
      - Так власти не согласятся его обменять?
      - Думаю, нет.
      - Вы мне забыли что-то сказать, - проговорила Маша, прямо глядя ему в глаза.
      - Да вроде бы нет.
      - Список людей, предназначенных к обмену с обеих сторон, уже согласован?
      - В-возможно, - ответил он.
      - Сколько человек с каждой стороны?
      - Я не могу вам этого сказать...
      - Василий, - воскликнула она, - вы же понимаете, что полковник может не дождаться следующего обмена!
      - К сожалению, Маша, от меня это не зависит. Я понимаю, что вам тяжело...
      - Вы-то хоть не занимайтесь словоблудием! - вскипела Маша. - Лучше скажите, если бы чеченцы предложили обменять Абу на полковника, власти бы согласились?
      - Согласятся, - твердо сказал майор.
      - Почему же они не предложат этого? - горестно проговорила Маша.
      - Я же уже сказал. Лучше, если чеченцы сами назовут цену. Боюсь, они могут не отдать полковника за Абу.
      - Значит, все кончено, - прошептала Маша.
      - Если он жив, они обязательно начнут торговаться. Если он жив, он выберется оттуда!
      - Если он жив...
      Отчаяние чередовалось в её душе с яростью. Как он мог быть таким беспечным? Как он мог так поступить с ней? С ней и с их ребенком?
      - Уже задействованы люди, которые вошли с ними в контакт и пытаются либо узнать, в каком состоянии он находится, либо получить тело. Поверьте, Маша, я готов на все ради его освобождения, если бы только знал, как это сделать...
      - Я это знаю.
      * * *
      Когда Маша улетала из Грозного, майор пообещал сообщить, если удастся что-то узнать. Маша знала, что они не просто друзья. Майор и полковник были как братья.
      - Я жду от него ребенка, - грустно сказала Маша, целуя майора.
      - Он мне говорил... - тихо признался тот. - Пожалуйста, - попросил он смущенно, - не вини Волка в том, что произошло.
      - Вы тоже зовете его Волком, - удивилась она.
      - Он и есть ненормальный Серый Волк, которому больше всех надо. Он и меня однажды собрал в поле по кускам, обрызгал живой и мертвой водой и заставил жить... Не забывай его, Маша!
      Провожая Машу, майор крепко выпил на пару с администратором Татьяной, и теперь в его голосе звучало что-то вроде умиротворения и примирения с суровой правдой жизни, какие обычно нисходят на человека только во время поминок.
      LI
      Возвратившись в Москву, Маша сделала все, чтобы не сойти с ума. А именно с головой ушла в работу и заботу о будущем ребенке.
      Зато по ночам её изнуряло отчаяние.
      Рита старалась не отходить от Маши, но ни словом, ни намеком не решалась посоветовать ей то, что у всех вертелось на языке - сделать аборт. Пока не поздно.
      Для самой Маши было совершенно очевидно, что именно это ей и следовало сделать. Тем более что, положа руку на сердце, она уже считала себя вдовой.
      И возненавидела бы каждого, кто попытался бы утешать её бреднями о том, что в жизни бывают чудеса.
      Почему она отказывалась сделать аборт, она и сама толком не понимала.
      У неё в душе словно схватился какой-то высококачественный цемент. С тех пор как она вернулась в Москву, Маша не проронила ни единой слезинки. Глядя на нее, Рита несколько раз сама принималась взахлеб рыдать. Так что Маше самой приходилось успокаивать подругу.
      - Разве ты забыла, что я запретила меня жалеть? - строго говорила она.
      - Я помню, - отвечала Рита и снова принималась рыдать.
      Майор Василий позвонил только один раз. О Волке не было абсолютно никаких известий. Между прочим он сообщил, что в течение ближайших дней должен состояться обмен пленными.
      - Я вставлю это в вечерние новости, - сказала Маша.
      - Это не секрет, - ответил майор.
      Когда Маша рассказала об этом господину Зорину, тот поинтересовался, не возьмется ли она сделать на эту тему специальный репортаж.
      - Но о предстоящем обмене у нас нет практически никакой информации, пожала плечами та. - виновники и военные считают, что лишние разговоры об этом осложнят процедуру. Вряд ли мы узнаем что-нибудь кроме того, что уже известно.
      - Неужели репортаж о таком необыкновенном событии мы опять получим лишь от наших зарубежных коллег? - ревниво процедил господин Зорин. Кстати, - спохватился он, - ты ещё не в курсе, что корреспонденту "Франс-пресс" вместе с миссией Красного Креста удалось побывать в горном селении, где теперь содержатся кавказские пленники - российские военнослужащие, и даже демонстрировали яму, где якобы сидит какой-то ценный русский полковник...
      Господин Зорин был изрядно удивлен, что не успел он договорить эту фразу, как геройская журналистка Маша Семенова уже лежала в обмороке.
      * * *
      Едва она пришла в себя, как выяснилась ещё одна немаловажная подробность.
      - Господи, Маша, по-моему, тебе уже пора уходить в декретный отпуск... А я-то чуть было не собрался откомандировать тебя на полуподпольную пресс-конференцию, которую сегодня дает наш старый знакомый Джаффар, сказал господин Зорин.
      - Вы что, какой отпуск? - возмутилась Маша. - Мне до отпуска ещё два квартала!
      - Тебе виднее, - пожав плечами, продолжал господин Зорин. - Так о чем я?.. Так вот, ожидается что-то вроде маленькой сенсации опять-таки в основном для иностранных журналистов. Якобы секретно Джаффару передали очередное заявление боевиков в связи с недавними бесчинствами федеральных войск... Джаффар, как тебе известно, предпочитает зачитывать подобные документы перед западными журналистами. Во-первых, они более кредитоспособны, а во-вторых, на западную публику эти заявления обычно и рассчитаны. Но если ты постараешься, он сделает для тебя исключение. Ведь поил же он тебя чаем!
      - Я постараюсь, - заверила Маша, придерживая ладонями свои колени, которые так и ходили ходуном.
      * * *
      Нельзя сказать, чтобы слух о пленном русском полковнике вызвал у Маши чрезмерный оптимизм. Но то, что в яме сидел именно Волк, - в этом она ни секунды не сомневалась.
      Рита сообщила Маше, что, по её сведениям, деятельность гуманитарного фонда и общества братьев-мусульман, где председательствовал Джаффар, вызывает у властей растущее неудовольствие и, по всей видимости, имеет прямую связь с вооруженной оппозицией и, так сказать, является её неофициальным рупором.
      С тех пор, как Маша последний раз общалась с Джаффаром, его организация успела несколько раз поменять как адрес, так и вывеску. Теперь она называлась не то обществом друзей ислама, не то культурной ассоциацией фундаменталистов-исламистов.
      Через знакомую журналистку из Ай-Би-Эн, с которой Маше однажды довелось отсиживаться в Грозном в одной траншее и которую при Маше контузило на одно ухо, удалось прознать контактный телефон организации.
      Когда Маша услышала в трубке знакомый, с мягким восточным акцентом голос секретаря Джаффара, записанный на телефонный автоответчик, она кратко продиктовала:
      - Это Маша Семенова. Я бы хотела поговорить с Джаффаром об известных ему лицах...
      Ей недолго пришлось ждать ответного звонка, но за эти несколько минут она постарела на несколько лет. Впрочем, она была полна такой решимости опрокинуть все преграды, что, если бы потребовалось, была готова выучить арабский, принять ислам и даже пойти семьдесят седьмой наложницей к какому-нибудь шейху. Хвала Аллаху, ничего этого не потребовалось.
      - Джаффар приглашает вас на свою пресс-конференцию, - сказал ей секретарь и, помедлив, присовокупил:
      - Ему известно, что вы не желаете зла многострадальной чеченской земле.
      * * *
      Пресс-конференция почему-то проходила в огромном номере шикарного отеля, расположенного в пяти минутах ходьбы от Кремля. Вполне возможно, что журналистов было решено собрать именно здесь, чтобы, зачитывая информационное сообщение о положении на Кавказе (больше похожее на политическую декларацию), Джаффар имел возможность делать красноречивые жесты в сторону цитадели Государства Российского.
      Маша была достаточно опытна, чтобы понимать, что добросовестность, с которой она внимала почти актерской декламации хозяина, не есть напрасная трата времени. За витиеватой восточной вязью слов и риторическими лозунгами она должна была отыскать потайную дверцу смысла, за которой могло храниться нечто, значившее для неё больше, чем все сокровища мира, - весточка о любимом мужчине.
      На Джаффаре была просторная шелковая рубашка. На запястье золотой браслет. Между пальцами четки.
      Он говорил о провокациях против мирного населения - и указывал на Спасскую башню. Он говорил о провокациях против федеральных войск - и указывал на колокольню Ивана Великого. Он говорил о провокациях против журналистов - и указывал на Дом правительства с трехцветным флагом на куполе.
      Подобно пророку в святой книге, он вещал не от своего имени, а от имени и по воле того, кто его послал.
      - У нас есть силы и средства дать отпор агрессору, - говорил он. Чтобы отстоять свою свободу, мы готовы на все. Мы заставим считаться с нами. Наше дело правое. Мы заставим выполнить все наши требования. Российские власти будут вынуждены отказаться от политики ультиматумов и угроз. Мы достаточно сильны, чтобы добиться освобождения наших товарищей. Смерть одного нашего бойца будет стоить жизни десяти нашим врагам... Но мы готовы, - продолжал он после многозначительной паузы, - чтобы продемонстрировать нашу добрую волю, отпустить с миром шестерых оккупантов, захваченных в плен с оружием в руках... В наших руках находится достаточное количество пленных российских военнослужащих, в том числе и весьма высокого ранга, чтобы режим, называющий себя гуманным и демократическим, позаботился о том, чтобы все они вернулись домой живыми...
      Ответы на вопросы, которыми засыпали его журналисты, были такими же многословными и такими же неопределенными.
      В продолжении пресс-конференции Джаффар несколько раз бросал взгляд на Машу, но та сидела молча и не задала ему ни одного вопроса.
      Когда секретарь объявил, что аудиенция закончена, и журналисты начали расходиться, Джаффар подошел к Маше и мягко взял её под локоть.
      - Слышал, вам пришлись по душе наши народные танцы, Маша? - сказал он.
      Маша остановилась, но по-прежнему молчала.
      - Вы, кажется, хотели со мной о чем-то поговорить? - спросил Джаффар.
      Заметив, что он покосился на её оператора, который ждал в дверях, она сделала оператору знак, чтобы тот оставил их наедине.
      Джаффар заботливо усадил Машу в кресло с малиновой парчовой обивкой и резными подлокотниками, а сам сел в другое. Вошел секретарь и поставил на разделявший их столик крошечные кофейные чашки и серебряный кофейник.
      - Вы прекрасно выглядите, Маша, - сказал Джаффар, наливая ей кофе. Беременность вам к лицу.
      - Спасибо, - сдержанно кивнула она.
      - Вы встречались с нашим другом в тюрьме? - напрямик спросил он.
      - Да. Но, к сожалению, военная цензура запретила это интервью к эфиру.
      - Наш друг находится в большой беде, - вздохнул Джаффар. - Надеюсь, он не пал духом. Это было бы не удивительно. В таких условиях...
      - Он был замкнут и выглядел очень усталым, но мне показалось, он ни в чем не раскаивается.
      - Ему не в чем раскаиваться. Он сражается за свободу своей родины... Впрочем, у каждого человека существует свой предел прочности. Если человек томится в неволе, если он оторван от близких людей, от жены, от ребенка...
      Джаффар с пониманием закивал, когда при последних словах Маша побледнела и прикрыла пальцами дрогнувшие губы.
      - Мне показалось, - сказала она, - Абу полон решимости продолжать борьбу. Если бы только оказался на свободе.
      - О, да! Он настоящий воин! Таких немного, но именно таких людей Аллах избирает для того, чтобы вершить через них свою волю...
      - Было бы куда лучше, если бы он оставался учителем географии и рассказывал детям о том, как прекрасен наш мир.
      - Да, - снова вздохнул Джаффар, - но сегодня мир жесток, а не прекрасен. Учителям приходится брать в руки оружие. Что делать! Жены теряют своих мужей, дети теряют своих родителей... И конца не видно этой трагедии.
      - Но неужели нельзя попробовать восстановить мир? Никому не нужна эта война.
      - Когда-нибудь справедливость восторжествует, - уклончиво сказал Джаффар.
      - Вы говорили о том, что вооруженная оппозиция готова сделать жест доброй воли - отпустить нескольких военнопленных, - проговорила Маша.
      - Те, кого вы называете "вооруженной оппозицией", - это люди, у которых тоже есть сердце. У них есть честь. Они понимают, что многие из русских попали на эту войну не по своей воле...
      - Среди них есть и такие, - не выдержала Маша, - которые сделали немало для того, чтобы найти пути мирного урегулирования!
      - Этих несчастных, - продолжал Джаффар, словно не слышал её восклицания, - тоже, наверное, ждут дома родители, жены, дети...
      - Я уверена, что российские власти тоже готовы сделать встречные шаги, - горячо сказала Маша.
      - Именно поэтому через три дня и произойдет обмен пленными, - веско заметил Джаффар.
      - И жены снова смогут обнять своих мужей? - робко спросила она.
      - К сожалению, не все.
      - Разве ваша благородная организация не призвана добиваться этого всеми силами?
      - Не все зависит от нас.
      - Я уверена, российские власти должны пойти навстречу! - снова воскликнула Маша. - Отцы будут обнимать жен и детей, а учителя вернутся к своим ученикам! Это был бы равноценный обмен!
      - Речь не идет о торговле, Маша, - с укором сказал Джаффар. - Главное, чтобы восторжествовала справедливость и попранные права народа. За свободу можно заплатить любую цену.
      Маша поняла, что разговор окончен. Больше он ничего не скажет, да и не в состоянии сказать. Откуда ему было, в конце концов, знать, что Волка ещё не забили в яме камнями? Откуда ей было знать, что бывшего учителя географии Абу ещё не законопатили на веки вечные в колымскую мерзлоту?
      Она поблагодарила за кофе и попрощалась.
      LII
      Все, что происходило потом, она видела словно сквозь густой туман.
      В таком тумане давным-давно маленькая девочка Маша блуждала синим летним вечером на даче в Пушкино. Небывалый туман стекал с пригорков, накапливался в лощинах и с верхом затоплял кусты роз и даже кусты жасмина. Ей стоило сделать всего три шага вниз с крыльца, как она уже не могла понять, откуда и куда она идет. Она ходила вокруг дома, натыкаясь то на запотевшее ведро с колодезной водой, то на корзину с клубникой, то на чуть теплый самовар. Потом её вроде бы стали звать, но голос, растворенный в тумане, сделался похож на неясные речные всплески, раздававшиеся то с одной, то с другой стороны. Туман был до того густой, что провисшие электрические провода между косыми столбами слегка светились. Потом она, наконец, снова взобралась на крыльцо, вошла в дом и увидела, что её никто и не ищет, и не зовет, а напротив, все спокойно сидят на веранде, пьют чай и смотрят телевизор.
      Словом, все было погружено в тот же фантастический туман, с той лишь разницей, что она уже была не девочкой, а вокруг неё были не благословенные дачные места с корзинами, полными клубники, и ведрами с колодезной водой...
      * * *
      ...Впереди была срочная командировка на Кавказ, чтобы снять сюжет об обмене военнопленными. На этот раз, кроме оператора и звукооператора, господин Зорин прикомандировал к Маше Артема и Риту.
      Поздно вечером из Грозного позвонила Татьяна.
      - Может быть, тебе все-таки не стоит лететь сюда? - воскликнула она, узнав, что Маша собирается делать репортаж об обмене военнопленными. Зачем тебе лишние страдания?
      - Я думала, что ты мне хочешь сообщить что-то новое, - сказала Маша.
      - Господи, Маша! Если бы я только знала! Василий говорит, что списки до сих пор не согласованы. Одна или две фамилии по-прежнему неизвестны. Вероятно, торг продолжается, и они не будут известны до последнего момента. А среди известных его нет. Ты знаешь.
      - Да, я знаю... Но я должна быть там. В конце концов, это моя работа...
      Между тем работа началась ещё накануне отлета. Нужно было снять интервью с матерью одного из солдат, находящегося в чеченском плену вот уже несколько месяцев. Женщине посчастливилось в самый последний момент выяснить через Красный Крест, что в числе группы военнослужащих, предназначенных к обмену, может находиться и её сын.
      Съемочная группа приехала в небольшую московскую квартиру в районе Речного вокзала. Квартира была почти пуста. Стол с несколькими табуретками на кухне; раскладушка в комнате. В прихожей узлы и картонные коробки с вещами. Женщину средних лет звали Валентиной. Маша присела с ней на раскладушку, а оператор и ассистент сели на табуретки.
      - Надеюсь, что все закончится благополучно, Валентина, - прежде всего сказала Маша. - Я хочу, чтобы вы рассказали обо всем, что пережили за эти несколько месяцев. С того самого дня, когда стало известно, что ваш сын находится в плену. Я хочу, чтобы каждый человек в этой стране знал, какую вы испытываете боль!
      - Ради Бога, Маша, - устало произнесла женщина, - разве это кому-нибудь нужно? - И, не дожидаясь её ответа, кивнула: - Хорошо, я расскажу. Может быть, это пригодится тем, кто покупает консервы для собак или пьет ликер, который рекламируют до и после вашей программы...
      - Это нужно мне, - сказала Маша, взяв её за руку. - Поверьте, Валентина, очень нужно.
      Женщина недоверчиво взглянула на нее, но потом кивнула и принялась рассказывать о том, что сначала даже не знала, где находится её сын. Мальчик только закончил музыкальное училище, играл на аккордеоне. Когда его призывали, он пошел в военкомат со своим инструментом, сказав матери, что его обещали направить в какой-то военный оркестр. Потом ей удалось выяснить, что он попал не в оркестр, а на Кавказ - служил в части, которая была брошена на Грозный, и пропал без вести. Несколько раз мать ездила в Чечню искать сына. Сначала распродала последние вещи, а потом пришлось продать и квартиру. Зато ей удалось добраться до одного из отрядов вооруженной оппозиции и узнать, что сын жив и находится в плену. Она даже предлагала полевому командиру деньги, чтобы выкупить сына, но тот сказал, что его скоро обменяют на пленных чеченцев, а деньги ей лучше приберечь, чтобы откупиться от Министерства обороны.
      - Вы верите, что скоро сможете увидеться с сыном? - спросила Маша.
      - Мне сказали, что его отпустят, - ответила женщина и, вытащив фотографию сына, выставила её перед объективом телекамеры.
      - Вы продали вашу квартиру и больше не вернетесь сюда?
      - Мне сказали, что его отпустят, - повторила женщина.
      - Куда же вы вернетесь с сыном, когда его отпустят?
      - Я не знаю.
      - Я уверена, что все закончится благополучно, - снова сказала Маша.
      Интервью с матерью пленного солдата совершенно её опустошило, однако она ещё вернулась вместе с Артемом на телецентр, чтобы подготовить материал, который должен был пойти в эфир до их отлета.
      В студии ей пришлось вытерпеть прощальные объятия коллег.
      - Я восхищаюсь вами! - воскликнула девчонка-ассистентка. - Мы все вами восхищаемся!
      - Ты наша телевизионная богиня! - заявил жирный Петюня, то почесываясь, то смахивая слезы. - Я приклеил твою фотографию дома над диваном и всегда молюсь перед ней, чтобы в эфире не было никаких сбоев. Очень помогает.
      - Ты, конечно, не сможешь ничего изменить в этом бардаке, но все равно хоть какое-то утешение, - сказал ей Гоша.
      - Там, на Кавказе, не запудривай перед съемкой свои роженческие веснушки, - шепнула ей на ухо гримерша Ирунчик. - Они тебе очень к лицу!
      - Я мечтаю во всем походить на вас, - призналась ассистентка. - И найти такого мужчину, какого вы нашли!.. То есть, - смешалась она, почувствовав, что сболтнула лишнее, - то есть которого вы обязательно найдете...
      Машу словно полоснули по сердцу ножом.
      - Что ты болтаешь, дура длинноногая! - накинулись на девчонку-ассистентку Петюня, Гоша и Ирунчик, заметив, как побледнела Маша.
      - Откуда вы все знаете? - вздохнула она.
      - Это же телевидение, Маша! - виновато развел руками Петюня. - Здесь нет секретов.
      - Я так плакала, я так плакала! - воскликнула Ирунчик, бросаясь ей на шею.
      - А я верю, что в данном конкретном случае все закончится благополучно, - авторитетно заявил Гоша, повторив то, что сама Маша час назад говорила женщине Валентине.
      - Еще бы! - поддержал Гошу господин Зорин, зашедший в отдел новостей, чтобы самолично попрощаться с Машей. Он галантно поцеловал ей руку и прибавил: - Да как только ты появляешься на Кавказе, самый злой джигит или свирепый десантник думают лишь об одном - как угодить такой ослепительной женщине!
      - Да ну вас всех к черту! - беззлобно проворчала Маша.
      Телевидение и в самом деле было для неё и семьей, и родным домом.
      LIII
      С самого утра у ворот миссии Красного Креста в Грозном начал собираться народ, хотя день и час предстоящей миротворческой акции военные власти старались держать в тайне, чтобы избежать возможных провокаций. В основном это были женщины, которые дружно скандировали антироссийские лозунги и растягивали куски грубого полотна, на которых те же лозунги были выведены по-английски. Они потрясали также домоткаными ковриками с портретами национальных лидеров и зелеными флагами.
      Все российские и зарубежные журналисты - числом не более десятка - уже сидели в здании миссии, которая со всех сторон была окружена бэтээрами и солдатами. Небольшой автобус фирмы "Мерседес-бенц", выкрашенный в белый цвет с красными крестами на крыше и с каждого бока, стоял в полной готовности в маленьком дворике и выглядел до жути уязвимо среди грубой военной бронетехники. Однако именно этому изящному автобусу предстояло сыграть главную роль в сегодняшнем мероприятии. Точно такой же автобус с несколькими посредниками из Красного Креста уже выехал два часа назад в южном направлении. Приблизительно в это время боевики должны были указать ему по рации координаты места, где автобусу предстояло забрать не то шестерых, не то семерых (точное число было по-прежнему неизвестно) российских военнопленных и доставить их в Грозный. В тот же самый момент в миссии Красного Креста в Грозном должны были погрузиться в автобус пленные чеченцы, также в сопровождении людей из Красного Креста. При получении обеими сторонами радиоподтверждений, что все готово, оба автобуса должны были начать движение навстречу друг другу по одному из заранее оговоренных маршрутов, проходивших по открытой местности.
      Маша в числе прочих журналистов прохлаждалась на скамейках под густыми абрикосовыми деревьями. Несколько раз среди военных показывался майор Василий. Маша напряженно ловила его взгляд, но он всякий раз отрицательно качал головой. Это значило, что никаких новых сведений не поступало. Журналисты пили кофе из белых целлулоидных стаканчиков, хрустели крекерами и делились предположениями, по чьей вине будет сорвано мероприятие. А в том, что мероприятие будет сорвано, почти никто не сомневался, поскольку доверие между сторонами практически отсутствовало, а внутри самой вооруженной оппозиции существовали разрозненные формирования, в том числе и яро непримиримые группировки.
      Чуть в стороне от журналистов, сбившись в кучу, сидели молчаливые родственники пятерых солдат, чьи имена были сообщены заранее. В основном это были женщины, матери, которым, как и Валентине, пришлось объездить пол-Чечни в поисках своих сыновей. Журналисты не теребили их вопросами. Во-первых, общее напряжение росло и не располагало к разговорам, а во-вторых, все вопросы были уже заданы. Оставался единственный вопрос, на который вряд ли кто-нибудь мог ответить: чем закончится весь этот кошмар?
      Ровно в двенадцать часов местные жители, собравшиеся перед миссией, разразились бурными восторженными криками. Это в сопровождении двух бэтээров и одного танка подъехал громадный военный фургон с окнами, забранными густыми решетками. В нем из военной комендатуры были доставлены пленные чеченцы. Грузовик въехал во двор, и ворота за ним тут же затворились.
      И мгновенно у всех, кто томился неизвестностью в маленьком дворике, настроение резко поднялось, и с этой минуты все прониклись радостным ожиданием.
      Журналисты вскочили со скамеек и выстроились с телекамерами и фотоаппаратами за спинами оцепления из спецназовцев в масках.
      Почти без промедления тяжелая дверца тюремного фургона распахнулась и наружу стали вылезать бородатые чеченцы в наручниках. Они щурились от солнца, их тут же подхватывали под руки конвоиры и между двумя рядами солдат бегом вели к белому автобусу Красного Креста. В автобусе с пленных сняли наручники, и они жадно прильнули к окнам.
      Один из них показался Маше похожим на учителя географии, однако полной уверенности не было. Все они улыбались одной и той же ослепительной победной улыбкой, которая на их исхудалых лицах больше напоминала яростный оскал. У всех одинаково сверкали черные глаза. Все они выбрасывали вверх победным жестом руки, растопырив указательный и средний пальцы.
      Несколько минут автобус стоял на месте, а затем ворота открылись, и он выехал на улицу, где был встречен оглушительными воплями радости. Толпа прорвала оцепление солдат, которые в общем-то не особенно и старались её сдержать, обступила автобус и, казалось, вот-вот поднимет его на руки. Наконец, автобусу в сопровождении двух бэтээров удалось вырулить из толпы на шоссе. Хотя автобус быстро набрал скорость и через минуту был уже далеко, толпа долго бежала следом. За чертой города бэтээры должны были прекратить сопровождение, и автобусу предстояло проделать дальнейший отрезок пути самостоятельно.
      Пока всеобщее внимание было приковано к шоссе и маленькому кортежу, пылившему вдали, Маша быстро приблизилась к майору Василию.
      - Там был учитель? - спросила она.
      Василий явно боролся с собой, разрываясь между должностными инструкциями и кодексом дружбы. Но Маше не пришлось спрашивать дважды. Он утвердительно кивнул и, взяв её под руку, повел под абрикосовые деревья.
      - Значит, его все-таки согласились обменять на полковника? - не унималась Маша.
      - Этого я не знаю, - сказал майор. - Клянусь тебе!
      Вокруг них моментально начали собираться расторопные журналисты, и, опасаясь дотошных расспросов, майор нежно царапнул жесткой щеточкой усов Машину щеку и поспешил ретироваться.
      - Что он сказал? - спросила Машу подоспевшая Рита.
      - Что он сказал? - спросил подбежавший следом Артем.
      Но у Маши не было сил даже ответить. Да и что она могла ответить, если боялась даже дунуть в сторону робко замаячившей надежды, которая, словно пугливая птичка, присела на ветку куста, погруженного в тот самый густой туман...
      Она присела на скамейку и закрыла глаза.
      - Если все пойдет по расписанию, - сказал Артем, - то автобус с нашими прибудет не раньше чем через полтора часа. Первый эпизод мы отсняли без твоего участия, а во втором было бы неплохо, чтобы ты все-таки появилась с парочкой реплик.
      - Да замолчи ты! - прикрикнула на него Рита.
      * * *
      ...Однако работа есть работа, и Маша была вынуждена взять себя в руки. Артем был прав: грех было не воспользоваться редкой возможностью, пока высшее армейское начальство кучковалось поблизости и, кажется, не возражало против того, чтобы сделаться легкой добычей журналистов.
      Решительно приблизившись к коренастому боевому генералу с лицом добродушного пенсионера-дачника, она не стала ходить вокруг да около, а начала с самого главного.
      - Товарищ генерал, - спросила она, поднеся к его губам микрофон, когда, по-вашему, может закончиться эта война?
      Генерал рассеянно посмотрел на микрофон, а потом медленно перевел взгляд на Машу.
      - Это смотря для кого, - сказал он. - Для нас с вами, пока мы здесь, эта война может закончиться в любой момент.
      - А за что вы сражаетесь, генерал?
      - Наверное, за то, чтобы вы могли задавать ваши вопросы.
      - Тогда последний вопрос. Как, по-вашему, кому нужна эта война?
      - Ну уж об этом я у вас должен спросить, - серьезно сказал генерал. А если вы ещё этого не знаете, то вам, Маша Семенова, может быть, стоит здесь ещё немножко погулять, поспрашивать у людей... Что касается меня, то мне она, война эта то есть, ей-богу не нужна.