Погода была переменчива. Когда они вернулись на Патриаршие, снова разразилась гроза. Усевшись перед электрическим самоваром на кухне, они смотрели в окно. За исключением бабушки, которая, обессилев, спала у себя в железной кроватке. Ливневые потоки неслись с неба и вспучивали поверхность пруда. Грозы над Патриаршими были для Маши не художественной метафорой, а одним из первых впечатлений детства.
      — На кровати в спальне у мамы, — сказала Катя, — лежит ее новое зеленое платье. А еще — ее новые лаковые туфли.
      Маша снова ощутила дуновение кошмара.
      — Мама как будто все приготовила, — сказала Катя.
      — Она действительно все приготовила, — прошептала Маша. — Разве ты не знаешь маму, ей всегда все нужно проконтролировать самой!
      — Похоже, она знала обо всем заранее…
      — Не травите душу, девочки! — взмолился Григорий.
      — Ты дозвонился отцу? — поинтересовалась у него Катя.
      — Ну конечно.
      — И что он сказал? — воскликнула Маша.
      — Что сказал? — вздохнул он. — Не может быть.
      — И все?
      — Что немедленно выезжает…
      — Немедленно! — проворчала Катя. — Ну и где же он? Минута прошла в молчании.
      — Нужно обзвонить всех родственников и знакомых. Разослать телеграммы, — сказал Григорий. — Еще столько нужно сделать. Похороны ведь уже послезавтра!
      Он и Катя принялись составлять список всего необходимого, а Маша листала мамины записные книжки, чтобы выяснить, кого из ее подруг обзвонить. Внезапно она подскочила как ужаленная и хлопнула себя по заднему карману.
      — Господи Боже мой! — вскрикнула она, доставая конверт. — Я же совсем забыла…
      Вытащив из конверта, на котором значилось «Моим близким», густо исписанный листок, Маша хотела приступить к чтению, но как раз в этот момент хлопнула входная дверь и в кухню решительными шагами вошел красный от злости отец.
      — Что тут у вас, черт возьми, происходит? — с ходу закричал он.
      Поскольку Маша и Катя застыли, словно в столбняке, за них подал голос Григорий:
      — Я же вам сказал…
      — Что ты мне сказал?
      — Что она умерла.
      — Сядь, папа, — проговорила Маша.
      — Черт знает что такое, — проворчал он, не слушая ее. — Этого не может быть! Я только утром ушел от нее и…
      — Нам уже это известно, — резко прервала его Катя.
      Отец взглянул на нее с удивлением. Наверное, ему казалось, что все происходящее касается одного его, и он недоумевал, с какой стати кто-то вмешивается.
      — Я только хотел сказать, что… — начал он, шагая взад и вперед по кухне и с трудом подбирая слова.
      — Говорю тебе, мы знаем, что ты хотел сказать, — снова перебила его Катя.
      На какую-то долю секунды у него был вид нашкодившего юнца. Маша обратила внимание, что он прекрасно выглядит — румян, подтянут и энергичен.
      — Сказано тебе: она умерла! — крикнула ему Маша.
      Взглянув на нее, он мгновенно вскипел.
      — А это ты, отважная журналистка! — завопил отец, сверкая глазами. — От тебя всегда были одни неприятности! Соизволила явиться из своих похождений, два часа поговорила с матерью — и вот вам результат!
      — Ты с ума сошел, папа, — прошептала Катя.
      — Папа, — поддержал ее Григорий, — не нужно обвинять друг друга. У нас общее горе. Нам всем больно.
      Отец немного сник, а потом просительно взглянул на Катю.
      — Катя, — начал он, — ты же знаешь, что наша мама…
      — Нет, папа! — перебила его Маша, подходя к старшей сестре, которая тоже потянулась к ней. — На этот раз у тебя ничего не выйдет!
      — Что такое? — встрепенулся отец.
      — А то, — ответила Маша, — нам известно, что здесь происходило. Бабушка нам все рассказала. Это ты довел маму до этого!
      Отец зло усмехнулся и, высокомерно приподняв голову, процедил:
      — Дрянь! Ты для меня пустое место. В чем мы с матерью всегда сходились, так это в том, что такая дрянь, как ты, недостойна называться нашей дочерью! Она тебя презирала так же, как и я!
      В этот миг перед глазами у Маши промелькнула вся мерзость, которая когда-либо отравляла ее жизнь. Унизительное детство, несчастливое замужество. Но еще больнее обожгло ее сознание несчастной жизни мамы и ее ужасная смерть.
      — Негодяй! — прошептала она и, бросившись к отцу, впилась ногтями в его румяные щеки. — Это ты ее…
      Мамино письмо выпало у нее из рук и запорхало в воздухе.
      Все вздрогнули от ужаса, но отец даже не шелохнулся. Он просто стоял и ждал, пока дочь придет в себя. Потом он положил ладони ей на плечи и проговорил:
      — Ну что ты, Маша, ей-богу!
      Наконец она отняла руки от его лица. Несколько царапин осталось на левой щеке. Из одной царапины выступила капля крови. Отец потрогал щеку пальцем и посмотрел на окровавленный палец. Потом вытащил платок и приложил к щеке.
      Григорий зачем-то схватил Машу за руки, хотя она стояла, понурив голову, и не делала попыток снова броситься на отца.
      — Ничего, — вздохнул тот, неловко пожимая плечами, — ничего… Прости…
      — И ты меня прости, папа, — заплакав, сказала Маша.
      — Ничего, — повторил он.
      — И все-таки именно ты во всем виноват! — сказала Катя. — Ты и твоя любовница ее убили!
      Отец сглотнул слюну, прокашлялся и, покраснев, начал отпираться:
      — Что ты такое говоришь, Катя? Это какое-то недоразумение!
      — Оставь его, — попросила Маша сестру. — Все это так гадко…
      Приобняв Катю и Машу, Григорий усадил их на диванчик, поднял с пола письмо и протянул его Маше.
      — Ты хотела прочесть, — сказал он. Маша вздохнула.
      — Это что, ее письмо? — спросил отец, на этот раз побледнев. — Думаю, его нужно читать в присутствии не зубного врача, — он покосился на Григория, — а в присутствии психиатра!
      Маша снова глубоко вздохнула. В горле стоял комок.
      — Так читать или нет?
      — Конечно, — прошептала сестра, — читай!

      Маша условилась встретиться с полковником на Арбатской площади около Генштаба, огромного и белого, как Тадж-Махал, но только без восточных мозаик. Приехав немного раньше условленного времени, Маша прогуливалась вблизи западного подъезда, и у нее было несколько минут, чтобы представить себе, каким явится перед ней Волк и какой будет их встреча. Она не могла вообразить его себе иначе, как в полевом камуфляже с расстегнутым воротником, под которым виднелась тельняшка. Впрочем, дело было даже не в этой полевой форме.
      У нее в голове не укладывалось, как он впишется в мирный столичный пейзаж и вообще обычную цивилизованную жизнь. Ей казалось, что он и теперь должен появиться здесь в пропыленном армейском джипе с брезентовым верхом или на броне бэтээра в компании автоматчиков в огромных шлемах и бронежилетах. Он должен был быть перепоясан ремнями и в зубах сжимать свою маленькую черную трубку… Она улыбнулась, представив себе, как он спрыгивает с бэтээра, поправляет на носу темные очки, подтягивает ремень, привычным жестом забрасывает за спину автомат… и садится вместе с Машей в переполненный троллейбус. Они отыскивают в карманах троллейбусные талончики, с грохотом проштамповывают их в компостере и едут по Бульварному кольцу до Никитских ворот…
      Ей вдруг стало страшно и не по себе от мысли, что он, этот боевой полковник, всю жизнь мотавшийся по дальним гарнизонам и горячим точкам, будет просто не в состоянии прижиться в рутинно-обывательской столичной среде — жить-поживать в квартире на Патриарших, чинно ходить на службу. А как он будет выглядеть среди ее знакомых? В гостях? На фуршете? В компании журналистов и телевизионщиков, умников и остряков?.. Она догадывалась как. Неотесанным, грубым солдафоном. Чужаком. Неловким, нелепым, смешным провинциалом… Маша уже слышала, как знакомые, доброжелатели и доброжелательницы, шепчут ей на ухо: «Ты что, с ума сошла? Он же тебе не пара!»
      Не успела она как следует развить эту тему, как увидела, что из западного подъезда Генштаба вышел высокий мужчина, в которого вполне можно было влюбиться с первого взгляда. На нем были белые джинсы, черная джинсовая рубашка и легкие кроссовки. В руке небольшой плоский дипломат. Через секунду он уже шагал прямо к Маше, а она знала, что не может влюбиться в него с первого взгляда по той простой причине, что и так уже была в него влюблена.
      — Я люблю тебя, — прошептал Волк, ловя губами слезы, которые покатились у нее из глаз. — И никогда больше не оставлю тебя одну.
      Потом он положил ладонь ей на плечо и внимательно заглянул в глаза.
      — Почему ты плачешь? Что случилось?
      — Ничего, — зачем-то соврала Маша. — Это от радости.
      — Так не радуются.
      Он обнял ее и повел к автомобильной стоянке.
      — Вчера умерла мама, — сказала Маша.
      Волк остановился и ошеломленно покачал головой.
      — Да, — повторила она. — Она умерла. Покончила с собой.
      — Как? — спросил он. — Почему?
      — Из-за лебедей, — грустно ответила она, вспомнив мамино письмо. — И из-за пряников… В общем, это долгая история.
      — Я здесь, я с тобой, — сказал он, прижимая ее к себе.
      — Я так тебя люблю! — выдохнула она. — Если я тебя потеряю, я этого не переживу.
      — С какой стати тебе меня потерять? Я здесь, и я весь твой.
      — Завтра похороны, — сказала Маша.
      — Я буду.
      — Это не обязательно…
      — Нет, — сказал он. — Обязательно. Ты больше никогда не будешь чувствовать себя одинокой. Через два месяца я разведусь с Оксаной, и мы поженимся. Я всегда буду рядом с тобой.
      — Большего мне и не надо…
      Им не пришлось садиться в троллейбус, потому что он подвел ее к новенькой серой «Волге» с правительственными номерами и водителем, усадил ее на заднее сиденье и сам сел рядом.
      Она знала, что немного позже расскажет ему все-все, но теперь лишь положила голову ему на плечо и тихо проговорила:
      — Она так и не узнала, какой ты. Не увидит нашего ребенка..
      — Когда он родится, ты расскажешь ему о ней… Ведь он родится, правда?
      Его глаза заблестели от счастья, когда Маша наклонила голову в знак согласия. Она поняла, что все в ее жизни определилось само собой.
      — Поехали прямо на Патриаршие, — попросила она.

      Похороны прошли тихо и скромно. Мама упокоилась в самой глубине Ваганьковского кладбища, где лежали ее сиятельные дворянские и советские предки. Было лишь несколько человек — самые близкие. Бабулю оставили дома по причине крайней ветхости, а у отца хватило совести явиться без любовницы.
      Сначала гроб внесли в кладбищенскую церковку, отстояли заупокойную, а потом поставили перед узкой, тесной могилой, стиснутой со всех стороны соседними оградами. В яме виднелись истлевшие боковые доски других гробов, сплошными рядами уложенных под неглубоким слоем земли.
      — Боже мой! — вырвалось у Маши, когда она взглянула на покрытое гримом лицо мамы при дневном свете. — Из нее сделали какую-то Мальвину!
      Не было ни длинных речей, ни надрывных восклицаний. После скупых прощальных слов гроб опустили в могилу и засыпали.
      Потом все медленно двинулись к выходу. У отца на лице было написано такое выражение, словно его жестоко обманули или даже предали. Одна щека была залеплена двумя полосками пластыря.
      — Как ты? — обратилась к нему Маша, все острее ощущая общую, в том числе и свою, вину за все случившееся.
      — Съезжу в Израиль, посещу святые места, — трагическим тоном ответил он. — Может быть, немного приду в себя после того, что вы со мной сделали.
      — Давно бы катился колбасой в свой Израиль! — сквозь зубы процедила шедшая следом Катя.
      Отец только втянул голову в плечи, словно опасался, что и старшая дочь может на него кинуться. Маша взяла его под руку и вместе шла с ним до ворот.
      Волк шел позади всех и со сдержанным любопытством поглядывал по сторонам. Нечего сказать, оригинальное знакомство с семьей будущей супруги. Едва ступил с корабля, попал на похороны будущей тещи, да еще захватил остатки прошлого семейного скандала.
      На выходе с кладбища им навстречу устремилась с соболезнованиями запоздавшая чета Светловых — Эдик и Раиса. Увидев бывшего муженька, Маша испугалась и невольно прижалась поближе к Волку: не слишком ли много будет для него всех этих столичных впечатлений!
      Эдик почти не изменился. Только, конечно, изрядно раздобрел. Он протянул ей свою потную руку, и она ее пожала.
      — Какой ужас, — сказал Эдик, — что нам пришлось увидеться снова по такому печальному поводу.
      Маша замялась.
      — Эдик, — начала она, — вот, познакомься…
      — А! — с преувеличенным энтузиазмом воскликнул Эдик. — Так, значит, вы тот самый геройский кавказский полковник!
      Волк изящно оскалился.
      — Да, это я. А вы, значит, бывший муж? Эдик слегка покраснел.
      — Забавная штука — жизнь, — сказал он. — В наше свадебное путешествие Маша предлагала отправиться посмотреть Кавказ, но я настоял на Киеве и Одессе.
      — Судьба, — согласился Волк.
      Возникла неловкая пауза.
      — Кстати, — сказал Эдик, — как там у вас обстановка?
      — Что вы имеете в виду? — не понял Волк.
      — Ну там, на Кавказе, — поспешно пояснил Эдик. — Я у вас как у специалиста хочу проконсультироваться. Наша фирма ждет подходящего момента, чтобы начать скупать недвижимость на Черноморском побережье. Дело рискованное. Как бы божий гнев снова не обрушился на эти райские места…
      — Время еще есть, — успокоил его Волк. — Вы еще успеете и купить, и продать.
      — Вы полагаете? — серьезно кивнул Эдик.
      — Прими мои поздравления, Эдик. Я слышала, что у тебя родился ребенок, — сказала Маша.
      Он просиял и тут же извлек из внутреннего кармана пачку фотографий.
      — Вот он. Разве не прелесть! — воскликнул он, почему-то обращаясь к Волку.
      — Вылитый отец, — кивнул тот и искренне прибавил: — Вы счастливый мужчина.
      — Еще бы! — подала голос молчавшая до этого момента Раиса.
      У нее по-прежнему были такие же длиннющие зеленые ногти. Однако она уже не была гибкой и тонкой, словно змея. Она была толстой и неповоротливой, как носорог. Волосы у нее были обкорнаны так куце, что голова стала похожа на треугольную грушу. Кажется, чувство собственницы по отношению к Эдику не только не угасло, а, напротив, при виде Маши вспыхнуло с новой силой. Если бы она знала, что Маша не только не жалела, что упустила такого шикарного мужчину, но даже готова была разреветься от сознания потраченных на него лет, которые могла бы провести со своим полковником!
      — Спасибо, что пришли, Раиса, — сказала Маша.
      — Мы слышали, что мама оставила какую-то записку? — шепнул Эдик. — Это был не несчастный случай?
      — Это касается только нашей семьи, — холодно ответила Маша.
      — Ну да, и я о том же самом! Я все еще считаю, что мы одна семья. Разве ты забыла, что мы были мужем и женой? Я понимаю тебя гораздо лучше, чем ты думаешь.
      — Что ты хочешь этим сказать?
      — За успех всегда приходится платить. И довольно высокую цену, — вздохнул он.
      — Ты о чем?
      — Так, вообще… — замялся он, краснея. — Не думаешь же ты, в самом деле, что все это случайности?
      — Случайности?
      — Ну да. Сначала этот твой звукооператор. Теперь вот мама… Кто еще?
      — Эдик! — оторопела Маша. — Ты с ума сошел! Ты говоришь ужасные вещи!
      У нее на глаза навернулись слезы.
      — Я-то тут при чем? — пожал он плечами. — Я просто констатировал факты. Мое дело предупредить. Все-таки я тебе не совсем чужой человек.
      — Эдик, милый, — прервала его Раиса, — тебе не кажется, что ты пришел на похороны, а не на свидание с бывшей женой? Я, конечно, понимаю, вам есть что вспомнить…
      — Заткнись! — проворчал жене Эдик, и на Машу действительно повеяло чем-то знакомым. — Я говорил, что тебе незачем сюда ехать. Это дело семейное!
      — А я, по-твоему, что? — вспылила Раиса. — К семье не отношусь?
      — Относишься, — вынужден был согласиться Эдик. — Куда ж тебя теперь девать!
      Маша тронула Волка за руку, и они пошли к машине
      — Я и сам уже начал чувствовать себя членом его семьи, — улыбнувшись, шепнул он.
      — Прости, что тебе пришлось во всем этом участвовать, — поспешно проговорила она.
      — Не говори так, — серьезно сказал он. — Ты же знаешь, что мы с тобой теперь одно целое.
      Она благодарно прижалась к его руке левой грудью.
      — Я так тебя люблю!
      Его глаза снова заблестели от счастья.
      — Честно говоря, — с улыбкой признался он, — как мужчина мужчину я Эдика очень даже понимаю.
      — Но я-то женщина! — вздохнула она.

* * *

      С кладбища они возвращались вместе с Катей, Григорием, Ритой и Иваном. Григорий вел машину, Катя сидела рядом с ним на переднем сиденье, а две другие пары кое-как утеснились на заднем.
      Волк так бережно обнимал Машу и так обеспокоено поглядывал на нее, когда машине случалось подскочить на выбоине, что в конце концов Рита не выдержала.
      — Полковник, — усмехнулась она, — вы трясетесь над вашей бесценной Машей так, словно она вот-вот родит. Можно подумать, что она действительно беременна.
      Остальные закашлялись и ждали, что Маша начнет возражать.
      — Ты, как всегда, права, — кивнула та,
      — Еще бы, — не моргнув глазом, сказала Рита, — я была уверена, что этим кончится.
      Катя всплеснула руками и радостно закудахтала.
      — Поздравляю! У меня накопилось столько детских вещей! — затараторила она, пытаясь перегнуться через сиденье, чтобы обнять сестру.
      — Эй-эй, полегче! — прикрикнул на жену Григорий, предостерегая ее не то от неосторожного поведения в машине, не то от преждевременного раздаривания вещей. — Кажется, они тебе самой скоро понадобятся.
      — Он прав, Катя! — засмеялась Маша.
      — Он у меня такой бережливый… Не беспокойся, — бросила она мужу, — там на двоих хватит!
      — А если ты родишь двойню? — резонно заметил он.
      — Тогда тебе придется работать в две смены!
      — Маша, — спохватилась Рита, — а когда же ждать сие событие?
      — К весне…
      Между тем Иван пожал Волку руку, а Григорий по-родственному хлопнул его по плечу.
      Маша не могла не отметить, что, оказавшись в центре всеобщего внимания, он держал себя отменно. Ничуть не смущался, умел отшутиться и поддержать светскую болтовню. В результате все сошлись на том, что он обаятелен, добр, красив, а главное, до самозабвения влюблен в Машу.

      Когда на другой день после похорон и поминок Маша проснулась вместе с Волком в квартире на Патриарших, ей показалось, что они уже давно муж и жена и давно живут вот так — своей семьей, в своем доме.
      С самого утра телефон раскалился от звонков. Звонили самые разные люди и по самым разным поводам. Одни — чтобы принести Маше свои соболезнования в связи со смертью матери, другие — чтобы поговорить с полковником. Последние были сплошь официальные лица разного ранга — военные, политики, депутаты, представители чеченской диаспоры, а также посредники в переговорах с вооруженной оппозицией. Они уточняли с полковником как распорядок встреч, консультаций, так и прочие вопросы, касающиеся конфликта на Кавказе.
      Прежде Маша, честно говоря, и не подозревала, что ее любовник такая важная персона.
      Господин Зорин сумел прозвониться к Маше между заместителем министра обороны и помощником секретаря Совета Безопасности.
      — Прости, что не был на похоронах, Маша, — виновато проговорил он. — Всю жизнь до смерти боюсь кладбищ и покойников… Но если тебе что понадобится, — заверил он, — то я весь в твоем распоряжении — хоть днем, хоть ночью. И насчет программы не беспокойся. Время есть. Командировки тоже не к спеху.
      За завтраком, как супруги со стажем, Маша и Волк делились друг с другом своими «производственными» проблемами. Тема дискуссии была, естественно, одна: война на Кавказе.
      — Оппозиция уже не требует полного вывода российских войск? — спросила Маша, подкладывая Волку второй бифштекс.
      — Пока что они даже односторонние прекращения огня используют для передислокаций. К тому же ясно, что сами полевые командиры еще не пришли к единому мнению по вопросу переговоров. Да и вряд ли придут.