Но Котовский был уверен, что, захватив Проскуров и двинувшись на Волочиск, он тем самым оттянет к границе Польши все конные и пешие силы противника.
      Разве это не будет наилучшей помощью своей пехоте?
      Разве за такую инициативу начдив осудит его? Конечно, нет! Наверняка одобрит и, безусловно, будет доволен!
      И Котовский твердо решил наращивать темпы рейда по тылам петлюровских и перемыкинских отрядов.
      Комиссар и начальник штаба полностью разделяли решение комбрига и горячо одобряли намечаемый удар на Проскуров.
      Котовский быстро настрочил записку на крохотном листочке бумаги и, разбудив гонца, поторопил его обратно в дорогу. Хлопец поблагодарил комбрига за хлеб-соль, сунул за пазуху краюху хлеба и пару яблок, слегка ссутулился, шагнул через крыльцо веранды в ночную тьму и тут же исчез.
      Котовцы подошли к Проскурову перед рассветом.
      Город раскинулся перед ними в напряженной тишине.
      Только на станции пыхтели паровозы, посвистывали маневровые "кукушки" да скрежетали передвигаемые составы. На главных путях стояли в три ряда эшелоны с петлюровской пехотой, на открытых платформах торчали десятки зачехленных орудий.
      Котовский остановил бригаду у железнодорожного переезда и вызвал Вальдмана.
      - Пошли на станцию пару надежных ребят, одетых в петлюровскую форму. Пусть поглядят там хорошенько и скорее назад, - дал задание Котовский и отпустил командира.
      Вальдман решил выполнить задание сам. Он юркнул в ближний сад, снял с папахи красноармейскую звездочку и вскоре очутился на привокзальной площади.
      Он эбошел вокруг здания вокзала, заглянул в пустые, освещенные керосиновыми лампами пассажирские залы и вышел на перрон. Здесь сновали петлюровские солдаты с котелками в руках из только что подошедшего эшелона со стороны Волочиска. На путях смазчики постукивали длинными молотками по колесам вагонов, дежурный по станции в старенькой красной фуражке горбился возле колокола и поглядывал на часы. Было похоже, что один из эшелонов того и гляди тронется на восток.
      Вальдман снова вышел на площадь и, сдерживая стремление как можно скорее доложить комбригу о виденном, деловито и спокойно, чтобы не вызвать подозрения у петлюровцев, пошел к привокзальному скверу.
      Здесь он проник через лазейку в заборе в тот же сад, из которого начал разведку. А через минуту-другую уже докладывал Котовскому об эшелонах.
      Командир батареи Просвирин тем временем окопал свои пушки позади оголенного ветрами сада и ждал сигнала комбрига.
      Выслушав Вальдмана, комбриг позвал Просвирина.
      - Ну как, готово у тебя? - спросил его комбриг, нагнувшись в седле.
      - Батарея к бою готова, товарищ комбриг, - доложил Просвирин. - По скольку штук на ствол прикажете?
      - По двадцать снарядов на орудие, на высокий разрыв, - сказал Котовский. - Крой беглым, папаша!
      И Просвирин побежал к батарее.
      Первый полк стоял поодаль и был готов к броску на главную улицу города. Второй полк во главе с Криворучко шел в обход города, на перехват петлюровцев.
      Котовский отъехал со штабом в сторону и обнажил клинок. Просвирин махнул рукой, и батарея оглушительно рявкнула изо всех четырех стволов одновременно, затем повела методичный огонь, снаряд за снарядом, с хронометрической точностью.
      Город загудел, заохал. Солдаты гарнизона вскочили на ноги, заметались по дворам, по улицам. На вокзале поднялась паника. Тронувшийся было эшелон резко затормозил, и вагоны с грохотом и скрежетом полезли друг на друга. Сотни петлюровцев выскакивали из теплушек и разбегались во все стороны. Из ближнего сада вырвалось несколько петлюровских двуколок, нагруженных ружейными патронами, и промчались мимо Котовского к переезду. Там их перехватили кавалеристы Вальдмана и пристроили в хвост своего эскадрона.
      - Опять трофеи ни свет ни заря, - буркнул вахмистр Митрюк и кисло посмотрел на Вальдмана. - И откуда они только берутся на мою голову?!
      - Всякое даяние - благо, - рассмеялся эскадронный и весело посмотрел на ошалевших ездовых.
      Вахмистр подъехал к двуколкам, сердито поглядел на петлюровских погонщиков и задвигал желваками.
      - Поедете за мной следом. И не вздумайте отставать, - погрозил кулаком, - не то я из вас мигом бурдюки сделаю!..
      Котовский взмахом сабли дал сигнал Шинкаренко.
      Командир полка поднял руку и с места в карьер поскакал вперед, увлекая за собой эскадроны. Под напором ветра звучно захлопало красное полотнище полкового знамени, тяжко застонала земля под лошадиными копытами. В стоне этом не было слышно ни конского храпа, ни лязга оружия, ни звонкого клекота колес пулеметных тачанок. Все слилось в один протяжный гул, грозный и неукротимый, словно разбушевавшаяся стихия. А когда эскадроны один за другим выплеснулись с полевой дороги на булыжную мостовую и с гиком и посвистом помчались по главной улице к центру города, цокот копыт наполнил Проскуров неистовым ревом, словно на улицы города хлынули потоки воды.
      Неожиданно перед батареей Просвирина показалась цепь петлюровских солдат. Гонимые пьяными офицерами, пехотинцы короткими перебежками продвигались вперед, к неглубокой впадине, готовясь к атаке. Против петлюровцев Котовский бросил несколько пулеметных тачанок под командой взводного Зибреева, оставленных им в резерве. Тачанки понеслись одна за другой навстречу петлюровцам. Взводный Зибреев и пулеметчик Николай Дубчак первыми развернулись перед самой впадиной и с ходу хлестнули по ней горячим свинцом.
      Петлюровцы попятились. Одни из них побежали к вокзалу, другие бросили оружие и сдались в плен.
      Город под ураганным огнем просвиринских пушек стонал и вздрагивал. Где-то за вокзалом, в шуме и гвалте истошный голос требовал остановить солдат и повернуть обратно. Звенело разбиваемое стекло, трещали оконные рамы. На рельсовых путях надрывно гудели паровозы, в вагонах метались кони, а на товарной станции среди складских пакгаузов глухо рвались ручные гранаты.
      И неожиданно весь этот шум и гам перекрыл взрыв.
      К комбригу подбежал Яков Продан, заместитель Просвирина. Смуглое, чистое, всегда румяное лицо красавца Продана было бледно. Заикаясь от волнения, он доложил:
      - Разорвало орудие, товарищ комбриг. Есть убитые и раненые. Покалечены и кони. Просвирин тяжело ранен в живот...
      Котовский торопливо спешился и грузно побежал к месту катастрофы. На ходу сердито поглядел на приунывших батарейцев:
      - Почему не стреляете, растяпы? А ну давай из трех орудий на высокий разрыв!
      Кто-то мгновенно скомандовал:
      - Номера по местам! Слушай мою команду!
      И снова загремела батарея, и снова город задрожал, загудел, словно его била жестокая лихорадка.
      Котовский быстрым шагом подошел к Просвирину и опустил голову. Командир батареи лежал на ворохе разостланного сена, часто дышал и слабо шевелил пальцами. Над землей медленно плыли низкие свинцовые облака, из ближних садов тянуло сыростью и запахом прелых листьев.
      Вскоре Просвирин приоткрыл глаза и, разглядев Котовского, попытался было поднять голову и что-то вымолвить, но не смог и только слабо шевелил губами, виновато глядя на Котовского.
      - Спокойно, старина, - тихо сказал Котовский. - С кем греха не бывает.
      Но Просвирин не унимался. Он продолжал шевелить губами и натужно тянулся вперед.
      - Товарищ комбриг, - слабым голосом прохрипел наконец Просвирин и тотчас задохнулся. Отдышавшись, заговорил снова: - Товарищ комбриг... Заело ствол... Приказал разрядить... да нарушил устав... Надо было канатом... на пятьдесят шагов.. А я велел досыпать гильзу. Погубил орудие...
      Котовский еще раз скорбно посмотрел на его страдальческое лицо, наклонился над ним и поцеловал в губы.
      Ординарец подвел коня, комбриг разобрал поводья и вскочил в седло.
      Батарея тем временем, отстреляв последние снаряды, умолкла. Воцарилась тишина. Город лежал в глубоком оцепенении. Только у тюремного здания гомонили люди. Здесь, у распахнутых настежь ворот, толпа горожан с нетерпением ждала освобождения своих близких, схваченных петлюровской контрразведкой.
      Котовцы быстро очистили город от противника, разобрали в нескольких местах железнодорожное полотно, чтобы не упустить на Волочиск захваченные трофеи, выловили укрывшихся петлюровцев и расположились на ночевку в ближних хуторах.
      Среди петлюровцев оказались офицеры из контрразведки. От них Котовский узнал, что в Проскурове ночевала бригада есаула Яковлева, которая на рассвете должна была уйти в дальний рейд с заданием "пощипать" тылы Якира.
      Теперь же, после захвата города, было очевидно, что Яковлеву будет не до рейда по тылам Якира. В пору самому успеть убраться за Збруч.
      Поздно вечером Котовский собрал командиров и комиссаров. Он изложил им свое решение немедля двигаться на Волочиск, назначил время выступления и приказал кормить лошадей.
      5
      Бригада делала переходы по пятьдесят-шестьдесят верст в сутки. Где-то позади бригады отступали походные части Петлюры и Перемыкина, теснимые полками Якира. Разрыв между фронтом дивизии и кавбригадой Котовского составлял около ста верст.
      На своем пути бригада больше не встречала ни гайдамаков Тютюнника, ни казаков Яковлева. Узнав, что Котовский уже движется на Волочиск, они торопились к переправам на Збруче. Метивший в гетманы "великой соборной Украины" головной атаман Петлюра со своим "правительством" бросил управление войсками и среди всех бежал к Волочиску, чтобы успеть пробраться на территорию Польши.
      Котовский торопил бригаду. Каждый час промедления мог повлечь за собой большие потери. Из-под удара бригады могла ускользнуть масса оружия и всякого добра, награбленного желтоблакитниками и белогвардейцами за немногие дни их разгула на Подолыцине.
      - Надо спешить, товарищи, - сказал Котовский. - Нельзя упустить награбленное петлюровцами.
      На слова Котовского отозвался кто-то из его штабистов:
      - Не хочет Петлюра возвращаться с пустыми руками к хозяевам. Знает, что убежище в эмиграции надо оплачивать.
      - У финансовых воротил Антанты ме убудет, если Петлюра вернется и порожним, - заметил комиссар. - Расходы на этого пустобреха ничтожны по сравнению с расходами на Колчака, Деникина, Врангеля. Но позволить Петлюре утащить эшелоны с награбленным в Польшу мы не имеем права. Наша задача помешать этому.
      Котовский молчал, поторапливая Орлика, кивал головой в знак согласия с комиссаром. Потом он мельком поглядел на комиссара, затем на начальника штаба и как бы про себя заметил:
      - Хорошо бы сцапать Петлюру. Какой бы шум был.
      На всю Европу!
      Комиссар и начальник штаба оживленно переглянулись.
      - А ты мечтатель, Григорий Иванович, - усмехнулся комиссар и навел бинокль на вершину ближнего холма. - Вряд ли этот злодей Петлюра будет дожидаться на Збруче нашего прихода.
      Котовский подумал о чем-то, потом вскинул кверху подбородок и глубоко вздохнул:
      - Жизнь без мечты - скучнейшее дело, скажу я вам. А о захвате Петлюры мечтает вся наша бригада.
      Вдумайтесь только и представьте, какую бы радость испытали от поимки Петлюры тысячи и тысячи сирот и вдов, отцы, мужья и братья которых стали жертвами погромов и разбоя, чинимых его подручными...
      Комиссар и начальник штаба молча слушали Котовского, ритмично покачиваясь в седлах и задумчиво глядя в даль, заснеженную первой зимней порошей...
      Вскоре бригада достигла деревни Фридриховки, откуда хорошо просматривалась широкая и ровная долина, уходившая далеко вниз, до самого Збруча. Первый снег выпал еще ночью, и бурливый Збруч виднелся в белесой дали черной извилистой нитью.
      На восточном берегу реки лежал Волочиск, на западном - Подволочиск. Их разделял Збруч, река, ставшая в ту пору по условиям перемирия государственной границей между Польшей и необъятной Республикой Советов.
      Котовский остановил коня, поднес к глазам бинокль и стал внимательно просматривать оба городка, а затем берега Збруча. Его внимание привлекла переправа.
      В бинокле, как в калейдоскопе, закружилась, завертелась, наваливаясь и обгоняя друг друга, неисчислимая масса петлюровских солдат, десятки орудий и зарядных ящиков, обозных повозок и санитарных двуколок, табуны лошадей, гурты скота, прикрываемые конницей, расположенной уступами по обе стороны дороги.
      - Вот они, герои, - кивнул Котовский комиссару и начальнику штаба на переправу. - Оба здесь, и Яковлев и Тютюнник! Не отсюда ли они собираются двинуться в рейд, чтобы пощипать тылы Якира? - И в глазах его вспыхнули веселые искорки.
      В это время из-за бугра тихо выплыл петлюровский бронепоезд "Кармелюк" и ударил по бригаде шрапнелью. Командир батареи Продан, не дожидаясь сигнала комбрига, с грохотом промчался со своими пушками по мерзлым кочкам перед самой головой бригадной колонны и развернул батарею неподалеку от дороги. И не успели ездовые ускакать с орудийными передками в ближнюю балку, как Продан взмахнул шапкой и скомандовал:
      - По бронепоезду картечью ого-о-нь!!
      Оглушительно громыхнули три осиротевшие пушки бригадной батареи, и бронепоезд сразу стал набирать скорость, спеша к Збручу, где виднелась темно-синяя полоска комфортабельных вагонов поезда Петлюры.
      Раздался еще залп, и бронепоезд сбавил ход. С третьего залпа один из снарядов угодил в паровоз, и "Кармелюк"
      стал. Несколько минут горласто бабахала только одна пушка да из узких щелей блиндированных платформ бешено плевались огнем пулеметы. Батарейцы сделали еще несколько залпов, и бронепоезд умолк.
      Котовский издали поглядел одобрительно на Продана, на батарейцев, затем поднял кверху большой палец и улыбнулся.
      Из-за орудийного щита вынырнул коренастый и дюжий в плечах наводчик Наговечко. Он браво сделал под козырек и прокричал Котовскому:
      - Это мы им, гадам, за папашу Просвирина, товарищ комбриг! Как говорится: око за око!
      - Молодцы, батарейцы! - громко сказал Котовский и круто повернулся в седле, ища глазами Кризоручко.
      Но ему не пришлось дать указание командиру полка.
      Криворучко уже разворачивал полк фронтом на железнодорожный мост. Котовский кивком головы одобрил действие командира и пустил коня вскачь в сторону первого полка.
      Первый полк также развернулся в лаву и с нетерпением ждал сигнала комбрига. Котовский промчался на разгоряченном Орлике к центру лавы и осадил коня.
      Комполка Шинкаренко отсалютовал комбригу саблей, и оба они повели эскадроны рысцой в долину Збруча, к переправе. Позади полка набирали скорость развернутые веером пулеметные тачанки, готовые по первому знаку комбрига вырваться вперед и обрушить свой смертоносный огонь на противника.
      Криворучко тем временем с одним из эскадронов примчался к бронепоезду. Кавалеристы мигом обыскали его бронированные отсеки, камеры и доложили, что он пуст.
      - Как пуст?! - не поверил Криворучко, и его глаза округлились. - А куда ж она девалась, прислуга?
      Вы мне, хлопцы, того, не заливайте...
      - Вот они, товарищ комполка, глядите! - вскричал взводный Симонов и показал рукой в сторону Збруча.
      Вдоль насыпи, пригибаясь к земле, бежали друг за другом к железнодорожному мосту десятки петлюровцев в черных кожаных куртках и желтых полушубках.
      Это и был гарнизон бронепоезда, носившего имя грозного атамана украинской бедноты, боровшегося всю свою жизнь на Подолии с шляхетским произволом.
      Гарнизон бежал сломя голову под защиту польской шляхты - исконных ворогов Устима Кармелюка.
      - Шут с ними, с этими панцерниками, - сплюнул Криворучко. - Все одно далеко не уйдут! - И не мешкая помчался с эскадроном вперед, в обход "правительственного" поезда Петлюры.
      И вот поезд стоит перед ним, холодный и безмолвный. Из темно-синих вагонов не доносится ни звука, ни шороха. Только покачиваются на ветру и сердито поскрипывают распахнутые настежь тяжелые железные двери.
      Криворучко кивнул взводному Симонову на вагоны, и тот с десятком бойцов быстро обыскал их.
      - Пусто, товарищ комполка! - прокричал Симонов, соскакивая с подножки последнего вагона. - Как ветром сдуло!
      - Утекли, гады, - досадно взмахнул кулаком Криворучко. - На своих двоих по шпалам!
      И, стиснув зубы, зло поглядел на брошенные вдоль пути инструменты, которыми польские саперы только что перешивали полотно железной дороги, чтобы переправить поезд Петлюры на свою территорию.
      Досадуя и чертыхаясь, Криворучко поднялся с командирами в вагон, сверкавший большими оконными стеклами, и прошел в комфортабельный салон, оказавшийся столовой. Расправив усы, Криворучко воззрился на изысканно сервированный стол, на котором остывал украинский борщ, разлитый в тарелки, на нетронутые закуски и сверкавшие граненой прозрачностью бокалы.
      - Здорово, видать, драпали отсюда хозяева! - воскликнул Криворучко, кивая на бокалы. - Не успели, поди, и пригубить, как пришлось подтягивать штаны и улепетывать несолоно хлебавши!
      Командиры громко рассмеялись.
      Поглядев на брошенные повсюду дорогие шубы и меха, на портфели, туго набитые деловыми бумагами, Криворучко сокрушенно вздохнул:
      - Айда отсюда, хлопцы! Раз мы их упустили, так нечего терять время. Все равно им не миновать наших рук.
      Криворучко поручил охрану поезда эскадронному политруку и пошел к выходу. За ним последовали командиры.
      В эти минуты командиру полка и в голову не приходило, что его слова окажутся пророческими и что ровно через год он снова встретится с прихвостнями Петлюры в заснеженных дебрях Полесья Волыни, где его "министры" станут пленниками котовцев, а самого прыткого петлюровского атамана Тютюнника он загонит в такие трущобы Овруческого уезда, куда и "Макар телят не гонял".
      ...На переправе была паника. Деревянный мост через Збруч шириной в несколько метров не вмещал потока обезумевших людей. Масса петлюровцев со всех ног вместе с обозами и артиллерией мчалась к спасительной переправе. Люди хватались за повозки, дико кричали, пробивали дорогу прикладами и штыками.
      Это была агония потрепанных частей и совершенно свежих резервов четвертой и шестой пехотных дивизий атаманов Тютюнника и Удовиченко. Прибывшие только вчера из Польши резервы должны были двигаться в эшелонах на Проскуров, но стремительный рейд Котовсксго спутал карты желтоблакитников. Эти части попали в общий водоворот отступления и теперь, со всей массой потерявших голову людей, осаждали переправу.
      Котовсний с первым полком уже подошел к переправе на расстояние менее ружейного выстрела. Вот он взмахнул красной фуражкой, и пулеметные тачанки круто развернулись и хлестнули горячим свинцом по конным сотням Тютюнника и Яковлева. Переправа мгновенно закишела, словно муравейник. Вражеская конница вышла из повиновения, бросила свою пехоту и побежала. С полного хода всадники врезались в гущу людей и стали саблями прокладывать дорогу сквозь людское месиво на западный берег реки. Узкий мост оказался для петлюровцев западней. Он не вмещал бурного потока отступающих, и многие стали бросаться в воду, хватаясь за доски, ящики, и плыли вниз по течению, оглашая берега Збруча воплями и проклятиями.
      Криворучко, Шинкаренко, Скутельников, Вальдман, весь взвод Яблочко и многие другие бойцы и командиры обоих полков с грохотом ворвались на мост. Они отсекли части петлюровцев на восточном берегу от их частей на западном берегу, повернулись спиной к перепуганным польским пограничникам и обрушились на петлюровцев градом сабельных ударов.
      - A HV- геть отсюда! - вопил Криворучко, размахивая клинком. Кончилась ваша неделя! Очищайте мост и кладите зброю на землю! Кто не подчинится - кончит собачьей смертью!
      И Криворучко выразительно показал глазами в поле, где угрожающе маневрировали два пулеметных эскадрона бригады.
      Большая толпа петлюровцев оказалась отрезанной от моста и теперь стояла молча, тревожно озираясь вокруг.
      Неожиданно рыжий плечистый гайдамак рванулся в задних рядах и бросил через головы передних винтовку на землю.
      Примеру гайдамака последовали другие. Все они молча стали бросать на землю оружие и выходить на дорогу строиться.
      Вахмистр Митрюк, которому каждодневные хлопоты с пленными осточертели, вдруг горестно взялся рукой за щеку и доложил эскадронному Вальдману, что у него нестерпимо разболелся зуб и что ему надо немедля обратиться к эскадронному фельдшеру.
      Вальдман понимающе посмотрел на Митрюка и кивнул в сторону петлюровского обоза:
      - Езжай, вахмистр, и подлечись. Заодно посмотри там, каким добром нагружены вон те повозки!
      Эскадронного командира и его вахмистра давно уже сверлила мысль, где бы раздобыть сапоги для бойцов эскадрона. Обувь у многих поизносилась, просила каши, а на складе полкового цейхгауза было пусто.
      Подъехав к обозу, Митрюк мгновенно забыл о "больном" зубе, привязал коня к оглобле и коршуном набросился на повозки...
      Из двери пограничной кордегардии с напускным спокойствием вышел польский, офицер. Он подошел к Криворучко, стянул с руки лайковую перчатку и, отдав честь, вежливо заметил:
      - Это есть польская территория, пан полковник.
      Прошу вас оставить мост и перейти на свою сторону.
      И офицер показал рукой на полосатый пограничный столб, украшенный белым орлом, увенчанным короной.
      Криворучко тоскливо посмотрел через голову офицера вслед убегающим петлюровцам и зло отрезал:
      - Грамотный, разбираюсь! Только мне сейчас не до вашей территории. У нас мир с вами, а вы бросили против нас эту петлюровскую требуху и теперь спасаете! Нечестно поводитесь, панове! За такое дело бьют по морде!
      Офицер, не сказав ни слова, пошел в кордегардию.
      - Поехали отсюда, братва! - воскликнул Криворучко и, широко расставив руки, стал оттеснять бойцов на свою сторону. - Давайте не будем волновать варшавскую барыню, она и так напугана, - приговаривал он, напирая на людей и ехидно поглядывая на уходившего офицера.
      Котовцы неохотно покидали мост. Ведь на той стороне, совсем близко от них, драпали по дороге на Подволочиск сотни петлюровцев. А когда переправа была наконец очищена, Криворучко приказал взводному Яблочко поставить на своей стороне часовых с ручными пулеметами.
      - Смотреть мне за границей в оба, - наказывал Криворучко часовым. Чтоб и мышь не проскользнула.
      Котовский в эти минуты осматривал захваченные эшелоны. Сотни вагонов, запорошенных снегом, стояли в несколько рядов. Комбриг знал уже, что Петлюра успел улизнуть. Со стороны казалось, что он примирился с этим досадным фактом, но это было не так.
      С грохотом откатывая тяжелые двери пульманов, Котовский по-хозяйски оценивал выложенные пирамиды муки и сахара, с удовлетворением глядел на горы пшеницы, овса, ячменя, насыпанные навалом, и что-то прикидывал в уме. Постепенно складки на его строгом лице разглаживались, а глаза добрели.
      - Солидные трофеи достались нам, товарищ комбриг, - сказал кто-то из командиров.
      - Вырвали из разбойничьих лап свое кровное, - сказал Котовский, занося ногу в стремя. - Но если бы мы вздумали воевать по уставу, все это добро было бы там, - махнул он рукой в сторону границы. И, вскочив в седло, пустил Орлика резвым аллюром в сторону Волочиска.
      Сгущались сумерки. Котовцы располагались вдоль Збруча и долго еще наблюдали за концом желтоблакитников. По ту сторону реки польские солдаты бесцеремонно разоружали петлюровцев. Они стаскивали всадников с лошадей, отбирали полушубки, винтовки, шашки и бросали на землю. Польские обозники проворно грузили оружие и снаряжение на высокие повозки и увозили по дороге на Подволочиск.
      Котовцы на восточном берегу подсчитывали трофеи. Здесь, у Волочиска, не считая эшелонов с продовольствием и военным снаряжением, было захвачено четырнадцать орудий, свыше ста двадцати пулеметов, два бронепоезда, "правительственный" поезд Петлюры с казной и архивами, сотни обозных повозок, нагруженных всяким добром, и свыше тысячи пленных.
      Подмораживало. Котовцы зажгли вдоль Збруча костры и принялись кипятить чай, поджаривать на шомполах куски хлеба и ломтики трофейной баранины.
      С берега говорливой реки тянуло жареным мясом, как из заправского духана.
      На мосту, охраняемом бойцами из взвода Яблочко, тоже весело потрескивал костер. Кучка польских жолнеров и красноармейцев, протягивая руки к огню, угощали друг друга куревом, вели беседу.
      - Что ж это вы науськали против нас Петлюру? - с упреком спросил польского солдата Игнатий Гудз. - Замирились с нами, а сами пошли на подлость?
      Жолнер улыбнулся, хотел что-то сказать, но в это время скрипнула дверь кордегардии и на крыльцо вышел дюжий капрал. Он подозрительно поглядел на жолнеров и подошел к костру.
      - Цо за розмовы тутай? - сердито спросил капрал и строго посмотрел на жолнеров. - Ходзь на мейсце, пся крев! Як тшймаш машингвер?! - напустился на одного из жолнеров с зажатым под мышкой ручным пулеметом.
      Жолнеры отошли от костра, стали по обе стороны моста и застыли как манекены. Капрал прошелся взад-вперед по мосту и, не глядя на котовцев, повернул в кордегардию.
      - В-во шкура какая, - сказал Гудз, закипая гневом, и сочувственно поглядел на польских солдат. - Дисциплинка у вас того, как при царе Николае. Небось еще по зубам получаете?
      Солдаты молчали. Только один из них буркнул что-то невнятное, перекинул с руки на руку французский ручной пулемет и застучал английскими бутсами по мерзлой земле, согревая ноги.
      Вдруг из кордегардии вышли два офицера. Они, видимо, давно наблюдали из окон караульного помещения за движением котовцев на берегу Збруча. Один из них подошел к Семенюку и спросил на чистом русском языке, как можно повидать Котовского. О просьбе офицера Семенюк доложил эскадронному Вальдману. Через минуту-другую эскадронный командир вынырнул из гущи трофейных повозок на дребезжащем шарабане и бойко подкатил к мосту.
      - Кому надо к Котовскому? - спросил Вальдман, разыгрывая из себя незадачливого ездового. - Прошу садиться, панове!
      Офицеры подошли к таратайке, внимательно поглядели на озаренного пламенем костра гиганта ездового, на его рыжеватую бороду, на высокую черную шапку с красным верхом, зеленую венгерку, саблю, маузер и, пожав плечами, робко полезли в кузоз.
      - Н-но, зале-етные!! - вскричал Вальдман простуженным басом и словно заправский лихач пустил рысаков вскачь. Бог весть где подобранная вахмистром Митрюком бричка запрыгала, затарахтела и понеслась в сторону Волочиска.
      Котовский со штабом и командирами полков ужинал в доме бежавшего богатея.
      Оставленные в доме экономка и прислуга сновали из кухни в столовую и подавали жаркое, приготовленное из свежего барашка. Проголодавшиеся командиры с удовольствием ели жаркое, запивая медовухой, добытой в подвале хозяйского дома.
      Котовский радушно встретил польских офицеров и пригласил к столу. Когда офицеры уселись, показал место возле себя и Вальдману.
      - Садись, эскадронный, - сделал комбриг широкий приглашающий жест рукой. - В ногах, говорят, правды нет.
      Вальдман снял шапку, положил на конек высокого буфета, разгладил усы и присел возле комбрига.
      Офицеры с любопытством глядели в сторону Вальдмана и посмеивались.
      Один из офицеров, говоривший по-русски, деликатно пояснил:
      - Коллега мой удивлен. Считал, что нас вез сюда ездовой, оказалось ротмистр.
      - Дело нехитрое, - улыбнулся Котовский, - можно и ошибиться. У нас погон не носят, а от солдата до командира дистанция невелика. Было б только желание да голова на плечах.
      Возникший вначале ледок официальности быстро растаял, и между котовцами и офицерами завязалась непринужденная беседа. Офицеры рассказали, что за действиями конницы Котовского всю неделю внимательно следили видные чины из генеральных штабов европейских держав, утверждали, что тактика Котовского опрокидывает на обе лопатки все уставные понятия о действиях кавалерии в современной войне. Особенно расточали похвалу смелому маневру Котовского на Проскуров и Волочиск, пророчили завидное будущее его опыту вождения конницы.
      Офицер с кавалерийскими выпушками на воротнике отлично сшитого мундира все время молчал, о чем-то думая. Потом наклонился к уху своего напарника и чтото зашептал.
      - Извините, - сказал офицер, - мой коллега в недоумении. Считает, что одной бригады Котовского недостаточно для того, чтобы парализовать у Волочиска действия конницы Тютюнника, Яковлева и нескольких полков пехоты.
      Эскадронный Вальдман вздрогнул, откинулся на спинку стула:
      - А кто сказал, что у Котовского бригада? Под Львовом да, была бригада, а сейчас совсем другой табак!
      Котовский насторожился и пристально поглядел на Вальдмана: что еще за версию придумал его эскадронный?
      Офицер-кавалерист тем временем снова нагнулся к уху своего напарника, и оба согласно закивали головами.
      - Коллега мой любопытствует, - пыхнул папиросным дымком офицер, сколько же надо было иметь сабель в бою, чтобы сломить сопротивление Тютюнника и Яковлева?
      Котовский усмехнулся, лукаво поглядел на Вальдмана: выкручивайся, мол, теперь, доказывай, что означает твой "совсем другой табак".
      Но Вальдман не привык лазить за словом в карман.
      - Дело не в количестве сабель, - сказал наставительно Вальдман. Загвоздка в том, что петлюровскому коню давно место на живодерне, а господа хорошие опять сделали ставку на эту зловонную падаль!
      И, опустив голову, эскадронный старательно заковырял вилкой в тарелке.
      Котовский и командиры рассмеялись. Офицеры, проглотив пилюлю, переглянулись и смущенно пожали плечами. Потом враз поднялись со стульев, вежливо поблагодарили Котовского за гостеприимство и пошли в переднюю одеваться. За ними следом, взяв с буфета шапку, пошел Вальдман.
      Пока офицеры одевались, к Котовскому подошел Криворучко и горячо зашептал:
      - А чего ж не сказать: правду, якимы сылами мы потрощилы ребра Петлюре? Нехай эти фендрики знают, чего стоить один котовец.
      В этот день в строю у Котовского было около пятисот сабель. У Тютюнника и Яковлева их было свыше тысячи и вдвое больше пехоты.
      - Перед кем метать бисер, командир? - усмехнулся Котовский. - Все равно им не понять природу наших успехов.