- Что вам угодно? - спросил настоятель откуда-то из глубины кельи, потом вышел на середину, поставив на стол зажженный подсвечник.
      В ответ Месарош пристально поглядел на монаха.
      Тонкое бритое лицо, проницательные серые глаза и большие уши настоятеля были теми же, что и шесть лет назад.
      - Не узнаете? - спросил Месарош по-немецки.
      - Не знаю, о чем вы, - пожал плечами монах. - Вижу вас впервые.
      Месарош подумал, прикусив нижнюю губу, и начал без обиняков:
      - Патер, почему население так враждебно относится к нашему отряду? И где крестьяне?
      - Я служитель бога, - ответил монах, - и политикой не занимаюсь. А что касается неприязни к вам моих прихожан, то она подтверждает их веру в святую церковь, которую вы отрицаете.
      - Неправда, патер! - возразил Месарош. - Политикой вы занимаетесь! Нам известна ваша работа среди населения. Сын одного из ваших прихожан только на днях поступил к нам добровольцем и кое-что рассказал о вас, патер.
      Монах, насторожившись, пристально поглядел на Месароша. Видимо, убедившись в чем-то, он вздрогнул, но тотчас овладел собой и с жаром воскликнул:
      - Это наговор! Не верю, чтобы истинный сын нашей церкви мог лгать. Человек, ушедший к вам, заинтересован в том, чтобы оклеветать орден. Этот корыстолюбец лжет. Не верьте ему.
      Месарош молчал. Ему и без того было ясно, что монах не решится признать в нем того самого вахмистра, который был у него шесть лет назад со щекотливым поручением гусарского полковника. Месарош еще раз посмотрел на монаха и вежливо откланялся.
      - Извините, патер, - сказал Месарош. - Извините за беспокойство, но мой долг и опыт минувшей войны научили меня недоверию.
      - Прошу, прошу вас, - заторопился было монах, но тотчас сдержал себя и сказал смиренно: - Я не в претензии.
      Месарош взял под козырек и вышел из кельи.
      ...У каменной ограды дымилась походная кухня эскадрона Девятова. В ней давно уже томился гуляш из баранины. Над котлом, стоя на ящике из-под трофейных консервов, священнодействовал Гедеон Лудаш.
      Только он один мог приготовить излюбленное блюдо венгров, когда удавалось добыть барашка или поросенка. Необычная стряпня Лудаша, изобилующая острыми специями, приводила в восторг весь эскадрон. После каждой "пирушки" бойцы подолгу расхваливали кудесника-повара и от всей души благодарили за отличное угощение.
      В ожидании ужина Месарош уселся на скамью, сколоченную вокруг ствола векового платана, положив на колени гармонику. Мечтательно запрокинув голову и смежив веки, огрубевшими пальцами кавалериста он коснулся тончайших, цвета слоновой кости клавишей.
      Раздались чарующие звуки "Венгерской мелодии"
      Брамса. Потом Месарош пел о гордых девушках своей родины, о суровой венгерской пуште [Степи (венг )] и цветущих берегах Бодрога и Мароша.
      Песню Месароша слушали десятки его земляков и очарованные неведомой мелодией молдаване. Увлеченные песней, они уносились мечтами в далекие венгерские просторы и бессарабские дубравы.
      К платану неслышно подошел Котовский, намереваясь сделать внушение Месарошу за самоуправство, но невольно заслушался, прислонившись к дереву.
      Печальная игра Месароша охладила гнев комбрига.
      Она унесла его мысленно на поля Бессарабии, в города и села его солнечной родины, туда, где он мужественно боролся в молодости с царским произволом, а потом ожесточенно сражался во главе бессарабских партизан с войсками румынских захватчиков. Проникновенная мелодия тронула сердце комбрига и наполнила его душу беспредельной тоской изгнанника по утраченной родине. И ему вдруг понятно стало ослушание Месароша в схватке с белополяками. Неожиданный отход Красной Армии из-под Львова удручал мадьяр; он рушил их надежды на скорый приход в Венгрию, на восстановление там Советской власти. Точно так же в начале восемнадцатого года рушились надежды и бессарабских партизан. В те дни под давлением превосходящих сил оккупантов из-за Прута бессарабцы вынуждены были покинуть свою родину и отойти с боями на левый берег Днестра. Тихо, чтобы не обратить на себя внимание Месароша, Котовский ушел.
      Месарош играл и тихо пел до тех пор, пока луна не встала над тенистой кроной платана. Увлеченный игрой, он забыл об ужине, прослушал полуночный бой курантов и не заметил, что сидит один и что лагерь уже спит...
      Из готических амбразур колокольни вылетела стая вспуганных летучих мышей. Озабоченно попискивая и покружившись вокруг колокольни, она улетела к угловой башне монастырской ограды. Месарош отложил на край скамейки гармонику и поглядел на стрельчатые амбразуры колокольни. Смутное предчувствие чьей-то предательской работы в лагере не покидало его. Он встал со скамьи и прилег в тени дерева.
      Месарош лежал долго. Глаза слипались, и все тело ныло от усталости. На колокольне снова послышался шум. Несколько птиц выпорхнуло из амбразур и юркнуло в проемы окон. Сомнений больше не было: на колокольне кто-то потревожил птиц. Месарош быстро вскочил на ноги, проворно снял шпоры и, положив их на скамью рядом с гармоникой, быстрыми шагами пошел к колокольне. Дверь оказалась приоткрытой. Распахнув ее настежь, он стал подниматься по крутым каменным ступеням. Под ногами скрипел песок, на лестнице пахло птичьим пометом и плесенью. В груди Месароша учащенно билось сердце, в ушах стоял протяжный звон. "Конечно, это патер, - убеждал себя Месарош, подымаясь наверх. - Погоди же, предатель! Сейчас ты вспомнишь "истинного сына отечества".
      Подниматься пришлось долго. В голове роились воспоминания то о первой встрече с настоятелем, то о сонном лагере казаков, перебитых тогда мадьярами в этой же усадьбе...
      Каменная лестница кончилась. Дальше в темноту уходили деревянные ступеньки. Споткнувшись о первую из них, Месарош застыл на месте. Сухое сосновое дерево гулким эхом отозвалось в каменном колодце строения. Месарош прислушался, вынул из кобуры наган, проверил заряд и снова стал подниматься.
      Впереди посветлело. Месарош очутился перед площадкой и увидел в лунной мгле очертания громоздкого механизма башенных курантов. Освоившись в темноте, он вдруг увидел в дальнем углу, за курантами, фигуру человека и вскинул револьвер. Человек, зашуршав одеждой, метнулся в другой угол.
      - Стой, предатель! - воскликнул Месарош, и эхо отозвалось тихим звучанием колоколов.
      Месарош рванулся вперед и очутился на площадке.
      Он обежал вокруг курантов и увидел слабо освещенное луной лицо настоятеля, искаженное злобой.
      - Руки вверх, патер! - приказал Месарош резким голосом.
      Настоятель поднял руки, но вдруг изогнулся и стремительно бросился на мадьяра.
      Завязалась безмолвная борьба. Монах напрягал все силы, чтобы оттеснить Месароша к краю площадки.
      Но мадьяр быстро сшиб его с ног, поднял в воздух и решительно понес к амбразуре.
      - Шпионишь, предатель! - прохрипел Месарош, сжимая монаха в мощных объятиях. - Всем служишь и кровь пускаешь во имя своего Иисуса?! - Он показал наганом на лестницу: - Шагай, служитель бога! Только на этот раз дело твое проиграно! Шесть лет назад ты аккуратнее сигнализировал моему оберсту... [Полковнику (нем )] Осторожно спускаясь со ступеньки на ступеньку, монах торопливо оправдывался:
      - Не понимаю, о чем вы? Я, кажется, уже говорил вам, что вижу вас впервые.
      - Будет болтать, притворщик, - отрезал Месарош. - Шагай в штаб. Там ты скорее вспомнишь и меня, и оберста, и тех казаков, участь которых ты только что нам готовил.
      В штабе бригады он передал арестованного дежурному, разбудил комбрига и рассказал ему о происшествии на колокольне.
      Десятью минутами позже в сопровождении пулеметных эскадронов и конной батареи бригада оставила монастырское подворье и вышла в поле. Здесь, как и в недавнем ночном бою у болота, Котовский нанес еще один удар по коннице Карницкого.
      В этом жарком бою пал смертью храбрых заместитель комбрига Михаил Ульрих. Тело героя обернули знаменем первого полка, положили на пулеметную тачанку и в сопровождении почетного эскорта мадьяр доставили в Почаев. Здесь, отдав воинские почести, останки Ульриха были преданы земле в тени вековых лип монастырской аллеи.
      В память об отважном командире эскадрону Девятова Котовский вручил перед строем бригады алый значок, прикрепленный к пике, с лаконичной и выразительной надписью - "Ульрих".
      РАЗГРОМ НА ЗБРУЧЕ
      1
      Стояла глубокая осень двадцатого года. С Польшей был подписан договор о перемирии. Однако затишье продолжалось недолго. Не прошло и месяца после отхода красноармейцев за демаркационную линию, как
      из Польши на территорию Украины и Белоруссии вторглись крупные силы Петлюры и Булак-Балаховича. На Подолыцине, в полосе расположения войск, подчиненных Якиру, в наступление двинулись две пехотные, хорошо вооруженные дивизии Петлюры и части Третьей добровольческой армии генерала Перемыкина.
      Весть о вторжении войск Петлюры и генерала Перемыкина не застала врасплох войска Красной Армии.
      Вероломство белополяков было общеизвестно, и, как ни заманчива была передышка после двух лет беспрерывных походов, бойцы и командиры внимательно следили за происками врага и всегда были готовы дать отпор.
      В прифронтовой полосе была срочно созвана дивизионная партийная конференция. Делегаты от частей и подразделений гневно выступали против вероломного поведения Польши. Они призывали коммунистов разъяснять бойцам и командирам сущность происков белополяков и личным примером в бою добиваться молниеносного разгрома сил противника. Здесь же, на конференции, была изучена и разработана во всех деталях директива командования под девизом "Неделя по ликвидации петлюровщины", а также единогласно была принята резолюция о выполнении директивы раньше намеченного срока.
      - Нам дорог каждый день мирной жизни! - воскликнул Котовский в конце выступления и грозно потряс кулаком: - Ни одного часа не потерпим бандитского отребья на нашей земле! Смерть изменникам и польским наймитам!..
      Комбриг вернулся с конференции поздним вечером, собрал военный совет и разъяснил командирам задачу, поставленную бригаде. А на рассвете пасмурного утра котовцы, наспех позавтракав, запаслись патронами, ручными гранатами и двинулись навстречу противнику.
      Моросил затяжной осенний дождь, чередуясь с мокрым снегом, и к полудню подмороженную за ночь дорогу развезло. Несмотря на бездорожье, Котовский вел бригаду ускоренным маршем. Весь долгий путь он был впереди колонны, и его красная фуражка то и дело мелькала на фоне унылого осеннего пейзажа.
      Неожиданно вдали показался кавалерист. Он гнал коня во весь опор навстречу бригаде, и комья грязи разлетались из-под копыт во все стороны. Котовский поднял руку, и колонна остановилась.
      - В Шендеровке петлюровцы, товарищ комбриг, - доложил боец. - Пешие и конные. Должно быть, ббедают. Кони у них стоят под седлами вдоль заборов, а все дворы забиты пехотой...
      Котовский бегло прочел донесение командира разведки и передал начальнику штаба.
      - Сколько же там конных все-таки? - спросил комбриг разведчика.
      - Сотни четыре, а может, и пять, - ответил кавалерист, деловито шмыгнув носом. - Зато пехоты пропасть! Черным-черно, товарищ комбриг.
      Рядом с Котовским сдерживал неспокойного коня командир первого полка Шинкаренко, всем своим видом выражая нетерпение.
      Котовский с одного взгляда понял настроение командира. Подумав, он кивнул подбородком в сторону поля и, слегка заикаясь, промолвил:
      - Все, что в Шендеровке, разноси в щепы! Управишься - догоняй по большаку на Проскуров.
      Шинкаренко молча вскинул руку к козырьку фуражки, звонким протяжным голосом дал команду и повел полк на Шендеровку.
      Командир второго полка Криворучко с завистью поглядел вслед счастливчику и, насупившись, пустил коня голова в голову с Орликом комбрига. Котовский понял, чем удручен Криворучко, и улыбнулся.
      - Не горюй, Николай Николаевич, - сказал Котовский примирительно. Твое от тебя не уйдет. А пока что побудешь при мне как главная ударная сила.
      И, подняв руку, дал сигнал эскадронам двигаться дальше.
      Криворучко искоса поглядел на комбрига и пробурчал с мальчишеской обидой в голосе:
      - Как ударная сила, так Криворучко, а как дать кому дуба, так Шинкаренко.
      В эти дни бригаду, как никогда еще, охватил боевой подъем. Бойцы и командиры рвались в бой. Еще третьего дня, когда стало известно, что петлюровцы объединились с белогвардейцами и снова перешли в наступление, возмущение котовцев дошло до предела. Стиснув зубы и зажав в мозолистых руках клинки, они с нетерпением ждали встречи с петлюровцами.
      Котовский всегда верил в здоровый революционный дух многонационального коллектива бригады, в его преданность рабоче-крестьянскому делу, в его способность побеждать. И теперь, когда боевое настроение бригады было остро ощутимо, он решил приступить к операции, задуманной еще на партконференции. А замысел заключался в том, чтобы внезапно выйти на вражеские тылы, сорвать мобилизацию и нанести по войскам противника серию таких же ударов, как под Одессой и Тирасполем в дни разгрома войск Деникина.
      Котовский посмотрел на часы, потом на Криворучко и поднял руку.
      - По-о-во-од! - протяжно скомандовал Котовский.
      - По-о-во-од! - повторил команду Криворучко.
      И эскадроны второго полка один за другим пошли рысью, тяжело гремя оружием и амуницией. За ними следом, натужно скрипя, тронулись по грязи тачанки пулеметного эскадрона и конная батарея. .
      2
      Первый полк незаметно подошел к Шендеровке по оврагу. Не разворачиваясь, эскадроны клином ворвались в деревню и с раскатистым "ура!" обрушились на петлюровцев. Вместе с конными эскадронами в деревню ворвался и пулеметный эскадрон, открыв бешеный огонь по дворам и хатам.
      В деревне началась паника. Гайдамаки со всех сторон бросились к лошадям, привязанным к хворостяным тынам. Многие вскочили в седла и беспорядочной оравой помчались к выходу из деревни.
      Шендеровка, набитая пехотинцами одной из бригад четвертой дивизии петлюровцев, походила на развороченный муравейник. Из дворов выбегали петлюровские офицеры и солдаты и оглашали деревню надрывной командой:
      - До зброи-и-и!!! [К оружию! (укр.)]
      - В лаву-у-у!!!
      - Ого-о-онь!!!
      Солдаты в синих жупанах ошалело кидались на огороды, в сады, клуни, овины, беспорядочно палили из винтовок. Офицеры и их подручные изо всех сил старались остановить мобилизованных мужиков, пытаясь организовать сопротивление. Длинноусые отцы семейств в разношерстной домотканой одежде и бараньих шапках увертывались от "кадровых" синежупанников, вырывались на улицу, бросали винтовки в грязь и поднимали руки.
      - Не стреляйте, товарищи! - вопили мужики, протягивая руки к котовцам. - Мы не по своей воле! Мы мобилизованы!
      Озлобленные синежупанники кинулись бежать. Они вразброд устремились по задам деревни в открытое поле и, яростно отстреливаясь, бросились в сторону дальних оврагов.
      Котовцы вскоре прекратили бессмысленное преследование гайдамаков и вернулись в Шендеровку. Надо было покормить лошадей, подсчитать трофеи, отправить в тыл сдавшихся в плен петлюровцев и мобилизованных хлеборобов.
      Всегда веселый и неутомимый, вахмистр Митрюк собирал вдоль улицы пленных и разбивал их на сотни.
      Рядом с ним эскадронный писарь заносил пленных в списки. Мужики были рады-радехоньки, что так быстро и легко отделались от службы в петлюровском войске. Они охотно становились в две шеренги и с нетерпением ждали отправки в тыл.
      Когда колонна была построена и еще раз сделана перекличка, Митрюк махнул было рукой верховым конвоирам, чтобы трогались, но его окликнул эскадронный Вальдман.
      - Постой, вахмистр, - улыбнулся эскадронный Митрюку. - Вот тебе привел трофейную даму. Говорят, жена самого Тютюнника, а там кто ее знает, чья она, Сдашь лично в особый отдел и привезешь расписку.
      И смотри у меня! Чтобы ни один волос не упал с ее головы, чтоб ни одна нитка не исчезла из ее чемоданов!
      Вахмистр понимающе посмотрел на командира, приказав конвоирам погрузить чемоданы на подводу. Когда с погрузкой было покончено, жена Тютюнника молча взобралась на воз и поудобнее устроилась на ворохе соломы.
      - Ну и командир, - подмигнул Митрюк пленным хлеборобам, показав глазами на жену Тютюнника. - Сам атаман, видать, подался в Польшу, а войско оставил на свою жинку. Так что слушайтесь ее, повинуйтесь!
      Мужики все время молча наблюдали за погрузкой чемоданов. А после слов Митрюка насупились и вдруг разразились бранью:
      - Срам на нашу голову! В яругу ее, лядащую!!!
      Но Митрюк не дал разгореться страстям. Он решительно махнул рукой, и колонна тронулась по размытому дождями тракту на Летичев.
      Вслед атаманше зло и осуждающе глядели жители деревни. Они, видимо, только что вылезли из погребов, в которых отсиживались с момента налета котовцез на Шендеровку.
      А когда хвост колонны пленных петлюровцев скрылся за околицей, жители сразу повеселели. Они так же, как и пленные, были рады тому, что война только вихрем промчалась через Шендеровку и на этом закончилась.
      Пожилые хозяйки с подвязанными черными платками подбородками, словно у них болели зубы, зазывали котовцев в хаты отведать хлеб-соль.
      Но не пришлось котовцам воздать должное гостеприимству шендеровских селян. Едва наступили сумерки, как деревню огласил пронзительный сигнал сбора.
      Полк быстро построился и вскоре как бы растворился в кромешной тьме на широком тракте, ведущем на Проскуров.
      3
      Возле Вендичан бригада повстречалась с крупным отрядом конницы атамана Фролова. Его преследовала дивизия червонного казачества Виталия Примакова. Котовцы и червонновцы не узнали друг друга и сгоряча завязали перестрелку, но, сблизившись, поняли свою ошибку. Вскоре командиры договорились между собой и лихо атаковали фроловцев, разгромив их наголову.
      А в полдень вблизи Катюжан котовцы обнаружили одну из бригад четвертой дивизии петлюровцев. Ее энергично теснили подоспевшие батальоны Якира. На западном берегу реки во главе небольшого конного отряда за боем наблюдал Тютюнник. Поодаль сотни конных гайдамаков переправлялись вброд на противоположный берег и скрывались в овраге.
      Когда разведчики доложили Котовскому о движении петлюровской конницы, он выехал в сопровождении Криворучко и десятка всадников на отлогий холм и стал наблюдать за противником.
      Вскоре конный отряд гайдамаков выкинул белый флаг и тронулся за Тютюнником навстречу Котовскому.
      Полки бригады стояли позади холма, в неглубокой впадине и были вне поля зрения противника. Поодаль торопливо окапывалась бригадная батарея. Бойцы и командиры обоих полков не видели, что происходило по ту сторону холма. Им был виден на возвышении только Котовский с бойцами охраны да гарцевавший взад-вперед Криворучко в своем пестром гусарском ментике.
      О том, что предшествовало горячей схватке с неприятельской конницей, разразившейся через каких-нибудь тридцать минут, котовцы узнали после боя от очевидцев, охранявших в те минуты Котовского, да из рассказа Криворучко. Вот как это было.
      Котовский с горстью кавалеристов и полусотня гайдамаков во главе с Тютюнником остановились на небольшом расстоянии и стали напряженно рассматривать друг друга.
      Первым нарушил молчание Криворучко.
      - Чего глаза таращите?! - воскликнул он вызывающе и положил руку на эфес сабли. - Сдавайтесь, - пока целы, не то в капусту изрубим!
      Вместо ответа Тютюнник выхватил из колодки маузер и выстрелил в Криворучко.
      Но комполка даже не вздрогнул, только усмехнулся и крепко выругался.
      - Ты что, дура, делаешь?! - вскричал Криворучко. - Разве атаманы так поступают?! А ну выходи один на один да ударимся на саблях! Пусть народ поглядит, кто из нас чего стоит!
      - Добре! - согласился Тютюнник, но сам не тронулся с места, только нетерпеливо завертел головой, словно кого-то выглядывая.
      - Ах ты шкура продажная! - возмутился Криворучко, догадываясь о недобром намерении атамана. - Приехал с белым флагом зубы заговаривать, а сам по сторонам зыряешь?! - И, выхватив из рук кавалериста карабин, выстрелил в Тютюнника.
      Пуля попала в коня, он жалобно заржал, подогнул передние ноги и рухнул. Но Тютюнник не растерялся.
      Он проворно вскочил на круп лошади своего коновода, и оба они поскакали в долину, к реке Лядове. За ними следом понеслась вся кавалькада охраны Тютюнника.
      Тут появился на своем покладистом коне Просвирин.
      Он доложил комбригу, что во фланг батарее заходит крупный отряд вражеской конницы и что батарее необходимо прикрытие.
      Котовский сурово посмотрел вслед уходившему Тютюннику и весьма выразительно пошевелил губами. Было ясно, что, пока петлюровский атаман демонстрирует с белым флагом свое намерение вести переговоры, его конница пытается зайти бригаде в тыл. Комбриг поманил пальцем своего порученца и велел скакать в первый полк с приказом Шинкаренко ликвидировать угрозу батарее.
      Не успел порученец с Просвириным скрыться из виду, как из-за ближней высотки показалась новая группа всадников в серых черкесках, с пиками наперевес.
      Котовский и Криворучко переглянулись. Оба поняли, что крупная группировка вражеской конницы норовит взять бригаду в клещи.
      От группы всадников отделился офицер в погонах сотника. Он пригляделся к гусарскому ментику Криворучко и решил, что имеет дело с самим старшим командиром.
      - Вы кто такие? - громко спросил сотник, обращаясь к Криворучко.
      - Мы котовцы, а вы?
      - А мы яковлевцы!
      - Очень приятно, - улыбнулся Криворучко. - Давайте знакомиться!
      Офицер смерил Криворучко насмешливым взглядом и оглянулся на своих казаков. Смотрите, мол, как вежливо разговаривает большевистский командир, только не то еще будет.
      - Некогда нам заниматься церемониями! - заносчиво вскричал офицер, выплюнув изо рта погасшую папиросу. - Говорите прямо: принимаете бой или сдаетесь?!
      Криворучко вопросительно покосился на комбрига и, сдвинув на глаза папаху, поскреб в затылке:
      - Видите ли, такое дело решает только Котовский.
      Вот сейчас пошлем к нему бойца, а как только вернется, так и дадим ответ! - И, напустив на себя вид строгого начальника, громко приказал комбригу: - Красноармеец Григорьев, немедля скачи в штаб и доложи Котовскому о предложении господина сотника! И скажи там, чтобы с ответом не задерживались!
      Котовский деловито развернул Орлика и на ходу шепнул Криворучко:
      - Веди переговоры с этим хлыщом, пока не вернусь с бригадой.
      Комполка смежил веки и понимающе кивнул. Котовский дал шпоры коню и поскакал в долину, где стояли полки бригады.
      Сотник проводил богатырскую фигуру "красноармейца Григорьева" долгим взглядом и выжидательно уставился на Криворучко.
      - Вот боец поскакал к Котовскому, - объяснил Криворучко. - Сейчас вернется с ответом! - Подкрутив пушистые усы, добавил: - Хорошо, что вы подъехали, а то сегодня Котовский говорил мне, что собирается присоединиться к Петлюре!
      Сотник, красный как рак, блестя золотым зубом, зачастил с хрипотцой в голосе:
      - А что Котовскому у Петлюры делать? Польским генералам сапоги чистить, что ли?! Другое дело перейти к нам, к генералу Перемыкину. В нашей армии для такого человека, как Котовский, настоящее дело найдется!
      Криворучко почесал за ухом и, как бы раздумывая, пожал плечами:
      - Об этом с ним сами поговорите. Разве угадаешь, у кого будет лучше, у Перемыкина или у Петлюры?!
      Время шло, а Котовский с бригадой не появлялся.
      Криворучко нервничал, но терпеливо продолжал разыгрывать комедию с переговорами.
      Сотнику явно наскучило пустословие Криворучко, и по всему видно было, что он готов дать команду своим казакам атаковать горстку котовцев.
      Криворучко напряженно думал, каким бы еще разговором занять офицера, чтобы выиграть время.
      Подавшись вперед и покраснев от натуги, он прокричал:
      - А какие будут условия сдачи, господин сотник?!
      Что будете делать с нашими коммунистами?! Обо всем этом надо записать на бумажке!
      - Можно записать и на бумажке! - согласился сотник и полез за блокнотом. - А условия будут такие:
      оружие и всю амуницию уложите на повозки, лошадей поведут красноармейцы в поводу, а Котовский с комиссарами и командирами пойдут следом!
      - А все ж таки, что будете делать с коммунистами?! - настаивал Криворучко.
      Сотник поднял голову и, помусолив карандаш, ответил:
      - Коммунистов отвезем в Тернополь, а может, во Львов, смотря по чину!
      - И это запишите в бумажку, - постучал Криворучко указательным пальцем по ладони. - Без этого Котовский и разговаривать не станет!
      - Запишем и это, - пробурчал сотник, углубившись в блокнот, а когда поднял голову, то лицо его исказилось. - А почему ваша конница очутилась здесь?! - вскричал сотник. - Почему развертывается для атаки?!
      - А потому, что и ваша давно стоит наготове! - ответил Криворучко и показал рукой в долину Лядовы"
      где уже развернулись в лаву казаки Яковлева.
      - Так вы ж сдаетесь! - взвизгнул сотник, словно ужаленный, и полез в кобуру за пистолетом.
      - А это еще посмотрим, кто кому будет сдаваться! - гаркнул Криворучко и, подхватив на лету брошенную ему пику, ринулся на сотника.
      Офицер выстрелил, но промахнулся. А Криворучко тем временем налетел на него и, изготовив пику, подался корпусом вперед. Сотник яростно ударил каблуками в бока лошади, и она с тяжким стоном понесла его в сторону. Но не успела лошадь набрать скорость, как Криворучко налетел и, проткнув сотника пикой, бросился на казаков. Бородатый подхорунжий с изогнутой трубкой в зубах испуганно перекрестился и огрел коня нагайкой. Конь взвился на дыбы и помчал седока прочь от холма. За подхорунжим, дико оглядываясь на Криворучко, ошалело понеслись остальные казаки.
      Котовский подивился безумной храбрости Криворучко и, взмахнув клинком, повел бригаду в атаку.
      Котовцы вихрем налетели на противника. Казаки есаула Яковлева, не выдержав натиска котовцев, круто развернули лошадей и во весь опор помчались на Снитков, не приняв боя.
      Но котовцы у самой деревни настигли казаков и стали теснить их к переправе. Деревянный мост, переброшенный через Лядову, не выдержал тяжести ка"
      зачьей батареи и рухнул, увлекая за собой пушки, зарядные ящики, упряжки лошадей, людей.
      Сюда же, к единственному мосту через речку, примчались и гайдамаки Тютюнника. Им так же не повезло здесь, как и в Шендеровке. Когда они зашли во фланг котовцам и пытались захватить конную батарею Просвирина, их встретил из засады ливнем свинца пулеметный эскадрон первого полка, и они отхлынули к тем самым оврагам, по которым незаметно подкрались к батарее. Но и здесь петлюровского атамана ожидала неудача. Его конные сотни нарвались на подоспевший авангард пехоты Якира, который уже занял овраги, встретив гайдамаков всей силой огня станковых пулеметов. Гайдамакам ничего другого не оставалось, как вырываться из клещей и улепетывать на Снитков, где они разделили участь казаков Яковлева.
      4
      После утомительного многочасового перехода бригада заночевала в двадцати верстах от Проскурова.
      В полночь дозорные из эскадрона Вальдмана задержали в поле молодого хлопца в крестьянской одежде, который потребовал немедленно отвести его к Котовскому.
      Дозорные привели задержанного к эскадронному командиру. Покачиваясь от усталости, хлопец сел у самой двери на край лавки и продолжал настойчиво требовать встречи с Котовским.
      - А что ты за птица такая, что тебе подай самого Котовского? - начал допрос эскадронный. - Котовский сейчас занят. Успеешь повидаться с ним и утром.
      Хлопец рассердился и повысил голос:
      - Не тратьте время, товарищ командир. Тут дорога каждая минута, а вы бузу затираете!
      - Скажи какой серьезный, - усмехнулся Вальдман, догадываясь о роли ночного путешественника. - Ну пошли, раз у тебя секреты с Котовским
      И, выйдя на улицу, направились впотьмах по вязкой грязи к штабу бригады.
      Котовский, комиссар бригады Борисов и начальник штаба сидели в столовой поповского дома, пили чай с медом, грызли яблоки и обсуждали предстоящий рейд на Проскуров.
      Неказистый с виду хлопец при взгляде на Котовского вытянулся, щелкнул каблуками, сразу став выше на целую голову.
      - Ну и гоните вы, товарищ комбриг, - засопел хлопец. - Начдив сказывал, что догоню вас через двадцать верст, а пришлось отмахать все сто, если не больше.
      Котовский улыбнулся лазутчику и встал из-за стола.
      А тот бесцеремонно расстегнул заплатанные грубосуконные штаны, забрызганные грязью, отвернулся и, вынув из штанины скатанную в клочок бумажку, протянул комбригу.
      - Хитро прячешь, парень, - усмехнулся Котовский и бережно развернул бумажку.
      - Служба такая, товарищ комбриг, - вздохнул хлопец, опустив руки.
      Котовский подошел к гонцу и обнял за плечи.
      - Значит, прошел благополучно, - и, заглянув парню в глаза, спросил: Ну а что бы ты делал с этой цидулкой, если б тебя схватили петлюровцы?
      - Не видать бы им ее, товарищ комбриг, - криво усмехнулся хлопец и, вынув из кармана осколочную "лимонку", красноречиво подбросил ее на ладони и снова опустил в карман.
      Котовский, усадив хлопца за стол, уставленный мисками с медом и яблоками, стал читать записку.
      Не успел комбриг прочесть эстафету, как гонец выронил из рук надкушенное яблоко, откинулся на спинку стула и мгновенно уснул. Командиры бережно перенесли его на лавку и укрыли попоной. А потом, сдвинув на край стола свой нехитрый ужин, склонились над десятиверсткой...
      Необходимо было обдумать положение на участке фронта Якира. Якир требовал соразмерить движение бригады с движением пехоты и не рисковать слишком глубоким удалением в тыл противника. Три пехотные бригады Якира где-то в тылу у Котовского продвигались с боями недостаточно быстро. Им оказывали упорное сопротивление отлично вооруженные и экипированные пехотные дивизии атаманов Удовиченко и Тютюнника. В не меньшей мере тормозила движение непролазная черноземная грязь на полях и дорогах Подолыцины.
      Оторванная от конницы пехота Якира продвигалась на ощупь. Одна из бригад подвергалась на марше фланговому удару конницы Тютюнника и только благодаря случайной помощи червонного казачества не понесла потерь.