Глава 3

Гретхен

Восточная Ливония, XVI век

В небольшом тевтонском городке, который пока миновала разразившаяся над всей Ливонией военная гроза, был трактир без названия. В нем останавливались курьеры магистра с важными пакетами, зашитыми за обшлага золоченных камзолов, оруженосцы рыцарей с любовными письмами своих сеньоров, засунутыми за голенища сапог, невзрачные личности, шныряющие из города в город по указу могущественной Фемы. Иногда здесь гостили паломники из далеких франкских или генуэзских земель, ватаги наемников, идущих под знамена Кестлера или бегущие из-под оных, поджав хвосты.

Но так было в обычные деньки. Сегодня же в таверне творилось нечто из ряда вон выходящее. Старший сын хозяина и его худосочная дочь скоблили ножами деревянные тарелки, младший вертелся возле коней, поставленных гостями в стойла, то в десятый раз подсыпая в ясли отборного овса, то протирая крутые бока ухоженных скакунов.

Сам Кривой Гюнтер, обряженный (экая невидаль!) в мятую, но свежевыстиранную рубаху и бархатных жилет, покрикивал на кухарок, семеня между главной залой, и стряпчеи комнатой своего заведения. Он гадал, во благо ли принесла Дева Тевтонская в его Богом забытый уголок этих гостей, и чем закончится сегодняшняя ночь – сказочным барышом или кровавой баней для него, и его домочадцев.

Испугаться было чего.

За столом восседал важный литвин, весь в бантах и галунах, теребя каштановые завитые локоны и поглядывая на худые коленки хозяйской дочери, всем своим видом показывая, что разговор его совершенно не интересует.

Напротив него сидел высокий и тощий, словно гвоздь, священник, так и не притронувшийся к лучшему хозяйскому вину.

Слева от божьего человека над блюдом с растерзанной куропаткой нависал лях, плечи которого с трудом просунулись в дверной проем, а усы смахнули пыль с верхних полок над хозяйской стойкой. Игнорируя сомнительные прелести молодой немки, он с вожделением вдыхал соблазнительные ароматы, несущиеся с кухни.

Справа и ближе к выходу развалился с полупустым кубком в руках ливонец, так и не снявший щегольского поДдоспешника и стальных набедренников.

Первый был личным посланником великого герцога Литовского: второй – влиятельнейшим священником в тевтонской земле после магистра, третий – правой рукой самого Стефана Батория, четвертый – знаменитым рыцарем Фелькензамом, победителем московитов.

Всякий хозяин харчевни пришел бы в благоговейный восторг и одновременно ужас от подобной компании. Всякий, но только не умудренный опытом Кривой Гюнтер.

Ему при данных обстоятельствах было наплевать и светских, и на церковных вельмож, равно, как и на грозного рыцаря. В дрожь его бросала женщина, притулившаяся у камина и созерцавшая горящие веселыми огнями угли.

Звали ее обычно фрау Гретхен, хотя слыхал Гюнтер и иные ее имена, а всех, верно, не помнила и она сама. Клубок интриг, опутавших Ливонии, многие годы покоился в этих холеных ручках. По сравнению с подлинной властью, которой обладала в стране эта женщина, все титулы и должности остальных присутствующих меркли.

Но фрау не раз и не два гостила у Гюнтера, привыкла к нему и даже иной раз ласкала взором, словно домашнюю собачку. Видимо, нахождение в среде скользких и зубастых проходимцев заронило в ее душе любовь к простым и незатейливым германским обывателям, не таскающим за жилеткой удавки или ампулы с ядом, и не хранящим в подполе скелеты своих конкурентов.

Прямо над лавками и столом вельможных гостей находилась круглая комнатка, отпиравшаяся на долгой памяти Кривого Гюнтера всего трижды. Ее берег для особенных посетителей еще его дед. Сейчас в ней сидели при свете свечи пятеро ничем не примечательных человека. Разные по возрасту и телосложению, они показались хозяину чем-то неуловимо схожими. Угадать возраст любого из них было решительно невозможно. Перепачканные чернилами руки говорили о том, что они вряд ли уверенно держат в пальцах меч или плуг, весло или кузнечный молот. Но короткие мечи на портупеях и парные к ним кинжалы могли поведать забывшемуся забулдыге в темной подворотне, что с этих ребят вряд ли удастся безнаказанно срезать кошелек. А у того, кто заглянул бы в блеклые глаза на бледных лицах, словно бы вовек не видевших солнца, тут же образовались бы срочные дела в другой части Европы.

Простые потертые плащи, добротная, но дешевая одежда, одинаковые кольца на безымянных пальцах рук. И еще – голоса. Надтреснутые и почти совсем лишенные эмоций голоса, в которых Гюнтеру мнился топоток крысиных лап, хлопанье крыльев кладбищенских нетопырей, шорох выпархивающих из ножен клинков.

Но больше всего хозяина пугали их простые жестяные кольца, нарочито грубые и весьма неуместные на фоне толстых кошелей и изукрашенных ножен.

Знак Фемы, известный многими посвященным в Ливонии, сам по себе внушал почтение. Но чего бояться простому обывателю, который вряд ли мог попасть в поле зрения ночных хозяев страны? Гостили у Гюнтера многие курьеры фрау Гретхен с подобным знаком на кошелях, или серебряных побрякушках…

Но небрежение, с каким знаки были нанесены на жестяные кольца, сказало наблюдательному Гюнтеру

– Священство и рыцарство разоренной и поруганной дикарями орденской земли, – промямлил непьющий участник тайной вечери, – считают, что магистр Кестлер впал в греховную панику и всеми силами препятствует. победе христианского оружия над славянскими сарацинами.

– В то же самое время, – заметил Фелькензам, ковыряя в зубах деревянной вилкой, – Орден не может потерпеть смуты и шатания в своих рядах. Перед угрозой накатывающейся с востока орды мы должны остаться сплоченными!

«Есть по этому поводу отличная славянская поговорка, – про себя подумала Гретхен. – Что-то там про рыбку и еще что-то… нужно будет уточнить. Одним словом – хочется двух весьма различных вещей. Чтобы Орден остался единым, и война шла не как сейчас. А потому, любезные ночные рыцари из Фемы, сделайте, чтобы все стало именно так, как нам хочется».

– Смещать магистра – большая глупость, – согласно подкрутил ус поляк. – Именно такими словами проводил меня… один знатный господин, чье слово значит многое в Европе.

– Подобное мнение велено передать и мне, – поддакнул литвин.

– И только вам, – завершил мысль Фелькензам, – уважаемая фрау Гретхен, и представляемому вами ордену под силу убедить Кестлера отдать вожжи военной колесницы в руки более достойные.

– К сожалению, – с видимым усилием констатировал священник, с нескрываемой ненавистью глядя на Гретхен, – все остальные способы влияния на магистра использованы и не дали желаемых результатов. А ваше влияние на неразумного владыку ливонской земли, говорят, всеобъемлюще и прочно.

– Сие есть преувеличение, как и многие другие сказки о… нас.

Гретхен смахнула со скамьи невидимый сор и села, в очередной раз изучая лица собеседников.

Фелькензам. Этот молодчик действительно годится, как никто иной, на уготовленную ему судьбой незавидную роль. Бесстрашен, глуп, порывист. Много лет провел на Западе, в самой Аивонии всегда имел дело с южными соседями, славянами-католиками. Доказал, что не боится крови и славы мясника. В этом он значительно превосходит Кестлера.

В течение двух недель рыцарь взял штурмом занятые русскими замки, забив рвы трупами своих и чужих воинов, пока магистр с основной армией безучастно стоял под Рингеном. Противники войны на западе в Москве попрятались по щелям, чему в немалой степени способствовало появление там Басманова и остальных опричников. После гибели отрядов Репнина и Русина, падения замков и выхода передовых разъездов Фелькензама к Нарве даже самые ярые сторонники мира взбеленились.

Курбский получил от царя такой нагоняй, что сделался страшнее грозовой тучи, стал скликать разбредшиеся из-под Пскова полки, словно наседка разбежавшихся цыплят. Армия московитов очень скоро вновь двинется на запад.

Кестлер понял, что на большее его воинство не способно. Он ждет, когда с запада хлынут деньги, наемники, новейшее оружие, паладины, готовые умереть за веру. В силу тевтонских рыцарей он больше не верит.

Самое омерзительное, думала Гретхен, во всей этой истории: магистр чует, что дни Ливонии сочтены. «Это тебе не Фелькензам, – рассуждала она, вспоминая последний разговор с магистром. – От него-то не удалось утаить ни литовских, ни польских хоругвей, сосредоточенных на южных границах орденских земель. Он знает, что любая оплошность в войне приведет страну к катастрофе, к хаосу, в котором ляхские, литвинские и московитские хищники будут рвать друг друга на части, деля вековечные владения крестоносцев».

– Действительно, – сказала она наконец, видя нетерпение присутствующих, – магистр ведет себя странно. То стоит с армией на месте, то движется к Ревелю, то вообще уходит на восток, постоянно возвращаясь к Рингену. Его дух сломлен, он не может вести рыцарей к победе.

– А победа лежит в полевом сражении, – Фелькензам сжал кулаки, – в честном лобовом столкновении, без всяких хитроумных маневров, осад и пушечной пальбы. Рыцарская армия в состоянии сломить первую же рать, что сунется на восток от рубежей На-ровы. А славная победа вдохновит наших союзников на помощь изнемогающей Ливонии.

– Хорошая взбучка вселит мужество в сердца паладинов Запада, – поддакнул посланец Батория, – и может послужить уроком русскому царю. Глядишь, он удовлетворится устьем Наровы.

– Не бывать этому, – вскричал Фелькензам. – Случись небесам даровать нам победу в полевом сражении – и мы осадим Нарву!

– Осадить-то осадите, – пожал плечами поляк, – только без инженеров, новых пушек и свежего войска вряд ли возьмете.

– Чтобы все это было, – вновь заговорила Гретхен, – требуется разбить авангард московитской орды. После этого помощь золотом и людьми Ливонии обеспечена.

– Так вы готовы оказать требуемое влияние на магистра, фрау?

Священник буравил Гретхен своими маленькими глазками. «Смотри-смотри, – усмехалась та. – Давно ли вы называли нас ведьмами и ведьмаками? Жгли на кострах, обвиняя то в язычестве, то в вере в сатану, то в ереси? А теперь униженно молите о помощи».

– Я уверена, что и семи дней не пройдет, как рыцарь Фелькензам возглавит ливонскую армию…

– И при этом не нужно будет хоронить магистра, собирать капитул или ввергать его в узилище?

– Разумеется, нет.

Фелькензам рукавом стеганого кафтана утер лоб и повернулся к посланнику Батория.

– Придут ли нам на помощь ваши хоругви? Гретхен напряглась. Момент был весьма и весьма щекотливый. Но южный «добрый сосед» не оплошал.

– Вступать в открытую войну с Московией мы не можем, – откашлявшись, четко произнес он, – пока не решится тяжба о престолонаследии в Аитве и Польше.

Фелькензам хотел что-то возразить в свойственной ему бескомпромиссной манере, но его собеседник не дал себя перебить, возвысив голос:

– Однако я имею высочайшее дозволение отпустить в вашу армию саксонских аркебузиров и богемских пикинеров.

– Наемник – он и есть наемник, – подтвердил второй «добрый сосед Ливонии». – Из-за них Иоанн не станет объявлять войну. Скорее всего, просто не заметит их присутствия. У вас ведь тоже встречаются и валлоны, и французы, и скандинавы, рыцарь Фелькензам?

– Хватает у истинной веры и таких защитников, кто служит мечом и копьем не за звонкую монету, – надменно ответил ливонский кавалер.

– Готовы ли вы возглавить христианскую рать? – спросила Гретхен.

– Разумеется, да хранит меня от робости Небесное Войско!

– Таким образом, – подытожила фрау, – все, что должно было прозвучать под этими сводами…

Тут она с милой улыбкой посмотрела наверх, где невидимые снизу уши прильнули к специально устроенным слуховым отверстиям.

– Уже отзвучало. Позвольте мне отдохнуть, дабы затем отправиться в ставку магистра для решения нашей основной проблемы. И она двинулась в сторону отведенной ей комнаты. Тут же поднялся литвин.

– Хозяин, конь мой готов к дороге?

– Вы двинетесь в такую рань? Разумеется, сынишка сейчас оседлает.

Поляк шевельнул усами и осушил свой кубок.

– Пора и мне в дорогу.

Фелькензам, явно рассчитывавший на попойку в рыцарском кругу после утомительных переговоров, с ненавистью уставился поверх чаши на кислую физиономию священника, оставшегося за столом.

– Тогда и я-отправлюсь к войскам, – выдавил он. Не прошло и получаса, как он и литвин домчались до развилки тракта.

– Удачи в битве! – услышал Фелькензам, когда его спутник повернул к югу.

Когда стук копыт тевтонской лошади растворился в утреннем тумане, литвин повернул коня на юг.

Выспавшись кое-как, в дорогу тронулся и священник. Поляк несколько миль пытался развлекать его сальными анекдотами из жизни краковской знати, но вскоре начал скучать и пристроился к каравану купцов, спешивших увезти товары подальше от охваченных войной земель.

А в харчевне Гюнтера тайная вечерня продолжалась.

Пятеро членов верховного судилища Фемы выслушали от Гретхен все нюансы разговора в нижнем помещении.

– Согласится ли магистр отдать войска Фелькен-заму? – спросил первый.

– Это – самая легкая часть задачи, – безмятежно улыбнулась Гретхен. – Он просто занеможет, а рядом окажется та, кого он так желал все эти годы.

– Главное вам, фрау, – наставительно сказал второй, – не заиграться в эту интрижку. Вы нам нужны подле Батория, а не в палатке этого ветхого вождя ветхого рыцарства.

Гретхен криво усмехнулась.

–= Вряд ли меня позабавит и надолго отвлечет от дел этот походный роман.

Третий член Шемгерихта оглядел своих коллег.

– Все ли мы взвесили, братья? Ведь принятые нами решения изменят очертания мира в северной Европе на многие годы, если не на века?

– Но и предотвратят еще большие изменения, – возразил четвертый, – угодные одним только московитам. В чем твоя тревога, брат?

Последний из верховного судилища ответил:

– Мне и самому тяжело признать, что Орден, великое детище Крестовых Походов, усмирявший варваров и продвигавший столетиями цивилизацию на Восток, должен погибнуть. Но мы, как никто в мире, знаем – он прогнил изнутри, немощен, ненавистен соседям. Его рыцари стали тенями, призраками на кладбище древней Европы, пугалами в давно заброшенном поле.

Возразивший второму печально кивнул головой, признавая правоту говорившего.

– Армия московского царя рано или поздно уничтожит Орден, варвары закрепятся на всем протяжении его морских владений, и тогда не найдется силы, способной загнать их назад, за прежние рубежи.

– Фрау хочет нам что-то сказать, – с бледным подобием улыбки на устах заметил первый из незримых владык Ливонии, – да и по праву – ведь идея принадлежит ее светлой голове.

Гретхен слегка смутилась, что с ней случалось крайне редко. Как высоко бы она ни парила, эти пятеро даже для нее были недостижимыми.

– За последние века часть дикарей удалось цивилизовать, – сказала она. – Молодые племена, живущие к югу от Ливонии, сделали свой выбор в пользу Запада. Может статься, в этом и была историческая роль Ордена, кто знает? Им следует сделаться наследниками великой идеи – держать восточного дьявола за стальными засовами и острыми рогатками.

– Да и вождь их, молодой Батори – подает бо-ольшие надежды, – заметил четвертый безымянный член Фемгерихта. – Некогда я знавал Елизавету Батори… Весьма, весьма была экстравагантная особа.

«Да сколько же тебе лет, – ужаснулась Гретхен. – Елизавета купалась в кровавых ваннах и выкалывала глаза служанкам золоченной шпилькой… э-э… довольно давно »…

– Открытое вмешательство польско-литовских войск в войну, да еще и без всякого повода, – продолжил мысль первый, – вызвало бы немалые кривотолки в Европе.

– А не получится ли так, – спросил первый, – что наш паладин разобьет русских?

– Что же, честь ему тогда и хвала, – откликнулась Гретхен. – Только вряд ли. Но если вдруг – то московиты станут слабее, и Баторию будет легче отогнать их от Балтийского Моря.

– Ну не Роланд же он, и не Карл Великий, в самом деле! Одним мечом сразить сотни полков – право, мы начинаем верить в сказки. – Третий руководитель Фемы встал и потянулся. – Разобьет головной полк, и что с того? За ним придет следующий, потом еще два, потом три. Нет, рыцарство тевтонское не может победить в этом противостоянии. Давид и Голиаф – весьма интересная сказка, только великан вооружен пищалью и пушкой, а праща нашего героя давно сгнила, и снаряды не пробивают броню.

– Фрау, – торжественно сказал первый, – Фем-герихт благодарит вас за ваши дела, мысли и слова. Лучшего исхода и ожидать не приходится. Один бой, одно поражение, один новый король в соседней стране – и здешние земли останутся за Западом, а не за Востоком.

– Орден умер, а Тень его жива, – пробормотала Гретхен сама себе под нос, когда пятеро людей-призраков выскальзывали из круглой комнаты.

Глава 4

Серебряный князь

Наконец свершилось! Русская армия во всей своей красе тронулась по многим дорогам со стороны Пскова и Печерского Монастыря вглубь Ливонии, огибая Чудское Озеро с юга по огромной дуге. Полки шли автономно, различными колоннами, выслав далеко вперед конные ертаулы, прикрыв фланги роящимися казачьими отрядами. Сквозь это сито не удалось проскочить ни одному ливонскому отряду из тех, что норовили задержать шествие московитов.

Князь Курбский был отозван царем. Герою казанскому предстояло долгое разбирательство относительно «странной войны» прошлого года, гибели двух русских отрядов и неважно налаженного снабжения войск.

Временно возглавил основные силы герой Астро-ханского похода князь Серебряный.

Воевода оказался деятельным, поспевал повсюду на своем диком черном жеребце.

Только что он ел походную кашу с казаками ертаула – а он уже в пушечном обозе, пеняет нерадивым возничим. Не успели те перевезти дух – а он уже у недавно наведенной гати, разбирается, почему утопла телега с провиантом.

Настал черед и Чернокрылого Легиона, отряженного в боковое охранение головного полка. Князь явился во главе малой дружины из полусотни панцирных кавалеристов, подобранных подстать своему могучему вождю.

– Видно, хотел явиться и устроить нагоняй за плохое несение службы, – усмехнулся ангмарец, лежа в кустах рядом с Шоном, который азартно выцели-вал княжеского телохранителя из арбалета. – Только нас на этом не поймаешь.

Стремительный конный кортеж, вынырнув из утреннего тумана, ворвался в пустующую стоянку. Вяло дымились три костра, разведенных в яминах. Булькала в котле подгорающая каша, полоскалось на пеньковой веревке чье-то исподнее.

И все.

Более – ни души.

– Разбежались они, что ли, батюшка? – спросил рябой детина из боярских детей, ходя меж разбросанных вещевых мешков.

– А кашу нам оставили? – ответил вопросом на вопрос Серебряный. – Верные люди говорили – крепкий отряд. Может, мор какой случился?

– Ладно, хватит уже дурака валять, – сказал Шон. – Князь все-таки…

Ангмарец крикнул с вершины холма, собрав ладони рупором:

– Вы чьи такие шустрые, людишки?

В стане князя произошел небольшой переполох. Но налюбоваться своей беспомощностью люди Серебряного игровикам не дали. Миг, и в седлах никого не осталось, вождя прикрыли щитами, в сторону леса ощерились копья, пищали и снаряженные луки.

– Назовись, – прокричал воевода, безошибочно определив примерное местонахождение ангмарца. – А лучше выйди на свет, мил человек. А то с перепугу кто-нибудь стрелку каленую пустит.

– Кто в гостях, тот и называется, – назгул упрямо выпятил челюсть и подмигнул Шону.

Но тот был мрачен. Вместо улыбки отложил арбалет, изобразил двумя руками знаки «виктории» и наложил один на другой. Получилась вполне себе ничего тюремная решетка.

– А еще вернее, – сказал он, – по вырывании ноздрей сошлют в Соловки.

– Накаркаешь еще. – Ангмарец поднялся и собирался уже спуститься с холма, когда не выдержали нервы у одного из княжьих людей.

– Ты с кем лаешься, морда? Пред тобой князь русский!

– Это какой такой князь, Курбский что ли? Так мы его уже и увидеть отчаялись, мил человек. Да и не похож этот на Курбского.

Назгул остановился и трижды свистнул по-разбойничьи.

Гребень соседнего холма тут же покрылся людьми с оружием в руках, из оврага вынырнули черкесы, небрежно помахивающие сабельками.

Этим любой князь, кроме самого царя, также был побоку.

– Совсем не похож, – сказал ангмарец, неспешно спускаясь вниз. – Если только брюхо не потерял по дороге.

Неожиданно напряжение снял сам Серебряный. Он расхохотался, оттолкнул двоих ратников, укрывающих его от «ворога», и пошел навстречу ангмарцу.

– И верно, – сказал он, хлопая по облитому кольчугой торсу, – маловато мошны наел, а что наел, так по дорогам здешним поганым растряс. Только верно человек мой слово сказал – князь я. Серебряный, слыхал о таком?

«Даже книжки читал, и фильмы смотрел», – хотел сказать назгул, но удержался..

В действительности воевода мало напоминал актера-певца Талькова.

Ростом был поменьше, но шире в кости, а физиономия его подходила скорее бессмертному Чапаеву из черно-белого ветхозаветного кинофильма. Те же усики, хитрые глазищи, только волосы «не по уставу» струятся до плеч, выбиваясь из-под кольчужной бармицы тончайшего плетения.

– Не гневайся, – сказал ангмарец. – Не признал тебя, да и признать не мог. Не встречались мы.

– Да? – вскинул брови воевода. – А меня морок взял, будто ходил ты на Асторокань со мной, на струге Федьки Косолапого.

– И его не знавал, и на стругах никогда не ходил… – Назгул остановился и махнул рукой.

Чернокрылый Легион и его горские союзники, пряча оружие, двинулись к своей стоянке.

– Чего в лес-то порскнули? – спросил Серебряный, знаком велев и своим оставить в покое рукояти сабель.

– Так ты налетел из тумана, ровно тать какой, уж не обижайся. А мы уже ливонцем ученые, как копыта кто услышит – занимаем оборону.

– Толково занимаете, – усмехнулся князь. – Будь я Кестлером, уже валялся бы мертвее мертвого у подгоревшего кулеша.

– Дивное дело, – назгул рассматривал собеседника, словно заморскую диковинку, – увидеть князя так далеко в поле.

Тот насупился.

– Когда Казань да Асторокань брали, или ногайца по шляху гнали – не в диво было князей ратникам видать. Проказа какая головы воеводам нашим выела, сидят во Пскове да Ругодиве, разумеют – казачки да стрельцы сами немца одолеют, без них, пресветлых.

– А ты, выходит, другой:

Ангмарец давно подрастерял робость перед знатными особами. Во-первых, общение с самим Басмановым, во-вторых – фронтовая обстановка.

Воевода огляделся и двинулся было к бревну, но его опередил один из ратников, взгромоздивший на поваленный ствол седло.

На него и сел Серебряный, поигрывая ногайкой и разглядывая воинов Легиона, вернувшихся к своим бивуачным занятиям – кто завалился под куст с мешком под головой, кто кинулся спасать угасающие костры и пропадающую кашу.

– Вольница у тебя, боярин, – сказал он наконец, и по тону нельзя было сказать, осуждает он ее, или даже приветствует, – словно у казачков.

– Так казачью работу и выполняем, – сказал на-згул, устраиваясь напротив князя.

Увидав это, Серебряный покачал головой:

– Точно не ходил на стругах? Вон и сидишь, ровно засечник или мордвин.

«Ну и осел, – в сердцах отругал себя ангмарец. – Еще бы в индийскую падмасану уселся».

– От засечников набрался, – буркнул он неопределенно. – А про нас у Зализы из Пустоши Северной следует спрашивать, или у князя Басманова.

– Эк хватил… – Серебряный сунул нагайку за отворот сафьянового сапога. – У Басманова! Ну, полно, не желаешь о себе гутарить, так и не надо.

«Интересно, – подумал назгул, – он решил про себя, что я какой-то особо засекреченный опричник? Скорее уж, что я особо боящийся Разбойного приказа казачок из беспредельщиков, типа Аники. Одно хорошо, приставать не стал».

– Про мужа истинного, – заметил князь, – дела говорят.

Ангмарец помолчал, гадая, о ком бы это шла речь.

– Вы с Репниным шли на Ринген, так?

«Это что – допрос? – ужаснулся назгул. – Сейчас спросит – почему тысячи русских парней в земле лежат, а мы живы. Ого-го, рановато мы из кустов вылезли да луки убрали. Уж не вязать ли нас прибыл пресветлый князь? »

Впрочем, он тут же понял свою ошибку. Цельный князь – на какую-то артель? Много чести! Хватило бы и сотни стрельцов о главе с заместителем обозного воеводы, или дюжего дьячка из Разбойного Приказа.

– С корабля нас сняли и прикомандировали… То есть, дали под руку воеводы Репнина. А тот, когда на Ринген шел, отрядил нас немца отвлекать.

Серебряный вдруг вскинул голову и пристально вперился в глаза назгула, да так пронзительно, что тот был вынужден уставиться в траву.

– Да ты никак решил, человече, что я тебя попрекаю? Что велю в железо заковать?

Персонаж бессмертного романа Алексея Константиновича Толстого оказался неплохим физиономистом.

– Брось, боярин. – Серебряный перекрестился. – Не вижу вины за вами. Из наших никто не уцелел, но немцев тьма осталась живых. Кое-кого казачки в Печорский монастырь на аркане притаскивали. Так что ведомо мне, как вы немца на себя отманивали, давая дорогу Репнину. Богу, видать, неугодно было спасти рингенский отряд, а вы свое дело добре сделали, во славу царя и небесной рати.