Глава 16

Тирзенская закуска

Городок, в непосредственной близи от которого русская армия одержала одну из самых своих значительных побед в Ливонской Войне, показался Басманову жалкой деревенькой. Странной, впрочем, с обилием цельнокаменных домов, неплохо укрепленной, и все же деревней.

– Снаружи лоск наведен, – проговорил опричник, вертя головой, – а внутри гниль одна. Чего они помои прямо на улицы льют? Отчего сточные канавы от улиц не отвели?

– У латинян завсегда так, – откликнулся Ярослав. – Поверху позолота, внутри прах.

– Однако славно, что не пришлось Серебряному на эти стены кидать полки. Много народу бы полегло.

Гарнизон города, состоящий из ополчения и нескольких отрядов ландскнехтов, клялся Фелькензаму, что ляжет костьми, но не пустит московитов в свои твердокаменные стены.

Мужества защитникам достало лишь для того, чтобы пускать стрелы с башен в казачьи разъезды. Когда потянулись в сторону Тирзена унылые шеренги битого ливонского воинства, ворота крепости затворились.

Городские старшины решили, что не след им ссориться с грозным царем московским. В силу германского оружия никто здесь больше не верил. Торговый народ, сведущий в финансах, знал наверняка: больше нет у Ордена ни злата, ни серебра. Посему явились убеленные сединами богатеи Тильзена в шатер Никиты Романовича с ключами от ворот и богатыми дарами. Просили не разорять город, не вводить полки.

– Воев я своих на стены расставлю, – сказал Серебряный, – а разорения чинить не станем, раз добром дело решилось.

Говоря, он кусал губы и теребил нагайку. Совсем не по сердцу было ему дружески толковать с купцами, только что совершившими в его глазах тягчайший грех – предавшими своих.

Отступающая орденская сила уныло обтекла Тир-зен и потерялась на затянутых туманом дорогах, не дождавшись ни помощи раненым, ни крова для еще годных к бою.

Будь князь помоложе, наверняка велел бы сечь посланников и гнать вожжами до самых стен.

Но ранняя седина давно уже тронула виски воеводы, научился он смирять горячий нрав, памятуя о делах державных.

Войско расположилось под стенами, внутрь вошли три сотни стрельцов и обозный наряд. В застенках под городской ратушей нашли изможденных пленников – в основном, из разбитых Кестлером гарнизонов. На обращение со стороны тирзенских немцев они не жаловались, недобрым словом поминая лишь каких-то кнехтов из рыцарской свиты Фелькензама. Те повадились, хлебнув зелена вина, спускаться в застенки и смертным боем бить пленников.

Серебряный опросил спасенных и велел одному из купцов немецких намалевать на папире гербы рыцарей, чьи оруженосцы позволили себе такое душегубство.

– Отдать папир казакам из ертаула, – распорядился воевода. – Кто с такими знаками на щитах – волочь ко мне на аркане. Кнехтов не жалеть, даже если в полон сдаваться станут.

Достался московитам изрядный запас огненного зелья и несколько никудышных бомбард. Ландскнехтов, разоружив, отпустил Серебряный на все четыре стороны, велев казакам рассеять их нагайками за городскими воротами. По чести ушли только командиры, при мечах и без срама. По опросам выяснилось – не принимали они участия в расправе над отрядами Русина и Репнина, сидели в городке всю войну.

Басманов рыскал по городу, ища следы деятельности Фемгерихта.

Тирзен являлся для него сплошным белым пятном. Не удалось ни разу заслать сюда прознатчика. Трое пытались, да ни один не вернулся.

Городские старшины наотрез отказывались говорить о Феме, утверждая, что все это сказки, придуманные подвыпившими сервами в корчмах. Но отнекивались они как-то особенно нервно, поминутно зыр-кая глазами друг на дружку.

Опрос, учиненный им по отдельности, ничего путного не дал. Один лишь оговорился, назвав в числе часто посещавших город дворян одного из помощников фрау Гретхен.

– И здесь наследила, змея подколодная, – подивился Басманов. – И как же она все успевает? !

Решил он присмотреться поближе к местным купеческим делам. Присмотрелся, и сделался мрачнее тучи.

Нити всех делишек держали в руках совсем не местные воротилы, а пришлые купцы из земли ляхов, ганзейцы да датчане. Причем такое положение дел сложилось совсем недавно, аккурат после визита неуловимой фрау. Тогда исчезли несколько знаменитых торговцев сукном, глава гильдии стеклодувов и пара караванов, снаряженных оружейниками да жестянщиками на запад.

– Торопится Фема сдать Ливонию ляхам, былую сноровку позабыла, следит, словно шальной заяц.

Басманов подозвал к себе Ярослава. Стояли они на ярмарочной площади, напротив сукновальной лавки. Мимо сновал тирзенский люд, торопясь прошмыгнуть мимо увешанных оружием московитов, да скучали возле ратуши стрельцы.

– Чует сердце мое – пора к государю в ноги падать. Орден на ладан дышит, здесь наша помощь уже не требуется. Рати Серебряного да Шереметева скоро закончат дело. А поляки готовят что-то недоброе.

– Только явились в Ливонию, и опять назад, – принялся ворчать Ярослав. – Так коней уморим и себе ломотье в костях от седельной тряски наживем. Не-ужто нельзя грамоту отослать, княже?

– Мое писаное слово против слова Курбского и адашевских? Что перетянет милость государеву?

Ярослав развел руками, понимая, что спорить тут неуместно.

– Прямо сейчас вот и тронемся?

– Надобно нам собрать сведения о польских хоругвях, да по городам поездить, проведать, многие ли готовы принять руку ляхов.

– А если их всех прихлопнуть? Кто жаждет польского короля в прибалтийских землях?

Прямодушием и тягой к простым решениям Ярослав чем-то напоминал Басманову князя Серебряного.

– Не пойман – не вор. Пока явной измены нет. То, что многие города и крепости от Ордена отвернулись, нам на руку. А что они камень за пазухой держат – так это доказать трудно.

– Но иной раз мы точно знаем, что змею пригреваем на груди.

– Знать-то можно многое, но кто наверняка скажет? Какое будет отношение в Ливонии к московитам, если мы начнем сечь саблями и на дыбу дергать тех, кто растворяет перед нами ворота, прогоняет рыцарей да ландскнехтов? Перестанут ведь ключи выносить, станут встречать пушками да рогатками. Много крови прольется.

– Еще больше прольется, если с юга поляки придут, а внутри города, доселе покорные, от нас отложатся. Серебряный и Шереметьев окажутся, словно утлый челн в пасмурном море, посреди ворогов.

– Вот на то я и хочу к государю явиться. У ляхов тоже не все ладится. Баторий хочет литвинов и поляков к ногтю прибрать, нынешнего короля это вельми беспокоит. Зарится он на пибалтийские угодья да города портовые, но обеими руками за трон держится. Если надавим на него, придвинем к Смоленску полки из тех, что на южные засечные черты ушли – не станет он лезть в наши распри с Орденом.

– А если все же грамоту? Очину-Плещееву? Он к государю во всякое время вхож.

– Очин сейчас в Вологде, строит новый каменный кремль.

– Это где, в тамошних пустошах? Что за блажь такая? ! – поразился Ярослав. – По Руси каменных твердынь раз-два, и обчелся, а Вологда – она вона где…

Басманов хмыкнул.

– Ум государя востер, словно булат. Откуда больше всего пушнины идет? С Вологодчины. Торговля вся речная – поташом, пенькой, лесом да медами – оттуда же.

– Укрепить хочет торговое место?

– Не только. По рекам есть выход у нас к самым студеным морям.

– Так там, говорят, вообще люди не живут, одни чудовища. С кем торговать?

Басманов слегка понизил голос:

– Есть такая сторона далекая, аглицкая. От них к царю приезжал посланник, капитан корабля большого, таких даже у нашего Карстена Роде нет.

– Не тот ли это щегол, которого люди Малюты опекали, носились, ровно куры с кладкой?

– Все-то ты видишь… Смотри, как бы язык твой врагом не сделался.

Ярослав весело сощурился.

– Служба у меня такая – видеть, слышать, да помалкивать.

Басманов отвлекся от разговора, уставившись в дальний край площади.

Оттуда в их сторону двигалась весьма живописная кавалькада. Два смирных мула волокли повозку, на которой важно восседал кучер с солидной бородой, заплетенной в два хвоста, да такой длины, что концы ее оказались заткнутыми за шитый бисером кушак. Рядом с возницей сидел высокий и тощий субъект с жиденькими волосами и задорно торчащими усами. Выражение его физиономии было трагичным, словно он только что похоронил собственное злодейски убитое семейство, однако при взгляде на него хотелось не сопереживать мнимому горю, а хохотать во все горло.

– Чего это он? – спросил Ярослав. В этот раз обычная его суровость уступила место почти детскому изумлению.

– Кривляется, видать, – пожал плечами Басманов.

За первой телегой ехала размалеванная повозка, на крыше которой стояли фигуры в блестящих доспехах, ярких закордонных нарядах, синих и желтых париках. Удивительно реалистично сделанные куклы шевелились, приводимые в действие хитрыми рычажками в умелых руках артистов, сокрытых в недрах повозки.

Поравнявшись с Басмановым, один из паладинов взмахнул бутафорской сабелькой, а дама с рисованным лицом истерично захохотала и «грохнулась в обморок».

Следом за повозками бежала малышня, что-то скандируя на разные голоса.

– Это что еще за диво? Бесовня какая-то! Басманов взял за плечо двинувшегося к повозкам

Ярослава.

– Это театр бродячий. На манер наших скоморохов. Только эти не сами поют и пляшут, а кукол заставляют.

– Скоморохи… Я и говорю – бесовня. Традиционный городской театр кукол с острова

Сицилия был знаменит на всю Европу. Появился он еще в одиннадцатом веке, во время пришествия на остров норманнов, выбивших оттуда прежних владык – арабов. К описываемой эпохе мастерство сицилийских кукольников достигло наивысшего своего расцвета. Доспех на куклах-мужчинах отличался удивительной реалистичностью и в точности повторял готический рыцарский. Наряды, перенятые у французских придворных дам, являли собой настоящий шедевр и шились с большим тщанием, чем платья самих артистов. Поначалу театр был известен только в Италии да немного в Испании, однако широко шагнул на север и восток вместе с бессмертной поэмой Ариосто «Неистовый Орландо». Куртуазная рыцарская культура быстро впитала в себя легенду о героических деяниях и трагической гибели Роланда, полководца Карла Великого.

Поэма была невероятно длинной, включая в себя несколько сотен стихов. Удивительно, но многие труппы умудрялись играть сценки по каждому из них! Представления на островах Средиземного моря длились более года! Каждый день приходили горожане и селяне, следя за событиями этих первых «мыльных опер», щедро платя артистам аплодисментами и звонкой монетой.

С чуть сокращенной программой выступали сицилийцы и на землях туманного Альбиона, и на брегах Сены. Польский король в юности даже завел у себя личную труппу, соревнуясь в этом с маршалом Вишне-вецким…

Докатилась мода на кукольный театр и до Ливонии. Одна из бродячих трупп как раз и появилась в Тирзене, аккурат после занятия его войсками московитов.

– Посмотреть бы поближе, – мечтательно сказал Басманов, с удивлением разглядывая кривляющихся на крыше кибитки кукол.

– А ну стой! – закричал Ярослав, взяв мула под уздцы.

– Оставь их, – укоризненно вмешался Басманов, но тощий субъект со скорбным лицом, опознав во встречных именитых и властью обличенных людей, сам отдал приказ на остановку.

– Показывай своих кукол бесовских, – приказал ему Ярослав.

Тощий субъект залопотал что-то, развел руками и беспомощно посмотрел вокруг.

– Толмача надобно, – заметил Басманов.

– Сейчас будет… – Ярослав окинул выбравшихся из повозок артистов пристальным взором и, не углядев явной угрозы для патрона, кинулся опрометью к ратуше.

Когда он вернулся в сопровождении одутловатого и краснолицего немецкого чиновника, разумеющего на разных языках, князя застал уже внутри повозки. Басманов с совершенно детским выражением на лице вертел в руках фигурку «орландо», трогал доспехи, дивясь на тонкость работы, дергал за палочки и тонкие веревки, приводящие куклу в движение. Языковой барьер между воеводой и артистами, похоже, давно рухнул. Артисты что-то говорили, обильно и непривычно жестикулируя, Басманов отвечал им, хватаясь то за одну фигурку, то за другую.

«Чистое дитя, – подумал Ярослав, усмехнувшись себе в бороду. – Глаза блестят, про заботы враз забыл. Оно и ладно… »

Толмач тут же принялся бойко переводить.

Ярослав вышел из тесной кибитки, потянулся, глядя на стаю голубей, сорвавшихся с крыши ратуши и кружащих над городом.

Вокруг театрального каравана собиралась толпа праздных гуляк, стрельцов, свободных от службы и, конечно же, детей. Среди русских людей цепкий взор засечника углядел высокую фигуру ангмарца.

– Здорово, служилый, – крикнул он и раскрыл объятия. – Так вас тоже в город поставили?

– Да нет, я тут с парой друзей провиант закупаю.

Стоим в лагере Серебряного, аккурат возле ратного поля. А ты-то откуда свалился? Светлейший князь прогнал тебя, что ли?

Ярослав кивнул на расписной воз:

– Там наш кормилец, куклами балуется. Ангмарец присмотрелся к фигуркам, шевелящимся на крыше, рассмеялся:

– Образчик средневековой культуры, ядрен батон! Вот Дрель порадуется. Схожу, позову ее.

– А я уже тут. – Из толпы появилась эльфийка, в сопровождении двух ратников Легиона, ведущих в поводу груженых тюками коней. – Прелесть какая, кукольный театр! .. Хочу! Есть у нас деньги на представление, злыдень?

– Маловато, – растеряв всяческий энтузиазм, буркнул назгул, потрогав тощий кошель на поясе. – Не до забав, вообще-то.

Дрель обижено надула губки.

– Да вы не кручиньтесь, – заметил Ярослав, исподволь любуясь эльфийской принцессой, одетой в длинное платье и пуховый платок, что весьма красило ее, по мнению засечника. – Если князь такой интерес проявил, не минует вас это фиглярство площадное.

– Сльдшь, Дрель, сам князь здесь! Может, конец нашим сухопутным мытарствам? – оживился ангма-рец. – Обрыдла нам, брат Ярослав, эта странная война. Народ ропщет, хочет на корабли вернуться. В конце-то концов, мы судовая рать…

Ярослав поразмыслил, откровенничать ли с давними знакомцами, но не найдя в том худого, заметил:

. – Князь намедни говорил про вас. Готовьтесь, скоро к себе призовет.

Они некоторое время болтали, вспоминая былую встречу и поход к Рингену, когда наконец появился Басманов.

– А ну расступись, немчура, – гаркнул Ярослав.

Толпа раздалась, пропуская воеводу. Ангмарец сорвал с головы шапку, с неудовольствием заметив, что делает это почти без внутреннего сопротивления. Дрель запахнулась в платок и отвесила поклон, также не оконфузившись, как бывало не раз.

– Не чаял вас до вечорки увидеть, – заметил Басманов. – Но то к лучшему, что сами подвернулись. В лагере стоите, или в городе?

– В лагере, княже.

– Слышал про ваши деяния. Не посрамили ни меня, ни Карстена Роде. За то вам честь и хвала. Никита Романович о вас хорошо говорил, сердечно.

Ангмарец придал себе максимально молодцеватый вид, хотя, похоже, не очень-то ему это удалось. Оглядев назгула с ног до головы, Басманов недовольно покачал головой, перевел взор на ратников, и тут тоже остался недоволен.

– Пообносились вы, исхудали…

– Так война же. Совсем недавно сеча отгремела. Вот прошлись по лавкам, кое-что прикупили, приведем себя в порядок.

Басманов переглянулся с Ярославом.

– Никита Романович жаловался на денежное довольствие, дескать, застряли телеги со златом где-то под Псковом. В этом тоже воровство и измена есть. Толкают обозные воеводы войско на разбой, а через то державу к позору на всю Европу.

Ангмарец тактично промолчал. Еще вчера он велел Шону наведаться в ближайший сдавшийся русским замок и реквизировать дюжину коней и еще всякую «мелочь».

– Раздай своим, – сказал Басманов, отстегивая с пояса кошель. – Только других воев не злите, деньгой не швыряйтесь направо-налево.

– Так, может, мы как все? – несмело спросил ангмарец, хотя глаза его вспыхнули.

– Вы – опричные люди, а не вотчинная рать, – отрезал князь и, подумав, добавил еще серебряное фигурное запястьице, цены немалой.

Ангмарец сказал своим, пряча награду:

– Теперь следите в оба, чтобы кошель не срезали. В большом городе должны быть специалисты соответствующие.