Глава 15

Князья

Ливония,XVIвек

Рыхлая земля размокла после недавнего дождя, и кони ступали тяжело, увязая в грязи по самые бабки. Командир маленького личного воинства князя Басманова, засечник Ярослав, продолжал ворчать, однако опричный воевода давно привык к этой его манере и обращал внимание на причитания ратника, не больше, чем на комариный писк.

– Надобно было прихватить с собой два десятка стрельцов, да казачков с дюжину, – бормотал в бороду Ярослав, труся по правую руку от князя. – Небось не к теще на блины по родной стороне едем. Кругом земля германская.

– Наша, наша это уже земля, – усмехнулся князь. – Или Кестлер своими демаршами и на тебя тоску нагнал?

– Спужать не спужал, – пришел ответ, – но на думки невеселые навел.

– И о чем думки-то? Ярослав нахмурился.

– Раньше, когда кругом от наших полков чер-ным-черно было, германец не озоровал, сидел тихо по своим деревенькам да городам, словно битая собака. А сейчас, слухи ходят, осмелел зело.

– Это ты про засаду на ертаул наш? Да то смех один, а не засада. Прилетели две-три стрелы из кустов, коней посекло, и все дела. На наших югах, где-нибудь на ногайском тракте, об этом на второй день и говорить бы перестали.

– Так то на ногайском тракте, – покачал головой засечник. – Степняк – он по-другому не умеет. Ни пяди без боя землицы не сдает. А тут народ смирнехонек, к порядку приучен. Но как зашевелился Кестлер, так народец вдруг к топору потянулся.

– Видно, кто-то воду мутит, подбивает их на озорство и разбой, – отмахнулся Басманов беспечно. – Руки не доходят разбираться, кто здесь омут будоражит. Но, сдается мне, как только полки через Наро-ву пойдут, притихнут здешние людишки. Верно ты говоришь – совсем они не ногайцы, да и не татары. Забитые, смирные, гладкие да сытые.

– И все же надо было стрельцов взять конных, – не унимался Ярослав.

Басманов посмотрел на него с ехидцей.

– Уж не стареешь ли ты, верный мой человек? Сервов с вилами да самострелами испугался?

– Не за себя робею, – буркнул обиженный засечник.

– А ты за меня не бойся. – Басманов вытащил из-за пазухи крест и поцеловал его. – Небось, нескоро еще смертушка моя.

– На Бога надейся, сам не плошай.

Князь удивленно воззрился на Ярослава.

– Как ты сказал? Тот повторил.

– Сам, что ли, измыслил?

– Не-а, это людишки Карстена Роде, чудные его морские разбойники, что Черным Легионом себя кличут. От них набрался. Говорят, в их краях присказка такая.

– В их краях…

Басманов ссутулился в седле, размышляя.

Давно уже он выбросил из головы попытки понять, откуда свалились к нему «морские разбойники». Первое время он чего-только ни передумал. Зализу, опричника из Северной пустоши, что привел их на войну конными и оружными, всего запытал. Но Семен Прокофьевич, обычно отвечающий на расспросы дельно и кратко, нес какую-то тягомотину. Да такую, что случись нечто подобное иному вотчинному боярину нести, не миновать бы ему застенков и допроса с пристрастием.

С одной стороны выходило, что они – жители Северной пустоши. В землях, вверенных заботам Зализы, имеют хозяйство, во всех делах Семена Прокофье-вича, ратных его трудах и прочем, участие принимают. Даже батюшка при них имеется.

С другой же…

Басманов потому и был высоко вознесен царем, что никогда не верил слухам, да и вести от верных людей проверял да перепроверял многократно.

Сообразно этой своей особенности поступил он и в этот раз. Заслал на стоянку зализиных темных людишек верного человечка.

Человечек тот скоро принес вести странные. Выходило, что те, кто под Зализой ходят, это одно дело, а другие, именующие себя Легионом, совсем даже подозрительные. То ли христиане, то ли басурмане, в иных делах выказывают сноровку небывалую, а самых простых вещей не ведают, словно родились в волшебной стране Индии, куда ходил в походы легендарный Вольга в поисках Индрика-Зверя.

По-хорошему, надлежало Басманову учинить разбор – кто такие, откуда и на кого умышляют. Но кроме подозрительности и дотошности водилась за князем и другая черта. Тех, кто под его рукой ходил, он проверял тщательно, безоглядно не доверяя даже собственной тени. Но уж если не один верный человек говорит доброе о ком-то, а сразу несколько…

Семен Прокофьевич Зализа горой стоял за темных людишек, невесть откуда взявшихся. Карстен Роде, от самого государя получивший грамоту на балтийскую навигацию, души не чаял в Легионе. А уж он давно доказал свою безоглядную верность Москве и престолу.

Тем не менее, Басманов не возражал, когда маленький отряд был «списан на берег». Князь понимал: морская война для России дело новое, неизведанное. Кто его знает, как они там себя показывают? По меркам морского волка Роде – может и неплохо, но…

«Вывести в чисто поле, – решил опричный воевода. – Там все яснее ясного будет. Коли готовы за

Русь кровь свою и чужую проливать, то и весь сказ. Нечего допытываться, откуда взялись. Ведь позволяем же мы станичникам да беглым, казакам да иным варнакам через Волгу ходить на татарву сибирскую. Закрываем глаза на их прошлое. Так и тут поступим. А коли маху дадут, тут и глянем на них пристально, со всем тщанием… »

И в пучине московских заговоров Басманов не забывал о Легионе. Балтийская навигация – дело особой важности, говорил Иоанн Васильевич. А раз так, то и проблема сей малой дружины, к флоту касательство имеющей, – особенная.

Просил Басманов Репнина, при отряде которого состоял Легион, поглядывать да, если что, чиркать письмена соответствующие в первопрестольную.

Репнин, даром что терпеть не мог доносы да наветы, письмена прислал. Как прочел князь послание, от сердца его отлегло. Впечатление у воеводы Репнина от отряда «морских разбойников» сложилось вполне положительное. Правда, и он подметил особенную странность и несуразность их поведения, разговоров, манеры одеваться. В письме допытывался, откуда таких странных воев нашел светлый князь, и нет ли в этом таинственном месте еще таких же.

А потом Репнин пал…

Басманов в седле выпрямился, скрежетнул зубами и врезал пятками по лошадиным бокам. Удивленный Ярослав, выйдя из сонной дремы, рванул следом. Ничего не сказал, привыкший к резкой смене княжеских настроений.

– 11родали Репнина, и Русина продали, как и остальных в крепостях Ливонских, – шептал Басманов. – Говорил я государю – нельзя, начав войну, дергаться взад-вперед. Не други, а недруги токмо такое усоветуют. А Кестлер тут как тут, словно волчара, учуявший, что собак от отары оторвали и за плетнем деревенским закрыли…

Басманов бросил поводья и дал коню волю. Ветром сорвало шапку, но он не обратил на то ни малейшего внимания, упиваясь мгновеньями свободы, даруемой бешеной скачкой. Княжеский эскорт заметно подотстал.

– Батюшка! – взмолился Ярослав, нагоняя. – Ведь потеряют нас, не ровен час…

– Да ладно тебе!

И все же княжеская лошадь замедлила скок, обиженно всхрапнув.

– Ничего, – сказал в пасмурное небо Басманов, – сквитаемся еще.

– Ты о чем, княже? – удивленно спросил Ярослав. Потом смекнул, да притих.

Немудрено было догадаться. О гибели рингенско-го гарнизона и отряда, шедшего на подмогу, гудела вся московская рать.

Да и о разгроме других, более мелких крепостиц говорили многое.

– А эти, из Легиона, тоже там легли? – спросил через какое-то время Ярослав.

– Эти выжили. Репнин их поставил рыцарей отвлекать, когда на подмогу Русину шел. Они и отвлекали. Говорят – славно бились. Через то в капкан Кест-леров не угодили.

– Это хороню, – оживился Ярослав. – А я уж думал…

– А что тебе они?

– Да странность есть в них какая-то…

– Это ты верно подметил.

– И куда их теперь приписали? Небось, к ертаулу? Первыми идти, и первыми погибать?

Басманов внимательно посмотрел на Ярослава.

– На то и воин, чтобы за царя костьми ложиться, разве нет?

– Так они на воде мастаки драться, а не на суше. С Карстеном Роде ходили по студеному морю, а потом их на землю согнали, словно на убой.

– Так я и согнал.

Ярослав ошарашено замолчал. Басманов некоторое время хранил молчание, потом рассмеялся.

– Нет, не то думаешь, засечник. Не вижу я в них измены, и не хочу их погибели. Проверить надо было их в настоящем деле. На море-то не уследишь… А у датчанина не спросишь – он всех своих нахваливает, словно барышник лежалый товар.

– Чего проверять-то? Самые обыкновенные ратные люди, каких много.

– Обыкновенные, говоришь? – прищурился Басманов. – А как же «странность какая-то»? Сам же только что…

– Чудной они народ, это верно. Ну, так есть и чуднее.

– Ьсть, да не много. Но теперь проверкам конец, не до шуток более. Есть у меня дело для них особое. С заковыркой… другие и не справятся, поди.

– Так моря им больше не видать?

– Как раз с морем связанное. Да и тебя я к тому делу приспособлю. А еще – Анику-воина. Больше нет у меня в Ливонии особых людей, все на Москве остались, да по Руси-матушке раскиданы.

– А кто тебя, княже, беречь станет? – насупился Ярослав.

– Ну, ты ровно бабка моя, царство ей небесное, – рассмеялся Басманов. – Чай, не маленький, не пропаду.

– Гонишь, выходит, от себя, князь?

– Не гоню, – печально сказал Басманов. – Только время такое пристало – самых верных в пекло бросать. Ладно, будет день, будет пища, как в Писании сказано. Обмозгую все еще раз, тогда и заведем снова сей разговор.

Ярослав вздохнул и замолчал надолго.

Доселе пустая дорога после поворота предстала им совсем в другом свете. Чувствовалось – война рядом. Изрытые тележинами грязевые пласты, разбитая бочка, лошадь палая, от которой порскнули в лес тощие волчьи фигуры…

Совсем недавно шло здесь войско князя Серебряного. Шло на встречу с ливонской силой. Басманов мучительно вглядывался в окрестности, словно старался выведать у дороги, чем кончилось сражение.

– Если даст маху Никита Романович, – размытлял вслух Басманов, – Курбский его с потрохами съест. Поставит на его место какого-нибудь рохлю, и опять потянется «странная война». Недобитый немец зашевелится, отъест бока, осмелеет пуще прежнего.

Ярослав, пользуясь своей привилегией, влез в монолог князя.

– Серебряный сокол удалой, не чета иным прочим. Наверняка гонит сейчас германца к Ревелю. Не тот он человек, чтобы немчуре спуск давать. На югах-то он…

– На югах война другая, – возразил Басманов. – Враг там, может, и злее немца, да привычный. Давно с ним ратимся… А в здешних землях особый подходец нужен.

– А по мне, – усмехнулся засечник, – меч он везде плечом крепок. Что ногаец, что немчин одинаково визжит, когда его на рогатину вздевают.

Князь покачал головой. «Молод Серебряный, горяч. Здесь надобен человек рачительный, матерый… Эх, нет Репнина более! .. »

Но князь зря сетовал на норов Никиты Романовича.

Серебряный и сам понимал, что Ревель – не Ас-торокань какая-нибудь. Разбив Фелькензама в холмах, он не ринулся чохом на каменную твердыню. Остановился, подтянул отставшие-сотни, дал воинам роздых.

Басманов нагнал армию на привале, в огромном лагере, разбитом вблизи от поля боя решающего в этом году сражения.

– Наслышан уже об успехе твоем, – обнял он Серебряного. – Не посрамил Русь, ублажил царя и Бога не прогневил.

– Спасибо на добром слове. – Серебряный был отнюдь не весел. Встретил опричного воеводу в броне, словно собирался сам с ертаулом к Ревелю идти. – Только далеко еще нам до победы.

– Что не весел-то? Или людей много побило?

– Кого ангелы взяли, тех не воротить. Но другие полки подошли, сил у нас много, хвала воинству небесному и угодникам.

– Так чего голос такой заупокойный, Никита Романович? Или хворь какая с тобой приключилась?

Басманов огляделся, плюхнулся на лежащее седло, устало вытянул ноги.

– Рассказывай про свою кручину. Серебряный прошелся по своему шатру, уселся на бочонок, служивший заместо скамьи.

– Немцу хребтину мы перебили, больше кусаться не будет. Но сил брать города у меня нет.

– Это как же? То речешь – немерено сил, то – мало? – Хватит, чтобы немца в поле не пускать. Хватит и на то, чтобы обложить крепости его.

– Так и обложи… – Басманов посмотрел на трофейную карту, прибитую кинжалом к центральному шатровому шесту. – Корабли датчанина подойдут морем, отрежут супостату подвоз харчей и всего прочего. Долго германец не высидит, привык сыто есть да сладко спать, не под пушечную пальбу.

Серебряный как-то беспомощно заморгал, потом порывисто вскочил и с ненавистью уставился на карту.

– Знают ли на Москве, что польские хоругви да полки литовские тянутся к кордонам ливонским? Не томи, скажи мне, князь.

– Вот ты о чем? – Басманов задумчиво пожевал губами. – Тогда понятна кручина твоя, Никита Романович.

– Так ведает царь о ляхах?

– Я сам царю говорил – король польский зло умыслил, хочет не дать нам немца добороть.

– И что государь?

Басманов не выдержал взгляда Серебряного, опустил голову. Никита Романович криво улыбнулся.

– Чуяло сердце мое…

– Неправду оно чуяло! – взорвался Басманов. – Царь в уме, ведает, что творит. Не хочет он ссоры с соседями. Потому и не шлет гонцов ко двору ляхов, не гонит дьяков в земли литвинов.

Серебряный мрачно обозревал свои сапоги, молчал многозначительно.

– Князь Курбский при царе сейчас? – наконец спросил он.

Басманов ждал этого вопроса.

– В Москве он. Пока я там был, он единожды токмо у государя был. Отчет давал за гибель отрядов наших.

– Отбрехался поди… – буркнул Серебряный.

– А что он мог поделать? Адашевские псы все уши государю прожужжали про южные земли пустующие, Иоанн Васильевич внял им. Сам велел полки убрать.

– Мог настоять, – упрямо склонил шею Серебряный. – На то он и воевода, чтобы иной раз самому царю перечить. Ведь ребенок малый мог предсказать, что Кестлер учудит, как только потянутся стрельцы да казаки на юг! Мог, да не стал.

– Уж не в измене ли ты хочешь князя обвинить? Смотри, Никита Романович…

Серебряный посмотрел Басманову в глаза, зло выплюнул слова:

– Будь в измене прямой он повинен, сам бы поехал в Кремль, бросился бы царю в ноги…

– Так чего же напраслину возводишь? Слова подсердечные бросаешь на ветер?

– Небрежение людьми вижу я, – устало сказал Серебряный. – Вижу, что не любо ему в этой войне верх взять. Устал князь Курбский от дел ратных. Устал и запутался.

– В чем запутался? – быстро спросил Басманов.

– Или ты не знаешь, воевода опричный, что больше говорит Курбский с поляками да литвинами, чем с русскими людьми? Что носит платья латинские, порядки латинские в своем лагере вводит? О том все войско говорит.

– На то духовник у него имеется.

– Духовник…

Серебряный едва сдержался, чтобы не наговорить богохульственных слов.

– Оставим Курбского, – проговорил Басманов медленно. – Притомился я с дороги, а на Москве устал крепко от адашевских людишек да сильвестровых выкормышей.

– Да что это я, в самом деле! – спохватился Никита Романович. – Сейчас кликну людей, трапезничать станем.

Басманов посмотрел на него с улыбкой.

– Небось, сам едал вчера только? Щеки ввалились, глаза горят угольями, словно у волка…

– Да где ж тут пиры закатывать?

Скоро в шатре появились невесть откуда взявшиеся яства, медовуха, подслеповатый, но голосистый гусляр-сказитель.

Басманов едва притронулся к еде, Серебряный же уплетал за обе щеки.

– Ты броню-то сними, – не удержался опричный воевода от ехидного замечания. – Больше влезет.

Никита Романович что-то пробурчал, расправляясь с печеной утицей.

– Мне Ярослав так оголодать не дает, – заметил опричник. – Зудит, что твоя теща…

– Был и у меня такой зудящий, – откликнулся Серебряный. – Да я его в ертаул сослал. Пусть из кустов на Ревель полюбуется. Совсем своим скулежом надоел, хуже репы пареной.