1

 
      Мунэсуэ преследовало одно и то же воспоминание. Оно было невыносимо. Мунэсуэ хотел прогняяь его из памяти, но все та же сцена снова и снова всплывала перед глазами. Наверно, пока Мунэсуэ жив, она будет неотвязно мучить его. Пожалуй, можно сказать, что он и в полицию поступил для того, чтобы разыскать действующих лиц этой сцены, и, если понадобится, готов был потратить на зто целую жизнь. Он не хотел вспоминать, но не мог и забыть - это запечатлелось в его сердце навсегда. И вероятно, если бы не память о случившемся, он бы не дожил до сегодняшнего дня.
      Коитиро Мунэсуэ не верил в людей. Ненавидел их. Животное под названием человек - возьми любого - сотворено из мерзости. Человек может прикрываться маской высокоморального и благородного, высокомудрого и святого, толковать о дружбе и самопожертвовании, но в глубине души, втайне от всех, он думает лишь о собственной выгоде. Причиной тому, что Мунэсуэ стал столь убежденным человеконенавистником, была именно та сцена, навечно врезавшаяся в его память.
      Он скрывал от других свое безверие и свою ненависть. Но эти чувства, накапливаясь в тайниках души и не находя выхода, хоть и не становились губительными, вновь и вновь мучили его, как незаживающая язва.
      Мунэсуэ не помнил лица своей матери. Нет, она не умерла от болезни. Когда он был еще совсем несмышленышем, она бросила и ребенка и мужа, сбежав с любовником. Мальчика растил отец. Ни разу никто не слышал от него дурного слова о бывшей жене. Родившийся в семье педагога, отец и сам работал учителем начальной школы. В смутные военные времена он всего себя отдавал детям.
      Наверно, отец глубоко страдал и тосковал по бросившей его женщине, которая так любила все показное. Отец был сильно близорук, и в армию его не взяли, что в те времена, когда милитаризм расцветал пышным цветом, тоже, вероятно, раздражало его жену. Вскоре вокруг стали поговаривать, что она слишком часто встречается с одним молодым офицером - они познакомились на военных занятиях. С ним она и уехала, когда его перевели в другое место.
      Отец ничем не обнаруживал свое горе перед Мунэсуэ, но всем сердцем переживал уход жены. Его тоска передалась Мунэсуэ. В доме, где жили одинокий отец и одинокий сын, царила печаль.
      Кончилась война на Тихом океане, кругом была полная неразбериха. Что стало с матерью Мунэсуэ, последовавшей за военным, никто не знал. Всеобщая сумятица почти не коснулась Мунэсуэ. От этого периода у него остались расплывчатые воспоминания - то ли потому, что отец старался оградить его от переживаний, то ли просто все забылось. А может быть, тоска по матери настолько заполняла сердце ребенка, что он и не замечал потрясений вокруг. Но зато свою прежнюю тоску он очень отчетливо помнил до сих пор. Навсегда запечатлелись в его памяти то уныние, с которым они вдвоем с отцом сидели за ужином, тусклый свет лампы, холод в комнате, скудная еда. Горькая тоска со временем переплавилась в гнев. Ребенок, не помнивший лица матери, но знавший, что она живет где-то под чужим небом, испытывал к ней и нежность, и ненависть.
 
      Пока был жив отец, они, деля тоску на двоих, выдерживали вместе самые жестокие жизненные бури. Они существовали в собственном крошечном мире, отделенном от общества. Но вскоре Мунэсуэ лишился своего единственного защитника.
      Это случилось в ту зиму, когда мальчику исполнилось четыре года. Мунэсуэ ждал отца на станции. Отец каждый день возвращался вечером со службы в одно и то же время, и Мунэсуэ всегда встречал его. Приготовив сыну завтрак из картофеля или кукурузы, отец рано утром уходил на службу, и до самого вечера Мунэсуэ сидел дома один. Тогда не было ни телевизоров, ни книжек с картинками. В темной комнате Мунэсуэ напряженно и сосредоточенно ждал. Отец не разрешал ему приходить на станцию, боясь, что малыш попадет под поезд, во для ребенка прогулка до станции была единственным развлечением. Едва завидя отца, выходящего из контрольного пункта, где проверяли билеты, Мунэсуэ, как щенок, радостно кидался навстречу и повисал у него на руках. Отец всегда что-нибудь привозил сынишке и, хотя запрещал ему приходить на станцию, сам каждый раз бывал очень растроган, что Мунэсуэ его встречает. Гостинцы были скромные: то картофельные лепешки, то хлеб из бобов,- но для Мунэсуэ это было настоящее лакомство, сохранившее тепло отцовских рук. Мальчик чувствовал себя по-настоящему счастливым, когда вместе с отцом возвращался со станции домой. По дороге они разговаривали: отец, прищурив глаза, выслушивал бесхитростные рассказы Мунэсуэ о событиях, приключившихся за день. С безграничной любовью, вставляя иногда короткие «неужели?», «вот это да», слушал он сбивчивые истории ребенка о том, как он выгнал забредшую в дом дикую кошку, как испугался, когда в дверь постучался нищий, и каким вкусным печеньем угощали у соседа. Если отец задерживался, Мунэсуэ обязательно оставался ждать на станции. Он стоял, съежившись на холодном ветру, и никто не обращал на него внимания. В то время было много бездомных детей, и никого не удивляло, что малыш стоит один. К тому же каждый думал лишь о том, как бы выжить самому, и чужими делами никто не интересовался.
      В тот день отец приехал на полчаса позже обычного. Был конец февраля - самая холодная пора. К тому времени, когда отец показался на контрольном пункте, Мунэсуэ уже окоченел от холода.
      Опять пришел! Ведь говорил я тебе - не ходи…- Отец крепко обнял замерзшего сына. Руки отца были холодными, но Мунэсуэ казалось, что ему передается тепло отцовского сердца.- А сегодня я привез тебе и вовсе замечательный гостинец,- таинственно сказал отец.
      Что, что? Скажи!
      Отец протянул Мунэсуэ бумажный пакет:
      Ну-ка, открой!
      Вот здорово! - восхищенно вскрикнул Мунэсуэ, заглянув в пакет.
      И впрямь здорово. В этих лепешках внутри настоящая бобовая паста!
      Правда? - У Мунэсуэ даже округлились глаза.
      Правда. Я их купил на черном рынке, потому и задержался. Пойдем-ка скорее домой и поужинаем.- Отец взял Мунэсуэ за руку, согревая озябшие пальцы мальчика.
      Спасибо, папа.
      Это тебе в награду за долгое ожидание. Но с завтрашнего дня больше меня не встречай. Мало ли, тебя могут обидеть злые люди,- ласково уговаривал отец.
      Когда все это случилось, они уже поворачивали к дому. В углу пристанционной площади поднялся шум. Что-то происходило возле выстроенных в ряд палаток, торгующих нехитрой снедью. Стали сбегаться люди. Слышно было, как отчаянно кричит какая-то девушка: «Помогите! На помощь!»
      Отец, не выпуская руку Мунэсуэ, поспешил на крик. Протиснувшись сквозь толпу, они увидели, что к девушке пристают пьяные американские солдаты. Не обращая внимания на обступивших их людей, они гоготали и отпускали сальные словечки, которых японцы не понимали, хотя смысл их был явно мегкдународньш. Рядом с отощавшими гражданами страны, проигравшей войну, эти молодцеватые парни выглядели такими раскормленными, что, казалось, из-под лоснящейся красной кожи того и гляди брызнет накопленная ими злая сила.
      Несчастная девушка металась, как мышь, окруженная кошками. Одежда ее была изорвана, в глазах - отчаяние. И все это происходило на глазах у людей, но на лицах их читалось лишь жестокое любопытство зевак, случайно попавших на захватывающее зрелище, они предпочитали глазеть, а не спасать. Да если бы кто-нибудь и решился заступиться за девушку, с солдатами оккупационной армии не поспоришь.
      Они, воины страны-победительницы, теперь правили Японией. Они распустили прославленную японскую армию, попрали божественную власть императора - высший и абсолютный авторитет для японца. Словом, американцы управляли Японией, сев выше японских богов. Подчинив себе императора, они стали в те годы для японцев новыми богами. Полиция тоже не решалась противодействовать оккупационной армии, «воинству богов». Для оккупантов японцы были не людьми, а чем-то вроде животных, и это, по мнению американцев, оправдывало любые бесчинства.
      Девушке, ставшей игрушкой в руках американских солдат, не от кого было ждать помощи. Никто из зеван не .пошевелил бы и пальцем, чтобы вызволить ее. Никто не пошел бы за полицией. А если бы и пошел, то, всем понятно, из этого ничего бы не получилось.
      Неожиданно отец Мунэсуэ, раздвинув людей, вышел вперед. И сказал что-то солдатам по-английски. Отец немного знал английский. Солдаты, которым, видно, и во сне не спилось, чтобы японец проявил такую отвагу, удивленно уставились на него. Окружившие их зрители затаили дыхание, пытаясь понять, в чем дело. На минуту утихомирившиеся солдаты, увидев, что их противник - изможденный японец в очках, вновь стали агрессивны.
      You, yellow monkey!

      Dirly Jap!

      Son of a bitch!

      Отец терпеливо пытался успокоить их, но солдат вновь обуяла садистская ярость, и они начали избивать его с жестокостью сильного зверя, решившего замучить до смерти истощенное животное. Истязая противника, неспособного дать отпор, они испытывали почти наслаждение. Стремясь спасти отца, Мунэсуэ вцепился сзади в одного из солдат, казавшегося мальчику похожим на красного демона. Солдат, наверно, был ранен - на руке его виднелся свежий шрам, напоминавший ожог. Между красными пятнами топорщились стального цвета волосы. Волосатая рука резко дернулась, и Мунэсуэ оказался на земле. Из-за пазухи выпали и покатились по земле подаренные отцом лепешки. Тяжелый солдатский сапог с маху наступил на одну из них.
      А отец уже был распластан на земле. Его били, пинали ногами, в него плевали. Разбитые вдребезги очки отлетели в сторону.
      - Спасите папу! Спасите! - молил о помощи Мунэсуэ. Но взрослые, к которым обращался ребенок, отводили глаза или криво усмехались.
      Девушка, за которую заступился отец, уже убежала, ничуть не думая о судьбе своего спасителя. Отец пожертвовал собой, чтобы помочь ей, и стал козлом отпущения. Если бы кто-нибудь, поддавшись естественному чувству справедливости, выступил в его защиту, он стал бы новой жертвой. Люди молча наблюдали происходящее, проникаясь все большим страхом.
      - Умоляю вас, спасите папу! - плача, просил Мунэсуэ, но у людей были непроницаемые лица. Убежать отсюда они, похоже, не решались. Боясь протянуть руку
      помощи, они тем не менее с любопытством глазели на расправу, как глазеют на пожар с другого берега реки. Внезапно американцы расхохотались. Повернувшись, Мунэсуэ увидел, что один из солдат мочится на неподвижно вытянувшееся тело отца. Это был тот самый, с багровым шрамом на руке. Затем его примеру последовал другой. Отец, наверно, уже не сознавал, что на него льется. В толпе зевак тоже раздался смех.
      То, что смеялись не только американцы, но и японцы, вызвало у Мунэсуэ жгучую ненависть ко всем вокруг. По его лицу катились слезы, но ему казалось, что это не слезы, а кровь, хлещущая из раны в сердце. И он понял, что никогда не сможет забыть увиденного.
      Он на всю жизнь запомнил эту сцену, словно выжег ее у себя под веками, чтобы узнать врагов, когда придет день мести. А его врагами были и американцы, и любопытствующие японцы, и та девушка, которую спас отец и которая убежала, оставив его на растерзание вместо себя.
      Американцы, когда им надоело бить отца, попросту ушли. Разбрелись и зеваки. И только тогда явился полицейский.
      - Когда замешана оккупационная армия, мы ничего поделать не можем,- бесстрастно произнес он, словно хотел сказать: спасибо и на том, что совсем не прикончили,- и составил протокол. Тогда Мунэсуэ включил в список своих врагов и полицейского.
      Отец был весь в синяках, у него была сломана ключица и ребро. Осмотрели его тогда кое-как, и тяжелая травма черепа осталась незамеченной. Через три дня отец впал в бессознательное состояние и ночью умер. С тех пор мать, бросившая семью, и врач, из-за небрежности которого погиб отец, тоже стали на всю жизнь смертельными врагами Мунэсуэ. Безверие и ненависть росли в нем день ото дня. Он, конечно, не помнил лицо и имя каждого врага и даже не представлял, как выглядит его мать. Поэтому врагом его стало все человечество, мерзость которого воплотили в себе американские солдаты, зеваки-японцы, сбежавшая девушка, полицейский, врач и мать.
      Ему было безразлично, кому именно мстить первому, и он собирался действовать неторопливо. Сначала отомстить одному, потом другому. Много еще довелось пережить осиротевшему ребенку, прежде чем он стал взрослым и поступил в полицию. Мунэсуэ выбрал себе профессию вполне сознательно. Полицейский, облеченный - пусть лишь формально - официальными полномочиями, преследует преступника. Для него преступник и враг слиты в одном лице. Возможность, прикрываясь именем закона, преследовать человека - вот примерно что такое работа в полиции.
      Мунэсуэ пошел в полицию не ради защиты социальной справедливости, он мечтал, как будет загонять людей в тупик, откуда им уже не выбраться, как будет хладнокровно наблюдать за их тщетными попытками спастись… Он отыщет каждого из тех, кто смотрел, как до смерти забивают его отца, и пусть они не ждут пощады!
      Если бы ради этой цели Мунэсуэ стал преступником, он не сумел бы долго продержаться. Когда-нибудь его наверняка бы выследили. Но если действовать законным образом и быть профессионалом, то до ухода в отставку он успеет вволю насладиться преследованием людей. Да, Мунэсуэ стал полицейским не для того, чтобы защищать социальную справедливость, а чтобы отомстить человечеству. А раз это месть, то, чем больше помучается загнанный противник, тем вернее будет достигнута цель.
 

2

 
      У Джонни Хэйворда не было родных, и его тело забрало американское посольство. После кремации прах был захоронен в Иокогаме, на кладбище для иностранцев, в уголке для покойников, не имеющих родственников.
      Следствие увязло в самом начале. Как обнаружил Му-нэсуэ, ночью ресторан «Облака» издали чрезвычайно напоминает соломенную шляпу. Но это обстоятельство не сдвинуло расследование с мертвой точки. Было очевидно, что соломенная шляпа означала для Хэйворда нечто очень важное, но что именно - никто догадаться не мог.
      - А может быть,- предположил кто-то,- здесь все-таки замешана та женщина, которую виделп свидетели?
      Она выходила из парка в то самое время, когда было совершено преступление.
      Однако, по всем имеющимся пока данным, среди знакомых Хэйворда подходящей по описанию женщины не было.
      - Если дело не в этой женщине, то мотивы убийства следует, по-видимому, искать на родине убитого.- Эту точку зрения постепенно начали разделять большинство следователей.
      Разумеется, поскольку убитый был иностранцем, те с самого начала наиболее убедительной казалась версия, согласно которой преступник тоже иностранец. Обычно преступления, совершаемые иностранцами, раскрываются сравнительно легко. Число приезжающих в Японию всегда определенно, все их передвижения по стране не проходят незамеченными. Тем не менее на начальном этапе следствия никто из иностранцев не навлек на себя подозрений, да и свидетели, описавшие женщину в парке Симидзудани, говорили, что это была японка,- и полиция занялась прежде всего японцами. Но. несмотря на все усилия, никакой новой информации получить не удалось.
      Тогда вновь обратились к показаниям свидетелей. В их рассказах было много неясностей, помимо прочего, не был указан ни возраст, ни особые приметы женщины. Свидетели утверждали, что она японка, но это мнение ни на чем конкретном не основывалось.
      Она просто показалась им японкой, а на самом деле могла быть иностранкой!
      А может быть, она наполовину японка. Полукровки фигурами почти не отличаются от японок.
      Нет, надо искать в Америке.
      Итак, победила версия «преступник - иностранец», тем более что в Японии полиция уже тщательно обследовала все объекты, в той или иной степени связанные с пребыванием Хэйворда. Поиски следовало вести на родине Хэйворда, но послать детектива в Америку возможности не было. Преступление совершено в Японии и должно расследоваться там же. Да если бы японский детектив и поехал в Америку, ждать от него сколько-нибудь удовлетворительных результатов не приходилось: он не имел бы права вести там следствие, мешал бы языковой барьер, незнание местности, обычаев и так далее. В ситуациях подобного рода на помощь обычно приходила международная полиция Интерпол. И японским детективам не оставалось ничего другого, как обратиться к Интерполу с просьбой начать поиски в родном городе Хэйворда: там вполне могли остаться какие-нибудь следы, указывающие на мотив убийства и личность убийцы. Дело двигалось раздражающе медленно, но все чувствовали, что расследование должно перекинуться через океан.
      Инспектор Мунэсуэ еще несколько раз наведался в «Токио бизнесмен отель».
      Да там уж и делать нечего,- говорил инспектор Ямадзи.
      Я все-таки никак не разберусь с этой гостиницей,- отвечал Мунэсуэ.
      А что там разбираться?
      Ведь Хэйворд не резервировал номер, а пришел туда неожиданно.
      Да, так сказал администратор.
      А откуда он вообще узнал об этой гостинице?
      Ну, например, в аэропорту, а может, его просто привез туда таксист.
      В аэропорту рекомендуют только те отели, которые уже завоевали известность. Этот же открылся совсем не давно, и его владелец еще не стал членом Ассоциации отелей. Теперь предположим, что Хэйворда привез в гостиницу таксист. Но ведь какая-нибудь гостиница должна была им попасться и раньше. По дороге от аэропорта - и в Синагава, и в Симбаси, и в центре - уйма отелей.
      Ну, таксист мог рассуждать иначе. Ему ведь выгоднее накрутить на счетчике побольше. К тому же Синдзюку - тоже центр. И там тоже есть крупные отели.
      Это все так, но в «Токио бизнесмен отеле» иностранцы останавливаются крайне редко. А Хэйворд - иностранец, при этом в Японии в первый раз. Нет, похоже, что он заранее знал об этой гостинице.
      Заранее, думаешь? Но ведь он поселился здесь впервые.
      Разумеется. Но он и в Японии был впервые.
      Мне кажется, ты уж начал выдумывать. Да может, тот таксист, что вез его из аэропорта, случайно знал этот отель и доставил его именно туда.
      Видишь ли, в этом случае Хэйворд, как иностранец, не знающий языка, прежде всего послал бы таксиста к портье узнать, есть ли свободные номера. Ведь так это обычно делается, правда? Однако Хэйворд сам подошел к конторке.
      Но ведь он немного говорил по-японски.
      И тем не менее, если человек впервые в стране, проще довериться таксисту.
      Может быть, может быть…- Ямадзи явно до конца не верил в эти рассуждения. Но, по всей видимости, он был отчасти согласен с Мунэсуэ, так как отправился вместе с ним в «Токио бизнесмен отель».
      И все же, несмотря на убежденность Мунэсуэ, они там ничего нового не узнали. Скудное имущество Джонни Хэйворда было передано посольству США, и последние следы пребывания этого человека на японской земле растаяли.
      - Видно, зря мы надеялись что-нибудь здесь найти,- говорил Ямадзи, сочувствуя Мунэсуэ, но тот, совсем расстроепный, ничего не отвечал. Может, Ямадзи был прав с самого начала и Хэйворд случайно попал в эту гостиницу?
      Решив, что эта попытка была последней, Мунэсуэ спустился в гестибюль отеля. В это время у подъезда остановился роскошный лимузин. Шофер открыл дверцу, и из машины вышла элегантно одетая дама.
      Э! - Уступив женщине дорогу, Мунэсуэ вдруг обернулся.
      Ты что? - спросил Ямадзи.
      Ничего. Просто мне показалось, что я где-то ее уже видел.
      Да уж наверное. Это же Кёко Ясуги.
      Ах, вот оно что…
      Мунэсуэ, остановившись, пристально посмотрел ей вслед. Кёко Ясуги была обозревателем по вопросам семьи и брака и пользовалась огромной популярностью. Ее наперебой приглашали редакции журналов и телекомпании. Она в один миг превратилась в знаменитость, опубликовав ставший супербестселлером «Дневник воспитания», представлявший собой «переписку» матери с двумя детьми и анализировавший проблемы воспитания детей, находящихся в деликатном переходном возрасте.
 
      Книга была переведена на английский, о ней узнали за рубежом. Элегантный стиль добропорядочного воспитания, предложенный Ясуги, и ее прелестное личико сделали ее подлинной находкой для телевидения.
      Конечно же, в том, что Мунэсуэ узнал Кёко Ясуги, не было ничего удивительного: ее лицо было ему знакомо и раньше по фотографиям в журналах и телепередачам,- и Мунэсуэ взволновала вовсе не встреча со знаменитостью.
      В ту минуту, когда Кёко, слегка склонив голову, прошла мимо Мунэсуэ, ее облик разбудил в нем какое-то давнее воспоминание. Импульс, однако, был недостаточно мощным, чтобы пробить толщу памяти. Словно легкая рябь на воде - пробежала, и снова все спокойно. Слишком грандиозен был ее сегодняшний образ, и зыбкое, неясное воспоминание отодвинулось на задний план. Но на самом дне памяти, в самом глубоком ее слое, была запечатлена не эта занявшаяся журналистикой и прославившаяся на всю Японию Кёко Ясуги, а другая, похожая на нее как две капли воды женщина, связанная с Мунэсуэ чем-то сугубо личным. Но чтобы высвободить это воспоминание из плена забвения, требовался более сильный толчок.
      Мунэсуэ понимал это и чувствовал раздражение оттого, что никак не мог припомнить.
      Эй, ты что? - окликнул Ямадзи застывшего на месте и погруженного в размышления Мунэсуэ.- Влюбился, что ли?
      А почему вдруг эта Кёко Ясуги приехала сюда? - очнувшись, пробормотал Мунэсуэ.
      А ты разве не знаешь? - Ямадзи бросил на него удивленный взгляд.
      Что не знаю?
      Да ведь Кёко Ясуги - жена Ёхэя Коори.
      Ёхэя Коори? - Мунэсуэ вспомнил, что видел это имя на табличке в вестибюле отеля.- Кёко Ясуги… Коори… В самом деле?
      Ты что, действительно этого не знал? У них уже двое детей.
      Я знал, что у нее есть дети, но что это дети Коори…
      Инспектору полиции надо бы побольше интересоваться общественной жизнью,- смеясь поддразнил его Ямадзи.
      Мунэсуэ сомневался, что этот факт имеет непосредственное отношение к общественной жизни, но, раз он известен Ямадзи, значит, об этом знает вся Япония.
      Ёхэй Коори занимал ключевой пост в среде молодого офицерства правящей «партии друзей народа», возглавлял группу «новых правых» в политическом лагере консерваторов и был также известен как публицист, защищающий идеалы своей партии. К нему относились по-разному. Одни считали, что, следуя принципу «п нашим и вашим», он всегда переходит на сторону сильного, другие - что он тактик, с легкостью меняющий курс, третьи видели в его деятельности активность и решительность лидера - качества, редко встречающиеся у молодых.
      При нынешнем правительстве Ёхэй Коори избрал позицию «поддержки главного течения», но предполагали, что, если возникнут «чрезвычайные обстоятельства», он начнет действовать целиком по своему усмотрению - как известно, в центре тайфуна направление ветров меняется по особым чаконам. Девизом Коори был роспуск фракций во имя партийных реформ, однако он часто блефовал, играя на природном обаянии, и тем привлекал все новых сочувствующих оппозиционным и нейтральным группировкам.
      Он ничем не обнаруживал своих притязаний на мандат депутата при следующем правительстве, но было более чем вероятно, что, укрепив собственные позиции в основной партийной фракции, он займет место в ведущей коалиции нынешнего правительства Асоо, а затем, умело лавируя в партийных кругах, станет «темной лошадкой», которая будет оспаривать лидерство в будущем правительстве.
      Выходец из крестьянской семьи, жившей в префектуре Ямагата, он учился с неимоверным упорством; окончив университет, основал сталелитейный завод. Началом его карьеры можно считать то время, когда он получил доступ в сферы военного командования, однако сведения об этом периоде его жизни весьма расплывчаты. Впервые он выставил свою кандидатуру и был избран в нижнюю палату парламента в возрасте тридцати четырех лет. Тогда он был независимым депутатом.
      Теперь ему было пятьдесят пять. Занимая пост председателя комиссии по развитию национального хозяйства, он за последние годы завязал самые тесные контакты с финансовым миром.
      Семья его состояла из жены, Кёко Ясуги, и двух детей-студентов: девятнадцатилетнего сына и семнадцатилетней дочери. Говорили, что с тех пор, как Кёко опубликовала свой супербестселлер, известность Ёхэя Коори стала еще больше. Тем не менее, вероятно из тактических соображений, на конференциях и общественных форумах он старался не афишировать, что Кёко - его жена. И в прессе, и на телевидении она была известна как Кёко Ясугп, а не как супруга Ёхэя Коори.
      Что ни говори, а она красавица…- вздохнул Ямадзи.
      А сколько ей может быть лет?
      Лет сорок, но выглядит она на тридцать.
      Неужели ей уже так много?
      Трудно поверить, правда? Моя жена в том же возрасте, но с каждым днем все больше сдает. Этот Ёхэй Коори - счастливчик по всем статьям.
      А они с самого начала женаты?
      - Как понять «с самого начала»?
      Ну, может быть, для одного из них это второй брак?
      Я точно не знаю, но, раз у них и сын и дочь уже студенты, они, должно быть, женаты давно.
      Если Кёко сейчас сорок лет, а дети уже учатся в университете, значит, она вышла замуж довольно рано.
      Может быть, она что-нибудь и скрывает, но в любом случае замужем за Коори она уже давно.
      А других детей у нее нет?
      Я не слыхал. Да с чего это ты так ею заинтересовался?
      Знаешь, она меня как-то взволновала.
      Кёко Ясуги волнует всех мужчин.
      Следствие по делу об убийстве Хэйворда не двигалось с места. От Интерпола также не поступало никаких сведений. Американской полиции было поручено обследовать место жительства покойного, но так как преступление было совершено за океаном, в Японии, то в США никто толком не понимал, что именно надлежит искать.
      Кстати говоря, были основания полагать, что последнее время Хэйворд жил в нью-йоркском Гарлеме, по никаких следов Хэйворда найти там пока не удалось, по крайней море в донесениях из Штатов об этом не говорилось ни слова. Для этого государства - члена ООН, видимо, было не так уж важно, что за границей убили какого-то негра. В Нью-Йорке насильственная смерть не может стать сенсацией. Американская полиция неизбежно заразилась всеобщим равнодушием к факту убийства свободного гражданина США. Однако, возможно, убийца - японец. Пусть на родине Хэйворда хранят хладнокровие, но поиски прекращать нельзя, и японская следственная группа приступила к розыскам такси, которое 13 сентября доставило Хэйворда с аэропорта Ханэда в «Токио бизнесмен отель».
      В Токио двадцать тысяч государственных такси и шестнадцать тысяч частных. Притом нет никаких гарантий, что Хэйворд ехал из Ханэда именно на такси. И тем не менее, это была единственная оставшаяся нить.
      …Почему он поехал именно в «Токио бизнесмен отель»? Может быть, об этом что-то известно таксисту, привезшему туда Хэйворда, если негр вообще приехал на такси…
 

 

1

 
      Снова наступило унылое утро. Он уже проснулся. В голове, словно налитой свинцом, оставалась неприятная тяжесть. Веки еще склеивал сон, но было ясно, что, сколько ни лежи, заснуть больше не удастся.
      Кёхэй поднялся умыться. Ноги были словно ватные, и он с трудом сохранял равновесие, борясь с «остаточными явлениями», обычно ощущавшимися наутро после приема «лекарства». На циновке спала вповалку компания, участвовавшая во вчерашней вечеринке. Опухшие, землистые лица, как у людей с больной печенью, шершавая сухая кожа, фиолетовые мешки под глазами, потрескавшиеся губы, гной в уголках глаз - глядя на этих спящих мертвецким сном юношей и девушек, трудно было поверить, что большинству из них нет еще и двадцати лет. Пробираясь сквозь нагромождение тел, Кёхэй нечаянно наступил кому-то на ногу и поглядел вниз.
      Девушка болезненно скривилась и чуть приоткрыла щелочки глаз, но тут же повернулась на другой бок и снова заснула. Она была почти голой. Несмотря на худобу, вся ее фигура, казалось, излучала силу. Тело, от груди до колен прикрытое лишь краешком одеяла, какой-то неприятной красотой выделялось среди истощенных мужских тел.