Страница была заполнена числами и символами, написанными от руки. Ли была достаточно образованна, чтобы узнать пространство Гильберта, скобки Пуассона и длинные извилистые колонки преобразований Шарифи, но на этом ее знания закончились. Помочь ей понять смысл не мог даже ее «оракул».

Все это, без сомнения, писала рука Шарифи. Прокручивая экран, Ли вспомнила, как пошутил Коэн, когда впервые увидел ее собственный почерк. Что-то насчет выпускников католических школ, которые всегда пишут так, словно монахиня все еще стоит у них за спиной с линейкой в руке. И, конечно, он был прав. Это был аккуратный, ровный почерк без помарок, принадлежавший человеку, который учился в бедности и писал на бумаге на уроках чистописания под присмотром монахини.

Ли предположила, что Шарифи удочерили в раннем возрасте и вырастили в пределах Кольца, передав ей все человеческое, кроме имени. А что, если нет? А что, если свое образование она начала на Мире Компсона у монахинь? Может быть, с этой планетой существовала какая-то связь, которую никто не предполагал? Какая-то глубоко упрятанная детская привязанность, которая отвлекла ее от цели, ради которой она прибыла сюда?

Ли покачала головой, чтобы удержаться от внезапно нахлынувшего желания рассмеяться. Как можно понять Шарифи? Она и Ли были генетически схожи, как близнецы. Даже более идентичны, поскольку случайные ошибки нормальной беременности старательно выявлялись и исправлялись еще в родильных лабораториях. Их вырастили в резервуарах одной и той же лаборатории. И если судить по почерку Шарифи, то их учили письму и счету по одинаковым рваным стареньким учебникам, в которых в начале каждого учебного года после прочтения неизбежной морали о бережном отношении к церковной собственности стирались ответы, написанные карандашом учениками предыдущего класса. Но вот только Ли с большим трудом освоила курс физики в офицерской школе, а уравнения, которые она сейчас видела, сделали Шарифи известнейшим ученым своего поколения.

Ли видела ее дважды, и оба раза на расстоянии. Шарифи пригласили прочесть курс лекций на Альбу, когда Ли училась там в офицерской школе. Не обладая большими склонностями к наукам, Ли всячески старалась избегать ее лекций. Но Шарифи стала уже настолько знаменита, что ее нельзя было не заметить.

Ли обратила на нее внимание, да еще какое. Она наблюдала за ней. Тайно. С ощущением вины. Она была убеждена, что любой проявленный открытый интерес к другой женщине может выдать ее, или, по крайней мере, вызвать нежелательные подозрения. В том семестре она стерла у себя в памяти больше файлов, чем на фронте; она выдавала себя каждый раз, когда смотрела на Шарифи.

Тот семестр закончился как раз перед вручением Шарифи Нобелевской премии. Хотя на то, чтобы получить ее, ушли десятилетия работы. Кандидатура Шарифи рассматривалась тогда на должность заведующей кафедрой квантовой физики на Альбе, но она не прошла по известной причине. Насколько помнила Ли, тогда появились протесты. Один уважаемый профессор из чистокровных людей угрожал подать в отставку, если Шарифи не получит эту должность. В конце концов он отступил, а Шарифи сняла свою кандидатуру и устроилась на исследовательскую работу в частном секторе.

Но от университетов Кольца и исследовательских центров до копания в шахте прошло много времени. Чем в действительности занималась Шарифи в «Анаконде»? Что могло оправдать такой риск? Ведь она, как и любой с Мира Компсона, знала, что могло произойти.

Ли взяла со стола записную книжку в кожаной обложке и полистала ее. В клапане за первой страницей обложки было полно визитных карточек, а из-за складки мягкой кожи, куда обычно кладут блокнот или ручку, выглядывал кусок помятого картона. Ли взяла его, ощутив пальцами непривычную бумажную поверхность, и поняла, что видела что-то подобное и раньше. Это была квитанция, которые выдают за аренду камеры хранения или при отправке посылки на грузовом корабле. Число, напечатанное на лицевой стороне, могло быть номером камеры хранения или номером посылки. Она перевернула картонку, чтобы найти название корабля, но там была только восьмиконечная звезда с буквой М посередине.

Ли положила квитанцию обратно за обложку и пролистала записную книжку до конца. Внутри было с полдюжины микрофиш, лежавших вперемежку со счетами, с лабораторными заметками, журналами наблюдений, адресами, расписаниями встреч. Она попыталась просмотреть страницу с расписанием встреч, но получила вежливое и бесстрастное уведомление о том, что в доступе отказано. Тогда она зашла в операционную базу записной книжки и нашла хешированный журнал, откуда извлекла пароль Шарифи без особых усилий. Ли улыбнулась, испытав неожиданное глупое удовлетворение от этого расследования – ведь какой бы умной ни была Шарифи, она, по крайней мере, была достаточно человечной, чтобы совершать такие элементарные ошибки в мерах безопасности. Возможно, Ли действительно смогла бы подняться до ее уровня.

Она просмотрела ежедневные записи, нашла записи обычных встреч и памятки, беспорядочные пометки, имена, потокопространственные координаты. На одной из страниц был список имен, среди которых она не нашла ни одного знакомого. На другой был длинный, написанный мелким почерком текст, оказавшийся записью разговора о протоколах передачи данных с кем-то, чье имя Шарифи по невнимательности или, возможно, специально опустила.

Ли просмотрела страницу с датой смерти Шарифи. Ничего. На листе с предыдущей датой на строке, помеченной семью часами вечера, была написана буква В. Слишком поздно для делового свидания. Ужин?

Прямо над буквой рукой Шарифи было написано несколько спин-адресов в Кольце, а рядом имя Джилли и слово, заставившее Ли насторожиться: «страховка».

«Живая» стена в квартире Шарифи оказалась там, где никто не подумал бы ее поместить, – на двери туалета. Вероятно, это было какой-то недалекой выдумкой, затеянной для сокращения непроизводительной траты времени работниками станции.

Ли включила стену, открыла потокопространственную директорию и увеличила светящийся сегмент зоны Либре.

Адрес привел ее в «НауНет Сайенс Паблишинг Дивижн, С. А.», на четыреста тридцать восьмой этаж здания Пан-Американ Билдинг, на Авенида де лас Америкас. «Должно быть, там прекрасный вид, – подумала Ли. – А месячной аренды хватит, чтобы выплатить государственные долги половины планет Периферии».

Она сверила офисную директорию «НауНет» с записанными файлами контактов Шарифи и в считанные секунды обнаружила то, что искала: звонок Шарифи за день до смерти некой Джиллиан Гоулд, главному редактору по науке. Она прочла адрес Гоулд вслух, приказала стене соединить ее и стала ждать, от нетерпения пристукивая ногой, пока маломощная станционная сеть устанавливала связь с серверами Кольца и перезагрузки ВР-систем.

Наконец на экране расцвел логотип «НауНет», и сразу же за ним возник двухмерный образ симпатичного молодого человека, сидящего за подозрительно аккуратным письменным столом. На нем был неизменный для Кольца деловой синий костюм, а на шее – тугая сетка ритуального племенного ожерелья из костей и стекляруса.

Ожерелье было копией; никто из тех, кто жил на зарплату, не мог позволить себе подлинные предметы с Земли. Но и хорошие подделки тоже были дорогими. Короче говоря, перед ней был реальный образ перспективного младшего редактора.

– Офис Джиллиан Гоулд. Могу я поинтересоваться, кто на связи? – быстро произнес он тоном, говорившим, что только избранные могут спрашивать Джиллиан Гоулд без предварительной договоренности.

Затем он посмотрел на монитор и почти подпрыгнул в своем эргономично-правильном кресле.

– Доктор Шарифи! Извините. Если вы подождете минутку, то я вызову ее с совещания.

Ли заморгала от неожиданности, но он удалился до того, как она смогла ответить. Она открыла доступ к регулировке стены и поняла, что Шарифи активировала программу экстраполированной презентации – потокопространственный интерфейс, который при включении демонстрировал только тщательно причесанную голову и позволял участвовать в деловой встрече в шортах или одновременно завтракать. Ли помедлила и дезактивировала программу в тот момент, когда на экране появилась Гоулд.

У Гоулд были отличная осанка и лицо с особым англосаксонским выражением. Ли никогда не удавалось ничего прочесть на таких лицах. На ней было надето такое же ритуальное ожерелье, как у ее помощника. Только ее ожерелье было подлинным. Наполовину его прикрывала дымчато-серая льняная блузка. Но кость была настоящей, стеклярус сделан из антикварного бутылочного стекла, а узелки завязаны вручную какой-нибудь обнаженной до пояса старухой из культурного заповедника в зоне южнее Сахары. И все это доставили на орбиту за деньги, которые Ли с трудом себе представляла. Никому не удавалось выглядеть так богато, как богатым либералам.

– Ханна! – сказала Гоулд, улыбаясь. И увидела Ли. Улыбка исчезла, словно кто-то выключил свет.

– А это что еще такое? – спросила Гоулд, ее голубые глаза своим холодом могли заморозить текущую воду.

Вместо ответа Ли провела своим удостоверением у сканирующей пластинки внизу экрана.

– Всего несколько обычных вопросов.

– Хорошо, – сказала Гоулд. – Но учтите, что я все записываю.

Ли моргнула и сделала скучное лицо.

– Официальная запись, зашифрованная программой Фурмана, поступит в ваше распоряжение немедленно, мисс, хм, – она сделала паузу, будто заглядывая в записную книжку в своей руке, – Гоулд. И кроме того, это – не уголовное расследование.

– Ну, конечно, – сказала Гоулд, идя на попятную.

– Каковы ваши отношения с Ханной Шарифи? – спросила Ли.

– Мы – двоюродные сестры.

– Но…

– Ее приемная мать – сестра моего отца.

– Понятно. Когда вы в последний раз разговаривали с ней?

– Точно не помню.

«Ложь номер один», – подумала Ли, впившись глазами в сонную артерию собеседницы в том месте, где она выступала из-под сложного узора стекляруса на ожерелье.

– Ну, приблизительно?

– В течение нескольких недель, возможно. Мы часто разговариваем.

Сначала Ли хотела спросить у Гоулд о том, что могло означать слово «страховка» в записях Шарифи, но потом решила не делать этого. Информация – это сила, и не всегда стоило раскрывать подозреваемому свои карты, особенно когда ты еще только начал тасовать колоду.

– Посылала ли она вам с того времени что-нибудь обычной почтой? – спросила она вместо этого.

– Возможно.

– Понятно, – повторила Ли, не скрывая сарказма. Между бровями Гоулд появилась морщинка.

– Мне нечего скрывать. Она часто посылает мне черновики своих работ.

– Что? Вы тоже физик?

– Я – ее редактор. У меня в работе были две ее книги.

– Были?

Связь на линии улучшилась.

– Одна книга уже в печати.

– Она обычно посылала свои рукописи посылками?

– Ей не нравится электронный набор.

– Наверно, очень не нравится. Настоящая почта работает медленно. И ее услуги очень дорогие.

– Она плохо видит.

– Плохо видит? – переспросила Ли. – Конструкция?

Она бросила на Гоулд пристальный взгляд, подняв вверх брови. Этим взглядом ей удавалось усмирять недовольных в окопах и раскалывать тех, кто упорно отказывался отвечать на допросах.

Взгляд скатился с Гоулд, как с гуся – вода, что еще раз доказывало, что жестким взглядом можно чего-то добиться только тогда, когда за ним стоит нечто более серьезное, нежели слова.

– Это все? – спросила Гоулд. – Я действительно занята. Поэтому, если у вас больше нет вопросов по поводу способностей к чтению моей двоюродной сестры…

Минутой позже разговор был окончен.

«Люди говорили правду, – подумала Ли, когда экран потух. – Обитатели Кольца на самом деле – особая порода».

Хотя кое-что из этого разговора она все-таки извлекла. Гоулд солгала о том, когда она в последний раз виделась с Шарифи, и, возможно, о посылке и зрении Шарифи тоже. Самое главное, она не задала вопроса, который волновал бы любого друга или родственника: «А где сама Шарифи?»

Она проверила время: было восемь утра по местному. Старательному молодому офицеру безопасности пора уже быть на службе.

– Маккуин? – позвала она, включив свое устройство связи.

– Я! – отозвался его голос в ее ухе.

Он ответил так быстро, как будто держал свой терминал наготове в ожидании ее вызова.

Она не включила ВР-связь. Если бы она задумалась о причине, то ей пришлось бы искать объяснение, почему она не хотела, чтобы Маккуин знал об ее визите в квартиру Шарифи. Но она не стала думать об этом.

– Джиллиан Гоулд, – сказала она, передавая реальный адрес и потокопространственные координаты. – Я хочу установить за ней наблюдение. Круглосуточное. Мне нужно знать, с кем она говорит, куда ходит, что покупает, что читает. Все.

– А в чем дело?

– Она – двоюродная сестра Шарифи.

– Мы устанавливаем наблюдение за двоюродной сестрой Шарифи? Почему?

Она задумалась в нерешительности, раздираемая между осознанием того, что ей понадобится помощь, которую Маккуин способен оказать ей лучше любого другого на станции, и страхом, что рано или поздно обо всем, что она скажет ему, станет известно Хаасу.

А так ли это? И с каких пор она стала такой подозрительной?

– Гоулд знает, что Шарифи мертва, – сказала она осторожно, убеждая себя в том, что Маккуин достаточно смекалист и умен и ничего не будет плохого в том, чтобы немного заинтриговать его, а потом посмотреть, какие выводы он сделает. – Она знала об этом раньше, чем я связалась с ней.

В линии раздался странный вибрирующий звук, и Ли вспомнила о привидениях. Наконец она сообразила, что Маккуин свистнул.

– Ну и чертовщина, – сказал он как подросток. Чувствовалось, что он находился под впечатлением.

– Вот так-то, – сказала она, улыбаясь. – Действительно, чертовщина.

Она отключилась и вновь посмотрела на стол Шарифи, задумавшись. Затем наклонилась и стала выдвигать расшатанные ящики. В двух верхних ящиках ничего интересного не было, но, открыв нижний, она увидела небольшой удлиненный тонкий черный футляр, заткнутый за блоки с видеоинформацией.

На верхней крышке футляра спокойным светом горели индикаторы состояния, вся остальная поверхность была матово-черной без наклеек и корпоративных логотипов. Ли и раньше видела такие футляры. Они использовались для хранения дорогостоящего экспериментального невропродукта.

И этот не был исключением. Изнутри он был покрыт толстым слоем вирусного желе, теплого и влажного, как небо во рту. Желе поддерживало относительную влажность драгоценного содержимого на уровне девяноста девяти и семи десятых процента и благоприятную для стерильности температуру, на четыре градуса превышавшую температуру тела. В желе, словно жемчужное колье, была уложена трубка сталекерамического кабеля в силиконовой оплетке толщиной с палец.

Это был невронеорганический интерфейс. Один из его концов заканчивался штекером стандартного размера, какие обычно использовались для внешних кремниевых портов данных. Другой конец, ради которого и создавалась эта сложная система хранения, был невропродуктом и представлял собой выращенную в резервуаре нервную ткань, сформированную так, чтобы она подходила к черепному контакту большой пропускной способности. Внешний вид устройства имел скромное очарование изделия индивидуальной работы наивысшего класса. Хакерский инструмент.

Ли перевернула устройство, проверяя клеймо изготовителя или серийный номер. Она почувствовала на ощупь небольшую неровность в нижней части неорганического штекера, пригляделась и увидела стилизованное изображение солнца – такое же, как на полу лаборатории на Метце.

«Колодная», – выдохнула она в панике. У нее нарастало удушье, и сразу же активизировались ее внутренние устройства. Включились распознающие программы, обследуя ее собственную память, отделяя непосредственные угрозы от мнимых, передавая образы, вызвавшие панику, в защищенные файлы, где их можно было скорректировать гормональным путем или, на худой конец, стереть. Для подавления неожиданного выброса адреналина в систему накачивались эндорфины. Который раз она представляла себе, какой сумасшедшей выглядела, когда психотехи в последний раз обрабатывали ее.

Полминуты спустя дыхание вернулось в норму. Еще двумя минутами позже ее психопрограмма передала лицо Колодной по всем внутренним устройствам.

Ли не удивилась, она ждала этого. Она упрямо продолжала разбирать одну из стопок карточек на столе Шарифи, пока диагностическая программа не прекратила свое вмешательство и образ Колодной не погас в ее глазах. Дыхание и пульс уравновесились.

«Матерь Божья, – промелькнуло у нее в том дальнем уголке сознания, который всегда удавалось прятать от психотехов. – Неужели паника и вспышки воспоминаний – это нормальные последствия длинного временного скачка? Или это – действие штучек, введенных в системы, чтобы скрыть мои проклятые воспоминания о жизни до службы?»

Она не знала этого и никого не могла спросить.

За исключением, может быть, Коэна. Но Метц лишил ее этой возможности.

Ли наклонилась вперед, головой к коленям, чтобы справиться с головокружением, вызванным воспоминаниями. И тут-то она и увидела это: желто-белый прямоугольник, прижатый к стене между кроватью и письменным столом. Она пошарила рукой и достала его оттуда.

Книга.

Ли вдохнула ее пыль и запах, поводила пальцами по изъеденной кислотой бумаге. Это была дешевая книга в бумажной обложке. Такие все еще печатали на территориях, находившихся под опекой ООН. А этот экземпляр был из уже не существовавшего компсоновского университета. Она перевернула ее и улыбнулась, прочтя имя автора и заголовок: Зах Компсон, «Ксенограф».

Конечно, это была классика – книга, завладевшая воображением людей до такой степени, что они назвали планету Мир Компсона именем этого блестящего новозеландца, а имена членов длительной экспедиции, открывших эту планету, давно канули в Лету.

Она открыла книгу наугад и прочла отрывок, подчеркнутый рукой Шарифи или кого-то из предыдущих владельцев книги:

«Я слышал, что жил когда-то человек, владевший поющим камнем. Куда бы я ни пошел, повсюду рассказывают об этом камне. Откуда его привезли. Что он означает. Как он его нашел.

Мне говорили, что в темных недрах земли есть храмы. Комнаты, где стеклянные ребра мира хранят молчание подобно реке, в которой только камни шепотом рассказывают друг другу о тайнах земли. А те, кто подслушал их, остаются и слушают, и засыпают, и умирают там.

Но кое-кто вернулся. Они вышли из недр с песней на устах. С камнями в руках.

Мне так рассказывали. Но сам я никогда не встречал такого человека».

– Сияющие воронки, – пробормотала Ли. – Он пишет об открытых сияющих горных воронках.

Она еще раз пробежалась по страницам. Книга была потрепанной, страницы загибались. Кто-то читал ее до дыр, отмечая и подчеркивая любимые места.

Знала ли Шарифи об открытых воронках до того, как попала сюда? Нашла ли она что-то в бессвязных россказнях, ходивших по Миру Компсона, о стеклянных костях и поющих камнях, что никто до нее не узрел? Не это ли привело ее на Мир Компсона?

Ли положила книгу на стол Шарифи. Потом встала, сложила невронеорганический интерфейс в футляр и засунула его в карман вместе с дневником Шарифи. Она направилась к двери, но затем вернулась, взяла ветхий экземпляр «Ксенографа», принадлежавший Шарифи, и положила его туда же.

Опечатав дверь так, чтобы можно было обнаружить, если кто-нибудь войдет, она пошла в свою квартиру, переоделась в чистые шорты и футболку и легла на узкую койку, даже не накрывшись одеялом.

Она не проспала и десяти минут, как вызов от датчиков из кабинета Хааса замигал, разбудив ее.

Она увеличила силу сигнала от биодетекторов, и перед ней появился Хаас в рубашке с короткими рукавами. Он стоял за своим светящимся письменным столом и говорил с женщиной. У его собеседницы была тонкая фигура, и она наполовину отвернула свое лицо от Ли. Но даже полумрак не смог скрыть от Ли бледную кожу и темные волосы, спадавшие с плеч, хрупких, как птичьи крылья.

– Я не говорила ей, – шептала ведьма. – Я клянусь. Я никому не рассказывала.

В ее голосе слышалось сильное напряжение.

– Дай Бог, чтобы было так. Иначе… – ответил Хаас. Он поднял руку, а женщина отшатнулась, как будто он ударил ее. Даже Ли, лежа на кровати в нескольких лестничных пролетах от них, напряглась, словно ожидала удара.

Хаас отвернулся и пожал плечами.

– Боже, – сказал он и вышел из поля действия датчиков. – Ну что за день такой. Пора отдохнуть.

Ли услышала, как о донышко стакана стукнул лед, когда он наливал себе выпить. Наступила пауза. Хаас все еще находился вне поля зрения.

– Подойди сюда.

Ведьма повернулась, но движения ее были настолько медленны, что Хаас возвратился к столу еще до того, как она сделала первый шаг в его направлении.

– Сними это, – приказал он.

Она расстегнула платье, позволив ему упасть на пол.

– Ложись.

Она легла на спину на его столе, послушная, как ребенок.

– Нет, – сказал он. – Не так.

Он протянул руку через нее в ящик стола и вынул оттуда футляр с невропродуктом. Наклонив голову ведьмы набок, он подсоединил штекер к незаметному разъему в ней, затем приклеил пластыри с другого конца шнура себе на лоб и подключил устройство к настольной ВР-приставке.

О том, что произошло потом, Ли знала понаслышке, но никогда не видела сама: петлевой шунт – извращенные технологии, использовавшиеся каждой компанией в пространстве ООН для тренировки «спинов». Петлевые шунты были незаконны; их запретили после того, как девушка во Фритауне умерла от потери крови. Но психиатрические палаты в каждом из космических портов были все еще полны проституток, сжегших свои нейроны, или порезавших себя, или просто свихнувшихся от пользования этой штукой.

Ли отключила связь, но не смогла выкинуть из головы то, что увидела. Руки Хааса на этой белой коже. Ведьма, лежащая на столе. Ее длинные волосы, разбросанные по сверкающему конденсату. Ее тело движется, но глаза пусты, как черная бездна за иллюминаторами.

Ли перевернулась, чтобы уснуть.

Впереди было еще много времени.

СТАНЦИЯ АМК: 14.10.48

Когда она включила свою «живую» стену на следующее утро, новость о смерти Шарифи уже была в эфире.

Казалось, что даже канал «НауНет» был захвачен врасплох. Они взяли интервью у коллег, студентов, дальних родственников. Но в основном все материалы были из архива, разное старье. Казалось, что Шарифи какое-то время просто не показывалась на экранах. Случайность? Или свидетельство того, что в последние годы Шарифи затаилась специально.

Ну а пока пресса рассматривала происшедшее как несчастный случай. Хотя Ли не могла разобраться, сколько там было правды, а сколько изощренной выдумки агентов Нгуен. Сейчас это никак не влияло на ее работу. Проблемы возникнут, если она ошибется и позволит прессе самой докопаться до истины раньше, чем она и Нгуен успеют оценить объем утечки, перекрыть ее и смягчить последствия. На настоящий момент она имела все тот же набор фактов, что и накануне.

Смерть. Пожар. Пропавшие записи данных. Невроустройство в квартире Шарифи, которое могло быть ключом, а могло и не означать ничего.

Ли решила вести поиск из своей квартиры. По крайней мере, здесь никто не совал нос в то, что она делала. И к тому же ей не улыбалась идея после длительного пребывания в потокопространстве растянуться на рабочем столе в кабинете или заснуть на диване в дежурной комнате.

Она подумала, не взять ли с собой Маккуина. Но все же решила не делать этого, так как она еще не планировала рассказывать ему о невропродукте. Молодой человек не был специально оснащен, а работая на внешних устройствах, он оставлял бы много следов для службы безопасности компании. К тому же она планировала залезть в те места, где постороннее внимание было бы опасным.

Техи усовершенствовали ее интерфейс еще до Метца. До того, как всерьез приступить к делу, она проверила свое оборудование с нагрузкой. Перед поступлением на службу ей не приходилось встречаться с потокопространством. И только в армии она прошла соответствующую тренировку, была специально оборудована и получила доступ туда. За последние десять лет она научилась входить в спин-поток так искусно, как были способны немногие, и только очень узкий круг специалистов мог оценить ее профессионализм. Частично это получалось благодаря таланту: она читала коды так, как обычные люди читают слова и фразы. Всем остальным она была обязана сети военного невропродукта, проникшей в каждый синапс и охватившей все ее органы.

Ли испробовала все, что поступало в Космическую пехоту: каждое усовершенствование, каждый имплантат, каждый образец экспериментального неврооборудования. Техи любили ее. Они довели ее рефлексы конструкции и иммунную систему до уровня сверхчеловеческих возможностей, сделав из нее гибрид генетической и электронной машины. Ее устройство всего на волосок отставало от мечты разработчиков невросистем, вживляемых в человека, – прозрачного интерфейса.

Она завершила перекрестные проверки и погрузилась в спин-поток. Цифровая стремнина понесла ее. Она проносилась через реки и отмели кода, ее собственное сознание превратилось в узкий поток данных, а вероятностные колебания – в живой, мыслящий, чувствующий океан.

Темный и плодотворный, спин-поток рождал воспоминания, призраков, религии, философии (некоторые утверждали, что даже новые биологические виды). В нем содержались все существующие и когда-то существовавшие коды еще со времен первых земных военных сетей двадцатого века. Эта была первая независимая система, изобретенная человечеством и созданная AI еще в темные дни Исхода. Впоследствии система стала производить свои AI, поколения за поколением, постоянно увеличивая их численность. Внутри нее появлялись мириады квантовых имитаций, повторявших каждую живую систему, которую людям удалось вывезти со своей умирающей планеты, и множество невероятнейших и недоступных для воображения систем, которые никогда не существовали ни на одной из планет. Даже Коэн, мощный и древний представитель AI, был всего лишь мельчайшей частицей спин-потока.

Сегодняшнее задание было несложным: установить, кто изготовил невронеорганический интерфейс Шарифи и для чего. Для получения этой информации Ли, возможно, придется стать хакером, одновременно оставаясь в человеческом потоке данных – в проторенных корпоративных и правительственных сетях. И если ей повезет, то не нужно будет даже рисковать, посещая Фритаун.

Она открыла свой интерфейс и зашла в обмен данных Кольца, где получила копию генома Шарифи, оставленную и забытую в открытой базе данных после небольшой медицинской процедуры четыре года назад. Она сверила эту копию со структурой ДНК в устройстве и убедилась, что интерфейс был изготовлен для Шарифи. Затем отсоединилась от общей сети.

Переключившись с режима ВР на систему двоичного кода, она побежала по числам, нырнув в море чистого кода под потокопространством. Переключение было подобно запуску ракеты. Погружение в числа освободило ее мозг от пространственных ощущений, успокоило сильные вибрации в ее внутреннем ухе. И что самое главное, оно освободило оперативную память, занятую до этого генерированием имитации органов ощущений, служившей единственным окном в потокопространство для большинства людей-операторов. А для Ли, как и для любого настоящего хакера, погружение в числа было возвращением в родную среду.

В общих чертах она представляла объект поиска, несмотря на то что она еще не знала, где его искать. Ей нужно было определить крупного корпоративного игрока в области научно-исследовательских работ, способного выдержать финансовую нагрузку при длительной разработке современной технологии и обладать достаточной политической поддержкой, чтобы нарушать принятые гуманитарно-этические правила биологических исследований. Но она не могла войти с парадного входа. Ей нужен был файл с ошибкой. В каком-нибудь общественном домене, относительно плохо защищенном. Такой файл, чтобы можно было подойти к нему, не привлекая лишнего внимания, и с его помощью проскользнуть мимо корпоративных стражей.

Ли ухватилась за подходящую цепочку данных и прошла, скользя по ней, сквозь наслаивавшиеся друг на друга базы данных, как ныряльщица сквозь течения и различные слои бурлящего океана. Цепочка привела ее к открытой странице отдела биологических исследований компании «КанКорп», базировавшегося в зоне Кольца. «КанКорп» была одной из четырех или пяти многопланетных компаний, способных, по мнению Ли, создать такой интерфейс, какой был у Шарифи. И конечно же, первая же грубая проверка показала, что «КанКорп» являлась одним из наиболее щедрых корпоративных спонсоров Шарифи.

Для дальнейшего следования по цепочке Ли снова переключилась на режим ВР: если служба безопасности «КанКорп» наблюдала за этим открытым сайтом, она хотела бы выглядеть обыкновенной туристкой, когда доберется туда. Досадно было то, что, пока она добиралась до места, ей пришлось пять раз свернуть с пути. Сначала преградой стал сладенький ролик, рекламировавший полезную для здоровья еду с сумасшедшей ценой и вкусом плесени, затем листовка с праведной болтовней Реформаторской церкви «Святых последнего дня», врученная ей удивительно белокожим подростком в дешевом синем костюмчике. Следом за этим были: документальная реклама Института генетической терапии «Небесные врата», загруженная на раздражающий назойливый баннер; объявление коммунальной службы Кольца об эпидемии листериоза в североамериканском секторе Кольца; наконец, полная имитация Апокалипсиса, созданная какой-то продвинутой в компьютерном смысле сектой смешанной религии. Она выбралась из этой имитационной модели с ватными ногами, гулом в голове и уверенностью в том, что таким приверженцам «истинной» религии не следует давать доступ ко времени в общественном потокопространстве.

Когда Ли наконец добралась до страницы «КанКорп», то мало что там нашла, кроме ссылки на раздел «проводимые работы», в котором работники исследовательского подразделения компании или, что более вероятно, сотрудники, отвечавшие за связь с общественностью, размещали прошедшие цензуру биографии и выхолощенные описания текущих работ. Она задала новый поиск и получила потокопространственные координаты трех исследователей компании «КанКорп».