ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Кофе помешал мне заснуть.

Хэнд отправился в койку, а может – в консервную банку, куда он обычно заползал на время, когда не был нужен корпорации. Я стоял у парапета, наблюдая за ночью в пустыне. Посмотрев в небо, я с трудом обнаружил звезду под названием «Солнце», зависшую вблизи контура высотного здания, прозванного местными «Большой палец». Где-то внутри продолжали крутиться слова Хэнда.

…так далеко от Земли, что едва ли сумеем найти в этом ночном небе звезду по имени Солнце. Нас унесло сюда ветром измерения, которое не то что невозможно увидеть, а нельзя даже представить. Наши сны хранятся в памяти машин…

С раздражением я отбросил ненужное воспоминание прочь.

Земля. Не то чтобы я там родился. Земля представлялась домом не более чем Санкция IV. Возможно, отец и показывал ее место на небе – между приступами пьяного безумия, но этого я просто не помню. Все, что открылось мне за яркой точкой, было получено с диска компьютера. Кстати, с Санкции IV вообще не видно светила, вокруг которого вращался мир родного мне Харлана.

Может, причина в этом?

Или в том, что однажды я был там, на родине человеческой расы, и сейчас, выискивая точку на небе, вполне мог представить расстояние в одну эталонную астрономическую единицу. Расстояние, на котором, не покидая сверкающей звезды, ходит по кругу целый мир. Мир, который сам собой вращается на оси, со своими городами и морями, так же погружающимися во мрак каждой ночью и просыпающимися по утрам. С припаркованной где-то, неизвестно где, полицейской машиной и лейтенантом, попивающим свой кофе. Кофе, ничем не лучше моего. Возможно, он тоже размышляет…

Все, Ковач, довольно.

К сведению: наблюдаемый тобой свет ушел оттуда лет за пятьдесят до ее рождения. А тело, о котором ты все еще грезишь, уже отпраздновало шестидесятилетний юбилей. Конечно, если это тело еще носят. Да-а, да-а…

Я вылил в себя остатки кофе. Остывшая жидкость провалилась в желудок, и от ощущения холода слегка передернуло. Судя по открывавшейся на востоке картине, рассвет был на подходе. Неожиданно мне захотелось поскорее убраться отсюда. Оставив стаканчик на парапете, я направился в сторону ближайшего лифта, зигзагом обходя поставленные как попало стулья.

Лифт провалился вниз ровно на три этажа. По совершенно пустому коридору я проследовал в свои апартаменты, не встретив ни одной живой души. И едва успел потянуть к себе сенсор дверного замка, считывающий сетчатку глаза, как вдруг услышал звук шагов, раздавшийся в тишине коридора. Реакция мгновенно отправила меня к противоположной стене, заставив правую руку дернуться к умному стволу, против привычки засунутому под ремень.

Пуганая ворона…

Ковач, ты же в здании «Мандрагоры». На этаже для руководства. Здесь даже пыль не поднимается без формы допуска. Давай, давай… вынимай пушку…

– Ковач?

Голос вполне очевидно принадлежал Тане Вордени. Нервно дернув кадыком, я оттолкнулся от стены. Археолог уже вышла из-за поворота и стояла посреди коридора в недоумении, вполне натурально выраженном позой.

– Простите, ради бога. Я вас напугала?

– Нет, – я опять потянулся к сканеру сетчатки. Пока колбасился с «Калашниковым», провод смотался на свое место в двери.

– Вы что, не спали всю ночь?

– Нет, а вы? – ответил я и приложил к глазу чашку для сканирования. Дверь отворилась.

– В последний раз я пыталась заснуть часа два назад.

– И что?

Она пожала плечами:

– Наверное, немного перевозбудилась. А вы как, закончили свое дело?

– Какое? Вербовку, что ли?

– Да.

– Закончили.

– И как они показались?

– Нормально.

Дверь издала извиняющееся треньканье, напоминая, что никто в нее не вошел.

– Вы не…

– Только после вас. – Я сделал жест, приглашая Вордени зайти первой.

– Благодарю, – она неловко, боком двинулась вперед и прошла в номер.

Уходя, я оставил застекленные стены апартаментов в положении, наполовину затенявшем свет. Теперь огни города, неяркими пятнами расплывавшиеся на запотевшем стекле, казались диковинными глубоководными рыбами, случайно попавшими в сеть. Выйдя на середину скупо обставленной жилой комнаты, Вордени остановилась, вдруг обернувшись ко мне.

– Я…

– Присядьте. Розовое с лиловым – это кресла.

– Спасибо, никак не могу привыкнуть к…

– Ага, настоящие произведения искусства.

Я наблюдал, как она села на краешек одного из модулей и как тот безуспешно пытался принять форму, удобную для ее тела.

– Выпьете?

– Спасибо, нет.

– Сигару?

– О господи… Нет.

– Как вам оборудование?

– Выглядит неплохо, – Таня кивнула, обращаясь скорее к себе, чем к кому бы то ни было. – М-да, вполне нормальное.

– Хорошо.

– Как вам кажется, мы уже готовы?

– Мы ожидаем развития событий. Как вам известно.

– Известно.

Мы оба понимающе замолчали. Потом она спросила:

– Считаете, на нас нападут?

Я покачал головой.

– Кто? Картель? Нет. Разве что захочет войти в дело. Кемписты могут. Видишь ли, Таня: возможно, ничего и не случится. При любом раскладе мы ничего не изменим. Уже нет времени для подобных расследований. Пути определяет сама война. У личности больше нет прав.

– Что еще за… пародия на эпиграммы квеллистов?

Я улыбнулся:

– Слегка напоминает, точно. Хочешь знать, что говорила о войне Квел? Или вообще о любых вооруженных конфликтах?

Таня нетерпеливо заерзала.

– Даже не знаю. Ну хорошо. Расскажи. Почему бы нет. Расскажи мне то, чего я не знаю.

– Она считала, что войнами двигают гормоны. По большей части – тестостерон. И что дело не столько в победе или поражении как таковых, сколько в разрядке гормонального напряжения. Перед тем, как исчезнуть, Квел даже написала про это поэму. Сейчас…

Я закрыл глаза, тут же погрузившись в воспоминания о Харлане. Уютный дом в горах над Миллпортом. В углу громоздится краденое биооборудование. В воздухе висят густой сигарный дым и радостное возбуждение от удачной операции. Ленивая дискуссия о политике с Вирджинией Видаурой и ее группой, печально известной как «Маленькие голубые жуки». Цитаты и стихи, развешенные повсюду.

– Тебе нехорошо?

Открыв глаза, я увидел ее обиженный взгляд.

– Видишь ли, вещь была написана на стрипджепе. Это язык харланских торговцев, он покажется тебе тарабарщиной. Пытаюсь восстановить в памяти проанглийский вариант.

– Со стороны выглядит совсем по-другому. И не надо терять из-за меня сознание.

Тут я поднял руку.

– Начинается так:

(Мы скажем – достойногодела).

(Вы скажете сами: «На х… «)

Я сел на место. Вордени презрительно фыркнула.

– Странный гимн для пламенной революционерки. Будто не она вдохновляла тот самый кровавый бунт. «Все на борьбу с ненавистной диктатурой Протектората». Или что-то вроде.

– Ага. Кровавый бунт, и не один. Впрочем, нет ни одного подтверждения ее собственной гибели. В последнем сражении за Миллпорт Квел просто исчезла. Стек ее коры не найден до сих пор.

– Не понимаю, как штурм этого самого Миллпорта мог сочетаться с ее поэзией.

Я пожал плечами.

– На самом деле Квел никогда не меняла собственных взглядов на насилие и его корни, даже в самой гуще драки. Вероятно, слишком хорошо понимала неизбежность жертв. И вместо взглядов она меняла образ действия и приспосабливалась к политической ситуации.

– Где же тут философия?

– Нигде. Но, как говорится, квеллизм – не догма. О своем единственном кредо Квел написала книгу «Лицом к фактам». Кстати, она хотела, чтобы фраза стала ее эпитафией. Действительно, лицом к фактам. То есть лицом к надгробию. Что на самом деле означает истинно творческое отношение к объективной реальности. Не отрицание реальности и не ее по-тупому механистическое представление как однажды и навсегда предопределенной. Наконец, Квел заявляла, что войной нельзя, просто невозможно управлять. Даже тогда, когда сама вступила в войну.

– По-моему, чистое пораженчество.

– Нет. Совершенно обратное. Это понимание меры ответственности. Обращение к стоящим перед тобой фактам: «Не начинай войну до тех пор, пока можешь ее избежать». Почему? «Начав войну, ты теряешь способность управлять событиями». Когда за выбор отвечают гормоны, никто не способен более чем к борьбе за жизнь. Хватайся и сражайся. Оставайся жив, если можешь, и жди, пока это закончится.

Вордени зевнула и посмотрела в окно.

– Как бы то ни было, лично я не люблю ждать. Ковач, наверное, может показаться, что археология должна воспитывать именно это качество? Да? И лагерь…

Легкий смех. Я встал.

– Не пора ли нам покурить?

– Нет, – Таня не изменила позы, но голос ее вдруг сделался хриплым:

– Нет. Ковач, мне вовсе не хочется что-то забыть. Мне нужно… – она откашлялась, прочищая горло:

– Мне нужно, чтобы ты сделал кое-что другое. Для меня или, вернее, со мной… То, что ты уже сделал. Один раз. – Она внимательно рассматривала свои руки. – Когда вошел в мой мозг, а я… В общем, я была не готова.

Я сел на место:

– А-а… Ты об этом.

– Да, об этом, – в голосе Тани зазвучали ноты неудовольствия:

– По-моему, имеет смысл восстановить цельность эмоционального ядра. Прежде всего остального.

– Так и есть.

– Да, так и есть… Ладно, есть одна конкретная эмоция, которую нужно восстановить, и я не знаю, каким образом это сделать, если нам не потрахаться. Немедленно, прямо сейчас.

– Не уверен, что это…

– А мне плевать! – Голос женщины стал почти угрожающим. – Ты первый начал. Ты меня изменил. Я почти здорова. – Она вновь перешла на спокойный тон. – То есть предполагается, что я должна чувствовать признательность, но… нет. Пока этого ощущения нет. Да, я отремонтирована, как механизм. И это твоя заслуга. Но чего-то не хватает, и потому я чувствую себя неполноценным созданием. Я инвалид.

– Послушай, Таня, в любом случае тебе рано…

– Ах, это… – она легко рассмеялась:

– Признаю, в данный момент не могу нравиться в этом смысле. Возможно…

– Я имел в виду…

– Исключения возможны. Найти пару: морального калеку, предпочитающего совокупление с жертвой хронической дистрофии. Нет, мы обойдем эту проблему. Перепихнемся виртуально.

Я слегка вздрогнул – ее предложение в самом деле никак не вписывалось в реальность.

– Ты что, предлагаешь заняться сексом прямо сейчас?

– Да, прямо сейчас, – она вновь напряженно улыбнулась. – Ковач, это так напоминает мои сны. И, знаешь, сейчас мне нужен именно сон.

– Мечтаешь о чем-то определенном?

– Да.

– И где это?

– Вниз по лестнице, – она встала, посмотрев на меня сверху вниз. – Знаешь, многовато вопросов для мужчины, который согласен любить.

«Вниз по лестнице» означало спуститься примерно до половины высоты здания на уровень, который в лифте обозначался как зона отдыха. Дверь отворилась, и мы оказались в огромном, никак не разграниченном помещении фитнес-центра с нагромождением насекомоподобных механизмов, угрожающе ощетинившихся в полутьме. Я заметил около десятка кабин для виртуального контакта, стоявших у дальней стены.

– Что, здесь, что ли, будем… – недовольно пробурчал я.

– Нет. Есть место гораздо уютней. Пошли.

Пока мы шли среди замерших машин, вверху и по бокам, сопровождая нас, зажигался и гас свет. За всем этим я наблюдал словно со стороны, из некоей пещерки, в глубине которой, подобно кораллу, давно нарастало нервное напряжение. Вернее, недавно – с тех пор как я покинул крышу здания.

Иногда напряжение есть следствие излишней виртуальности. Когда вы отключаетесь, в мозгу появляется ощущение неопределенности, при этом картинке будто бы не хватает резкости. Теряют четкость понятия. Может казаться, что вы на шаг от настоящего безумия.

Есть лишь одно средство, навсегда избавляющее от неясных ощущений: возврат к реальности.

Кабин оказалось девять. Каждая со своим номером, прозрачные колпаки словно выпячивались из стены. Седьмая и восьмая оказались незапертыми. По ломаной линии слегка приоткрытых колпаков проходило тусклое оранжевое сияние. Как только Вордени остановилась напротив седьмой кабины, ее крышка автоматически отворилась, и оранжевое сияние заполнило весь проем люка, сразу располагая к вхождению в гипнорежим. Никакого резкого света. Она обернулась, взглянув на меня:

– Твоя кабина следующая. Восьмой номер связан с седьмым. Достаточно выбрать его на панели управления, – и Таня растворилась в теплом оранжевом сиянии. Насколько я мог понять, над восьмой кабиной поработал некто, решивший сделать ее убранство полностью адекватным идее гипнорежима. На стенах и колпаке был нанесен психографический орнамент, при близком рассмотрении выглядевший не более чем скоплением беспорядочно нарисованных пятен и иных художественных завихрений.

В целом подход мне нравился. И наверное, такая абстракция неизвестного автора при любом свете выглядела бы впечатляюще. Воздух внутри кабины оказался достаточно теплым, и справа от ложа я заметил нечто металлическое и спиралевидное, странным образом напоминавшее вешалку. Сбросив одежду, я пристроился на ложе и потянул к себе подголовник. Потом выбрал на появившемся передо мной дисплее нужную опцию, подключаясь к седьмой кабине. Последнее, что успел сделать перед тем, как загрузилась система, – отключить блокировку физической обратной связи. Оранжевое сияние стало быстро сгущаться, превращаясь в почти осязаемый туман, сквозь который пятна и завихрения психограммы казались закодированными уравнениями или странными формами местной жизни.

На какие-то секунды я задумался: входила ли подобная ассоциация в идею самого художника? Однако понять его замысел оказалось непросто, а тем временем оранжевый туман начал редеть, улетая как дым. Я оказался в тоннеле с металлическими, проницаемыми для воздуха стенами, освещенном по обе стороны уходящими в неизвестное пространство рядами красных, вспыхивающих время от времени светодиодов.

Внезапно плотность тумана передо мной изменилась, и я увидел контуры женской фигуры. Таня. Я наблюдал, как постепенно проявлялись ее черты: сначала едва узнаваемые, потом в оранжевой мути, словно окутанные распадающейся чадрой. Наконец она предстала передо мной, прикрытая лишь клочьями тумана, чтобы в следующее мгновение остаться уже совершенно голой.

Опустив глаза вниз, я оглядел свое тело и убедился, что полностью обнажен, как и Таня.

– Добро пожаловать в главное меню.

Когда я снова поднял глаза, первой мыслью было, что Таня уже «поработала» над собой. По большей части наша внешность базировалась на представлениях каждого, определяемых чисто личными воспоминаниями. С поправкой на тайные желания, возможно, даже навязчивые, позволяющие в виртуале выглядеть лучше, нежели в реальности. Например – сбросить пару килограммов жира или добавить один-два сантиметра в обхвате мышц.

Версия Тани Вордени, стоявшая передо мной, не впечатляла отличиями от оригинала, представляя простой апгрейд женского здоровья, все еще не накопленного в реальности. Возможно, плохое состояние оригинала было лишь впечатлением, создаваемым унылой и совершенно поблекшей внешностью этой женщины.

В любом случае глаза Тани больше не выглядели запавшими, а контуры скул и ключицы не проступали столь предательским образом. Впрочем, под слегка обвисшими грудями можно было заметить ребра. В целом ее тело не было исхудавшим, как могло показаться при взгляде на одетую Вордени.

– В лагере не было хороших зеркал, – сказала Таня, перехватив мой взгляд. – Разве что в комнате для допросов. Проходя мимо окон, постепенно привыкаешь не смотреть на свое отражение. Наверное, я выгляжу еще хуже, чем могу себе представить. Особенно после того, что ты сделал со мной в первый раз.

Трудно представить, что я мог ответить хотя бы в обтекаемой форме.

– Ты же, напротив… – сделав шаг вперед, она слегка потянулась вниз, ухватив меня за… – Посмотрим, чем можем похвастаться в виртуале?

У меня тут же встал. Было ли это свойством системных программ или следствием длительного воздержания?