Опять звякает графин о чарку...
      Снова тихо. Снова шуршит бумага...
      - Так... Не любила, говоришь, е в о... это меня-то... тебя-де люблю первого... "deine getreueste Anna..."*. И мне писала "верная до гроба". Скоро будет гроб... скоро...
      _______________
      * твоя вернейшая Анна... (нем.).
      Чарка снова звякает...
      "Опять анисовка... которая чарка!.."
      - А! Улизнул, голубчик! В воду улизнул... не испробовал ни дубинки, ни кнута... А я еще жалел тебя... Добро!..
      Слышно Павлуше, что тот встал и зашагал по палатке...
      "Лев в клетке, а растерзать некого... жертва далеко..."
      Что-то опять треснуло, грохнуло...
      "Ломает что-то с сердцов..."
      - Так не любила?.. Добро! Змея... хуже змеи... Ящерица... слизняк...
      Он заглянул в от деление Ягужинского. Павлуша притворился спящим и даже стал похрапывать.
      - Спит... умаялся.
      Воротившись к себе, государь снова зашагал по палате...
      - Видно, давно снюхались. Немка к немцу... чего лучше!.. То-то ему из саксонской службы захотелось в русскую, ко мне, чтобы быть ближе к ней... Улизнул, улизнул, голубчик... Счастлив твой Бог... А эта, Анка, не улизнет... нет!
      Опять зашуршали бумаги...
      "Читает... Что-то дальше будет?" - прислушивается Ягужинский.
      Долго шуршала бумага... не раз снова звякал графин о чарку... И хмель его не берет, особенно когда гневен...
      - Черт с ней, этой немкой!.. У меня Марта, Марфуша... Эта невинною девочкой полюбила меня. И будет у нас "шишечка".
      Голос заметно смягчился...
      - Только бы добыть Ниеншанц да дельту Невы... Добуду!.. Не дам опомниться шведам... А там срублю свою столицу у моря... Вот тем топором... Я давно плотник... Недаром и Данилыч назвал меня "Державным Плотником"... Данилыч угадывает мои мысли... И прорублю-таки окошко в Европу... А там прощай, Москва... Ты мне немало насолила... В Москве и убить меня хотели, и отнять у меня престол... Москва и в антихристы меня произвела... Экое стоячее, гнилое болото!.. Теперь эта подлая Анка рога мне наставила, и все из-за Москвы... Нет! Долой старое, заплесневелое вино... У меня будет новое вино, и я волью его в новые мехи...
      Петр имел обыкновение говорить сам с собою, особенно по ночам, когда и заботы государственные волновали его, когда новые планы зарождались в его творческой, гениальной голове. Ягужинский это знал и, находясь при царе неотлучно, ранее других подслушивал тайны великого преобразователя России.
      - Ну, и черт с ней! Не стоит она ни плахи, ни кола... Все же была близка по плоти... В монастырь бы следовало заточить, да нельзя, неправославная... А то бы вместе с моею Авдотьей пожила там... Постриг бы ее в Акулины... Вот тебе и Анета, Анхен, Акулина!
      "Опять вспомнил об Анне Монс... Только уж сердце, кажется, отходит", - думает Павлуша, продолжая прислушиваться.
      - Черт с ней... А за обман накажу... Запру у отца и в кирку не позволю пускать... Пусть знает, как царей обманывать... Уж Марта не обманет, чистая душенька...
      Он немного помолчал и потом вновь начал ходить по палатке, но уже не такими бурными шагами.
      "Отходит сердце, слава Богу, отходит", - думал про себя Ягужинский.
      Петр опять заговорил сам с собою:
      - А напрасно я ноне накричал на старика и чуть с раскату не сбросил... Ну, да старый Виниус знает меня, мое сердце отходчиво. К вечеру и артиллерийские снаряды прибыли и лекарства для войска. Теперь же, не мешкая, и двинемся к шведскому Иерихону, к обетованной земле... Нечего мешкать... Время-то летит, его не остановишь, а дела по горло. Для меня всегда день короток... Иной раз так бы и остановил солнце, чтобы подождало, не двигалось... Токмо мне не дано силы Иисуса Навина, а то и остановил бы солнце.
      Он ходил все тише и тише. Потом Ягужинский видел из своего отделения, как гигантская тень царя, заслонив собою верх палатки, спустилась вниз.
      Павлуша догадался, что царь сел к письменному столу.
      - Ин написать на Москву, чтоб поторопились... Понеже... ("Понеже его любимое слово... Значит, будет писать приказы", - решил Ягужинский и моментально заснул молодым здоровым сном.)
      Рано утром, когда он проснулся, то увидел, что в отделении у царя уже было освещено.
      - Понеже, - доносилось из царского отделения и слышался скрип пера.
      "Опять пишет... Да полно, не всю ли ночь не спал?" - недоумевал Павлуша, входя в отделение, где за письменным столом сидел государь.
      - А, Павел, - заметил он вошедшего Ягужинского. - Выспался ли вдосталь, отдохнул?
      - А как государь изволил почивать? - поклонился Ягужинский.
      - Малость уснул, с меня довольно, - отвечал царь.
      Потом, взглянув в лицо Ягужинского, Петр спросил:
      - Вечор, когда ты запечатывал бумаги Кенигсека, видел, что печатаешь?
      Павлуша смутился, но тотчас же оправился и откровенно сказал:
      - Ненароком, государь, - выскользнули из пакета...
      - А читал?
      - Ненароком же, государь, увидел и, не читая, тотчас же запечатал.
      - Будь же нем, как рыба.
      - Знаю, государь, свой долг и крепко держу крестное целование.
      - Ладно... Поди скажи Меншикову, чтобы не ждали меня и сейчас похоронили бы утопших... Мне недосуг, спешка в работе.
      Он не мог бы теперь вынести вида своего врага, даже мертвого.
      И опять перо заскрипело по бумаге.
      18
      В тот же день русское войско под начальством Шереметева двинулось вниз по Неве к Ниешанцу.
      24 апреля, в расстоянии пятнадцати верст от этой крепости, Шереметев созвал военный совет, на котором присутствовал и царевич Алексей Петрович.
      Решено было сделать рекогносцировку.
      - Кого, государь, повелишь употребить в сию разведочную кампанию? спросил Шереметев.
      - Ты главнокомандующий, Борис Петрович, и тебе подобает указать, кого употребить на сие дело, - отвечал Петр. - Я только капитан бомбардирской роты.
      - Я полагал бы, государь, послать полковника Нейдгарта, - сказал Шереметев.
      - Полковника Нейдгарта я знаю с хорошей стороны, - заметил Петр. - В разведочной службе показал себя и капитан Глебовский.
      - Я сам о нем думал, государь, - согласился Шереметев.
      - Так пошли их с двухтысячным отрядом на больших лодках, кои уже имели дело со шведами на Ладоге, - решил государь.
      Потом, обращаясь к царевичу, который, по-видимому, рассеянно слушал, о чем говорили, сказал с иронией в голосе:
      - Ты тоже, Алексей, пойдешь с сим отрядом: тебе пора учиться быть воином, а не пономарем, каковым ты был доселе.
      Иногда государь называл царевича "раскольничьим начетчиком", зная его пристрастие к старине и к старопечатным книгам, которые тайно подсовывали московские враги петровских "богопротивных новшеств".
      В тот же день отряд был посажен на лодки и двинулся вниз по Неве.
      В число охотников вызвался и Терентий Лобарь, которого товарищи прежде дразнили женитьбой и прочили ему в жены... Марту!
      В глубочайшей тишине спускалась по Неве разведочная флотилия. Она представляла как бы огромную стаю плывущих по реке черных бакланов. И кругом стояла мертвая тишина. По обоим берегам реки темнели сплошные леса, среди которых только березы начали чуть-чуть зеленеть первою листвою, а темная зелень сосен и елей придавала ландшафту вид какой-то суровости. Изредка раздавались первые весенние щебетанья птичек, прилетевших в этот пустынный край с далекого юга, от теплых морей.
      Время подходило уже к полуночи, когда флотилия находилась уже недалеко от Ниеншанца, однако ингерманландская белесоватая ночь в конце апреля глядела на растянувшуюся стаю черных бакланов во все глаза.
      - Экие здешние ночи: ни она ночь заправская, ни она тебе день, говорил Нейдгарт, подходя к царевичу Алексею Петровичу, сидевшему в передовой части лодки и безучастно глядевшему на однообразные картины Невы, - как тут укроешься от вражьего ока, коли дозор в исправности!
      - А шведы ожидают нас? - спросил царевич.
      - Как не ожидать, государь-царевич! Чать, вести и сорока на хвостах принесли, что-де его царское пресветлое величество жалует к соседям в гости.
      - Что ж, нас встретят боем?
      - Знамо, коли они нас ранее дозорят, а не мы их: затем-то мы и крадемся, ровно мыши к амбару.
      Царевич вздохнул и стал вглядываться в дымчато-белесоватую даль.
      - Теперь бы уж и недалече, - сказал Нейдгарт, взглянув на имевшийся у него набросок чертежа Невы. - Да и темнеет как будто малость. Это нам на руку.
      И он велел тихонько передавать от лодки к лодке приказ, чтобы вся флотилия вытянулась в линию и двигалась у самого правого берега Невы.
      - Только бы правые весла не хватали земли, - пояснил он.
      Но вот вдали показались чуть заметные признаки укреплений.
      Передовая лодка тихо подплыла к наружному валу, а за нею и другие. Из тех, которые ранее пристали к берегу, в глубочайшей тишине высаживались люди, шепотом передавая друг другу приказание Нейдгарта и Глебовского.
      - Сомкнуться лавой и наверх вала!
      - А там увидим, кого бить.
      Передовая "лава" быстро влетела на вал. Шведы, не ожидавшие врага, беспечно спали на передовом посту. "Дядя Терентий", вступивший на вал в голове "передовой лавы", первый наткнулся на спавшего "на часах" шведа...
      - На бастион! За мной! - скомандовал Нейдгарт.
      - Где царевич? Я его не вижу! - с тревогой искал Глебовский Алексея Петровича.
      - Царевич позади, на валу: он в безопасности, - успокоил Глебовского один офицер, - с ним люди.
      Гарнизон бастиона, пораженный неожиданностью, также растерялся и, побросав оружие, обратился в бегство, чтоб укрыться в ближайшем редуте.
      Бастион был взят.
      - Спасибо, молодцы! - радостно воскликнул Нейдгарт. - Оправдали надежду на вас батюшки-царя.
      Вся крепость теперь забилась тревогой.
      Что оставалось делать горстке героев?
      - Нам приказано только произвести разведку, сиречь рекогносцировку, отвечал Нейдгарт на вопросительные взгляды Глебовского. - А мы взяли бастион.
      - Так возьмем и крепость! - смело воскликнул Глебовский.
      - Возьмем! - крикнули преображенцы.
      - Голыми руками возьмем.
      - Головой "дяди Терентия Фомича" добудем, как сказал батюшка-царь.
      - Нет, братцы, спасибо вам за усердие, а только батюшка-царь послал нас сюда лишь для разведки, а не крепость брать, - сказал Нейдгарт. - Ее возьмет сам государь.
      По этому поводу историк говорит весьма основательно:
      "После такого успеха (взятие бастиона), не много б, казалось, недоставало к занятию остальных укреплений, обороняемых только 800-ми человек; но - неоказание содействия войскам, ворвавшимся в бастион, сомнительная надежда на успех и неимение приказаний на дальнейшие предприятия, кроме рекогносцировки, были причинами, что атакующие, не воспользовавшись приобретенными уже выгодами, отступили. Шведы, имев время прийти в себя от первого изумления и увидев удаление россиян, ободрились, взяли меры предосторожности на случай нового нападения и, приготовясь, таким образом, к отпору, заставили своих неприятелей потерять неделю времени"*.
      _______________
      * А л е к с а н д р Б а ш у ц к и й. Панорама Санктпетербурга.
      Три тома. Спб., 1834. Т. I, стр. 9.
      Таким образом, победители отступили.
      Когда затем разведочная флотилия возвратилась в лагерь к остальным войскам и царь узнал подробности дела, он щедро наградил храбрецов, а "дядю Терентия" горячо обнял и поцеловал.
      - И чем же, государь, сей "Сампсон" победил шведов... - сказал, улыбаясь, Шереметев.
      - А чем? - спросил царь.
      - Головою, да только не своею.
      - Как так, не своею?..
      - Шведскою, государь, - улыбнулся Шереметев. - Ворвавшись с товарищами на вал, сгреб сонного шведина за ноги и давай его головою, словно цепом, колотить направо и налево, как когда-то Илья Муромец молотил татаровей царя Калина:
      "Где махнет - там улица татаровей,
      А отмахнется - с переулками"...
      - Так их же добром да им же и челом! - рассмеялся Петр. - Ну, и молодец же ты, вижу, дядя!
      Восхищенный такою силой, государь жаловал богатырю пять ефимков.
      19
      В тот же день, в ночь на 26 апреля, царь Петр Алексеевич и Шереметев, поняв свою оплошность, быстро двинули все войска и флотилию к Ниеншанцу.
      Перед наступлением войск у царя, наедине с Шереметевым, в палатке, произошел следующий разговор:
      - Знаешь, старый Борька, что я тебе скажу? - промолвил царь.
      - Говори, государь, приказывай, - отвечал Шереметев.
      - Видишь, что там в углу?
      - Вижу, государь, твоя государева дубинка.
      - А знаешь, где бы ей следовало быть?
      - Не ведаю, государь.
      - На моей да на твоей спине.
      Шереметев смутился.
      - Твоя воля, государь: коли я провинился, вот моя спина, бей.
      - А ты меня будешь бить?
      - Помилуй, государь! На помазанника Божия поднять руку, рука отсохнет.
      - То-то, Борис... И моя рука не поднимется бить тебя... Невдомек тебе за что?
      - Мекаю, государь... Моя провинка...
      - И моя... Коли б за разведчиками мы все двинулись тогда же, крепость была бы уже наша.
      - Точно, государь... Маленько проворонили.
      - Ну, грех пополам: ни я тебя не бью, ни ты меня... Помазанник не может творить неправду.
      Утром 26 апреля русские были уже под Ниеншанцем и наскоро разбили лагерь.
      Место было открытое, и шведы, опомнившись после ночного переполоха и потери бастиона, снова перешедшего в их руки, и приготовившись к отпору, тотчас же начали палить по русскому лагерю. Но снаряды не долетали до своего назначения.
      - Не доплюнуть до нас, - заметил Шереметев.
      - Да и наши чугунные плевки не долетят до них, - сказал Петр. - Надо послать главного крота с кротятами.
      - Это генерала Ламберта, государь?
      - Его. Пусть возведут траншею саженях в тридцати от крепости и строят батареи для мортир и пушек, что прибыли из Шлиссельбурга на судах, построенных за зиму Александром Данилычем.
      Осадные работы начались...
      А на другой день государь решил с достаточным отрядом отправиться на рекогносцировку к самому устью Невы, к выходу ее в море. Иначе могло так случиться, что, пока шли осадные работы, шведы явятся на своих кораблях к осажденной крепости, что они и делали каждую весну, и тогда русские очутились бы между молотом и наковальней.
      - Помилуй, государь, - взмолился Шереметев, - тебе ли нести святопомазанную главу под выстрелы береговых укреплений?
      - Если Бог судил мне вывести Россию из тьмы на свет Божий, меня не тронут вражеские ядра, - твердо решил Петр.
      - Воля твоя, государь, - покорился Шереметев.
      - Возьми и меня с собою, государь, - робко сказал Ягужинский.
      - Ладно... Ты мне не помешаешь, Павлуша, - согласился царь. - При том же твои глаза рассмотрят в море все лучше и скорее подзорной трубы.
      Вечером 28 апреля государь посадил четыре роты Преображенского и три Семеновского полков на шестьдесят лодок и под самым убийственным огнем шведских береговых батарей пустился со своею флотилией вниз по Большой Неве.
      "Прикрытые лесом берега, мимо которых плыла флотилия, - говорит автор "Панорамы Петербурга", - представляли любопытным взорам царя мрачную картину дикой и сиротствующей природы, коей самые живописные виды не пленяют взора, если он не встречает в них присутствия людей, оживляющего и пустыни. Не одни берега, но и все пространство, занимаемое ныне Петербургом и его красивыми окрестностями, были усеяны лесом и топким болотом; только местами, и то весьма редко, виднелись бедные, большею частью покинутые, деревушки, состоявшие из полуразвалившихся хижин, где жили туземные поселяне, промышлявшие рыбною ловлею или лоцманством, для провода судов, приходивших с моря в Неву".
      Таковы были тогда те места, на которых раскинулась теперь шумная, с миллионным населением, с храмами и дворцами, окутанная паутиной телеграфных и телефонных проволок, горящая электрическим светом столица Петровой России.
      "Уверив пустынных жителей сего лесистого края в неприкосновенности их лиц и имущества, снабдив их охранными листами и не видя на взморье ни одного неприятельского судна, - продолжает Башуцкий, - Петр возвратился на другой день в лагерь, оставя на острове Витц-Сари, или Прутовом, ныне Гутуевском, три гвардейские роты, для охранения невских устий"*.
      _______________
      * Панорама Петербурга. Т. I, стр. 10 - 11.
      - Я вижу, что Нарва дала нам хороший урок, - сказал царь, осмотрев осадные приготовления. - Вижу, Борис Петрович, что ты не забыл сего урока, вижу...
      - В чем, государь? - спросил Шереметев.
      - В том, что твой крот и кротята взрыли здесь землю не как под Нарвой, сии кротовые норы зело авантажны.
      - Я рад, государь, за Ламберта, - поклонился Шереметев, - это дело его рук.
      - Теперь сие осиное гнездо, - Петр указал на укрепления Ниеншанца, долго не продержится, а сикурсу ожидать осам неоткуда: устье Невы я запечатал моею государскою печатью.
      Уверенные в неизбежном падении последнего шведского оплота на Неве, царь и Шереметев решили: избегая напрасного пролития крови, предложить коменданту Ниеншанца, полковнику Опалеву, сдаться на честных условиях, не унизительных для шведского оружия.
      Осажденные, не зная, что они отрезаны от всего света, продолжали пальбу по русским траншеям.
      - Они даром тратят н а ш порох и н а ш и снаряды, - улыбнулся царь, напирая на слова "наш" и "наши".
      - Да мы, государь, нашего пороху и наших снарядов еще нисколечко не истратили, - отозвался Шереметев.
      - Тугенек ты мозгами, Борис, - покачал головою государь, - не сегодня-завтра осиное гнездо будет наше, а в оном и все наше: и порох, и снаряды, и пушки... Обмозговал теперь мои слова?
      - Да, государь, - улыбнулся и Шереметев, - теперь и моим старым мозгам стало вдомек.
      - Так посылай скорей трубача с увещанием сдачи на аккорд.
      Послали трубача.
      Едва он подошел ко рву, отделявшему крепость от сферы осады, и затрубил, махая белым флагом, как канонада из крепости скоро умолкла и через ров был перекинут мост.
      Скоро трубач скрылся за массивными воротами цитадели.
      Нетерпеливо ждет государь возврата трубача. Ждет час, ждет два. Трубач точно в воду канул.
      - Что они там? - волновался государь. - Писать, что ли, не умеют?
      - Видят, государь, смерть неминучую, да не одну, а две, и не знают, государь, котору из двух избрать, - сказал Шереметев.
      - Какие две смерти? - спросил Петр, гневно поглядывая на наглухо закрытые ворота цитадели, откуда, как из могилы, не доносилось ни звука.
      - Как же, государь: коли ежели они сдадутся на наши аккорды и отворят крепость, то их ждет позорная гражданская смерть, может быть, на плахе. Ежели же они не примут наших аккордов, то отдадут себя на наш расстрел.
      - Последнее, чаю, ближе, - согласился Петр.
      - Видимо, государь, смерть неминучая; а кому ж не хочется оттянуть смертный час?
      - Но мне опостылело оттягивать приговор рока, - решительно сказал государь. - Если они к шести часам не ответят согласием на наши аккорды, то я прикажу громить крепость без всякой пощады, камня на камне не оставлю.
      То же нетерпение испытывали и пушкари, и "крот с кротятами".
      - Что ж мы, братцы, даром рылись под землей словно каторжники!
      - Не каторжники, а "кроты": так батюшка-царь назвал нас, - говорили саперы.
      Больше всего злились пушкари.
      - Кажись, фитили сами просятся к затравкам.
      - Да, брат, руки чешутся, а не моги.
      - Да и денек выдался на славу.
      День был ясный, тихий. Над крепостью кружились голуби, не предчувствуя, что скоро их гнезда с птенцами будет пожирать пламя от огненных шаров. Большие белые чайки, залетевшие в Неву с моря, носились над водой, оглашая воздух криком.
      - А царевича не видать что-то, - заметил один из пушкарей.
      - Да он у себя книжку читает.
      - Поди, божественную?
      - Да, царевич, сказывают, шибко охоч до божественного... В дедушку, знать, в "тишайшего" царя.
      - "Тишайший"-то шибко кречетов любил. Я видел его на охоте, загляденье.
      - Ну, нашему батюшке-царю, Петру Алексеевичу, не до кречетов: у него охота почище соколиной.
      Но пушкарям не пришлось долее беседовать о соколиной охоте.
      В шесть часов терпение государя истощилось...
      20
      Началась канонада.
      Разом грянули двадцать двадцатичетырехдюймовых орудий и двенадцать мортир. Казалось, испуганная земля дрогнула от неожиданного грома, вырвавшегося и упавшего на землю не из облаков, а из недр этой самой земли.
      Из крепости отвечали тем же, и, казалось, этот ответ был грознее и внушительнее того запроса, который был предъявлен к крепости: на двадцать орудий осаждавших из крепости почти восемьдесят орудий отвечали ответным огнем.
      - Да у них, проклятых, вчетверо больше медных глоток, чем у нас, говорили преображенцы, лихорадочно наблюдая за действиями артиллерии с той и другой стороны.
      - Охрипнут... Вон уж к ним от нас залетел "красный петух".
      Действительно, "красный петух" уже пел в крепости: там в разных местах вспыхнул пожар. Палевое ингерманландское небо окрасилось багровым заревом горевших зданий крепости, а беловатые и местами черные клубы дыма придавали величавой картине что-то зловещее. Страшным заревом окрасились и ближайшие сосновые боры, и черная флотилия осаждавших, запрудившая всю Неву, в которой отражались и багровое зарево пожара, и подвижные клубы дыма.
      Всю ночь на 1 мая гром грохотал без перерыва.
      Гигантский силуэт царя видели то в одном, то в другом месте, и в это мгновение огненные шары, казалось, еще с более сердитым шипением и свистом неслись в обреченную на гибель крепость.
      Как тень следовал за ним Павлуша Ягужинский. Но если бы государь обратил внимание на своего любимца, то заметил бы на лице юноши какое-то смущение. Да, в душе юноши шла борьба долга и чувства. В этот роковой для России момент, когда перед глазами Ягужинского развертывались картины ада, юноша думал не о России, не о победе, даже не о своем божестве, которое олицетворялось для него в особе царя, он думал... о Мотреньке Кочубей, о том роскошном саде, где она рассказывала думу о трех братьях, бежавших из Азова, из тяжкой турецкой неволи... Чистый, прелестный образ девушки, почти еще девочки, носился перед ним в зареве пожара, в клубах дыма, в огненных шарах, летавших в крепость... Он вспомнил, как Мотренька, досказывая ему в саду конец думы о том, как брошенного в степи младшего брата, умершего от безводья, терзали волки, разнося по тернам да балкам обглоданные кости несчастного, как Мотренька вдруг зарыдала... А тут явился, точно подкрался, Мазепа и разрушил все видение...
      - Чу! Никак, отбой! - послышалось Павлуше.
      - Отбой и есть: они замолчали.
      Действительно, орудия в крепости, по сигналу, моментально смолкли.
      Государь весело глянул на Шереметева и перекрестился.
      Перекрестился и Шереметев.
      - Говорил я... Сколько, поди, казенного добра перевели!
      - Моего добра! - сказал царь.
      В это время ворота цитадели отворились и на опущенном через ров мосту показалась группа шведских офицеров.
      - Пардону идут просить, - замстил государь, - давно бы пора.
      - Аманаты, чаю, государь, - сказал Шереметев.
      Это действительно были заложники, долженствовавшие оставаться в русском лагере до окончательной сдачи крепости.
      Государь принял аманатов милостиво и приказал немедленно изготовить "неутеснительные аккорды".
      Условия сдачи крепости, "аккорды", написаны начерно Ягужинским под диктовку государя.
      - Вычти их, Павлуша, - говорит он, окруженный всем генералитетом.
      Павлуша читает, но государь почти его не слушает: думы его растут, ширятся... перед ним величие России... поражение гордого коронованного варяга, нанесшего ему рану под Нарвой... Рана закрылась... До слуха его отрывками доносятся фразы из чтения "аккордов"...
      - ..."с распущенными знамены (это гарнизон Ниеншанца выпускается из крепости), - читает Павлуша, - и с драгунским знаком, барабанным боем, со всею одеждою, с четырьмя железными полковыми пушками, с верхним и нижним ружьем, с принадлежащим к тому порохом и пулями во рту"...
      "Зачем с пулями во рту?" - думает Павлуша.
      Царь по-прежнему мало вслушивается в чтение: он загадывает далеко-далеко вперед!.. Душа его провидит будущее...
      Он глянул на своего сына. Апатичное, как ему показалось, лицо царевича неприятно поразило его...
      "Этому все равно... Он не понимает того, ч т о совершилось, ч т о!.. Скорей в глазах Павлуши я вижу сие понимание..."
      А Павлуша между тем думал о... Мотреньке.
      Но он продолжал, думая о Мотреньке, читать "аккорды". Когда же он дочитал до того места, где было сказано, что выпущенный из крепости гарнизон Ниеншанца переправляется через Неву на царских карбасах, чтоб потом дорогою, проложенною к Копорью, следовать на Нарву, - царь остановил его...
      - Постой, Павел, - сказал государь, - будем милостивы до конца. Аманаты просили меня отправить их не к Нарве, а к Выборгу, быть посему. Так измени и сие место в аккордах.
      Ягужинский исполнил приказ царя.
      - Государь милостивее Бренна, - заметил как бы про себя Ламберт, - не кладет свой меч на весы и не говорит: "Vae victis!"
      - Какой Бренн? - спросил Петр.
      - Вождь галлов, государь... Когда галлы взяли Рим в 390 году до Рождества Христова, то, по свидетельству Ливия, Бренн наложил на римлян дань или контрибуцию в тысячу фунтов золота, и когда римляне не хотели платить этой дани, то Бренн на чашу весов с гирями бросил еще свой тяжелый меч и воскликнул: "Vae victis!" - горе побежденным!
      - Я сего случая не знал, - сказал государь, - да и чему меня учили в детстве!.. Я токмо то и знаю, до чего сам дошел своим трудом.
      Государь глянул на Ягужинского, и тот продолжал читать:
      - "А чтобы его царского величества войска и подъезда их не беспокоили и не вредили, конвоировать оных имеет офицер войск российских".
      Само собою разумеется, что с гарнизоном выпускаются жены, дети и слуги, раненые и больные, а равно желающие того обыватели и чиновные люди.
      - "Гарнизон получает со всеми офицеры на месяц провианту на пропитание, - продолжал читать Ягужинский. - Его царского величества войско не касается их пожитков, чтобы гарнизону дать сроку, пока все вещи свои вывезут".
      Ропот одобрения прошел среди собравшегося генералитета.
      За приведением в исполнение аккорда прошел весь день 1 мая, и только в десятом часу вечера преображенцы, в рядах которых выступал царевич Алексей Петрович, заняли город; цитадель же заняли семеновцы.
      Для приема найденных в крепости артиллерийских и других воинских запасов составлена была из офицеров особая комиссия, члены которой, по докладу счетчиков, всю ночь на 2 мая составляли ведомости найденного добра.
      Всю ночь в "чихаузе" слышалось:
      - Крепостных пушек восемьдесят без двух.
      - Сто девяносто пять бочек счетом.
      - Запасец не маленький... этого добра нам надолго хватит.
      - Рад будет государь, да и старому Виниусу дела поубавится.
      - Ядер, картечи, туфл, банников, фитиля, колец, огненных люст... люст... вот и не выговорю, - слышалось у другого стола.
      - Люсткугелей...
      - Точно... Эко словечко!..
      - Ну, дале говори.
      - Гранат, канифолии, серы...
      У третьего стола докладывали:
      - Подъемов, гирь медных и железных, ломов, стали, гвоздей, топоров, котлов, рогаток, свинцу, железа, цепей железных, якорей, труб медных пожарных...
      - Экая прорва!.. У меня и пальцы одеревянели, записались...
      Только уже утром 2 мая, после торжественного благодарственного молебствия за дарованную его пресветлому царскому величеству и христолюбивому российскому воинству знатную викторию, которая оглашена была троекратной пушечной пальбой и беглым ружейным огнем, комендант Ниеншанца, теперь уже просто полковник Опалев, окруженный своими офицерами, вручил Шереметеву ключи от несчастной крепости.
      - Бедные! - шепнул Нейдгарт Глебовскому. - Какие печальные лица!.. Что-то ждет их там впереди?.. Что-то скажет король?..
      - Не дай Бог из нас никому быть на их месте, - вздохнул Глебовский.
      21
      Вечером того же 2 мая Павлуша Ягужинский, сопровождавший государя вместе с Меншиковым, Шереметевым и Ламбертом при осмотре стен только что завоеванной крепости, внезапно остановился и стал во что-то пристально всматриваться, приложив ладонь ко лбу над глазами в виде зонтика.
      Петр заметил это.
      - Ты на что так воззрился, Павел? - спросил он. - Я чаю, "мои глаза" заприметили что?
      - Кажись, государь, наш карбас поднимается сюда с низу Невы, отвечал Ягужинский, продолжая всматриваться.
      - Дай-ко трубу, Данилыч, - сказал государь Меншикову.
      Меншиков подал царю подзорную трубу. Государь, положив ее на плечо своего денщика, тоже стал всматриваться в двигавшуюся по Неве по направлению к крепости черную точку.
      - Малость придержи дух, не дыши, - сказал он.
      - Так и есть, наш карбас, - сказал он через минуту.
      - Должно, с вестями от сторожевого отряда, - заметил Меншиков.
      - Не показались ли шведские корабли на море? - сказал Петр в волнении.
      Тотчас все спустились со стены, чтоб идти навстречу приближавшемуся карбасу.
      Пока государь с сопровождавшими его дошел до мостков, где должен был пристать карбас, на мостки уже выскочил мичман, управлявший карбасом, и отдавал государю честь.
      - С какими вестями? - быстро спросил Петр.
      - Имею честь доложить вашему царскому величеству, что на море от острова Реттусари показалась шведская флотилия с адмиральским кораблем в главе, - бойко отрапортовал молодой мичман, один из первых русских "навигаторов", уже отведавший навигаторской мудрости в Голландии и в Венеции.
      - Что ж они, идут прямо в Неву?.. - еще торопливее спросил Петр.
      - Нет, государь; они раньше не войдут в Неву, пока из Ниеншанца не ответят им условным сигналом.