2

Меня зовут Нейл Корона.

Семнадцатого июня две тысячи семьдесят шестого года я покинул борт линкора «Единство» на служебном ракетомобиле, принадлежащем корпорации «Титан индастриз», и высадился у входа в Административный Центр космической станции «На полпути». К сожалению, я опаздывал на назначенную Марком Паккардом встречу, что не добавило мне хорошего настроения. Марк — личность сложная и непредсказуемая; с ним тяжело ладить даже в лучшие времена. Поэтому я не стал снимать гер-мокостюм. Только отвинтил шлем и, едва выскочив из шлюза, помчался в конференц-зал.

Джей Альталома встретил меня в дверях. Совсем еще молоденький парнишка двадцати двух лет от роду и такой красавчик, что никакая биоскульптура не нужна.

— Опаздываете, шеф, — заметил он укоризненно.

— Ничего подобного, — возразил я, сунув ему под нос часы. — До начала заседания еще пятнадцать секунд!

— Все равно боссу это не понравится, — покачал он головой, отступая в сторону.

— Ну и черт с ним! — бросил я на ходу, устремляясь в зал.

«На полпути» — это не просто орбитальная станция, а целый город с двухмиллионным населением, уступающий по численности лишь Луна-сити. Имеются в виду, разумеется, человеческие поселения за пределами земной атмосферы. Хотя считается, что «На полпути» формально принадлежит Объединению, подавляющее большинство в Администрации и Совете директоров имеют менеджеры «Титан индастриз».

Картинка знакомая, не мне вам рассказывать.

Что собой представляет обстановка на борту? Я бы охарактеризовал ее одним словом — бардак.

Если еще конкретнее, полный бардак!

С виду станция представляет собой вывернутый пьяным итальянцем на пол дуршлаг спагетти или ощетинившегося всеми иголками дикобраза. «На полпути», отчасти намеренно, крайне недружелюбен по отношению к новичкам. Проходит немало времени, прежде чем те обучаются правильно ориентироваться и передвигаться. Среди Дальнепроходцев и местных такой проблемы, естественно, не возникает — они впитывают эту способность с молоком матери. Я однажды слышал, как один эмигрант сказал, что «гордится» своим приобретенным умением. На мой взгляд, это не совсем правильный термин. Обитатели космических станций и покорители Дальнего космоса гордятся своей координацией в условиях невесомости в ничуть не большей степени, чем жители Земли тем, что не падают в процессе ходьбы.

Я торчу здесь с тридцать четвертого года, с тех пор как миротворцы сохранили мне жизнь, но решили, что будет разумнее удалить меня подальше от Земли и бывших соратников по «Обществу Джонни Реба». Сначала я сильно злился, и продолжалось это лет десять. Я испробовал дюжину различных занятий, но ни в одном не преуспел. Перед тем как меня нанял Марк Паккард, я состоял в должности главного вышибалы в одном из средней руки борделей. Подобные заведения имеют обыкновение концентрироваться в сомнительных кварталах, куда ни один абориген, если он в своем уме, никогда не пригласит гостя с Земли. Там же сосредоточены пункты проката и демонстрации порно-сенсаблей, бары и рестораны с подмоченной репутацией и нар-копритоны. Электрический экстаз законами «На полпути» формально не запрещен, но ни один здравомыслящий бизнесмен никогда не наймет человека с вживленным в мозг электродом. Таким остается либо подыхать с голоду, либо убираться обратно. Быть может, кому-то это покажется странным, но такого рода пристрастие встречается у нас очень редко.

Я перестал ненавидеть «На полпути» примерно год спустя после того, как поступил на службу к Марку.

Как я уже упоминал, работал я тогда вышибалой в публичном доме, что было ступенькой ниже в сравнении с аналогичной должностью в порнотеатре. Вначале Марк взял меня простым телохранителем; по мере роста его богатства и влияния упрочилось и мое положение. Кончилось тем, что я возглавил всю службу безопасности «На полпути».

Рост у меня под два метра; вес — в идеальной форме — около девяноста килограммов. Присовокупите к этому с полдюжины шрамов на роже и других частях тела — и вы получите достаточно полное представление о моей внешности. Я легко мог бы избавиться от них с помощью биоскульптуры, но не хочу. С моей работенкой иногда бывает полезно выглядеть крутым гангстером с бандитской окраины Фринджа.

Бордель, где я впервые встретился с Паккардом, состоял из двенадцати номеров и принадлежал Котенку. К тому времени он уже сильно состарился, но когда-то был одним из самых высокооплачиваемых мальчиков по вызову в Вашингтоне. Задолго до Объединения и лет за десять до моего появления на свет. Очаровательный старикан, неизменно вежливый и честный во всем, что касалось отношений между ним и служащими. Жалованье всегда выплачивал полностью и вовремя, а если чего обещал, что случалось редко, непременно выполнял.

Марк Паккард начал захаживать к нам где-то в сорок втором. Насколько я понял, пытался таким способом залечить сердечную рану. По сей день не знаю, с кем он проводил досуг — с девочками, мальчиками или с теми и другими. Да и какое мне, в сущности, дело до его сексуальных наклонностей? Тогда он был практически никем — так, сын одного из не самых влиятельных менеджеров «Титан индастриз». И в корпорации он еще не служил. Прошло немало времени, прежде чем Марк сумел вскарабкаться на вершину карьерной лестницы и сделаться ее президентом и председателем Совета директоров.

А в начале сорок третьего в наше заведение забрел один идиот-турист, у которого хватило ума притащить с собой пистолет.

Не буду напоминать о том, что на станции категорически запрещены все виды огнестрельного и энергетического оружия, если не считать тех маломощных игрушек крайне ограниченного радиуса действия, которые сегодня размещают в указательных пальцах гвардейцев-киборгов. Мы бы и их объявили вне закона, но сие, увы, от нас не зависит. В принципе нам глубоко плевать, если какого-нибудь придурка подстрелят или отрежут ему башку. Но отнюдь не все равно, если в результате подобных действий окружающим приходится на собственной шкуре испытать все прелести разгерметизации. Обитатели станции давно усвоили, что нормальное дыхание и бесконтрольная пальба — вещи абсолютно несовместимые. Пробитая переборка не разбирает, кто прав, кто виноват, убивая и стрелявшего, и его жертву, а также всех тех, кому не посчастливилось находиться в непосредственной близости. Поэтому любому, у кого просто обнаружат при себе такое оружие, грозит суровое наказание, вполне сравнимое с каторжными работами на Земле.

Так вот, у того кретина в кармане оказалась целънопласти-ковая «дура». В тридцатые и сороковые подобные пушки были довольно популярны. Сканер на входе в бордель, естественно, ничего не выявил. Не забывайте, шел сорок третий год; это сейчас техника позволяет легко отыскать иголку в стоге сена. Короче говоря, у Марка с этим типом возник конфликт. Не помню точно из-за чего, — кажется, они не поделили шлюху. А ждать своей очереди никто не желал. И не успел я опомниться, как оказался в классической ситуации, именуемой «взятием заложников».

Большая часть клиентов Котенка состояла из туристов, непременно желающих испробовать все прелести секса в невесомости, прежде чем вернуться к нормальной силе тяжести где-нибудь у себя в Айове или Индиане. Для удобства посетителей в холле и номерах настелили намагниченный пол, позволяющий приезжим с Земли сохранять вертикальное положение. Когда я влетел в холл, то застал следующую картину: этот дебил стоит посреди зала, широко расставив ноги, одной рукой держит Марка за волосы, а другой приставил ему к затылку ствол.

— Назад! — заорал он во всю глотку, едва я показался в дверях.

Я замер, зависнув в нескольких сантиметрах над порогом. В такие моменты почему-то особенно врезаются в память незначительные детали. Я хорошо помню лица двух девочек, боязливо выглянувших в приоткрытую дверь в дальнем конце холла, а вот самого Марка толком не запомнил. Сохранилось только впечатление крайней молодости и изумления на юношеском лице. Да и не до него мне тогда было. Еще одна деталь: парнишка-заложник был полностью одет, в то время как на его сопернике не было ничего, кроме тапочек с магнитными подошвами. И дышал он тяжело и через рот, что показалось мне благоприятным признаком.

— Как скажешь, амиго, только расслабься и не делай резких движений, — дружелюбно предложил я, выставив вперед обе ладони в качестве свидетельства моих мирных намерений. — Никто не собирается причинять тебе вреда. — Только бы заставить его успокоиться и оставаться на месте хотя бы пару минут! Я успел выключить вентилятор, и теперь вокруг него образовался пузырь воздуха, в котором оставалось все меньше кислорода. Кислородное голодание — штука коварная, а с тем уровнем адреналина, что сейчас у него в крови, живительного газа требуется раза в два больше обычного. Если повезет, тип с пистолетом просто потеряет сознание, и тогда его останется только повязать и передать служителям закона. — Меня зовут Нейл Корона, и я отвечаю за безопасность в этом заведении. Скажи, чего ты хочешь, а я постараюсь выполнить любое твое желание.

— Сначала убери отсюда этих телок. — Он мотнул головой в сторону двух шлюшек за дверью.

— С превеликим удовольствием, — с готовностью согласился я и одарил их таким свирепым взглядом, что обеих как будто ветром сдуло. Дверь захлопнулась. — Что-нибудь еще, сэр?

Это сбило его с толку. Видимо, так далеко развитие ситуации он не продумал. Малый наверняка насмотрелся сенсаблей и знал правила. Сейчас, по сценарию, ему следовало предъявить мне свои требования: миллион долларов, машину ко входу и чтобы в аэропорту ждал заправленный лайнер на Кубу; и никаких копав, иначе башку прострелю сосунку!

Беда только в том, что в сенсаблях обычно не дается практических рекомендаций к осуществлению бредовых планов такого рода. Когда он снова заговорил, голос его звучал уже не так уверенно. Похоже, он сообразил наконец, что влип в весьма неприятную историю. Однако выброс адреналина все еще заставлял его хорохориться:

— Не приближайся ко мне и не смей, вызывать полицию, иначе сосунок умрет!

Смотрите, как я здорово угадал! Слава богу, миллион не попросил. У Котенка таких денег отродясь не бывало, а у меня тем более. Я осторожно окинул взглядом «сосунка». Высокий и худощавый, как большинство уроженцев «На полпути». С виду лет семнадцать. Взгляд спокойный, хотя немного растерянный. Наверняка боится, как любой другой на его месте, но страха старается не выказывать. Слишком молодой и зеленый, чтобы в полной мере сознавать, что смерть — это очень надолго. Подростки вообще склонны придавать непомерное значение тому, как они уйдут из жизни. Что касается меня, я больше озабочен тем, когда это произойдет. И если случится при этом поступиться чувством собственного достоинства, меня это нисколечко не колышет.

— Слушай, парень, — обратился я к психу дружеским тоном, — может, все-таки отдашь пистолет? Зачем тебе нарываться на лишние неприятности? Папаша Котенок наверняка уже поднял тревогу. Не пройдет и пяти минут, как здесь будет не протолкнуться от миротворцев.

Зря я упомянул миротворцев, очень зря. Он снова ощетинился и со злости ткнул заложника стволом в основание черепа. Сильно ткнул. Парнишку аж перекосило от боли, но промолчал. Крепкий пацан, я таких уважаю.

— Пусть только посмеют сюда ворваться! — истерически взвизгнул голый «террорист». — Я прикончу его, клянусь!

Я неотрывно смотрел на подростка. Глаза ясные, внимательные, лишь в глубине зрачков затаилась тень тревоги. Я понял, что он начеку, и только поэтому продолжал гнуть ту же линию:

— Тебе так и так крышка, амиго. Лучше сдавайся сейчас, потому что люди из МС никогда не вступают в переговоры с...

— Я разнесу ему черепушку, как только первый из них переступит порог!

У меня не было оснований сомневаться в его словах, но время работало на меня, и я предпринял еще одну попытку:

— Ты кое-что не учел, амиго. У меня тоже имеется пушка за поясом. Лицензированным охранникам разрешается иметь огнестрельное оружие малого калибра. (Наглая ложь, но я знал, что миротворцы в случае чего посмотрят сквозь пальцы на нарушение правил. А волына — двухзарядная «беретта» десятого калибра — у меня и вправду была припрятана, только не за поясом, а в рукаве) Если убьешь парнишку, ты сам покойник. Стрелять в условиях невесомости ты не приучен. Отдачей от выстрела тебя отбросит к стене. Там и будешь кувыркаться, пока я не вышибу тебе мозги. У меня большая практика.

Подобная перспектива заставила его задуматься и проглотить язык на несколько томительно долгих секунд. Кто ни разу не участвовал в операции по освобождению заложников, нипочем не поверит, что секунды в таких ситуациях могут показаться бесконечными.

— Покажи пистолет, — потребовал он охрипшим голосом.

— Перебьешься, — мотнул я головой и обратился к пацану: — А ты что думаешь? Как мне следует поступить?

— Заткнись! — в бешенстве выкрикнул террорист. — Не смей разговаривать ни с кем, кроме меня!

Марк Паккард посмотрел мне прямо в глаза и отчетливо произнес:

— Сделай одолжение, дружище, когда этот ублюдок меня прикончит, всади ему пулю промеж глаз.

— Договорились, приятель, — равнодушно кивнул я, продолжая висеть в четырех или пяти сантиметрах над порогом. — Ты все слышал? Отдай оружие или стреляй. В первом случае останешься в живых, во втором — ты покойник.

И тогда этот придурок попытался застрелить меня. На Земле такой трюк мог бы сойти ему с рук. Убить охранника и снова приставить ствол к голове заложника, пока тот не опомнился. Но то на Земле. В невесомости условия совсем другие, и, чтобы к ним привыкнуть, требуется немало времени. Как только он повернул оружие в мою сторону, центр тяжести его -тела сместился — и он на миг потерял равновесие. Я воспользовался этой заминкой, чтобы оттолкнуться правой ногой от косяка и улететь влево. Дома этот тип, должно быть, слыл неплохим стрелком, потому что выпущенная им пуля просвистела впритирку с моим ухом. Потом, кстати, пару дней в нем звенело. Но на повторный выстрел я не дал ему ни малейшего шанса. Как я и предсказывал, отдачей его развернуло и закрутило. Одна нога оторвалась от магнитного пола. Пытаясь удержать равновесие, он завертелся волчком на другой, нелепо размахивая руками. О стрельбе в таком положении не могло быть и речи, поэтому я не торопился.

Достав из потайного кармашка в рукаве «беретту», я взлетел под потолок и завис над ним. Когда он поднял голову, растерянно взирая на меня налитыми кровью глазами, я аккуратно всадил ему в лицо обе пули. Промеж глаз, как просил Марк. В отличие от обычных патронов, это были разрывные заряды со сверхтонкой металлической оболочкой, специально изготовленные для использования в невесомости. Выпущенная в упор в стальную переборку, отделяющую жилой отсек от космического вакуума, такая пуля просто разлеталась на мельчайшие фрагменты, не причиняя никакого вреда. На не столь прочный материал, вроде человеческой плоти и костей, воздействие оказывалось куда более впечатляющим. От первого моего выстрела лицо психа размазалось и потекло, как восковая маска под паяльной лампой. Второй, направленный в то же место, довершил начатое, разнеся череп вдребезги. Из уродливо торчащих шейных позвонков брызнула вверх алая артериальная кровь.

Мертвый оказался лучшим стрелком, чем живой. Я едва успел прикрыть ладонью глаза, прежде чем меня окатило, как из садового шланга, горячей, липкой и очень соленой струей. К тому времени, когда я частично привел себя в порядок и вернулся на место происшествия, Котенок уже почти закончил собирать пылесосом плавающие по всему помещению кровяные шарики и ошметки мозга. Одна из девочек, обладающая то ли черным юмором, то ли свойственным многим шлюхам прагматизмом, наложила шину на шею трупа. Кто-то из мальчиков сердобольно протянул мне мокрое полотенце, чтобы стереть с лица следы кровавого душа.

С благодарностью кивнув, я как следует вытерся и только после этого обратил более пристальное внимание на виновника только что разыгравшихся событий. Марк Паккард висел в углу и ожесточенно тер влажной салфеткой забрызганную кровью щеку. Со второго взгляда он показался мне еще моложе, чем с первого, — лет четырнадцать-пятнадцать, не больше. Выглядел он каким-то безучастным, как будто это не ему всего пять минут назад угрожала смертельная опасность. (Несколько лет спустя я убедился, что на самом деле он все помнит до мельчайших подробностей. Более того, он в деталях проанализировал случившееся, попутно упрекнув меня в том, что я с самого начала повел себя неправильно. После того как я предложил террористу сложить оружие, мне следовало, по мнению Марка, тактично подсказывать тому и направлять его действия, поскольку тот был явно не в себе и не мог сам адекватно оценивать ситуацию. И уж точно не стоило угрожать миротворцами и доводить дело до стрельбы.) Тогда, разумеется, он ничего подобного мне не сказал. Просто наклонил голову и вежливо произнес:

— Большое спасибо. За мной должок, мсье...

— Корона. Нейл Корона. И не стоит благодарить, это моя работа.

Парнишка оказался не только вежливым, но и начитанным. Вскинув брови, он спросил:

— Прошу прощения, вы тот самый Нейл Корона?

— Тот самый, — кивнул я устало, не имея ни сил, ни желания что-либо отрицать или объяснять.

— Очень приятно с вами познакомиться, мсье Корона. Мое имя Марк Паккард.

С этими словами он отключился, внезапно обмякнув всем телом и свернувшись в воздухе в позе зародыша, как это обычно бывает при обмороке в условиях нулевой гравитации.

Однажды я совершил большую глупость.

Вы уже знаете, в чем она заключалась. Марк Паккард тоже знал — две тысячи сорок третий год отделял от тех событий не такой уж большой промежуток времени.

Когда мне стукнуло восемнадцать, я добровольно пошел служить в морскую пехоту США. Тоже глупость, правда не та, о которой пойдет речь, хотя мне так и не удалось убедить в этом отца. Он умер от панкреатита в четырнадцатом — за четыре года до той дурацкой выходки, сделавшей меня всемирно известным, — и до последнего своего вздоха гордился сыном. Не удивляйтесь, прошу вас, в те далекие дни люди все еще умирали от рака, туберкулеза, сердечной недостаточности и множества других недугов, названия которых ныне помнят только специалисты.

В две тысячи восемнадцатом году мне исполнилось двадцать семь. Я дослужился до сержанта морской пехоты. Летом того же года произошло решающее сражение войны за Объединение между батальоном морских пехотинцев, оборонявших орбитальную лазерную установку, и Космическими силами ООН. Кончилось оно, как известно, поражением американцев.

Нам бы еще тогда следовало прекратить сопротивление и сложить оружие. Нас оставалось всего двадцать тысяч, не считая Сынов Свободы. Ходили слухи, что последние все еще дерутся где-то южнее или западнее и что сам Президент во главе уцелевших сотрудников Администрации и секретных служб присоединился к ним. До сих пор не знаю, насколько правдивы были эти сведения, но в то время они служили едва ли не единственным стимулом, побуждающим нас продолжать сражаться. Миротворцы вытеснили нас за Атлантический вал, и последняя битва— что очень символично, на мой взгляд, — состоялась в Йорктауне, штат Виргиния, где двумястами тридцатью семью годами ранее Джордж Вашингтон принял капитуляцию британских войск.

Им хватило пары дней, чтобы сломать всю линию обороны. Непрерывный артиллерийский и лазерный обстрел превратил наши позиции в груду обломков и щебня. Последнему недоумку стало ясно, что пора сдаваться. Старшим по званию среди нас оказался майор Эдди Хенсон. Любопытный факт: условия капитуляции он обговаривал по телефону-автомату, одному из дюжины чудом уцелевших в Йорктауне, потому что сети мобильной связи на всем Восточном побережье в ходе предыдущих боев полностью вышли из строя. Мое отделение охраняло здание, из которого майор связывался с командованием Миротворческих сил. Когда были обговорены почти все детали сдачи в плен, Хенсон неожиданно бросил трубку, выхватил из кобуры свой ручной мазер, засунул ствол в рот и нажал на спуск.

Я лично завершил переговоры. Тогда я этого еще не знал, но моим собеседником на другом конце провода был сам Жюль Моро, шесть лет назад развязавший, совместно с Сарой Алмун-дсен, войну за Объединение в Европе. Тоже глупость с моей стороны, хотя по-прежнему не та, о которой я собираюсь поведать. Нечего мне было влезать — среди выживших оставалось достаточно офицеров, и хватило бы пяти минут, чтобы найти и пригласить к телефону кого-то из них. Но Моро терял терпение и угрожал стереть Йорктаун с лица земли. Мы оба знали, что у него достанет огневой мощи, чтобы исполнить обещанное, поэтому я сам взял трубку и представился капитаном Нейлом Короной. Мы давно спороли все знаки различия с формы, потому как снайперы-миротворцы в первую очередь старались выбить офицеров, так что этот маленький обман прошел незамеченным.

Моро потребовал, чтобы мы капитулировали немедленно.

Я же ответил ему дословно следующее:

— Пускай мы все падем под огнем вашей артиллерии, но ни один морской пехотинец не сложит оружия в пределах этих священных для каждого американца стен.

Вот это и была та самая несусветная глупость, о которой я по сей день вспоминаю с содроганием. Будь на месте Моро другой лягушатник, не столь обремененный знанием и пониманием истории, нас бы непременно поджарили.

Но нам повезло. Он на несколько секунд задумался, а потом разрешил строем выйти из Йорктауна — всем двадцати тысячам оставшихся в живых — и разоружиться сразу за городской чертой.

Полагаю, за истекшие с того дня пятьдесят восемь лет мою дурацкую фразу «Пускай мы все падем под огнем вашей артиллерии...» запомнили наизусть не менее двадцати миллиардов человек.

Как я и предполагал, Марка мое «опоздание» — хотя в зал я вошел секунда в секунду — привело в ярость. Он встретил мое появление ледяной улыбкой и язвительно заметил:

— Спасибо, что соизволили наконец присоединиться к нам, мсье Корона.

— Я отсутствовал по делам и только что прибыл с «Единства», — коротко объяснил я. — Что случилось?

Но на Марка мои отговорки не подействовали — он уже закусил удила. Джей недаром меня предупреждал. Я обвел взглядом собравшихся за столом. Почти все ведущие специалисты из ближайшего окружения Паккарда, в первую очередь Тони Абад — американец арабского происхождения, к которому я так и не проникся симпатией за все двадцать лет с момента его поступления на службу. Капитан Василий Козлов на противоположном конце стола незаметно подмигнул мне. Василий — хороший мужик. Мой заместитель и моя правая рука. Если, не дай бог, меня уволят или пристрелят, лучшей кандидатуры на освободившееся место не найти. А дело-то, похоже, серьезное. Марк всегда предпочитал обнародовать плохие новости в присутствии как можно большего числа сотрудников.

Как обычно, босс не стал тянуть кота за хвост.

— Марсианский цирк запросил разрешение провести на станции, именуемой «На полпути», гастроли. С первого по десятое июля.

— И вы собираетесь им позволить? — осведомился я не без сарказма.

— Я склоняюсь к этой мысли, — осторожно ответил Марк.

— Большей глупости вы еще не высказывали за все время нашего знакомства, мсье Паккард! Если вы допустите этих циркачей на нашу территорию, мы с Джеем немедленно подаем в отставку.

Джей испуганно заморгал, но я окинул его таким злобным взглядом, что он сразу поник и неуверенно пролепетал:

— Да, босс... в отставку... — Джей покосился на меня и повторил упавшим голосом: — В отставку.

Марк коротко взглянул на меня и обвел глазами стол:

— Есть еще желающие присоединиться к мсье Короне и мсье Альталоме? — поинтересовался он демонстративно равнодушным голосом.

— Только не я! — оскалился в мою сторону Тони Абад.

Остальные присутствующие поддержали его единодушным «нет», хотя по лицам некоторых видно было, что определенные сомнения они все же испытывают. Василий Козлов вообще ничего не сказал, только отрицательно покачал головой. Я сознательно не позволял себе сближаться с ним — дружба начальника с подчиненным, особенно в такой сфере, как обеспечение безопасности, часто вредит делу, — но всегда глубоко уважал за честность и независимость. Двадцать лет мы с ним работаем бок о бок, и я ни разу не замечал за Василием склонности лизать кому-то задницу. Даже Марку. Последний удовлетворенно кивнул, как будто иного не ожидал, и вновь обратился ко мне будничным тоном:

— А сейчас объясни, чем тебе не нравится цирк?

У Марка Паккарда масса недостатков, но в отсутствии здравого смысла и деловой хватки его точно не обвинишь. Поэтому я выдержал паузу, прежде чем дать ответ, чтобы окончательно продумать и взвесить все свои аргументы.

— На наших верфях завершается строительство крупнейшего военного корабля за всю историю человечества. В это предприятие так или иначе вовлечены сотни тысяч местных и привозных рабочих, инженеров и ученых. «Единство» — самый лакомый кусочек для террористов всех мастей, а занятые на верфи люди — потенциальные заложники. А тут еще Трехсотлетие на носу и связанные с ним неизбежные массовые волнения. Обычно они нас не затрагивают, но в этом году случай особый. Вы не американец, босс, потому вам сложно представить, во что это все может вылиться. Мало нам своих проблем, так вы еще собираетесь допустить сюда... сколько там этих клоунов?

— Общая численность труппы сто семьдесят человек. Я почувствовал, что мой голос вот-вот сорвется на крик.

— Сто семьдесят? А вы в курсе, босс, что в нашей — в вашей — службе безопасности всего сто двадцать сотрудников? Теперь ясно, почему я против этой затеи? Большинство местных жителей по происхождению американцы. Если они заведутся, то учинят такой погром, что мало никому не покажется. Нет, Марк, нам следует держаться тише воды и ниже травы, пока празднества не закончатся. И ни в коем случае не связываться с буйной и безответственной оравой циркачей.

— А я бы с удовольствием сходил на представление, — мечтательно произнес Джей, глядя куда-то в потолок.

— Да ты что несешь, парень?! — вызверился я на Джея, когда заседание закончилось и все разошлись. — Из детского возраста вроде бы уже вышел, а тут поди ты — в цирк ему захотелось!

Тот пожал плечами:

— Что толку махать кулаками после драки, Нейл? Ты же сам видел: он принял решение заранее.

— Это я заметил. Только не понимаю, на чем оно основано? Вот скажи мне честно: разве я не прав?

— Прав, конечно, — уныло кивнул Джей. — Я и сам не представляю, что ему взбрело в голову. — Он внезапно оживился. — И все-таки я рад, что к нам в гости едет цирк. Знаешь, я еще ни разу не видел живых клоунов.

— Да заткнешься ты когда-нибудь со своими клоунами?! — взорвался я.

— Прошу прощения, Нейл, — извинился Джей покаянным тоном. — Но мы же все равно не сможем ничего изменить, правда? А мне так хочется сходить на представление.

— Ты это уже в третий раз повторяешь! — огрызнулся я.

— Все, больше не буду.

Я прожил долгую жизнь, наполненную множеством примечательных событий, но Трехсотлетие стоит среди них особняком.

В тот же день мы встретились с Джеем за шахматной доской и немного поговорили на эту тему.

Мы играем с ним в шахматы почти каждый вечер, коротая, время перед сном в маленьком, уютном кафе «Горная долина». Кафе расположено в одном из вращающихся цилиндрических отсеков на окраине, что обеспечивает постоянную силу тяжести в четверть земной. В зале было пока безлюдно, только за соседним столиком расположились поужинать четверо пожилых бизнесменов с мрачными физиономиями. Обычно в «Долину» захаживает публика помоложе, в основном ровесники Джея. Я на их фоне выгляжу старым, облезлым помойным котярой, непонятно как затесавшимся в компанию беленьких, пушистых и ужасно благопристойных котиков и кошечек. Но мне здесь нравится. Иногда, правда, бывает шумновато, особенно по субботам, когда на подиуме играют живые музыканты, и по понедельникам, когда проводят вечера самодеятельности и каждый желающий может выступить перед микрофоном с собственным номером. В такие дни мы с Джеем сюда не ходим, предпочитая местечко поспокойней.

Но все остальные вечера проводим за столиком у эстрады, сосредоточенно глядя на доску и рассеянно потягивая кофе по-венски из прозрачных пластиковых баллончиков. Мне понадобилось десять лет, чтобы свыкнуться с местной манерой употребления любых напитков, будь то чай, кофе, спиртное или обыкновенная вода. Все в пластиковых тубах. Когда я был мальчишкой и жил в Левиттауне, штат Пенсильвания, в пластике выпускали только пиво. Должно быть, еще в те дни — семьдесят с лишним лет назад — мое подсознание прочно связало пластиковые баллоны именно с этим напитком. Даже сегодня, на минуту забывшись и отвлекшись от действительности, я порой удивляюсь, какого черта мне подали колу в пивной бутылке?