4

Этим вечером Малко, Дженни и Карл решили вернуться домой на аэрокаре и угодили в час пик.

Почти полчаса они простояли на автостоянке возле небоскреба Кауфмана, не в силах выехать на проезжую часть. Путь преграждали притиснувшиеся друг к другу аэрокары. Затем долго маялись в пробке, образовавшейся на выезде на шоссе, ведущее за город. Все это время Малко вглядывался в экран, на котором то и дело мелькали сообщения транспортной полиции, предупреждавшей о заторах и о возможных маршрутах объездов то и дело возникающих пробок. Наземный уровень машины забили напрочь, движение с двенадцатиполосного шоссе было перенацелено на Сорок вторую улицу. На пяти подземных уровнях, предназначенных для автомобильного движения, положение складывалось немногим лучше. Транспортная полиция предлагала пользоваться другими уровнями.

И все равно поток машин двигался не быстрее пе­шеходов.

Так, метр за метром они добрались до надземных уровней, сеть которых была менее забита. Малко, выругавшись, передал управление аэрокаром автомату. Тут же на панели высветилась надпись «AUTO», рулевое колесо на миг замерло, затем начало вращаться само по себе. Автопилот, подчинявшийся указаниям системы, управлявшей движением на шоссе, конечно, выберет не самый короткий маршрут – по земле куда быстрее, – но что оставалось делать? Надо же каким-то образом преодолеть четыре километра, отделявшие небоскреб Кауфмана от Комплекса Чандлера. Малко с недовольным выражением на лице откинулся к спинке сиденья, сложил руки на груди. Его старенький «кадиллак» модели сорок седьмого года скоро вполз на один из самых верхних уровней, здесь дело пошло веселее, если не считать, что при подъезде к дому им снова придется перебираться на один из наземных уровней.

Карл, прикорнувший на заднем сиденье, чуть похрапывал во сне. Дженни устроилась впереди, рядом с Кал-хари. Ее кожаный пиджак слегка поблескивал в полумраке салона. Она подняла воротник, а руки засунула поглубже в карманы. Глаза девушки были устремлены на что-то несуществующее, может и на забитое машинами шоссе. Малко, освободившись от хлопот, связанных с вождением, наконец расслабился, с хрустом потянулся. Он нажал кнопку, сиденье задвигалось, чтобы поудобнее распределить вес. Когда спинка замерла так, что ему стал виден профиль Дженни, он отпустил кнопку.

– Ущипнул? – поинтересовался он.

– Два раза.

Малко потянулся к девушке и убрал прядь черных волос, закрывавших ее лицо. Она вздрогнула, однако не отодвинулась.

– Прости и еще раз прости.

Зная, что это бесполезно, он все же попытался успокоить девушку, отыскать какой-нибудь смысл, ради которого стоило стерпеть приставания этого бабника.

– Я предупреждал его, чтобы не давал воли рукам. К сожалению, некоторые полагают, что им все дозволено. Сандоваль – латинос, они жить без этого не могут.

– Он все знает, – прошептала девушка.

– Ты о чем?

– О Сандовале. Он все знает о нас. – Она вытащила из кармана правую руку. – Мы его заинтриговали, и он постарался заранее выведать о нас все, что возможно.

В этот момент слева и сзади возник мчавшийся на огромной скорости аэрокар. За ним, словно приклеенная, гналась машина дорожной службы транскона, осыпая проезжую часть дробящимся радужным светом и воем полицейской сирены. Малко на мгновение отвлекся и прикинул, сумеют ли полицейские догнать любителя гонять на предельных скоростях. Свет полицейской мигалки угас. Он вновь вопросительно посмотрел на Дженни, пожал плечами, потом сказал:

– Конечно, он и должен был изучить все, что писали о нас все эти годы, просмотреть все рассекреченные материалы.

– Если бы только рассекреченные материалы, – усмехнулась Дженни, – но и закрытые тоже. А это возможно, только если имеешь хороших друзей в верхушке миротворцев.

– Какая в том беда, – пожал плечами полковник. – Меня другое беспокоит... – Он многозначительно кивнул в сторону посапывавшего на заднем сиденье Карла. – В последнее время он ведет себя слишком нервно. Постоянно замкнут, часто отмалчивается. Что с ним, Дженни?

– Я не знаю, – принялась оправдываться девушка. – Я вовсе не хотела читать его мысли. Это случилось неожиданно. Мне кажется, он болен, Малко. Его состояние вполне схоже с тем припадком, какой испытал миротворец, однажды пытавшийся изнасиловать меня. Все в нем бьет ключом – страдание, любовь, неукротимое желание подмять под себя ситуацию, какое-то необъяснимое стремление умереть. Точнее, испытать смерть, как он привык испытывать все на свете. Насладиться ею. И при этом какая-то странная отчужденность, я бы даже сказала, холодность. Полная каша в голове. Когда он отправился на разговор с Карсоном, меня будто током ударило. А до того знаешь что случилось?

– Это касается Сандоваля? Он догадался? – Малко кивком указал на Карла.

– Боже сохрани, нет, конечно! – Дженни неожиданно засмеялась, резко, даже несколько вызывающе, закрыв глаза, бросила осторожный ментальный взгляд в сторону Карла. Пробежала по его сознанию. Когда продолжила разговор, в ее голосе звучало отчаяние:

– Большую часть разговора с гостями он попросту не замечал меня. Затем я почувствовала, что Карл поставил защиту. Я обратилась к нему за помощью, а он закрылся! Понимаешь, я едва удержалась от того, чтобы не причинить боль Сандовалю, чтобы тот не совал руки, куда его не просят, а Карл закрылся. Значит, я ему безразлична? – Она заплакала. – Тебе известно, что прошлую ночь он провел у доктора Монтинье? Даже не позвонил. Он сторонится меня, у него в голове только страх, он почему-то очень боится навредить мне. Я умею снимать навязчивые состояния, поднимать настроение, однако он ни разу не попросил меня об этом. Он почему-то не доверяет мне. Это просто невыносимо.

– Как он может довериться тебе, когда сам себе не доверяет? Да и в случае с Сандовалем это я запретил ему ввязываться, – попытался успокоить ее Мал ко.

Он погладил ее по щеке. Дженни взяла его руку, прижалась к ней. Взгляд ее при этом по-прежнему был направлен вдаль – на обгоняющие и обгоняемые машины, на ломаный профиль Нью-Йорка, на потускневшее вечернее небо. Она поежилась. Мал ко молчал, зная, что в такие минуты ее лучше не трогать. Скоро слезы ее иссякли, дыхание стало ровнее. Когда она заговорила, в голосе слышалась дремота.

– Он чувствует себя обиженным на весь мир. Я не понимаю, в чем причина. Обида, как огромное темное пятно, застит ему глаза. Все, что есть вокруг радостного, светлого, он игнорирует. Он не замечает детей, не видит, как они прелестны, сколько удовольствия возиться с ними.

Дженни еще теснее прижалась к ладони Малко.

– У него в душе такой разлад! – вздохнула девушка. – И он никого близко к себе не подпускает.

– Да, – кивнул Малко. – Так и есть.

– Но почему?!

– Это, девочка, долгая история.

– Ты – единственный человек в мире, отваживающийся называть меня девочкой, – неожиданно засмеялась Дженни.

Малко улыбнулся:

– Почему бы тебе не поспать немножко? Найдется и для тебя волшебный принц. Я разбужу, когда мы будем подъезжать к дому. Родному дому...

– Звучит неплохо, – зевнула Дженни.

Она тут же закрыла глаза, свернулась клубочком на соседнем сиденье. Кресло слегка задвигалось, чтобы поудобнее вместить ее. Не выпуская руку Малко, она протяжно, с томительным наслаждением повторила:

– Родной дом. Какое замечательное слово. Знаешь, мне кажется, что наши дети еще не очень понимают, что это такое. Возможно, просто потому, что у них никогда его не было?

– Может, и так. – Малко высвободил руку и погладил Дженни по голове.

– Боже, что они сделали с ним... – уже засыпая, прошептала она.

Мгновением позже она задышала ровно, глубоко.

– Тебе и знать об этом не надо. – Он покачал головой. Уже совсем стемнело. Машина упорно мчалась вперед, мотор работал мерно, равнодушно.

Домой они добрались только в девятом часу вечера.

Комплекс Чандлера представлял собой громадное, броское, окрашенное в светлые тона здание. Его каркас и стены, этажные перекрытия и архитектурные детали– все в целом являлось единым монокристаллом, чьи нити были скручены особым образом. Комплекс занимал около полуакра городской земли. Ф. К. Чандлер выстроил его чуть более десяти лет назад в псевдоитальянском свободном стиле, модном в двадцатые годы. Земля, на которой возвышалось это фигурное, в три яруса сооружение, находилась в самом центре прежнего делового центра Нью-Йорка. Теперь о тех временах остались одни воспоминания. Во время войны с помощью тактического ядерного оружия с Уолл-стрит было покончено раз и навсегда. На том месте, где раньше возвышались небоскребы, вмещавшие в себя конторы самых знаменитых в мире банков, где располагалась Нью-Йоркская биржа, Карнеги-холл, Бруклинский мост, раскинулся один из самых престижных и дорогих жилых районов города. Цены на жилье в этом районе оставались самыми высокими в мире. Чандлер владел в городе и его окрестностях четырьмя такими же большими зданиями, как Комплекс, вздымавшийся в небо тремя отдельными корпусами. Их изогнутая небрежность, обманчивая оторванность от грунта придавали всему сооружению воздушную легкость. Казалось, ветру под силу унести его. Однако Комплекс тремя подземными этажами был крепко связан с землей, так что в здании вполне могло разместиться вдвое больше телепатов, чем колония питомцев Монтинье, обитавшая в нем в 2062 году.

У передних ворот дежурили два четырнадцатилетних подростка, Tea и Мэнди. Прожекторы разгоняли бесформенную темноту, непроницаемой тенью лежавшую за пределами Комплекса, их лучи на всю длину освещали подъездную дорогу, ведущую к воротам со стороны городского шоссе. В тусклом сумраке вырисовывались колеблющиеся тени – это демонстранты, день и ночь протестовавшие против «засильягеников», расхаживали взад и вперед перед Комплексом. Сегодня толпа оказалась многочисленней и шумливее, чем обычно.

И агрессивней.

Малко на глаз прикинул, что их около тысячи или, может, тысячи двухсот человек. Многие вырядились ужастиками, зверские оскаленные морды увеличивали их рост до трех метров. Скандирующие голоса с помощью портативных мегафонов усиливались до такой громкости, что становилось больно ушам. Справа от расположенного по соседству с Комплексом торгового склада в воздухе плавала надутая кукла, карикатурно воссоздававшая облик актера Адама Сельстрёма. В нижней части чучела открыто читался фирменный знак – «Имиджес инк. Копия 2055, 2062». Чучело равномерно, с периодом в тридцать секунд, мигало. На двадцать пять секунд Адам открывал глаза и на пять закрывал. Демонстранты несли плакаты с набором угроз – от площадных обвинительных заключений, которые выносили обыватели жившим здесь телепатам, до кратких «Прочь!» и «Долой!». Дюжина голографических проекторов, установленных на бровках подъездной дороги, бросали вверх красные, зеленые и голубые лучи. Там, на высоте метров в пять, над самыми воротами лазерные лучи смешивались и рисовали емкую и понятную любому недоумку фразу:

«ЗАГОНИМ ГЕНИКОВ НАЗАД В ПРОБИРКИ!»

В тот момент, когда Малко Калхари вновь взял управление на себя и осторожно свернул на боковой отросток, ведущий к Комплексу, Карл проснулся. Его глаза открылись внезапно, при этом молодой человек с такой силой дернулся, что Малко вздрогнул.

Еще до конца не проснувшись, повертев головой, Карл нервно, громче, чем следовало, спросил:

– Плохо дело?

Калхари оценил толпу с практической точки зрения.

– Не думаю. Если бы они задумали что-нибудь серьезное, их было бы намного больше. Этот довод успокоил Карла.

– Десяток наших ребят могли бы с легкостью погрузить их в сон. Пусть подремлют, – проворчал он.

– Лучше использовать акустический усилитель у ворот, – сухо возразил Малко.

– Малко, – горячо заговорил Карл, – я понимаю, нам нельзя пользоваться нашими способностями, но и акустический усилитель тоже не выход! Надо бы изобрести какой-нибудь законный способ, чтобы избавиться от этих горлопанов.

Карл пальцами расчесал спутавшуюся за время сна гриву на голове. Затем бросил удивленный взгляд в сторону ворот – на подъездной дороге и у ворот отсутствовали охранники из Миротворческих сил.

– Они должны в любое время суток патрулировать дорогу и охранять ворота, разве не так? – спросил он у Малко.

– Неужели ты в самом деле ожидал увидеть здесь миротворцев?

– Ну... – Карл развел руками, потом поинтересовался: – Может, стоит поговорить с какими-нибудь фирмами, способными взять на себя обеспечение нашей безопасности?

– Я уже связывался и с «Дабл-Си», и с «Бринксом». Они сказали – не раньше пятницы.

Как только машина свернула к воротам, толпа оглушительно заревела. Пикетчики забили в барабаны, принялись размахивать лозунгами. В тот же момент огромные металлические створки начали медленно раздвигаться. Малко сбросил скорость до десяти километров в час. Демонстранты оплевывали «кадиллак», однако никто не посмел пнуть машину ногой, никто не швырнул в окна камень.

Карл добрался до двухкомнатного блока, расположенного на верхних этажах второго яруса, в котором он жил вместе с Дженни, не спеша переоделся. Большинство обитателей Комплекса уже спали, только десяток старших воспитанников еще бодрствовали и перебрасывались мыслями в пределах здания. Очевидно, ни у кого из них не возникало желания переговорить с Карлом.

Он снял рабочий пиджак, жилет, брюки, передал одежду домашнему роботу, скинув туфли, босиком направился к бару, решив подкрепиться спиртным. На ходу выругал себя за то, что допустил оплошность и задремал в аэрокаре. Отдых сомнительный, тело болит, а сна как не бывало. За последние недели он спал урывками, а в последние трое суток вообще не смыкал глаз. Откинув крышку, Карл достал бутылку, ровно на четыре пальца налил виски в стакан, затем сунул его в холодильник. Виски было особого сорта и называлось «дымчатым». Некоторое время апатично ждал, пока холодильник не высосет из виски излишнее тепло.

Напиток охладился настолько, что сначала потерял вкус. Карл достал из встроенного шкафа домашнюю рубашку, шорты, бросил их на спинку кровати, сам улегся прямо на покрывало. Кровать была очень широкая, на ней вполне могло уместиться шесть человек, что, впрочем, иногда и случалось.

Было время, когда Сюзанна Монтинье, каждые полгода навещавшая своих питомцев с целью проведения обязательного медицинского осмотра, заглядывала к нему в комнату. Каждый раз эта кровать приводила ее в восхищение, и она признавалась Карлу, что такого рода вещи всегда присутствуют там, где живет Малко Калхари.

Очень скоро усталость взяла свое. Карл одним глотком прикончил первую порцию и приказал домашнему роботу повторить. Виски было пятилетней выдержки, а вкус как у старого, выдержанного. Вот тебе и «дымчатое»1 Все дело в технологии, которой владел единственный производитель на свете, загнавший свой винокуренный завод на околоземную орбиту. Специальное оборудование умело отбирало компоненты, придававшие напитку незабываемый, ни с чем не сравнимый вкус. Предприятие в качестве побочного производства принадлежало «Титан мэньюфекчеринг», и этот сорт виски поступил в продажу всего около десяти лет назад. Вкус его был настолько хорош и так нравился Карлу, что тот, усмехнувшись, решил – появись это райское пойло раньше, когда ему было лет десять, он бы обязательно спился.

Сна не было. Кастанаверас лежал, не в силах сомкнуть веки, что-то смутно томило его. Мерещилась какая-то чепуха – странные образы, сходные с тем ликом, что изображен на картине, висящей в ногах над кроватью. Он любил это полотно, оно ему удалось. Почему – сказать трудно, Карл не знал ответа на этот вопрос. Может, привлекала загадка, воплощенная в линиях и цветовых пятнах, слагавшихся в таинственный, до сих пор манящий образ женщины, в чьем облике необычным образом совмещались человеческие и звериные черты. Лицо было несомненно человеческим, пусть даже и броско экзо­тичным. Его даже можно было назвать болезненно кра­сивым.

Вот разве что глаза, они очень походили на кошачьи Карл припомнил: ее глаза всегда отличались особой чувствительностью к свету. Когда он рисовал, зрачки сами по себе становились узкими. Тогда был солнечный день, и он посадил модель лицом к свету. Вызывала удивление и шерстка, мягкая, короткая, светло-шоколадного отлива. Она покрывала ее лицо, исключая чувственно очерченные губы. По обеим сторонам головы виднелись кошачьи ушки, маленькие и подвижные, способные поворачиваться в сторону исходящего звука.

Бесшумно подъехал домашний робот, на подносе стоял стакан охлажденного виски. Карл перевел взгляд на машину, взял стакан и, сделав большой глоток, еще раз посмотрел на портрет Шаны де Ностри. Решил прилечь. С виски дремота подступила быстро. Было приятно лежать с закрытыми глазами, ждать прихода сна и ощущать, как живая, горячая влага растекается по телу. Голова начала сладко кружиться, все постороннее, чудесное, чем наградила его природа, растаяло само собой. Алкоголь всегда перебивал дар, снимая мысленный шум, порой так досаждавший ему, особенно в минуты расслабления.

Хотелось продлить удовольствие. Он уже совсем собрался допить вторую порцию, как дверь отворилась и в комнату вошла Дженни.

Карл не хотел открывать глаза. В зыбкой, покачивающейся темноте проползла мысль о работе, о трудно­стях. Он отогнал ее, однако, вынужденно отдавая дань заботам, спросил:

– Как там они?

Кровать заколебалась под весом усевшейся в ногах девушки.

– Возникли проблемы с Элли, – откликнулась Дженни, – но теперь все хорошо. Это ты виноват. Ударил ее во время припадка. А вот Джонни до сих пор плохо чувствует себя.

– Насколько плохо?

– Сначала ему мерещились кошмары. Возможно, это связано с приступом депрессии. Кроме того, без конца жалуется, что у него раскалывается голова. Думаю, к утру все пройдет.

– Ты передала ему, что я прошу прощения?

– Почему бы тебе самому не извиниться перед ним?

– Действительно, почему бы не извиниться?

Он отнесся к предложению Дженни как к чему-то далекому, научному, требующему неспешного, обоснованно-логичного решения.

– Утром, – неожиданно выговорил он.

– Что утром?

– Утром попрошу прощения. Ведь это может подождать до утра, не так ли?

– Конечно.

Горячая женская рука коснулась его пальцев. Карл почувствовал, как стакан в его руке ожил, пополз вверх. Вот и ладонь стала свободна.

– Тебе хватит, – послышался голосок Дженни. «Хватит, так хватит», – подумал он, а вслух произнес:

– О'кей.

– Джонни попросил меня, чтобы я спала с ним.

– О-о! – только и смог выговорить Карл. – Чем тебе здесь не нравится? – спросил он. – Места хватит. Карл мысленно уловил ее улыбку.

– Если ты насчет этого, могу позвать Малко, – отозвалась она. – Он сегодня уже говорил что-то в этом духе. Успокаивал, ссылался на какие-то трудности. Я не хочу, чтобы с помощью этого еще и трудности перебарывать. Ясно?

– Ладно, замнем. Кто еще не спит?

– Хидер и Мари.

– Это известные полуночницы. Тогда все нормально. Дженни кивнула, затем выговорила громко и четко:

– Команда. Потушить свет.

В темноте было легче открыть глаза.

– Ступай спать, девочка. Не надо меня охранять, я никуда не сбегу. Когда ты проснешься, я буду на том же самом месте.

– Тогда всего хорошего.

– Спокойной ночи.

Она вышла, а Карл вновь отдался потоку ощущений. Алкоголь полностью придавил ментальные способности. Судя по результату, создавалось впечатление, что хмельное создано именно для подобных целей. Пусть даже неосознанно. Он вздохнул, посмотрел на потолок, попытался пристыдить себя – никто из детей не пьет, никто из старших воспитанников не пьет так много, как он. Им просто нельзя, им еще надо многому научиться, а ему в самый раз. Не в первый раз он задумался над тем, что лучше забыть то, что он умеет.

Следом накатила радость, долгожданная, навевающая покой. То, что тревожило его все эти дни, что внушало ужас в случае отрицательного исхода, завершилось как нельзя лучше. Неужели первый шаг сделан и этот мир станет более терпимым для тех, кто вновь пришел на Землю, кого извлекли из пробирок, нарекли человечьим именем и разрешили – живи?!

Он задался неразрешимым в этот момент вопросом– стоит ли приказать роботу нацедить еще виски или оставить это на завтра? Не найдя ответа, внезапно закрыл глаза. Темнота за сомкнутыми веками начала густеть, засасывать. Через несколько минут он уже сладко посапывал в постели.

5

Сейчас самое время перенестись на Женевское озеро, заглянуть в старинное здание с классическим портиком, отыскать просторный, богато украшенный кабинет, а в кабинете пожилого человека, без конца вышагивающего по толстому мягкому ковру. Обратите внимание на календарь – сегодня 10 марта 2062 года. Теперь взгляните на хозяина кабинета и убедитесь – годы оказались щедры к Дэррилу Амньеру. Конечно, он постарел – с последней нашей встречи, случившейся в день его рождения, прошло тридцать два года. Тогда, в момент зачатия Карла Кастанавераса, ему стукнуло сорок три, а теперь уже семьдесят пять! Все-таки возраст! Однако даже по стандартам двадцать первого века он выглядел вполне сносно. Годы, безусловно, почтенные, но форму он сохранил, как, впрочем, и представительность, а также, если можно так выразиться, некую наивную пронырливость. Морщины придали его лицу не встречавшееся ранее вполне солидное выражение – прежде кое-кто полагал его черты слишком вкрадчивыми. Внесла свой вклад и улыбка, отработанная за столько-то лет вращения в высших государственных сферах, – она прибавляла лицу «живое» выражение. Хотя, убейте меня, я не знаю, что в этом случае может означать слово «живое», вероятно, словечко просто подвернулось под руку. Отрешившись от сарказма и неуместной иронии, скажем прямо: перед нами человек, чей лик с полным основанием можно назвать ликом образцового добродушного патриарха.

Он и внутренне мало изменился, разве что поднабрался опыта. То, что раньше очень нравилось ему, теперь нравилось меньше; к тому, что ненавидел, теперь начал относиться спокойнее. В такие годы неприязнь обычно сторонится страстности, хотя отношение к жизни, предпочтения и отрицания, которыми Амньер руководствовался все эти годы, не изменились. При этом следует учесть, что эта поверхностная, беглая характеристика относилась к самому могущественному человеку в мире, так что даже легкое шевеление его мизинца вызывало такие громы и молнии или такие сыплющиеся как из рога изобилия дары, какими не мог одаривать мелкий, пусть даже и щедрый на любовь и ненависть чиновник, кем он был когда-то.

В комнате находилось еще несколько человек, все они принадлежали к его ближайшему кругу. Коллеги молча наблюдали, как взбадривал себя Генеральный секретарь, или (что было ближе его сердцу) Ministre General, прохаживаясь по кабинету. Все четверо расположились на исполинском, обитом дорогой кожей диване. Джеррил Карсон и Шарль Эддор на одном краю, а две женщины-ведущие специалисты Министерства контроля рождаемости – на другом. Одна из них, Габриэль Ларон, являлась самой значимой фигурой из всех назначаемых, а не избираемых работников аппарата. Чиновники приходили и уходили, а Габриэль все так же стояла у руля.

В молодости она нравилась Дэррилу Амньеру, он любил проводить с ней время. Отсвет этой благожелательности сохранился до настоящего времени. Габриэль Ларон входила в число пяти несменяемых членов его администрации. Порой Амньер говорил, что их приятно видеть.

Но не сегодня, не сейчас! «Самое ужасное, – подумал Генеральный секретарь, шагая к окну, – что может подстеречь человека в старости, это когда компания ваших врагов становится вам приятней, чем круг друзей».

В первые годы их знакомства Габриэль была очаровательной толстушкой, теперь же являла собой высушенную до костей воблу. Некоторые называют худобу изяществом – Господь им судья! Стоило взглянуть на ведущую специалистку Министерства контроля рождаемости, и сразу становилось ясно, какие чудеса способна творить строгая диета, а также особым образом изготовленный сахар, чьи молекулы закручивались исключительно в левую сторону. Когда-то ему очень нравилась ее «живая» полнота. Однако с того момента, как Габриэль села на диету, она усохла до неприличных для нормального человека размеров. Но хуже всего было то, что женщина постоянно жевала. Эта привычка раздражала Дэррила. Он просил Габриэль не жевать в его присутствии – все было напрасно. Пусть эту пищу можно назвать самой здоровой и целебной в мире, но нельзя же постоянно чавкать! В этом заключалось нечто изначально непристойное – уделять так много времени низкокалорийному питанию в то самое время, когда по всей Земле миллиарды людей умирают от голода.

Наконец Генеральный секретарь, или, иначе, Ministre General, прекратил хождение и повернулся лицом к при­сутствующим. Щегольски одетый, моложавый Эддор в этот момент с неповторимой сладостью зевнул и, будучи человеком воспитанным, прикрыл рот ладонью. Джеррил Карсон потягивал кофе. Советник, отвечающий за столичный город, выглядел совсем больным: лицо серое, взгляд усталый, брыльца совсем обвисли. Генеральный секретарь поймал себя на мысли, что сочувствует ему. Всем известно, с какой одержимостью Джеррил мечтает посчитаться с Кастанаверасом, пусть это желание никогда не отражалось на его лице. По-видимому, страсть, сжигавшая его изнутри, в последние недели дала особенно страшный рецидив.

– Шарль? – подал голос Амньер. Эддор оторвался от портативного компьютера, пристроенного на коленях:

– Да?

– Вы что-нибудь нарыли на Малко?

– Нет.

Амньер никак не прореагировал, и Эддор поинтересовался:

– Вы ожидали чего-то другого, сэр?

Генеральный секретарь по-прежнему хранил молчание, тогда советник с плохо скрытым раздражением в голосе заявил:

– Он чист. Никаких связей с «Обществом Джонни Реба» и подпольщиками из «Эризиан Клау». Недавно мы задержали полубезумного «идейного», промыли ему мозги. Большинство нелегалов практически ничего не знают о том, что творится за пределами их подпольных групп. Телепаты их не интересуют. Никто из них никогда не слыхал о «товарище» Малко Калхари. Вряд ли подполье догадается вступить с ним в контакт, у них мозгов на это не хватит. Так же, впрочем, как и Калхари вряд ли придет в голову установить контакт с теми, кто только и мечтает о бунте.

– Но что-то на него должно быть? – спросил Амнь­ер. – Я прекрасно знаю Малко. Он всегда недолюбливал Объединение.