Удивлял и радовал альбом «Музыка в движении». Несмотря на неизбежную примесь попсы и неумеренно крикливую рекламу, песни были по-настоящему хороши. Успех не зря сопутствовал сочинениям Кутуры. В последние годы Малия стала писать значительно лучше, чем в начале карьеры. Ее работы неожиданно обрели глубину и давным-давно изгнанную из искусства искренность. Потом в 2078 году последовали «Песни улицы», а в 2081 - «Умей сказать нет». Летом 2069 года до этих шедевров было еще далеко, но все равно «Музыка в движении» увлекла Трента. Слушая альбом, он не мог оставаться равнодушным. Джимми по этому случаю заявил, что песенки, в общем, неплохие, но он ожидал большего. Однако Трент не раз подмечал, как шевелились его губы и как Рамирес тихонько напевал мелодии, которые в исполнении певицы звучали с редкой проникновенностью. Ее голос, низкий, чуть хрипловатый, может, даже чересчур резкий, неизменно брал за живое:

От меня не узнает никто о лопатках твоих загорелых,

Никогда никому не скажу о красе твоих ласковых глаз,

Волосах и походке и девичьих ласках несмелых.

Ни за что не поведаю, как это было у нас.

Даже имя твое навсегда пусть останется тайной -

До могилы хранить буду память о встрече случайной.

В то лето они часто сидели на крыше своего дома и наблюдали за огненными, рассыпчатыми следами, долго не гаснущими в небе даже после того, как лайнеры, летавшие по полубаллистическим и круговым орбитам, совершали посадку в космопорте Нью-Йорка. Любовались природными закатами, затем возвращались в комнату и погружались в искусственный тропический вечер, а затем и в ночь. В полумраке музыкальные записи звучали особенно завораживающе.

Все, что касалось того лета, сохранилось в памяти Трента в виде череды чарующих ночей. Сколько их было - двадцать, тридцать, сорок, - он уже не помнил, но в каждой неизменно присутствовали Дэнис и Джимми. То на крыше, где они располагались в шезлонгах - лето тогда выдалось на редкость теплое и обильное дождями, - то вдвоем в комнате. Им было о чем поговорить, что вспомнить.

- ...и, что удивительно, робот оказался прав. Его показали толпе, представитель фирмы назвал его первым «замечательным железным парнем», и бот действительно членораздельно выговорил: «Хелло, я являюсь искусственным существом с коэффициентом интеллекта, равным трем сотням». Потом железяка спросила у представлявшего его публике мужика: «А какой у тебя ай-кью?» Тот отвечает: «Двести». «Отлично, - заявил робот, - давай устроим дискуссию на тему перспектив экономического развития городов, расположенных в Поясе астероидов».

Трент зевнул:

- Я уже слышал этот анекдот.

Джимми вопросительно взглянул на Дэнис. Девушка отрицательно покачала головой. Рамирес показал Тренту язык и продолжил:

- Затем второй представитель фирмы начал рассказывать о роботе. Тот слушал, слушал, потом объявил: «Хелло, я являюсь искусственным существом с коэффициентом интеллекта, равным трем сотням, - и обратился к представлявшему его мужику: - А каков твой ай-кью?» Мужик отвечает: «Сто двадцать». «Очень хорошо. Давай подискутируем о проблемах спорта». Они разговорились о спорте, и бот выказал куда больше знаний, чем его собеседник.

Наконец, вышел третий мужик. Бот представился, сообщил, какой высокий у него ай-кью, и спросил, чем может похвастать третий фирмач. Тот признался, что у него коэффициент составляет восемьдесят единиц. Робот на мгновение задумался, а потом спросил: «Ладно, скажи, на кого похож миротворец?»

Мужик задумался, признался, что не знает, а робот возьми и брякни: «На тебя и похож, дубина!»

Они посмеялись, потом кто-то рассказал следующий анек­дот.

Случались у них беседы и на более серьезные темы.

- Спрашиваешь, как там за Гранью? - задумчиво произнес Трент, когда Дэнис поинтересовалась жизнью, какую ребята вели во Фриндже. - Там не было даже самого плохонького медицинского робота. Люди-врачи были, но попасть к такому на прием можно только в том случае, когда тебя подстрелят и ты находишься при смерти. А то уже и после того как отдашь концы. Они фиксировали наступление смерти, на этом всякое лечение заканчивалось. Да и за докторами во Фриндже тоже охотились.

- Поэтому ты никогда не носил инскинов? Трент пожал плечами:

- Какой смысл носить инскин за Гранью! Чтобы вживить его, настроить, требуется время. Человеческие мозги просто не приспособлены вводить информацию с такой быстротой, как инскины. Прикинь, одна только операция по вживлению занимает от месяца до шести недель.

Он задумчиво оглядел полотно, над которым работал в этот последний теплый летний день. Затем взмахнул кистью и сделал очередной мазок. Это была его любимая картина, которая после соответствующей обработки должна была превратиться в многоцветную и многоуровневую голограмму.

Неподалеку от их дома располагался единственный на весь Лонг-Айленд стратоскреб - огромное недостроенное здание, которое называлось «Хоффман». Оно так и стояло с ноября шестьдесят восьмого года, когда финансовая группа Хоффмана объявила о своем банкротстве. В верхней трети стратоскреба, возвышавшегося над землей более чем на три километра, не хватало внешних облицовочных стен, поэтому Трент ясно различал ячеистую структуру внутренних помещений, через которую отчетливо просвечивали начинающее темнеть небо и розоватые облака, неторопливо плывущие на восток. Нижние две трети были забраны плитами черного зеркального псевдомрамора. Садившееся вдали солнце выглядывало из-за стены здания, его лучи алым потоком отражались от эбеновой поверхности.

Трент бросил взгляд на стратоскреб, потом на картину и признался:

- Когда мы жили за Гранью, я не смог бы позволить себе проводить время подобным образом.

- Это было небезопасно?

- В какой-то мере, но главное не в этом - внутреннего покоя не было. Там ни на секунду нельзя терять бдительность. Что же касается инскинов, я ими пользовался, но не теми, которые вживляют с помощью операции. Знающие люди как-то объяснили, что четверть всего населения, которые внедрили в свои мозги подобные следящие устройства, являются Игроками в сети. Не думай, что наблюдатели из элиты не догадываются об этом.

Трент положил кисть, развернул мольберт и отсоединил провод, вставленный в разъем в левом нижнем углу рамки, на которую было натянуто полотно. Завтра, в это же самое время, может, пятью минутами ранее, наступит момент, когда освещение будет соответствовать сегодняшним условиям. Тогда можно будет продолжить работу над картиной.

Дэнис с некоторой завистью наблюдала за ним.

- Мне бы тоже хотелось попробовать, - робко сказала она. Трент пожал плечами:

- Попробуй. Думаю, у тебя может получиться. Наносить голографические краски не так уж трудно. Это тебе не маслом рисовать или электролитом - вот там нельзя ошибаться. Вся хитрость в том, чтобы добиться такого сочетания красок, чтобы картина ожила, стала полноценным отражением реальности, но не в плоском, приземленном смысле, а как бы вместила твои переживания или, если хочешь, размышления по поводу существующей помимо тебя красоты. Если сказать проще, то я, зритель, глядя на твою работу должен понять, почему ты изобразила именно этот объект. При этом не имеет значения - портрет это, натюрморт или пейзаж. Или, по крайней мере, почувствовать, что в твоей работе что-то есть. Что-то заинтересовавшее тебя и способное привлечь и мое внимание.

В разговор вмешался Джимми:

- Точно, Дэнис, попробуй. У тебя должно получиться!

Дэнис не ответила. Она расположилось в раскрытом пляжном кресле: полулежала на спине и смотрела на заходящее солнце. Огромный сияющий шар на глазах проваливался за ломаную линию городских строений. Темнота, до того момента прятавшаяся в затененных местах, начала расползаться по крыше. Трент украдкой бросил взгляд в сторону подруги, прикидывая, не стоит ли создать ее портрет.

Только не сегодня, уже поздно. Скоро совсем стемнеет, и собирающие информацию голографические камеры миро­творцев, так называемые «гляделки», и шары-светлячки, представляющие собой осветительные зонды, также оборудованные следящими камерами, всплывут над городом и накроют всю территорию Патрулируемых секторов. Число этих следящих устройств превышало несколько тысяч. Когда придет ночь, на улицах нельзя будет встретить одинокого миротворца. Разве что группу, состоящую не менее чем из трех человек. Даже пары слишком часто не возвращались на базы после ночного патрулирования. Только «меднолобые» элитники позволяли себе разгуливать в одиночку по ночному, сразу начинавшему дичать городу.

Элита есть элита. До сих пор в Нью-Йорке не было зафиксировано ни единого случая нападения, тем более убийства, одиночного киборга. Каждый из «медных лбов» был сильнее, быстрее и выносливее любого человека. Даже специальные, мало похожие на людей сторожевые и охранные роботы, называемые уолдосами, не могли тягаться с ними в огневой мощи. Они были примерно равны и в живучести. Еще больше преимуществ элитники имели перед человекоподобными уолдосами. Прежде всего это разум, а также неукротимое, присущее только человеку стремление выжить. Дело в том, что механические охранные устройства выпускались в различных модификациях и были предназначены для выполнения одной, достаточно узкой задачи. Например, уолдосы, созданные для спортивной охоты, вообще были лишены чувства самосохранения. Другие отлично стреляли из статичных положений и в каком-то одном, заданном им программой секторе; третьи обладали отличной ходовой частью, но со стрельбой у них не все было в порядке. Такая же ситуация сложилась и при контроле за информационной сетью. Многочисленные эксперименты и опыт работы наблюдателей подтвердили, что человеческому разуму при всех его недостатках пока замены нет.

С технической точки зрения создать полноценного, оснащенного всеми возможными следящими и огневыми системами робота, обладающего при этом развитой программой самосохранения, было нетрудно. Однако подобные конструкции еще двадцать лет назад были объявлены вне закона, вот почему киборги, составлявшие основу элитных подразделений, практически не имели себе равных.

В этот момент Трента отвлек голос Дэнис:

- Порой мне кажется, что я вовсе не творческая натура.

Первым побуждением Трента было желание возразить, однако, поразмыслив, он воздержался от комментариев. В таких делах каждый решает сам за себя. Здесь нет советчиков, не помогут уговоры. Вместо него ответил девушке Джимми:

- Я видел, как ты танцевала.

Дэнис кивнула, прикусив нижнюю губу. Все это время она покачивала в руке бокал, потягивая маленькими глотками белое вино. Закат был теплый, тихий, один из многих в череде затянувшихся на все лето пленительных вечеров. Солнце совсем легло на городской изломистый абрис. Девушка посмотрела на светило сквозь золотистую жидкость, пригубила, потом ответила:

- Это только мастерство, Джимми. Это не зов.

- Почему?! - воскликнул Рамирес.

- Если честно, я не знаю, почему стала танцовщицей. Меня всегда хвалили, говорили, что у меня большие способности к танцам. Действительно, я испытывала радость от всяких там движений, батманов, прыжков. Потом мне пришлось провести четыре года в колонии для беспризорных детей - это случилось сразу после Большой Беды. Когда мне было тринадцать, мадам Глейгавас вытащила меня из рабочего барака. - На потемневшем небе выступили редкие звезды. Круговорот света в природе свершался неспешно, тьма торжествовала скромно, позволяя светить звездочкам, а ракетным кораблям рассыпать искрящийся свет по еще не погасшему небосводу. Голос Дэнис, казалось, звучал сам по себе, словно доносился издалека, из полузабытого жуткого прошлого. - Помню, Трент упомянул, что Барьер многому научил его и, прежде всего, умению выжить. Ребята, бараки департамента Общественных работ мало чем уступают Фринджу. По сравнению с балетом, это земля и небо. Конечно, труппу мадам Глейгавас родным домом, а тем более райским уголком не назовешь. Тарин считает меня недостаточно голодной и честолюбивой, чтобы добиться успеха, а мадам Глейгавас предупредила, что года через два мне придется пройти биоскульптору, иначе на профессиональной карьере можно поставить крест. Титьки у меня, видите ли, слишком большие для танцовщицы.

Джимми Рамирес тихо, но очень отчетливо выговорил:

- Прости, но мне будет жаль, если ты бросишь танцевать. Я видел, какая ты на сцене.

Дэнис ответила сразу, решительно, без колебаний:

- Балет - это замечательно, Джимми! Танец сам по себе это что-то нереальное, воздушное. Он прекрасен, как мечта, как некая альтернатива грубому и плоскому миру. Там все красиво. Но в то же время это что-то вроде угощения для сытых, особого рода деликатес, развлекаловка... - Далее она заговорила с некоторым напряжением, словно выдавливая из себя слова: - А мне всегда хотелось заняться чем-то реаль­ным. - Трент невольно повернулся к ней, бросив удивленный взгляд в ее сторону. - Когда я умру, - продолжала Дэнис, - соберутся люди и спросят, кого это хоронят, что за человек? Ах, это Дэнис! Прекрасно!.. Что же полезного Дэнис совершила в жизни? Что я им отвечу? Что ради сытой жизни позволила обкорнать свою грудь? Что уступила мадам Глейгавас? Танец, Джимми, это что-то необыкновенное, но это только танец!

- Но чем же ты займешься, если не танцами?

- Постараюсь изменить мир, - скромно ответила Дэнис.

Трент во все глаза смотрел на нее, слушал и не мог избавиться от ощущения, что голос любимой девушки доносится до него из какого-то жуткого далека, из какой-то прорвы, в которую они все трое угодили.

- Вот почему я здесь. Видно, Господь Бог не зря привел меня сюда, на эту крышу. Мои желания скромны: сделать жизнь чуточку лучше, чтобы люди, которые придут после нас, стали вот настолечко добрее, умнее, отзывчивее. Чтобы они жили получше нашего хотя бы на чуть-чуть.

Она медленно села в кресло, выпрямила спину, бросила взгляд на Джимми Рамиреса. Ее глаза в оседлавшем крышу полумраке лучились изумрудами чистейшей воды. Взор ее теперь был направлен в пространство, куда-то за неведомый горизонт. По телу Трента пробежало что-то похожее на озноб. Ему стало зябко. Не стесняясь, поежился и Джимми. Трент почувствовал зов - он исходил с того места, где когда-то стоял целехонький Комплекс Чандлера, очень похожий на корабль, под трехэтажным парусом отплывающий в неизведанную даль.

Дэнис между тем тихо и четко продекламировала:

- Они спустятся с гор, и свет факелов разгонит тьму. - Она помолчала, потом договорила: - Ты увидишь юношу. Он заговорит со всеми сразу. С теми, кто соберется у подножия гор, кто потратил столько лет в поисках истины. Он скажет: обещанное исполнилось, мечта осуществилась и все, что было злом вчера, сегодня обернется добром. Тогда они все вместе, - Дэнис теперь обращалась прямо к оцепеневшему Рамиресу, - одолеют Бушующие Воды, вернутся сюда и построят город на холме, а врагов своих выгонят во тьму.

Джимми неотрывно смотрел на девушку. Потом встал и, словно сомнамбула, двинулся к краю крыши. За ним - с оцепеневшим взором - последовал Трент. Последней к краю крыши приблизилась Дэнис. Они сгрудились на самой кромке. В следующее мгновение Трент обнаружил, что находится в пустоте и представляет собой что-то вроде пульсирующего серебряным светом росчерка. Рамирес совсем исчез из поля зрения. Вокруг же головы Дэнис возник зеленовато-синий ореол шаровидной формы.

- Где мы? - ошарашено спросил Трент. Голос его самому себе показался жестяным. Он доносился откуда-то издалека и эхом отдавался в ушах.

- Ищите, - тонким голоском, словно из пустоты, ответила девушка. - Ищите огни. Вдали должны быть огни. Они покинули нас все разом, но, уходя, должны были оставить свет в ночи. Огонь должен мерцать, и темнота не в силах поглотить его.

В следующий момент Трент обнаружил, что сидит на прежнем месте, в кресле возле мольберта. Пространство над крышей в тот момент заполнили какие-то странные, угловатые, слабо светящиеся предметы. Он перевел взгляд на Дэнис, тоже вернувшейся с загадочного берега таинственной тьмы, на обмершего Рамиреса.

Девушка, по-прежнему стоявшая на самом краю, повернулась, взглянула на Трента, затем на Рамиреса.

- Теперь ты понял, Джимми, - обычным тоном спросила она, - чем я хотела бы заняться? Ощутил разницу?

- Дэнис, дорогая! - воскликнул Джими. - Ты либо пьяна, либо чокнулась. Не знаю уж, что лучше.

Дэнис улыбнулась, отрицательно покачала головой и чуть наклонилась назад. Тренту показалось: еще немного - и она упадет с крыши. Он невольно дернулся.

- Ты так и не понял, - печально проговорила она, - чем мы должны заняться. Мы должны попытаться улучшить этот мир.

Она вернулась в исходное положение, и у Трента отлегло от сердца. Тут еще Рамирес подбавил масла в огонь:

- Слыхал, парень? У нее не все в порядке с мозгами, да? - растерянно спросил он.

Трент промолчал. Он не сводил взгляда с Дэнис. Молодая женщина была единственным объектом на крыше, контуры которого казались размытыми. Теперь она представлялась темным расплывшимся пятном, в котором ясно прорезалась сеть нервных волокон. Вот эта паутина и составляла очертания ее тела, просвечивая сквозь плоть. Неожиданно Трент вскочил и закричал во весь голос:

- Нет, Джимми. Нет, нет и нет! Она права. Джимми вдруг прорвало. Он захохотал как безумный, всплескивая руками и хватаясь за бока.

- Вы кто? Два уличных оборванца! Сумасшедшая плясунья и вор хотят изменить мир? Сделать его лучше? Интересно, как вы собираетесь осуществить свою миссию? Благодарю, что хотя бы соизволили поделиться со мной, вы оба!

Он вновь захохотал, даже подпрыгнул, пытаясь, наверное, изобразить какое-то балетное па. Затем, немного успокоившись, вновь обратился к Тренту:

- Как?

Когда-то, более десяти лет назад, Тренту довелось видеть Карла Кастанавераса в приступе ярости. Тот предстал перед ним точно в таком же ореоле сияющих золотистым светом обнаженных нервов. В первый раз за те дни, что прошли после их нежданной встречи, он вспомнил, дочерью какого отца является его любимая.

- Как? - переспросила Дэнис.

Ее взгляд словно отвердел, сосредоточившись на бутылке с вином, стоящей на крыше. Трент бросился к ней, крича:

- Дэнис, не надо! Не делай этого.

Но было уже поздно. Стоявшая возле ее кресла почти полная бутылка вина вдруг взорвалась, разлетевшись мелкими брызгами. Девушку начал бить озноб. Она обняла себя за плечи, с трудом, пошатываясь, добралась до кресла, уселась. Опустила голову, посмотрела на свои колени. Указательным пальчиком провела по нескольким кровоточащим ранкам - в тех местах, где осколки стекла проникли сквозь кожу. Джимми Рамирес побледнел - как это могло случиться с оливково-смуглым латиносом, трудно сказать, - и начал пятиться к выходу.

- Она... она... - бессвязно повторял Джимми с искаженным ужасом лицом.

- Заткнись, Джимми! - Трент даже не взглянул в его сторону. - Стой!

Рамирес замер, как вкопанный. Трент бросился к Дэнис. Она неожиданно вскинула голову, откинулась на спинку шезлонга. По телу девушки пробежала крупная дрожь. Трент и Джимми вдвоем едва смогли удержать ее. Струйки слюны потекли у нее из уголков губ.

Наконец Дэнис очнулась, взглянула на Джимми в упор и сухо произнесла:

- Ну вот, теперь ты знаешь все.

Часто всей компанией они отправлялись в дансинг-клуб. Заведение называлось «Изумрудная иллюзия» и помещалось в цоколе отеля «Красная линия». Туда же приходили подруги Дэнис из труппы Оринды Глейгавас. Танцевали под пение Кутуры.

Не спрашивай меня и не ищи ответ,

Любовь моя до смерти иль до свадьбы?

Люблю тебя сейчас, а сколько ждет нас лет,

Я не могу сказать, хотя и рад бы.

Ее друзья и подруги танцевали куда лучше, чем друзья и подруги Трента. Однажды мадам Глейгавас тоже заглянула в «Изумрудную иллюзию». Она танцевала с Джимми и дважды с Борисом. Через инскин, встроенный в ухо медведя, Джонни Джонни нашептывал мадам Глейгавас какие-то нежности.

Когда мадам собралась уходить, она заявила:

- Ну, молодые люди, такого я еще не видывала!

В середине июня они получили неожиданное предложение похитить из запасников Метрополитен-музея работу малоизвестного старинного мастера. Этот заказ вызвал яростный спор между Трентом и Рамиресом. Джимми предлагал на время свернуть их кипучую деятельность и залечь на дно до тех пор, пока миротворцы не забудут о Тренте. Тот, в свою очередь, утверждал, что им ни в коем случае нельзя прятаться. Надо срочно заняться каким-нибудь делом. Каким? Какое подвернется. Главное, чтобы все было шито-крыто.

Джимми тогда счел, что его дружок окончательно свихнулся, но спорить не стал. Он уже привык к подобным выходкам шефа. Однако от ехидного вопросика не удержался:

- Может, все-таки не стоит засовывать голову в петлю?

- И тем самым подтвердить, что мы о чем-то пронюхали? - вопросом на вопрос ответил Трент. - В таком случае они нас тотчас прижмут.

Рамирес только пожал плечами - ты, мол, старший, тебе и решать. Но когда услышал о заказе на похищение редкой картины из запасника Метрополитен-музея, взбунтовался. Тренту удалось успокоить его, однако Рамирес продолжал ворчать.

Картина, на которую их нацелил таинственный коллекционер, представляла собой редчайшую по оригинальности работу. Написана она была в монохромной манере - то есть в оттенках одного цвета, в данном случае - красного. Причем богатства палитры художник добивался не цветовыми вариациями, например используя вишневые, малиновые, алые, бордовые или какие-то другие полутона, а с помощью мазков одного-единственного тона, но различной интенсивности. Картина называлась «Je suis le Fleuve»!*[4], она была подписана. На полотне была изображена река крови, протекающая сквозь также омытые кровью джунгли.

К выполнению контракта Трент и Джимми готовились в подвале, точнее, готовили его для временного хранения намеченной к похищению вещи, требовавшей особых условий содержания.

Подвал представлял собой стандартное помещение высотой в три метра. Трент купил его почти за двадцать тысяч кредиток, чем немало удивил приятелей. Из оборудования здесь было все необходимое для контроля за состоянием окружающей среды. Точно так же был оборудован и подземный этаж музея искусств Метрополитен. Внутренняя поверхность была покрыта специальной сеткой из сверхпроводников, теоретически способной отвести тепло любого источника, будь то даже рентгеновский лазер. Градиент охлаждения был таков, что не допускал образования теплового пятна, способного прожечь внутреннее покрытие.

- Полагаю, что теперь будет в самый раз, - объявил Трент и подготовил к выстрелу переносной буровой лазер. Затем надел очки с темными стеклами и на две секунды включил установку.

Мощный световой луч ударил в стену.

Молодой человек снял очки. На стене, в месте попадания луча, светилось метровое, вишневого цвета пятно. Охлаждаясь, оно темнело на глазах. Трент перевел взгляд на термометр. Температура в помещении подпрыгнула сразу на двенадцать градусов.

Трент окликнул виртуального дружка:

- Джонни, что там?

Джонни Джонни тут же спроектировал результаты испытания на стену подвала, вслух добавив:

- Босс, температура в точке контакта луча со стеной достигла двух тысяч градусов. Через семьдесят семь секунд после окончания облучения температура понизилась до тысячи гра­дусов. Необходимо утроить толщину защитной сетки и увеличить коэффициент охлаждения на одну и две десятых, а то и больше. В этом случае скорость понижения температуры в точке контакта достигнет приемлемого уровня. Трудность в том, что полосы сверхпроводников нельзя располагать с интервалом менее чем в два сантиметра.

- Может, стоит попробовать жидкий азот?

- Это хорошая идея, босс. Должно сработать. Точка контакта с лучом должна выдерживать нагрев до семи тысяч гра­дусов. Градиент понижения температуры не может быть выше минус пяти. При этих условиях можно быть уверенным в надежности подвала.

Трент оглянулся и поискал взглядом напарника.

- Джимми, слышал, что он говорит? Давай за работу. В ответ молчание. Трент вновь позвал:

- Джимми! С тобой все в порядке?

- Да.

- О чем ты все время думаешь, черт тебя побери? Джимми вздохнул, отключил световую указку и отвернулся от дисплея, подключенного к видеоустановке, которую на время перетащили сюда из комнаты Трента. С ее помощью как раз и воспроизводился берег тропического острова. Теперь на ней можно было высветить план музея искусств Метрополитен.

- Включай, - приказал Трент.

Джимми нажал на клавишу.

В подвале возник план музея. На нем были отображены все этажи здания, а также расположение экспонатов и приемных датчиков охранных систем.

Трент почувствовал некоторое волнение. Он верил в успех и надеялся, что скоро у него появится веский аргумент в споре с таинственной силой, так небрежно поигрывающей с ним в течение последних трех месяцев. Его осенило в тот самый момент, когда Дэнис разбила взглядом бутылку с вином на крыше. Вот почему он с такой решительностью настаивал, что им нельзя прятаться. Все то время, пока они готовились к налету, Джимми постоянно высказывал недовольство. Вот и на этот раз позволил себе выразить сомнение:

- Уверен, что все получится?

- Не уверен, но вовсе не по той причине, которую ты имеешь в виду.

- Ну так скажи, по какой?! - возмутился Рамирес, потом завел старую песню: - Все эти годы мы были не разлей вода. Столько лет вместе, а ты до сих пор таишься, братан. Обидно!

- Помнишь, в самом начале, когда мы встретились, я не доверял тебе? - спросил Трент. - Мне тогда было двенадцать, и я всего боялся, - усмехнулся он и добавил: - Особенно тебя.

Джимми неожиданно включил световую указку, чиркнул ею по музейному плану и с обидой заметил:

- Но это же было только в самом начале!

- Да, потом мы с тобой сдружились, но я все равно продолжал таиться, словно был в чем-то виноват перед тобой. Помнишь, ты рассказывал, что во время Большой Беды потерял мать. Кого ты винил в ее смерти? Помнишь?

Джимми кивнул. Его лицо приобрело угрюмое выражение.

- Мне бы не хотелось вновь поднимать этот вопрос, - продолжил Трент, - но ты сам вынудил меня. Я знаю, ты не любишь геников, и не пытайся убеждать меня, что это не так.

Джимми резко помотал головой:

- Да, я говорил что-то вроде этого. Но, Трент, мне и в голову не приходило, что ты один из них.

- Знаю.

- Все эти годы, - голос Джимми упал до шепота, - я ничего не замечал. Был глуп как пробка, а ты помалкивал. Боже правый, я даже вообразить не мог!.. Все видел, своими глазами наблюдал, что и бегаешь ты лучше других, и много тебе удается такого, что другим и не снилось. Ты быстр, реакция дай боже, а я понять не мог, что к чему. Мне еще тренер по боксу намекал. Ты, говорил тренер, хороший боксер, но я хотел бы заниматься с Трентом. Я спрашивал, почему? Он так хитро улыбался и отвечал: потому что он легче на двадцать кило­граммов. Представляешь, это в боксе, где каждому человеку найдется свое место. Ну тупарь! Казалось, тренер открытым текстом заявил... Наверное, мне просто не хотелось знать. Все у нас с тобой было замечательно. Я работал как лошадь, а тебе стоило только взяться, как сразу тяп-ляп - и готово. Ты явно был...

- Лучше?

Джимми замер, потом в сердцах махнул рукой.

- Послушай, дружище, - окликнул его Трент. - Да, я - геник. Меня сконструировала Сюзанна Монтинье, лучший генный инженер, которого когда-либо знала история. Всю свою жизнь Сюзанна работала над созданием существ, способных к экстрасенсорике. В их наследственных цепочках создавался специальный зазор, в который вшивался ген, отвечающий за телепатические свойства. За все это время она допустила только одну маленькую ошибку. Этой ошибкой оказался я. Сюзанна сама рассказала, когда мне пришлось переехать к ней. Сначала ошибка, потом возникло желание загладить вину передо мной, еще не родившимся - мало ли каким монстром я мог появиться на свет, - потом уже проявился подлинный интерес. Как-то она призналась, с каким наслаждением, втянувшись в работу, созидала меня ген за геном. Я мог бы считать ее своей матерью, если бы не знал, чьи половые клетки были использованы для этого эксперимента. Я не похож ни на питомцев де Ностри, ни на телепатов. Короче говоря, моя семнадцатая генетическая цепочка сильно отличается от той, которую впечатали Дэнис. У меня не было этого зазора, мне ничего нельзя было вшить, поэтому Дэнис телепатка, а я нет. Но в любом случае, Джимми, я генетически совершенен.

Джимми вздрогнул.

Трент сделал паузу:

- В этом нет моей вины. Согласен? Джимми бросил на Трента испуганный взгляд, тот невольно улыбнулся. Усмешка получилась кривая и невеселая.

- Смешно, но это так. Никто не спрашивал меня, хочу ли я появиться на свет. Никто не интересовался мнением Дэнис и наших родителей, и это касается всех детей, с которыми я рос.

- Черт бы тебя побрал! - не выдержал Джимми и запустил указкой в стену.

Потом повернулся к Тренту. Спросил резко, с вызовом:

- И что я должен был думать? Скажи, ты, генетически совершенный умник? Моя мама сошла с ума по вине этих людей, назвавших себя телепатами.

- Так же, как и родственники половины тех, кто живет во Фриндже. Джимми, эти люди из Комплекса Чандлера мертвы. Они погибли, защищая себя, а вовсе не потому, что жаждали свести с ума половину Нью-Йорка. Дэнис еще не стала телепаткой, когда пришла Большая Беда. Я же вообще не телепат.