Делила сумела вложить в одно слово «никто» ощущение бесконечного одиночества и трепетной красоты. Диана крепче обняла ее за талию.
— Тебе больше никогда не придется так говорить, Делила. Я тебя всегда буду любить.
— До конца света?
— До конца света.
Они поцеловались, и ритуал был завершен. Двое мальчишек на заборе заулюлюкали, но кто обращает внимание на мальчишек?
— Вот увидишь, я понравлюсь тебе больше, чем Лаура Карр, — заверила ее Делила. — Теперь, когда мы стали подругами, я могу тебе сказать то, чего никогда бы не сказала, если бы ты выбрала ее. Она лжива. Притворяется твоей подругой, а у тебя за спиной смеется над тобой и говорит о тебе гадкие вещи. Я знаю девочку, которая была с ней в одном классе в Моубрей Нерроуз, и она мне все про нее рассказала. Ты вовремя от нее избавилась. А я совсем не такая. Я буду тебе верна, Диана.
— Я и не сомневаюсь. Но что ты имела в виду, когда сказала, что ты дитя печали?
Глаза Делилы стали огромными.
— Я живу с мачехой, — прошептала она.
— С мачехой?
— Когда у тебя умирает мама и отец женится снова, его новая жена называется мачехой, — еще более таинственным голосом поведала Делила. — Теперь ты все знаешь, Диана. Ты не представляешь, как она со мной обращается! Но я никогда не жалуюсь. Я страдаю молча.
Если Делила страдала молча, непонятно, откуда у Дианы взялось столько сведений о ее несчастьях, которые она в течение следующих недель изливала за столом в Инглсайде. Она страстно привязалась к несчастной, преследуемой Делиле и без конца рассказывала о ней всем, кто соглашался ее слушать.
— Надеюсь, эта новая привязанность постепенно войдет в рамки, — улыбнулась Энн. — Кто эта Делила, Сью? Я не хочу, чтобы дети росли снобами, но после того случая с Дженн?
— Грины — вполне достойные люди, миссис доктор, голубушка. Их хорошо знают в Лоубридже. В этом году они купили дом Хантера. Миссис Грин — вторая жена, и у нее двое своих детишек. Я плохо ее знаю, но, по-моему, характер у нее легкий и добрый. Что-то не верится, чтобы она так плохо обращалась с Делилой, как рассказывает Диана.
— Не принимай на веру все, что говорит Делила, — предупредила Энн дочку. — Она, наверное, преувеличивает. Вспомни Дженни.
— Но, мама, Делила совсем не похожа на Дженни, — негодующе воскликнула Диана. — Ну, нисколечко. Она никогда не говорит ни слова неправды. Если бы ты только на нее посмотрела, мама, ты бы убедилась, что она не способна солгать. Дома к ней придираются, потому что она непохожа на других. А она такая привязчивая. Но ее с рождения преследуют. Мачеха ее ненавидит. У меня сердце разрывается от жалости, когда она мне про нее рассказывает. Мама, ей даже есть досыта не дают! Она всегда голодная. Ее часто отправляют спать без ужина, и она засыпает в слезах. Ты когда-нибудь плакала от голода, мама?
— Часто, — ответила Энн. Диана с изумлением воззрилась на мать. Она не ожидала такого ответа.
— До того как я приехала в Грингейбл, я очень часто была голодной. В приюте… и до него. Я просто не люблю вам про это рассказывать.
— Ну, тогда ты должна понять Делилу, — сказала Диана, постепенно преодолевая свое изумление. — Когда она голодна, она сидит и представляет себе то, чего бы ей хотелось съесть. Ну, подумай — представлять еду!
— Вы с Нэн тоже это делаете, — возразила Энн, но Ди ее не слушала.
— Она страдает не только физически, но и духовно. Она хочет стать миссионершей, посвятить свою жизнь благому делу… а они смеются над ней.
— Бессердечные люди, — согласилась Энн. Но что-то в ее тоне вызвало у Ди подозрения.
— Ну, почему ты так против нее настроена, мама? — укоризненно спросила она.
— Я еще раз хочу напомнить тебе про Дженни Пент. Ты и ее каждому слову верила.
— Я тогда была ребенком, меня было легко обмануть, — с достоинством ответила Диана. Она чувствовала, что мама почему-то не хочет понять и пожалеть Делилу Грин, хотя она обычно полна симпатии к людям. После этого разговора Диана стала рассказывать про Делилу только Сьюзен, поскольку Нэн при упоминании имени Делилы насмешливо фыркала. «Ревнует», — грустно думала Диана.
Не то чтобы Сьюзен выказывала особое сочувствие, но надо же было Диане кому-то рассказывать о Делиле, а насмешки Сью были не так обидны, как мамины. От нее Диана и не ждала понимания. Но мама сама была девочкой… у мамы такое доброе сердце. Почему же плохое отношение мачехи к Делиле нисколько ее не трогает?
«Может быть, мама тоже немножко меня ревнует, за то что я так сильно люблю Делилу? — размышляла Диана. — Говорят, что с мамами это бывает. Считают, что ты их собственность и ничья больше».
— У меня просто кровь в жилах стынет, когда я слышу, как с ней обращается мачеха, — говорила Диана Сьюзен. — Эта девочка — страдалица! На завтрак и на ужин ей не дают ничего кроме овсянки… всего несколько ложек. И сахаром посыпать не позволяют. Я тоже перестала посыпать овсянку сахаром — мне просто стыдно, что нас так хорошо кормят, а ее…
— Ах, вот в чем дело. Ну, что ж, сахар подорожал на цент, так что, может, оно и к лучшему.
Диана чала себе клятву, что больше никогда не станет рассказывать Сьюзен про Делилу, но на следующий день пришла в такое негодование, что не удержалась.
— Сьюзен, мачеха Делилы гонялась за ней с кипящим чайником! Ты только подумай! Правда, Делила говорит, что такое бывает не очень часто… только когда она уж очень разозлится. Чаще она запирает Делилу на темном чердаке… где водятся привидения! Она их видела! Сьюзен, Делила же так с ума сойдет! Когда ее там заперли в прошлый раз, ей привиделось какое-то странное черное существо, которое сидело за прялкой и напевало!
— Какое существо? — серьезно спросила Сьюзен. Она уже начинала получать удовольствие от бедствий, обрушивающихся на Делилу, и от восклицаний Дианы, и они с Энн частенько смеялись над ними потихоньку от девочки.
— Не знаю… существо, и все. Она чуть не покончила с собой. Боюсь, что они ее до этого доведут. Знаешь, Сьюзен, у Делилы был дядя, который дважды покончил с собой.
— А что, одного раза не хватило? — бессердечно спросила Сьюзен. Ди обиделась и ушла, но на следующий день принесла новую скорбную историю:
— У Делилы никогда не было куклы, Сьюзен. На прошлое Рождество она так надеялась, что Санта-Клаус подарит ей куклу, и, что ты думаешь, она нашла у себя в чулке?
Розгу!Они секут ее почти каждый день. Ну, подумай, Сьюзен, разве можно так обращаться с девочкой?
— Меня тоже секли в детстве, и ничего со мной не сделалось, — сказала Сьюзен, которая задушила бы собственными руками любого, кто попытался бы высечь кого-нибудь из детей Блайтов.
— Когда я рассказала Делиле про нашу рождественскую елку, она заплакала. У них никогда не наряжают елку на Рождество. Но она говорит, что на этот год сама устроит себе елку. Она нашла старый зонтик без материи, но со спицами, и хочет его нарядить, как елку. Ну, разве это не раздирает тебе сердце, Сьюзен?
— А она что, не может сорвать маленькую елочку? Вон их сколько кругом растет. Позади дома Хантеров все заросло молодыми елками. Хоть бы у этой девочки было человеческое имя! Ну, что это за имя для христианки — Делила?
— Но оно же есть в Библии, Сьюзен. Делила очень гордится своим библейским именем. Я ей сказала на уроке, что у нас завтра на обед будет курица, и она попросила — как ты думаешь, что она попросила?
— Да где уж мне догадаться, — ответствовала Сьюзен. — А ты зачем на уроках разговариваешь?
— Нет, мы на уроках не разговариваем. Делила говорит, что нельзя делать того, что запрещено. Она вообще ведет себя идеально. Но мы пишем друг другу записки. Так вот, Делила написала мне: «Диана, принеси мне, пожалуйста, косточку». У меня прямо слезы на глазах выступили. Я обязательно отнесу ей косточку, только не косточку, а толстенькую ножку. Ей нужно хорошо питаться. Она работает с утра до ночи, как прислуга. Вся работа по дому лежит на ней… ну, почти вся. А если Делила не успевает ее сделать, ее трясут, как щенка, или заставляют есть на кухне со слугами.
— У Гринов только один работник — молодой французик.
— Ну, вот ей и приходится есть с ним. А он снимает за столом башмаки и пиджак. Но Делила говорит, что теперь ей все это легче переносить — у нее есть я, и я ее люблю. Кроме меня ее любить некому.
— Ужасно! — с серьезной миной кивнула мисс Бейкер.
— Делила говорит, что, если бы у нее был миллион долларов, она отдала бы его мне. Я бы, конечно, не взяла, но видишь, какая она щедрая?
— Миллион долларов подарить не труднее, чем сотню — если у тебя нет ни того ни другого.
Глава тридцать третья
Диана была в восторге. Оказывается, мама вовсе не ревнует ее к Делиле… не считает ее своей собственностью… мама все понимает.
Мама с папой уезжали на уик-энд в Эвонли, и мама сказала Диане, что та может пригласить Делилу в Ингл-сайд на субботу и воскресенье.
— Я видела Делилу на пикнике воскресной школы, — сказала Энн Сьюзен. — Она миленькая воспитанная девочка… хотя наверняка склонна к преувеличениям. Может, мачеха и впрямь с ней неласкова, а отец ее, говорят, тоже суровый человек. Так что у нее, возможно, и есть причины для недовольства, но она еще все приукрашивает, чтобы вызвать сочувствие Дианы.
Сьюзен отнеслась к этому скептически.
Во всяком случае, ребенок Гринов должен быть чистоплотным, утешила она себя. Вычесывать Диане волосы не придется.
Диана напридумывала тысячу способов развлечь Делилу.
— Сьюзен, может, приготовишь на обед фаршированную курицу… и испечешь пирог? Ты не представляешь, как бедная Делила мечтает о пироге. У них никогда не пекут пирогов — ее мачеха такая жадная…
Сьюзен проявила редкую покладистость. Джим и Нэн поехали с родителями в Эвонли, а Уолтер гостил у Кеннета Форда. Так что ничто не должно было омрачить пребывание Делилы в Инглсайде. И на самом деле все прошло очень хорошо. Делила пришла утром в субботу, на ней было хорошенькое розовое платье… по крайней мере, мачеха, видимо, не жалела денег на ее одежду. И Сьюзен сразу увидела, что у девочки чисто вымыты уши и так же чисто под ногтями.
— Это самый счастливый день в моей жизни, — сказала Делила Диане. — Какой у вас огромный дом! И какие замечательные фарфоровые собаки!
Все было замечательно. Делила не успевала повторять это слово. Она помогла Диане накрыть стол к обеду и нарвала букетик душистого горошка, чтобы поставить его в вазу посреди стола.
— Ты не представляешь, как я люблю делать то, что меня не заставляют. Еще ничем не надо помочь?
— Можешь очистить от скорлупы орехи для кекса к ужину, — сказала Сьюзен, которая сама начинала поддаваться обаянию внешности и голоса Делилы. Кто знает, может, Лаура Грин и вправду злая мачеха? Когда видишь человека только на людях, нельзя судить, каков он с домашними. Сьюзен положила Делиле на тарелку огромную порцию курицы с начинкой и подливкой и дала ей второй кусок пирога, не дожидаясь просьбы с ее стороны.
— Я часто думала: как это — есть столько, сколько хочется? Оказывается, это — замечательно! — сообщила Делила Диане, когда они встали из-за стола.
Они отлично провели день. Сьюзен дала Диане коробку конфет, и Диана с Делилой съели все до единой. Делиле очень понравилось одно из колечек Дианы, и та ей его подарила. Они пропололи клумбу с анютиными глазками и выкопали одуванчики, которые выросли на газоне. Девочки помогли Сьюзен чистить серебряные приборы и готовить ужин. Делила все делала так умело и была такой опрятной, что мисс Бейкер окончательно капитулировала. За весь день случилось только два неприятных события: Делила капнула чернилами на свое платье и потеряла бусы. Но Сьюзен сумела отчистить чернила лимонной кислотой — правда, краска в этом месте немного поблекла, — а про бусы Делила сказала, что это пустяки. Подумаешь, какое дело — бусы, когда она в Инглсайде со своей дорогой Дианой!
— А где мы будем спать? — спросила Диана у Сьюзен, когда подошло время ложиться. — Можно в комнате для гостей? Гости ведь всегда там спят.
— Завтра с мамой и папой приедет тетя Диана, — сказала Сьюзен. — Я уже приготовила эту комнату для нее. Зато в твоей комнате вы можете положить с собой Шримпа, а в комнату для гостей его не пускают.
— Как хорошо пахнут твои простыни, — восхитилась Делила, когда девочки улеглись в кровать.
— Сьюзен кипятит их с фиалковым корнем. Делила вздохнула:
— Ты сама не понимаешь, как хорошо тебе живется, Диана. Если бы у меня был такой дом… но мне этого не суждено. Приходится терпеть.
Обходя дом перед сном, мисс Бейкер зашла к девочкам, дала обеим по две горячие булочки и сказала, чтобы они переставали болтать и засыпали.
— Я никогда не забуду вашу доброту, мисс Бейкер, — трепетным голосом сказала Делила. Ложась спать, Сьюзен подумала, что никогда не видела девочки с более приятными манерами. Нет, она была к ней несправедлива. Но ей тут же пришло в голову, что для ребенка, которому никогда не дают поесть досыта, Делила слишком в теле.
На следующий день Делила ушла домой. Вечером приехали мама с папой и тетя Диана. А в понедельник Диана перенесла страшное потрясение.
Возвратившись в школу после большой перемены, девочка услышала с крыльца свое имя. Она остановилась и прислушалась. В классе Делила Грин вещала группе с любопытством слушающих ее учениц:
— Я была очень разочарована. Послушать Ди, так Инглсайд — это роскошный особняк. Конечно, дом большой, но мебель в нем старая. На стульях вся обивка протерлась.
— А фарфоровых собак ты видела? — спросила Бесси Палмер.
— Ничего в них нет особенного. На них даже шерсти нет. Я Диане так и сказала, что ожидала большего.
Диана, как говорится, «приросла к месту»… Ей не пришло в голову, что подслушивать нехорошо… она просто окаменела от изумления.
— Мне стало очень жаль Диану, — продолжала Делила. — Ее родители совсем не уделяют детям внимания. Мать вечно где-то таскается, бросая малышей на Сьюзен — а Сьюзен эта почти что выжила из ума. Она еще доведет их до работного дома. Сколько продуктов пропадает зря — вы себе представить не можете. Даже когда докторша дома, ей лень готовить, и Сьюзен все делает по-своему. Представляете, она хотела кормить нас на кухне, но я ей твердо сказала: «Неужели ты кормишь гостей на кухне?» Сьюзен тогда пригрозила мне, что если я буду ей дерзить, она запрет меня в чулане. «Не посмеешь!» — заявила я ей, и она на самом деле не посмела. Я ей сказала: «Со своими детьми можешь вытворять, что хочешь, но со мной это у тебя не выйдет!» Так что с Сьюзен я справилась. И не позволила ей дать Рилле сиропу от кашля. «Ты что, не знаешь, что этим можно отравить ребенка?» — спросила я ее. Но она мне отомстила за обедом. Видели бы вы, какую жалкую порцию она положила мне на тарелку! Она зажарила на обед курицу, но мне дала только гузку и даже не предложила еще кусочек пирога. Она хотела положить меня спать в комнате для гостей, а Ди это ей не позволила — от зависти. Ди такая вредная. Но все-таки мне ее жаль. Она мне рассказала, что Нэн ее вечно щиплет — и очень больно. У нее все руки в синяках. Мы спали у нее в комнате, и в ногах у нас валялся какой-то драный кот. Я сказала Ди, что это просто негигиенично. И у меня пропали перламутровые бусы. Я не говорю, что их взяла Сьюзен… она, по-моему, все-таки честная… но как-то странно — куда они подевались? А Джефри запустил в меня бутылкой с чернилами и вконец испортил мое платье. Ну да ладно, мама купит мне другое. Я выкопала у них на газоне все одуванчики и вычистила столовое серебро. Видели бы вы это серебро! Его, по-моему, сто лет не чистили. Сьюзен не больно-то надрывается, когда докторши нет дома. Но я ей этого не спустила. «Почему ты никогда не моешь кастрюли?» — спросила я ее. Видели бы вы, как она скривилась! Посмотрите, какое у меня колечко! Мне подарил его один мальчик из Аоубриджа.
— Я видела это колечко на руке Дианы Блайт, — презрительно сказала Пегги Макалистер.
— А я вообще не верю ни одному слову из того, что ты наговорила про Инглсайд, — возмутилась Лаура Карр.
Делила не успела ей ответить. Диана, к которой вернулись способность двигаться и дар речи, влетела в класс.
— Иуда! — крикнула она. Лживость Делилы поразила ее в самое сердце.
— Никакая я не Иуда, — буркнула Делила, краснея, кажется, впервые в жизни.
— А кто же ты? У тебя нет ни капли совести! Я с тобой до конца жизни не буду разговаривать!
Диана выскочила из школы и побежала домой. Нет, оставаться в школе в тот день она не могла… просто не могла! Она влетела в Инглсайд, изо всех сил хлопнув входной дверью, и побежала на кухню, где Энн с Сьюзен обсуждали меню на обед.
— Что с тобой, детка? — спросила Энн, увидев плачущую дочь. Та с рыданиями стала рассказывать о происшедшем.
— Я ей так искренне сочувствовала, мама, а она… Я больше никому в жизни не буду верить!
— Милая, но не все же твои подруги такие. Полли была другая.
— Но это уже второй раз, — с горечью сказала Диана, убитая столь подлым предательством. — Нет уж, третьего не будет.
— Мне жаль, что Ди утратила веру в людей, — грустно сказала Энн, когда Диана ушла к себе наверх. — Для нее это — настоящая трагедия. Ей действительно не везет на подруг. Дженни Пент… а теперь вот Делила Грин. Беда в том, что Диане нравятся девочки, которые рассказывают интересные истории. А Делила очень увлекательно разыгрывала страдалицу.
— А я вам скажу, что эта Делила — просто дрянь, — непримиримо сказала Сьюзен, раздосадованная тем, что Делила и ее провела своими хорошими манерами. — Назвать Шримпа драным котом! Конечно, есть на свете драные коты, миссис доктор, голубушка, и вообще я не очень-то люблю кошек, но нашему Шримпу уже семь лет, он заслуживает по крайне й мере уважения. А уж что касается моих кастрюль…
Тут Сьюзен даже не нашла слов.
А Диана у себя в комнате думала, что, пожалуй, еще не поздно подружиться с Лаурой Карр. Лаура, может быть, человек обыкновенный, но зато надежный. Диана вздохнула. Вместе с верой в несчастную участь Делилы ее жизнь как-то утратила яркие краски.
Глава тридцать четвертая
Холодный восточный ветер брюзжал за стенами Инглсайда, как сварливая старуха. Когда в конце августа выдается такой пронизывающе-сырой, почти осенний день, думала Энн, страшно портится настроение и происходят всевозможные неурядицы. Новый щенок, которого Джильберт привез детям, обгрыз ножку стола в столовой… Сьюзен обнаружила, что в кладовке, где они держат одеяла, чудовищно расплодилась моль… новый котенок Нэнни переломал в саду самые лучшие декоративные папоротники… Джим и Берти весь день барабанят по жестяным ведрам на чердаке. Сама Энн разбила цветной стеклянный абажур от лампы. Но звон бьющегося стекла даже принес ей некоторое облегчение. У Рил-лы заболело ухо, а Джефри расчесал себе до крови шею. Энн показала расчес Джильберту, тот мельком глянул на него и сказал, что это пустяки. Еще бы не пустяки! Джефри всего-навсего его родной сын! А то, что Джильберт на прошлой неделе пригласил к обеду Трентов, а Энн узнала об этом, только когда те позвонили в дверь — это, конечно, тоже пустяки! Они с Сьюзен так наработались в тот день, что хотели на ужин подать то, что осталось от обеда! И вдруг пожалуйста — миссис Трент, которая прославилась на весь Шарлоттаун своими зваными обедами! И куда подевались голубые носки Уолтера?
— Неужели ты совсем не способен класть свои вещи на место? Нет, Нэн, я не знаю, где это: «за семью морями». И перестань без конца задавать вопросы! Неудивительно, что Сократа заставили выпить цикуту. Так ему и надо!
Уолтер и Нэнни смотрели на мать с недоумением. Она никогда раньше не разговаривала с ними таким тоном. Взгляд Уолтера еще больше разозлил Энн.
— Диана, сколько раз тебе говорить, чтобы ты не обвивала ногами стул, когда играешь на пианино? Ты запачкал вареньем еще не читанный журнал, Джефри! И может, хоть кто-нибудь скажет мне, куда подевались подвески от люстры?
Этого никто ей сказать не мог… На самом деле их сняла Сьюзен, чтобы вымыть. Энн ушла наверх, чтобы не видеть обиженных глаз детей, и принялась лихорадочно расхаживать взад и вперед по комнате. Что это с ней происходит? Неужели она становится сварливой женщиной, которая без конца ко всем придирается? Последнее время ее все раздражает. Раздражают даже некоторые привычки Джильберта, на которые она раньше не обращала внимания. Ей надоели бесконечные однообразные заботы… надоело потакать капризам своего семейства. Раньше она с наслаждением вела дом и воспитывала детей. Теперь ей все было не в радость. Жизнь напоминала ей кошмарный сон, в котором все время пытаешься кого-то догнать, но не можешь, потому что у тебя спутаны ноги.
Самое ужасное, что Джильберт ничего этого не замечает. Он занят днем и ночью, и кроме работы его ничто не интересует. Сегодня за обедом он произнес всего одну фразу: «Передай мне, пожалуйста, горчицу».
«Конечно, я могу разговаривать со столами и стульями, — с горечью думала Энн. — Видимо, любовь у нас превратилась в привычку. Вчера вечером он не заметил, что на мне новое платье. И как давно он уже не называл меня „девочкой“! Впрочем, так, наверное, бывает в любом браке. И всем женщинам, наверное, приходится через это проходить. Я для него утратила прелесть новизны. Теперь весь смысл жизни для него в работе. И куда я дела носовой платок?»
Энн нашла носовой платок и села под окном, все больше растравляя себе душу. Джильберт ее больше не любит. Целует ее с отсутствующим видом, «по привычке». Из их жизни ушла романтика. Энн вспомнила старые шутки, над которыми они, бывало, смеялись, и ощутила только боль. Теперь ей казалось, что в них нет и не было ничего смешного. Как они потешались над Монти Тэрнером, который целовал жену раз в неделю… и даже делал запись в календаре, чтобы не забыть.
(И зачем жене такие поцелуи?)Или над Кэртисом Адам-сом, который не узнал жену в новой шляпке. Или над словами миссис Дэр: «Не так уж я люблю мужа, но если он куда-нибудь денется, мне его будет не хватать».
(Наверное, Джильберту меня тоже будет не хватать, если я куда-нибудь денусь. Неужели дело уже дошло до этого?) Млннад словами Ната Эллиотта, который сказал своей жене после десяти лет брака: «Если хочешь знать, мне просто надоело быть женатым».
(А мы женаты уже пятнадцать лет!)Что ж, вероятно, мужчины все такие. Корнелия Эллиотт была права: «Одно слово — мужчина!» Приходит время, когда их становится трудно удерживать возле себя.
(Зачем мне такой муж, которого надо «удерживать»?)Но вот миссис Клоу с гордостью сказала как-то на собрании Общества: «Мы женаты уже двадцать лет, и мой муж и сейчас любит меня так же, как в день свадьбы». Но, может быть, она обманывается или старается сделать хорошую мину при плохой игре. Она ведь вовсе не моложава — выглядит на свои годы, даже старше.
(Может быть, и я выгляжу старше своих лет?)
Впервые в жизни Энн почувствовала на плечах груз лет. Она подошла к зеркалу и критически посмотрела на свое отражение. В углах глаз морщинки, но их видно только при ярком освещении. Подбородок и шея в порядке. Бледной она была всегда. Волосы все еще густые и волнистые, седины нет и в помине. Но неужели кому-нибудь могут действительно нравиться рыжие волосы? Нос по-прежнему хорош. Энн погладила его, как старого друга, вспоминая то время, когда нос был ее единственным утешением. Но Джильберт и носа ее больше не замечает. Он вообще забыл, что у нее есть нос. Как миссис Дэр, он, может, и хватился бы его, если бы он куда-нибудь делся.
«Ладно, надо пойти к Рилле и Джефри, — подумала Энн. — Им я, по крайней мере, все еще нужна. И что это я придиралась к детям? Небось говорят у меня за спиной: „Бедная мама все время не в духе“».
Дождь продолжал идти, ветер все завывал. Ведерная бравура на чердаке прекратилась, но теперь Энн раздражало стрекотание сверчка в комнате.
Принесли почту. Одно письмо было от Мариллы. Энн вздохнула, развернув его. Какой у Мариллы стал дрожащий старческий почерк! Другое письмо пришло от миссис Фаулер из Шарлоттауна, с которой Энн была едва знакома. Мистер Баррет Фаулер с супругой приглашают мистера и миссис Блайт на обед в следующий вторник. «Пожалуйста, приезжайте к семи. Вы у нас встретитесь со своей давней знакомой миссис Доусон из Виннипега, в девичестве Кристиной Стюарт».
Энн уронила письмо на стол. На нее нахлынули воспоминания… отнюдь не самого приятного свойства. Кристина Стюарт, которую они знали в Редмонде. Девушка, про которую говорили, что Джильберт с ней обручен… девушка, к которой Энн когда-то его страшно ревновала… Да, сейчас, через двадцать лет это можно уже признать… Она ревновала к ней Джильберта… она ненавидела Кристину Стюарт. Энн много лет не вспоминала Кристину, но отлично помнила, как она выглядела. Высокая девушка с кожей цвета слоновой кости, с большими синими глазами и густыми черными волосами. И уверенной манерой держаться. Вот только нос… нос у нее был определенно длинноват. Красивая? Да, нельзя отрицать, что Кристина была очень хороша. Кто-то говорил, что Кристина «удачно» вышла замуж и уехала в Виннипег.
Джильберт забежал домой перекусить: в Верхнем Глене свирепствовала корь. Энн молча подала ему письмо миссис Фаулер.
— Кристина Стюарт? Конечно, поедем. Я с удовольствием с ней повидаюсь, — сказал Джильберт, оживившись впервые за последние недели. — У бедняжки все не так уж удачно сложилось. Четыре года назад у нее умер муж.
Энн этого не знала. А откуда это известно Джильберту? И почему он ей ничего не сказал? Кроме того, в следующий вторник у них годовщина свадьбы. Неужели он забыл? В этот день они никогда не принимали приглашений, а ехали и праздновали где-нибудь вдвоем. Но Энн не собиралась ему напоминать. Хочется ему повидать Кристину — пусть. Одна девушка в Редмонде как-то ей сказала: «Напрасно ты думаешь, Энн, что между Кристиной и Джильбертом ничего не было». Тогда она только посмеялась… Клара Халлет любила говорить неприятные вещи. Но, может быть, она все-таки была права? У Энн вдруг похолодело сердце: она вспомнила, что вскоре после свадьбы нашла у Джильберта в старой записной книжке маленькую фотографию Кристины. Джильберт тогда равнодушно сказал: «А, вот куда она задевалась». Пустяк вроде бы, но… из таких пустяков и складываются серьезные вещи. Неужели Джильберт… когда-то любил Кристину? А она, Энн, оказалась его женой, потому что та ему отказала? Утешительный приз, так сказать?
«Что это я, ревную?» — подумала Энн и попыталась рассмеяться. Все это вздор. Нет ничего удивительного в том, что Джильберту хочется повидать старую знакомую. Нет ничего удивительного в том, что такой занятой человек, который женат уже пятнадцать лет, забывает, какой сейчас месяц и число. Энн написала миссис Фаулер, что они принимают приглашение… а следующие три дня прожила надеждой, что во вторник около половины шестого у кого-нибудь в Глене начнутся роды.
Глава тридцать пятая
Роды начались слишком рано. За Джильбертом прислали в понедельник в девять часов вечера. Энн заснула в слезах и проснулась в три часа ночи. Раньше, проснувшись среди ночи, она наслаждалась, лежа в постели и глядя на бархат неба за окном… слушая мерное дыхание Джильбер-та… думая о детях, спящих рядом, о том, что завтра ее ждет новый прекрасный день. Но сейчас! Энн все еще не спала, когда небо на востоке посветлело и окрасилось в нежно-зеленый цвет и когда Джильберт наконец вернулся домой. «Близнецы», — глухо проговорил он, упал в постель и мгновенно уснул. Близнецы! У них сегодня пятнадцатая годовщина свадьбы, а муж только и нашел, что сказать ей: «Близнецы». Он даже не помнит, какой сегодня день.
Видимо, Джильберт не вспомнил этого и когда спустился вниз в одиннадцать часов. В первый раз за всю их совместную жизнь он не поздравил ее и ничего не подарил. Ну, что ж, она тоже не отдаст ему подарок, который давно уже купила: перочинный нож с серебряной отделкой, с одной стороны которого была выгравирована дата, а с другой — его инициалы. Раз он забыл, так и она забудет! Пусть ножик валяется у нее в ящике.
Весь день Джильберт был сам не свой. Он уныло околачивался в библиотеке и ни с кем не разговаривал. Что это с ним? Никак не дождется встречи в Кристиной? Может быть, в глубине души он мечтал о ней все эти годы? Энн отлично понимала, что это глупое подозрение, но когда это ревность была осмысленной? Трезво размышлять она не могла. Да это и не помогло бы.
Они собирались ехать в Шарлоттаун на пятичасовом поезде.
— Мама, мозно мы будем смотлеть, как ты налязаесся? — спросила Рилла.
— Смотрите, если вам так хочется… — ответила Энн, но тут же одернула себя: нельзя разговаривать с детьми таким сварливым тоном. — Конечно, детка, идем, — добавила она с раскаянием в душе. Рилла обожала смотреть, как мама собирается в гости. Но даже она почувствовала, что сегодня мама это делает безо всякого удовольствия.
Энн не сразу решила, что наденет. Хотя, с горечью подумала она, это не имеет никакого значения. Последнее время Джильберт не замечал, во что она одета. Ей было неприятно смотреть на себя в зеркало — бледная, усталая…
надоевшая.Но Энн не может позволить себе предстать перед Кристиной отставшей от моды провинциалкой.
(Еще не хватает, чтобы она начала меня жалеть!)Так что же надеть? Новое платье из нежно-зеленой кисеи на чехле с розовыми бутонами или кремовое шелковое платье с отложным кружевным воротником? Энн померила оба и выбрала зеленое. Попробовала несколько разных причесок и решила, что, пожалуй, новомодная «помпадур» смотрится неплохо.
— Мамоцка, ты такая класивая! — восторженно выдохнула Рилла. Предполагается, что дети говорят то, что думают. И Ребекка Дью сказала ей однажды, что она «относительно красива»? И Джильберт раньше часто делал ей комплименты, но за последние месяцы она не слышала ни одного!
Джильберт прошел мимо нее к своей туалетной комнате, не сказав ни слова по поводу ее нового платья. У Энн внутри все перевернулось от негодования. Ах, так? Она сорвала с себя новое платье и бросила его на кровать. Тогда она наденет старое черное, которое местные дамы считают «шикарным», но которое никогда не нравилось Джильберту.
