— Что это ты ничего не ешь, детка? — спросила ее за ужином Сьюзен.
      — Может быть, на солнце перегрелась? — забеспокоилась мама. — У тебя не болит голова?
      — Д-да, — проговорила Нэнни. Но болела у нее не голова. Вот она и соврала маме. И сколько еще придется врать? Теперь, узнав жуткую правду, она никогда в жизни не сможет проглотить ни кусочка. И с мамой поделиться нельзя. Не столько из-за клятвы — Сьюзен как-то сказала, что дурное обещание лучше нарушить, чем выполнить, — а потому, что мама расстроится. Каким-то образом Нэнни знала, что мама очень расстроится. А маму нельзя расстраивать… И папу тоже.
      Но как быть с Касси Томас? Нэнни ни за что не станет называть ее Нэн Блайт. Ей просто невыносимо думать о Касси Томас как о Нэн Блайт. Тогда получается, что ее самой вроде как нет совсем. Если она не Нэн Блайт, то лучше уж быть никем. Она ни за что не будет Касси Томас!
      Но мысли о Касси Томас преследовали Нэнни. Целую неделю она ни о чем другом не могла думать, и все это время Энн и Сьюзен никак не могли понять, что творится с девочкой. А та отказывалась есть, играть и, как говорила мисс Бейкер, «совсем скисла». Может, она скучает по Дови Джонсон, которая уехала домой? Нэнни сказала, что нет, не скучает по подруге, и вообще с ней все в порядке. Просто она устала. Отец осмотрел ее и прописал лекарство. Девочка покорно его принимала. Оно было не такое противное, как касторка, но теперь и касторка не имела значения. Ничто не имело значения, кроме Касси Томас… и страшного вопроса, который возник в смятенном уме Нэн и не покидал ее ни на одну минуту:
       Должна она уступить Касси Томас свое место в Инглсайде или нет?
      Разве это справедливо, что она, Нэн Блайт — Нэнни ни за что не хотела отказываться от своего имени, — пользуется всем тем, в чем отказано Касси и на что та имеет право? Нет, это несправедливо. Эта мысль повергала девочку в отчаяние. В ней было очень развито чувство справедливости. И она постепенно убедила себя, что должна обо всем рассказать Касси.
      В конце концов, может быть, никто особенно и не расстроится. Конечно, поначалу мама с папой огорчатся, но когда они узнают, что Касси — их родной ребенок, они ее полюбят и забудут про Нэнни. Мама будет целовать Касси и петь ей на ночь песенки, которые любила Нэнни, особенно про кораблик, который плывет по морю и везет им подарки.
      Нэн и Ди часто гадали, что будет, когда кораблик наконец приплывет. Но теперь все подарки, вернее доля Нэнни, достанутся Касси Томас. Касси Томас будет вместо нее исполнять роль королевы в школьном концерте и наденет ее корону. Как Нэнни мечтала об этом дне! Сьюзен будет печь пирожки для Касси Томас, а Пушинка будет мурлыкать у нее на коленях. Она будет играть в куклы Нэн в шалаше в кленовой роще и спать в ее постели. Понравится ли Диане, что теперь ее сестра — Касси?
      Наконец пришел день, когда девочка решила, что больше не может терпеть. Она должна поступить по справедливости. Она пойдет к Томасам и расскажет им правду. А они уж пускай скажут маме и папе. Сама Нэнни этого сделать не в силах.
      Приняв решение, девочка немного успокоилась, но страшно загрустила. И постаралась съесть ужин, потому что больше ей в этом доме ужинать, видно, не придется.
      «Все равно я буду звать маму „мамой“, — с отчаянием думала Нэнни. — А Шестипалого Джимми ни за что не стану звать „папой“. Просто буду вежливо называть его „мистер Томас“. Против этого он не должен возражать».
      Она почувствовала, что давится едой. Подняв глаза, Девочка встретила взгляд Сьюзен, в котором прочитала: «касторка». Сьюзен и не подозревает, что вечером ее здесь уже не будет, а касторку ей придется давать Касси. Ну, хоть в этом Касси можно не завидовать.
      Нэнни ушла после ужина. Она решила, что надо пойти до темноты, а то потом у нее не хватит храбрости. Она ушла в своем клетчатом каждодневном платье, не осмелившись переодеться во что-нибудь получше: вдруг Сьюзен или мама спросят, с чего это она нарядилась. И вообще все ее хорошенькие платьица теперь принадлежат Касси Томас. Но Нэнни все-таки надела новый фартук, который ей сшила Сьюзен — такой хорошенький фартучек с фестончиками из красной ленты. Девочке он очень нравился. Неужели Касси Томас пожалеет отдать ей один фартук?
      Нэнни спустилась с холма, прошла через деревню и направилась по дороге, которая вела на мыс. Маленькая девочка, решительно шагавшая по дороге, и не подозревала, что она героиня. Наоборот, ее мучил стыд: ей так трудно сделать то, что правильно и справедливо, так трудно не ненавидеть Касси и не бояться Шестипалого Джимми, так хочется повернуться и побежать домой.
      Небо хмурилось. Над бухтой висела огромная черная туча, в которой нет-нет вспыхивала молния. Рыбацкая деревня на мысу была освещена красными лучами солнца, вырывавшимися из-под этой тучи. Лужи рдели, как большие рубины. Белый парусник тихо плыл мимо окутанных туманом дюн, повинуясь зову далекого таинственного океана. В небе резко кричали чайки.
      Нэнни не понравился запах рыбы и грязные дети, которые с криками носились по песчаному берегу. Когда она спросила, в каком доме живет Шестипалый Джимми, они с любопытством на нее уставились.
      — Вон в том, — показал один мальчик. — А зачем он тебе?
      — Спасибо, — сказала Нэнни и повернула к указанному дому.
      — Не можешь ответить на вопрос, воображала? — крикнула ей вслед одна из девочек.
      Мальчик, показазший ей дом, вдруг возник перед Нэнни.
      — Видишь тот дом, позади дома Томасов? Так вот, у меня там сидит морской змей, и я тебя туда запру, если не скажешь, зачем тебе нужен Шестипалый Джимми.
      — Ну, ты, воображала, отвечай Биллу! — крикнула та же девочка. — Все вы в Глене чересчур много о себе понимаете.
      — А то смотри, — добавил другой мальчик, — я тут собираюсь топить котят, могу и тебя за компанию утопить.
      Другая девочка сказала с ухмылкой:
      — У тебя есть десятицентовик? Могу продать тебе зуб. Вчера выдернули.
      — У меня нет десятицентовика, и мне не нужен твой зуб, — набравшись храбрости, ответила Нэнни. — Отвяжитесь от меня.
      — Ну-ну, не хамить, — прорычал мальчик, который собирался топить котят.
      Нэнни бросилась бежать. Мальчик, который держал морского змея, подставил ей ножку, и она упала на песок. Обидчики захохотали.
      — Теперь поменьше будешь воображать! — крикнула девочка, предложившая ей купить зуб. — Подумаешь — напялила фартук с фестончиками!
      Тут кто-то из детей крикнул:
      — Вон причаливает Мрачный Джек! — и они все побежали к лодке.
      Черная туча совсем скрыла солнце. Рубиновые лужи опять стали серыми.
      Нэнни встала на ноги. Платье было в грязи, чулки тоже. Но ее мучители отстали. Неужели ей придется играть с ними?
      «Только не плакать, — говорила себе Нэнни, — я не должна плакать!» Она поднялась по скрипучим дощатым ступенькам дома Томасов. Как и все дома в рыбацкой деревне, дом Томасов стоял на сваях — чтобы его не залил необычно высокий прилив, а под домом была свалена битая посуда, пустые консервные банки, старые ловушки для крабов и прочий хлам. Сквозь дверной проем Нэнни открылась кухня, подобной которой она еще никогда не видела. На голом полу грязь, потолок прокопчен и весь в пятнах, в раковине полно немытой посуды. На облезлом старом столе тарелки с остатками пищи, и над ними вьются огромные мухи. В кресле-качалке сидела женщина с нечесаными седоватыми волосами и кормила грудью грязного толстого младенца.
      «Моя сестра!» — подумала девочка. Ни Касси, ни Шестипалого Джимми не видно. За это последнее обстоятельство Нэнни была благодарна судьбе.
      — Кто ты и что тебе нужно? — спросила женщина недовольным тоном.
      Она не пригласила девочку войти, но та все равно шагнула в кухню. Начинался дождь, и от удара грома весь дом вздрогнул. Нэнни знала, что должна скорей сказать то, за чем пришла, а иначе она бросится бежать из этого кошмарного дома, от этого кошмарного ребенка и от этих кошмарных мух.
      — Пожалуйста, можно поговорить с Касси? Она дома? — проговорила Нэнни. — Мне нужно сказать ей что-то очень важное.
      — В самом деле? — ухмыльнулась женщина. — У такой мелюзги важное дело? Касси нет дома. Она поехала с отцом в Верхний Глен, а скоро начнется гроза, и Бог знает, когда они вернутся. Садись.
      Нэнни села на сломанный стул. Она знала, что рыбаки живут бедно, но не представляла, что бедность может быть такой безобразной. Миссис Фитч в Глене называли бедной, но ее дом был такой же чистый, как и Инглсайд. Разумеется, все знали, что Шестипалый Джимми пропивает все, что зарабатывает. И здесь ей предстоит жить!
      «Я попробую его отчистить», — тоскливо подумала Нэнни. На сердце у нее стало невыносимо тяжело. Пламя благородного самопожертвования, погнавшее ее в дорогу, погасло.
      — А зачем тебе Касси? — спросила жена Шестипалого, вытирая грязное лицо младенца еще более грязным фартуком. — Если ты пришла насчет концерта в воскресной школе, так она в нем участвовать не будет. Ей нечего надеть. Ну, скажи, где я возьму ей приличное платье?
      — Нет, я не по поводу концерта, — уныло сказала Нэнни. А почему бы ей не рассказать всю эту историю миссис Томас? Все равно той придется узнать. — Я пришла сказать ей… сказать, что она — это я, а я — это она.
      Миссис Томас, естественно, опешила.
      — Ты что, спятила? — спросила она. — Как это понимать?
      Нэнни подняла голову. Самое страшное было позади.
      — Понимать надо так: мы с Касси родились в одну ночь… и акушерка нас поменяла, потому что у нее был зуб на маму… и… и Касси должна жить в Инглсайде… перед ней откроются возможности…
      Последнюю фразу она заимствовала у своей учительницы в воскресной школе и считала, что, по крайней мере, красиво закончила свою бессвязную речь.
      Миссис Томас смотрела на нее, вытаращив глаза.
      — Кто из нас сошел с ума — ты или я? Что ты несешь? Кто тебе такое наговорил?
      — Дови Джонсон.
      Миссис Томас запрокинула голову и расхохоталась. Хоть она и была оборванной и грязной, смех у нее был очень звонкий.
      — Тогда все ясно. Прошлым летом я стирала у ее тетки и поняла, что это за штучка. Ее хлебом не корми, дай кому-нибудь заморочить голову. Так вот, моя милая, как там тебя звать, не верь ты всей этой брехне. Дови тебе еще не то наплетет.
      — Это неправда? — ахнула Нэнни.
      — Ну, конечно, это вранье. Какая же ты глупенькая, что поверила такой небылице! Во-первых, Касси, наверное, на год старше тебя. И вообще, кто ты?
      — Я Нэн Блайт.
      Какое счастье! Она и в самом деле Нэнни Блайт!
      — Нэн Блайт? Одна из близнецов? Да я отлично помню ту ночь, когда вы родились. Я как раз зашла в Инглсайд по делу. Я тогда еще не была замужем за Шестипалым — лучше бы мне за него вообще не выходить! — а мать Касси была еще жива и здорова. Касси как раз начинала ходить. А ты похожа на свою бабушку по отцу… она в тот день была в Инглсайде и Бог знает как радовалась, что у нее родились внучки-близнецы. Ну, как ты могла поверить такой басне?
      — Я привыкла верить людям, — с достоинством ответила Нэнни, поднимаясь со стула. Она ощущала такой прилив счастья, что ей не хотелось очень уж обижать миссис Томас.
      — Ну, в этом мире от такой привычки лучше побыстрей отвыкнуть, — цинично посоветовала миссис Томас. — И не советую дружить с девчонками, которые обожают морочить людям голову. Садись, садись. Подожди, пока кончится гроза. Не пойдешь же ты домой в такой ливень. И темно, ни зги не видно. Ой, смотри — убежала!
      Но девочка уже скрылась за стеной дождя. Конечно, она никогда бы не посмела броситься домой в такую грозу, если бы не была охвачена неизбывным восторгом. Ее хлестал ветер, она мгновенно вымокла до нитки, ей казалось, что от ударов грома небо трескается пополам. Только бесконечные вспышки молний освещали ей дорогу. Она то и дело поскальзывалась и падала. И наконец вся мокрая и облепленная грязью влетела в прихожую Инглсайда.
      Навстречу ей выбежала Энн и схватила ее в объятия.
      — Девочка, как же ты нас напугала! Где ты была?
      — Будем надеяться, что Джим и Уолтер не схватят простуду, разыскивая тебя под дождем, — резко сказала Сьюзен, на лице которой все еще были видны следы волнения.
      — Мамочка, я — это действительно я. Я вовсе не Касси Томас, и я всегда буду сама собой.
      — Бедняжка бредит, — заявила Сьюзен. — Наверное, отравилась чем-нибудь.
      Энн выкупала Нэнни, уложила ее в постель и только после этого согласилась ее выслушать. И тогда дочь все ей рассказала.
      — Мамочка, я и в самом деле твоя дочка?
      — Ну, конечно, милая. Как ты могла поверить, что это не так?
      — Мне просто в голову не пришло, что Дови может мне наврать. Мама, кому же тогда верить? Дженни Пент наговорила всякого Диане…
      — Дорогая, пока что тебе встретились только две девочки, которые говорят неправду. Остальные твои подруги никогда ведь тебе не лгали. Конечно, на свете есть такие люди — не только дети, но и взрослые. Вот подрастешь и научишься отличать золото от мишуры.
      — Мамочка, мне не хочется, чтобы Джим, Уолтер и Ди знали, какая я глупая.
      — Они и не узнают. Ди вообще уехала с папой в Лоубридж, а мальчикам скажем только, что ты далеко зашла по дороге и попала в грозу. Конечно, с твоей стороны было глупо поверить Дови, но ты показала себя благородной и храброй девочкой, когда пошла к бедной Касси Томас, чтобы предложить ей то, что, как ты считала, принадлежит ей по праву. Мама тобой очень гордится.
      Гроза кончилась. С неба на счастливый умытый мир смотрела луна.
      «Какое счастье, что я — это я!» — подумала Нэнни и уснула.
      Вечером Джильберт и Энн пришли посмотреть на спящих дочек. Диана спала, крепко сжав губы, а Нэнни улыбалась во сне. Джильберт уже узнал про басню, которую сочинила Дови Джонсон, и так сильно на нее рассердился, что той бы не поздоровилось, если бы их не разделяли добрых тридцать миль. А Энн мучила совесть.
      — Мне надо было хорошенько расспросить Нэнни. Я же видела, что с ней что-то творится, но была слишком занята другими делами, которые ничего не значили по сравнению со страданиями моей девочки. Подумай, как мучилась бедняжка!
      И Энн наклонилась над кроваткой, полная одновременно и раскаянием, и радостью.
      — Хотела бы я знать, что их ждет в жизни, — прошептала она.
      — Ну, надеюсь, обе сумеют отхватить себе такого же замечательного мужа, как и их мать, — поддразнил ее Джильберт.

      — Что я слышу — Общество собирается в Ингл-сайде перемывать косточки, то бишь стегать одеяла для миссий, — сказал Джильберт. — Ну, Сьюзен, доставай свой лучший сервиз да запаси побольше мыла.
      Мисс Бейкер вяло улыбнулась: где уж мужчине понять такие важные вещи! Но вообще-то ей было не до улыбок: у нее было еще далеко не все готово к приему дам из Общества.
      — Горячий пирог с курицей, — бормотала она про себя, — картофельное пюре и зеленый горошек. И постелем новую кружевную скатерть. Такой в Глене не видывали. Вот рты разинут! Представляю, как позеленеет Аннабелла Клоу! А цветы вы поставите в синюю с серебром вазу, миссис доктор, голубушка?
      — Да, анютины глазки с папоротниками из кленовой рощи. И принеси свою роскошную герань в гостиную, Сью, а если день будет теплый, на веранду. Как хорошо, что у нас еще так много цветов! Этим летом сад цвел как никогда. Впрочем, кажется, я это говорю каждую осень, да, Сью?
      Дел предстояла уйма. Надо было решить, как рассадить дам. Миссис Миллисон ни в коем случае не должна оказаться рядом с миссис Маккрири: они уже много лет не разговаривают — с тех пор, как поссорились еще в школе. Хозяйка дома имела право пригласить кроме членов Общества несколько своих знакомых.
      — Я хочу позвать миссис Бест и миссис Кемп-белл, — предупредила Энн.
      На лице Сьюзен отразилось сомнение.
      — Они ведь приезжие, миссис доктор, голубушка, — заметила она таким тоном, точно хотела сказать: «они ведь крокодилы».
      — Мы с доктором тоже когда-то были приезжими, Сью.
      — Да, но дядя доктора жил здесь с незапамятных времен. А про этих Бестов и Кемпбеллов никто ничего не знает. Впрочем, это ваш дом, миссис доктор, голубушка, и не мне вам указывать, кого приглашать, а кого нет. Только я помню, как много лет тому назад миссис Флэгг пригласила на такое собрание никому не знакомую женщину. Так та пришла в платье из фланели— решила, что для простежки одеял нечего особенно выряжаться! Миссис Кемпбелл, по крайней мере, такой ошибки не сделает. Она всегда хорошо одевается… хотя я никогда бы не заявилась в церковь в платье цвета морской волны.
      Энн попробовала представить себе Сьюзен в таком платье и едва сумела сдержать улыбку.
      — А я подумала, что этот цвет очень подходит к ее седым волосам, Сьюзен. Кстати, она просила меня узнать у тебя рецепт соуса из крыжовника со специями. Говорит, что вкуснее соуса в жизни не пробовала.
      — Что ж, миссис доктор, голубушка, этот соус мало кто умеет готовить.
      И больше вопрос о платье цвета морской волны не поднимался. После такого комплимента миссис Кемпбелл могла бы заявиться в наряде туземца с островов Фиджи — мисс Бейкер и тут нашла бы ей оправдание.
      Лето давно кончилось, но осень его еще не забыла, и в день собрания было по-июньски тепло, хотя уже стоял октябрь. Собрались почти все члены Общества, не хотевшие упустить возможность услышать все свежайшие сплетни и заодно вкусно поужинать. Кроме того, они надеялись, что жена доктора, которая недавно ездила в Шарлоттаун, появится в чем-нибудь сверхмодном.
      Не сломленная кулинарными заботами, Сьюзен спокойно встречала гостей и провожала их в гостиную, твердо зная, что ни у одной из них нет фартука, отделанного кружевом в пять дюймов шириной. Неделей раньше мисс Бейкер получила за свои кружева первый приз на сельскохозяйственной выставке в Шарлоттауне и вернулась домой, распираемая гордостью.
      Лицо Сьюзен было невозмутимо, но в мыслях она позволяла себе некоторое злопыхательство:
      «Селия Риз, как всегда, ищет, над чем бы понасмехаться. Не найдешь и не надейся. Мира Мюррей вырядилась в платье из красного бархата… слишком роскошно, на мой взгляд, для простежки одеял. Но, ничего не скажешь, оно ей идет. По крайней мере, это не фланель. А у Агаты Друк очки, как всегда, висят на веревочке… Для Сары Тейлор это, может быть, последнее такое собрание: доктор говорит, что у нее очень больное сердце, но она не хочет этого признавать. Слава Богу, что миссис Дональд не привела с собой свою Мэри — но все равно она нам ею все уши прожужжит. Гляди-ка — Джейн Бэрр из Верхнего Глена. Она даже не член Общества. Придется после ужина пересчитать ложки. У них все в семье нечисты на руку. Кендес Крофорд… эта не больно-то часто появляется на собраниях, но, видно, решила похвалиться новым кольцом с бриллиантом. А у Эммы Поллок, как всегда, из-под платья выглядывает нижняя юбка. Хорошенькая женщина, но легкомысленная, как и вся ее родня. А ты, Тилли Макалистер, смотри не опрокинь на скатерть желе, как в прошлый раз у миссис Палмер. Марта Кротерс хоть раз в жизни хорошо поест. Жаль, что не привела мужа… слышала, что ему приходится сидеть на диете из орехов или чего-то в этом роде. Миссис Бакстер… говорят, что ее муж отвадил поклонника Мины, Гарольда Риза. Гарольд всегда был трусоват, а робкому никогда не завоевать сердце женщины. Ну что ж, народу набралось достаточно на два одеяла, а остальные будут вдевать нитки в иголки…»
      Одеяла разложили на столах на просторной веранде, и разом заработали руки — и языки. Энн и Сьюзен готовили ужин, а Уолтер, который в этот день не пошел в школу, потому что у него болело горло, сидел на ступенях веранды, скрытый от дам завесой из дикого винограда. Он любил слушать разговоры взрослых. Они говорили такие удивительные, непонятные вещи, основываясь на которых можно было сочинить увлекательные истории про разные кланы бухты Четырех Ветров.
      Из всех присутствующих дам Уолтеру больше всех нравилась миссис Мира Мюррей. Она так заразительно смеется, и у нее такие славные морщинки в уголках глаз. Самое простое событие в ее изложении кажется ужасно интересным. Стоило только появиться этой женщине, и жизнь сразу становилась веселее. Какие у нее красивые черные волосы и сережки, похожие на красные капельки, и как ей идет платье из вишневого бархата! Меньше всех Уолтеру нравилась тощая как палка миссис Чабб — может быть, потому, что она однажды в его присутствии назвала его «болезненным мальчиком». Миссис Милгрейв, подумал Уолтер, похожа на толстую серую курицу, а миссис Клоу — на бочку с ногами. А как хороша молодая миссис Рейсом с волосами медового цвета… «чересчур хороша для жены фермера», сказала Сьюзен, когда Дэйв на ней женился. Эдит Бейли, портниха, у которой одеваются все дамы Глена, совсем не похожа на старую деву: у нее такие красивые седоватые букли и веселые черные глаза. Уолтеру нравилась и миссис Мид, которая была старше всех в этой компании. У нее ласковые добрые глаза, и она больше слушает, чем говорит. Но Селия Риз, с лица которой не сходила усмешка, словно она потешалась над всеми и вся, ему вовсе не пришлась по сердцу.
      Дамы еще не пустили языки в ход по-настоящему… они обсуждали погоду и каким рисунком простегивать одеяла — ромбами или веерами. А Уолтер тем временем думал, что весь мир словно бы покоится в золотых объятиях великого и доброго Существа. Желто-красные листья тихо падали на землю, но величественные мальвы все еще цвели у кирпичной стены, а тополя возле сарая еще пестрели листвой. Уолтер до того отрешился от всего, упиваясь окружавшей его красотой, что пришел в себя, только услышав слова миссис Миллисон:
      — Ну, у них что ни похороны, то сенсация. Вспомните хотя бы похороны Питера Керка!
      Уолтер навострил уши. Это что-то интересное. Но, к его сожалению, миссис Миллисон не стала описывать в подробностях, что там произошло. Видимо, все были на этих похоронах или слышали о них.
       (Только почему им всем как будто стало неловко?)
      — Разумеется, Клара Уилсон сказала про Питера чистую правду, но беднягу уже предали земле, и давайте не будем тревожить его прах, — заявила миссис Чабб с таким видом, словно кто-то предложил выкопать его из могилы.
      — Моя Мэри вечно говорит такие смешные вещи, — поведала миссис Дональд. — Знаете, что она у меня спросила, когда мы собирались на похороны Маргарет Холлистер: «Мама, а мороженое на похоронах дают?»