История Энн Ширли - Энн в Грингейбле

      — А что ты наденешь на выпускной вечер, Джейн? — спросила Руби.
      Джейн и Джози заговорили вместе, и разговор перешел на платья и фасоны. Но Энн не принимала в нем участия, а сидела у окна, задумчиво опершись щекой на руки, глядела на крыши города и закатное небо над ними и уносилась в мир волшебных мечтаний. Впереди были годы надежд и обещаний, каждый из них — роза в венке ее жизни.

Глава тридцать четвертая
УСПЕХ И МЕЧТЫ

      Наступило утро, когда на доске в колледже должны были вывесить результаты экзаменов. Энн и Джейн отправились туда вместе. Джейн умиротворенно улыбалась: экзамены она сдала и могла не сомневаться в получении диплома. У нее не было высоких целей, а значит, не о чем больше волноваться. Энн была бледна и молчалива: через десять минут она узнает, кто завоевал золотую медаль, а кто — стипендию Эвери. Ей казалось, что время уплотнилось до этих десяти минут и за ними уже ничего нет.
      — Или то, или другое ты, конечно, получишь, — убеждала ее Джейн, которая не могла себе представить, чтобы ректорат решил иначе — это была бы чудовищная несправедливость.
      — Нет, на стипендию я не надеюсь, — ответила Энн. — Все говорят, что она достанется Эмили Клей. И я не стану смотреть список у всех на глазах — у меня на это просто не хватит мужества. Я пойду в женскую уборную, а ты посмотри списки и приди скажи мне. И умоляю тебя, Джейн, на задерживайся. Если мне ничего не досталось, так и скажи, не пытайся позолотить пилюлю. И не надо мне сочувствовать! Обещаешь, Джейн?
      Джейн пообещала исполнить просьбу Энн, но получилось так, что исполнять ее Джейн не пришлось. В вестибюле колледжа они увидели толпу молодых людей, которые качали Джильберта Блайта и кричали во все горло: «Ура медалисту Джильберту Блайту!»
      У Энн сжалось сердце — значит, она потерпела поражение, а победил Джильберт. Как расстроится Мэтью — он был так в ней уверен!
      Но тут кто-то выкрикнул:
      — Ура стипендиатке Энн Ширли!
      — Ой, Энн, — проговорила Джейн, когда они под громкие поздравительные крики скрылись в женской уборной. — Ты таки победила!
      Через минуту в уборную набежали девушки-студентки и стали наперебой поздравлять Энн, хлопать ее по плечу, пожимать руки. Ее тискали, толкали, дергали, но среди всей этой радостной суматохи она сумела шепнуть Джейн:
      — Как обрадуются Мэтью с Мариллой! Надо им сейчас же написать.
      Следующим важным событием стал выпускной бал. Он состоялся в главной зале колледжа. Профессора держали речи, лучшие студенты зачитывали свои работы, все пели песни, затем началась раздача дипломов, призов и медалей.
      Мэтью и Марилла тоже присутствовали в зале. Они видели и слышали только высокую девушку в светло-зеленом платье, которая, раскрасневшись, с глазами, сияющими как звезды, прочитала свое, признанное лучшим сочинение и на которую родители указывали друг другу: вот эта девушка получила стипендию Эвери!
      — Ну что, Марилла, теперь небось рада, что мы ее не отослали обратно в приют? — прошептал Мэтью Марилле, когда Энн закончила читать.
      — Да я давно уже рада! — отозвалась Марилла. — Сколько можно мне это поминать, Мэтью Кутберт?
      Мисс Барри, которая сидела позади них, наклонилась вперед и ткнула зонтиком в спину Мариллы.
      — Надеюсь, вы гордитесь своей Энн? — спросила она. — Я — очень.
      Вечером Энн вместе с Мэтью и Мариллой уехала в Эвонли. Она не была дома с апреля и больше не хотела оставаться в городе ни одного дня. В Эвонли расцвели яблони, все сверкало молодой зеленью. В Грингейбле ее ждала Диана. Поднявшись к себе в комнату, которую Марилла украсила цветущей розой в горшке, счастливая Энн смогла наконец перевести дух.
      — Как же хорошо вернуться домой, Диана! И опять увидеть в окне эти остроконечные елки, и белый сад и Снежную Королеву. Как чудно пахнет мятой! И как хороша эта чайная роза — как песня, надежда и молитва, слитые воедино. Я так рада видеть тебя, Диана!
      — А я думала, что тебе теперь больше нравится Стелла Мейнерд, — укоризненно сказала Диана. — Джози Пайн говорила, что ты в нее просто влюблена.
      Энн засмеялась.
      — Стелла Мейнерд — милейшая девочка и очень мне дорога, — но ты мне дороже всех, Диана. Я люблю тебя еще больше, чем раньше, и мне столько надо тебе рассказать. Но сейчас мне кажется, что просто сидеть и смотреть на тебя — уже счастье. Знаешь, я устала — устала заниматься, устала быть серьезной. Завтра утром я собираюсь по крайней мере два часа лежать в саду на траве и совсем ни о чем не думать.
      — Ты такая молодец, Энн! Но раз ты получила стипендию Эвери, ты уже не будешь работать учительницей?
      — Нет, в сентябре я поеду в Редмонд. Как это замечательно! Я как следует отдохну за три роскошных летних месяца и накоплю новый запас честолюбия. Джейн и Руби пойдут работать в школу. Правда, приятно, что мы все получили дипломы, даже Зануда Сперджен?
      — Джейн уже предложили должность в ньюбридж-ской школе, — сообщила Диана. — Джильберту Блайту тоже придется поработать учителем. У его отца нет денег, чтобы послать его в этом году в Редмонд, и он собирается сам заработать себе деньги на обучение. Наверное, он будет учителем у нас в школе, если мисс Эйми решит уйти на пенсию.
      Энн была неприятно удивлена этой новостью: почему-то она считала, что Джильберт тоже поедет в Редмонд. Как же она станет учиться, если ей не надо будет с ним соперничать? Это всегда так ее вдохновляло. Пожалуй, учеба в университете покажется пресной, если рядом не будет ее друга-врага.
      На следующее утро за завтраком Энн вдруг заметила, что у Мэтью совсем больной вид. И как он сильно поседел!
      — Марилла, — нерешительно спросила она, когда Мэтью вышел, — что с Мэтью? Мне кажется, он не совсем здоров.
      — Да, он нездоров, — озабоченно подтвердила Марилла. — У него этой весной несколько раз сильно прихватывало сердце, а он нипочем не хочет даже немного его поберечь. Я ужасно за него беспокоюсь, но в последнее время ему вроде стало полегче. Мы наняли хорошего работника. Теперь Мэтью не придется столько надрываться и, надеюсь, у него наладится со здоровьем. Особенно сейчас, когда ты вернулась домой. Он всегда так радуется, когда ты приезжаешь.
      Энн, перегнувшись через стол, ласково погладила Мариллу по щеке.
      — Ты и сама-то не очень хорошо выглядишь, Марилла. У тебя усталый вид. Наверное, ты слишком много работаешь. Теперь я все буду делать по дому, а ты отдохнешь. Вот только сегодня навещу все свои любимые места и вспомню все старые мечты, а потом возьмусь за работу. А ты немного побездельничай.
      Марилла растроганно улыбнулась девушке:
      — Домашняя работа тут ни при чем — просто у меня частенько болит голова из-за зрения. Доктор Спенсер без конца меняет мне очки, но толку от этого ровным счетом никакого. В конце июня на остров должен приехать знаменитый профессор-окулист, и доктор советует ему показаться. Наверное, придется. Мне уже стало совсем трудно читать или шить. Ну а ты, Энн, молодец. Получить диплом первой степени за один год, да еще завоевать стипендию Эвери… Миссис Линд, правда, считает, что женщинам высшее образование ни к чему — дескать, они тогда становятся неспособны выполнять свое главное предназначение. А я думаю, что все это чушь. Да, кстати, к слову о Рэйчел… До тебя не доходили никакие слухи о положении Эбби-банка?
      — Доходили, — кивнула Энн, — говорят, что его дела плохи — вот-вот обанкротится. А что?
      — Вот-вот, и Рэйчел то же самое говорит. Она была У нас на прошлой неделе и сказала, что ходят такие слухи. Мэтью страшно разволновался — у нас же в этом банке лежат все наши сбережения, все до последнего цента. Я поначалу предлагала положить их в Сберегательный банк, но старик Эбби был большим приятелем нашего отца, и мы всегда клали деньги в его банк. Мэтью тогда сказал, что с таким директором за банк можно не опасаться.
      — По-моему, он уже много лет только числится директором, — заметила Энн. — Он очень стар, и банком заправляют его племянники.
      — Ну вот, когда Рэйчел нам это сказала, я просила Мэтью забрать оттуда наш вклад, и он ответил, что подумает — может, и заберет. Но вчера мистер Рассел заверил нас, что дела банка в полном порядке.
      Энн, как и собиралась, провела день на природе, радуясь каждой травинке, каждому цветку и деревцу. Она на всю жизнь запомнила этот день, такой беззаботный, такой солнечный и ясный. Несколько часов она погуляла у себя в саду, потом сходила на Дриадин ключ, Ивовый омут и на Фиалковую поляну; после обеда она посетила миссис Аллан, с которой они с удовольствием проговорили часа два, и наконец к вечеру пошла вместе с Мэтью на дальнее пастбище за коровами. Они возвращались по Тропе Мечтаний, и Энн заметила, что Мэтью идет с трудом, опустив голову. Энн пришлось замедлить шаг.
      — Ты сегодня переработал, Мэтью, — укоризненно сказала она. — Тебе надо беречь свое сердце.
      — Да у меня как-то не получается, — смутился Мэтью, открывая ворота, чтобы пропустить коров. — Просто я постарел, Энн, и все время про это забываю. Ну ничего, я всю жизнь работал, так пусть уж и умру в упряжи.
      — Если бы вам прислали вместо меня мальчика, как вы хотели, он бы помог тебе по хозяйству и ты бы не так уставал, — грустно пошутила Энн. — Из-за одного этого я жалею, что я не мальчик.
      — Нет уж, Энн, я не променяю тебя и на десяток мальчиков, — сказал Мэтью, взяв ее за руку. — Так и запомни — ни на десять, ни на двадцать мальчиков. Кто у нас получил стипендию Эвери — мальчик, что ли? Нет, ее получила девочка, моя умница девочка.
      Мэтью улыбнулся своей застенчивой улыбкой и пошел вслед за коровами в хлев. Воспоминание об этой улыбке Энн унесла к себе в комнату, где потом еще долго сидела у открытого окна, вспоминая прошлое и мечтая о будущем. За окном в лунном свете сияла серебром Снежная Королева, а из дальнего болота доносился лягушачий хор. Энн навсегда запомнила серебристый покой и ароматную красоту этого вечера. Это была ее последняя беззаботная ночь — на следующий день Энн коснулось леденящее дыхание смерти. А после того, как человек ощутит это страшное дыхание, он меняется и никогда уже не бывает прежним.

Глава тридцать пятая
СТРАШНАЯ ГОСТЬЯ С КОСОЙ В РУКАХ

      — Мэтью… Мэтью… что с тобой? Мэтью, тебе плохо? Эти испуганные слова вырвались у Мариллы как раз в ту минуту, когда Энн вошла в прихожую с букетом нарциссов в руках. После этого она много лет не могла выносить запах нарциссов. Энн увидела, что Мэтью стоит на крыльце с каким-то серым, вдруг осунувшимся лицом. В руках у него была газета. Энн швырнула цветы на пол и бросилась к нему вместе с Мариллой. Но они опоздали: у Мэтью подогнулись ноги — и он упал на порог.
      — Он потерял сознание, — с ужасом проговорила Марилла. — Беги за Мартином, Энн, быстрее — он в сарае.
      Их работник Мартин, который только что приехал с почты, сел в телегу и поехал за доктором. По дороге он заехал на ферму Барри, чтобы послать хозяев на помощь женщинам в Грингейбле. Миссис Линд, которая зашла к Барри по какому-то делу, тоже поспешила в Грингейбл. Там Марилла и Энн безуспешно пытались привести Мэтью в сознание.
      Миссис Линд легонько отстранила их, пощупала пульс Мэтью, потом приложила ухо к его груди. Выпрямившись, она обвела печальным взглядом их испуганные лица, из глаз ее брызнули слезы.
      — Боюсь, ему уже ничто не поможет, Марилла, — проговорила она.
      — Миссис Линд… вы не думаете… не может же быть, чтобы Мэтью… — Энн не в силах была выговорить страшное слово. Ее лицо было белым как мел, и она сама, казалось, вот-вот грохнется на пол.
      — Да, детка, боюсь, что это так. Посмотри на его лицо. Я часто видела такое выражение и понимаю, что это значит.
      Доктор осмотрел тело и сказал, что смерть была мгновенной и, возможно, даже безболезненной. По-видимому, ее вызвало какое-то потрясение. Вскоре они узнали, что так мгновенно убило Мэтью: в той газете, которую Мартин привез с почты и которую Мэтью держал в руках, сообщалось о крахе Эбби-банка.
      Известие о смерти Мэтью быстро разнеслось по Эвонли, и весь день Грингейбл был заполнен друзьями и соседями Кутбертов, которые старались хоть чем-нибудь помочь осиротевшим женщинам. Впервые за свою жизнь, осененный белым величием смерти, тихий застенчивый Мэтью оказался в центре всеобщего внимания.
      Когда на Грингейбл медленно спустилась ночь, в доме наступила тишина. В гостиной в гробу лежал Мэтью, длинные седые волосы окаймляли его спокойное лицо, на котором застыла тихая добрая улыбка, словно он спал и видел приятные сны. Вокруг стояли цветы, милые простые цветы, которые его мать посадила в саду в первые дни своего замужества и которые Мэтью любил тайной, не выраженной словами любовью. Энн собрала их и принесла к гробу Мэтью. На ее бледном лице лихорадочно горели сухие страдальческие глаза. Больше для Мэтью она уже ничего никогда не сможет сделать.
      Мистер и миссис Барри и миссис Линд остались в Грингейбле ночевать, а Диана поднялась в мансарду, где ее подруга молча стояла у окна, и мягко спросила:
      — Энн, дорогая, ты хочешь, чтобы я осталась с тобой на ночь?
      — Спасибо, Диана, — ответила Энн и умоляюще посмотрела в лицо подруги. — Надеюсь, ты не обидишься, но мне хочется побыть одной. Мне вовсе не страшно. С той самой минуты, как это случилось, я ни на миг не оставалась одна. А мне хочется побыть одной, помолчать, осознать, что Мэтью уже нет. Я до сих пор не могу в это поверить. То мне кажется, что Мэтью вовсе не умер, то начинает казаться, что он умер очень давно и мое сердце уже давно сжимает эта жуткая тоска.
      Диана не совсем поняла подругу. Ей была понятнее бурная скорбь Мариллы, которая прорвалась сквозь все заслоны, всю ее привычную сдержанность. Но она исполнила просьбу и ушла, оставив Энн наедине со своим горем.
      Энн надеялась, что когда она останется одна, то найдет облегчение в слезах. Ей казалось ужасным, что она не пролила ни слезинки по Мэтью, которого так любила и который был к ней так добр, Мэтью, с которым она шла по Тропе Мечтаний только вчера вечером и который теперь лежал в гробу, в затененной комнате внизу, с этим страшным выражением покоя на лице. Но слезы не шли, хотя Энн опустилась на колени перед окном и стала молиться, глядя на звезды, мерцавшие над холмом. Слез не было, была только невыносимая душевная боль. Вконец измучившись, девушка забылась тяжелым сном.
      Проснувшись среди ночи, Энн прислушалась к тишине в темном доме, и воспоминание о прошедшем дне захлестнуло ее волной отчаяния. Ей представилось лицо Мэтью, его улыбка при расставании у ворот вчера вечером, она услышала его голос: «моя умница девочка». И из глаз у нее наконец-то полились слезы. Марилла услышала ее рыдания и тихонько поднялась наверх.
      — Не надо, моя хорошая, не надо так плакать. Его уже не вернешь. Так плакать — грех. Я сама это знала, когда рыдала днем, но я ничего не могла с собой поделать. Он был добрый, заботливый брат — но Господь Ьог лучше знает, когда кому умереть.
      — Дай мне выплакаться, Марилла, — рыдала Энн. — Мне легче плакать, чем ходить с сухими глазами, когда все болит внутри. Побудь со мной, Марилла, обними меня — вот так. Я не хотела, чтобы Диана осталась со мной на ночь… она милая, добрая, родная… но это не ее горе… она стоит в стороне, она не могла мне помочь. Это наше горе, твое и мое. Марилла, милая, как же мы будем без него жить?
      — У меня есть ты, а у тебя — я. Не знаю, что бы я делала, если бы не было тебя, если бы мы тебя не взяли. Энн, родная, я знаю, что была с тобой чересчур строга, но не думай, что я не люблю тебя так же сильно, как Мэтью. Я хочу сказать тебе это сейчас, пока могу. Мне всегда было трудно говорить о том, что у меня на сердце, но в эту тяжелую минуту мне это легче сделать. Я люблю тебя, детка, как родную дочь, и с того дня, как ты появилась в Грингейбле, ты была моей радостью и утешением.
      Через два дня Мэтью Кутберта отвезли на кладбище — и он покинул поля, которые пахал и засеивал, сад, который так любил, и деревья, которые посадил. После похорон жизнь в Эвонли вернулась в свое обычное спокойное русло, и даже в Грингейбле все шло как заведено. Марилла с Энн занимались привычными делами, хотя и ни на минуту не забывали о своем горе. Энн, в жизни которой это была первая потеря, даже сердилась, что все опять идет своим чередом, хотя Мэтью больше нет в живых. Ей было даже стыдно, и она почувствовала раскаяние, когда увидела, что по-прежнему способна радоваться солнцу, поднимающемуся из-за елок, или распускающимся в саду розовым бутонам; что приход Дианы доставляет ей удовольствие, а ее веселые слова иногда смешат — короче говоря, она чувствовала угрызения совести из-за того, что прекрасный мир природы, дружба и любовь по-прежнему радуют ее и согревают душу, что жизнь взывает к ней настойчивыми голосами людей, животных и растений.
      — Мне кажется, что это нехорошо по отношению к Мэтью, словно я его забываю и уже не грущу по нему, — призналась как-то вечером Энн миссис Аллан, сидя с ней на скамейке в саду. — Я по нем страшно горюю, не забываю ни на минуту, и все-таки, миссис Аллан, природа и жизнь по-прежнему кажутся мне прекрасными и интересными. Сегодня Диана меня рассмешила. А когда Мэтью умер, я думала, что никогда больше не смогу смеяться. И мне почему-то кажется, что смеяться нехорошо.
      — Когда Мэтью был жив, он любил твой смех и радовался тому, что ты так любишь природу, — мягко успокоила ее миссис Аллан. — А сейчас он вроде бы уехал, и там он тоже хочет знать, что ты находишь радость в жизни. Я уверена, что мы не должны противиться целебному воздействию природы. Но я тебя понимаю. Наверное, все, потеряв близкого человека, чувствуют то же самое. В нас все восстает при мысли, что мы можем от чего-то получать удовольствие, когда этот близкий человек уже не способен разделить его с нами, и нам кажется, что мы изменяем своему горю, когда чувствуем в себе возрождающийся интерес к жизни.
      — Я сегодня посадила на могиле Мэтью розовый куст, — мечтательно проговорила Энн. — Взяла отросток от большого куста белых роз, который мать Мэтью привезла из Шотландии много лет назад. Мэтью всегда любил эти розы больше всех других цветов — они такие маленькие и нежные, на толстых колючих стеблях. Я радовалась, что сажаю розы на его могиле — словно этим могу как-то его утешить. Мне хочется думать, что в раю тоже есть такие розы. Может быть, души всех этих розочек, расцветавших каждое лето, собрались в раю его встретить. Но мне пора домой, Марилла там одна, и к вечеру ей делается очень тоскливо.
      — Бедняжке будет еще тоскливее, когда ты уедешь в Редмонд.
      Энн ничего не ответила; попрощавшись, она медленно пошла в Грингейбл. Марилла сидела на ступенях крыльца, и Энн присела рядом. Позади них дверь была раскрыта нараспашку и ее придерживала большая розовая раковина, внутри которой как бы светились отблески морских закатов.
      Энн сорвала веточку светло-желтой жимолости и воткнула ее себе в волосы. Ей очень нравилось при каждом движении вдыхать волну прелестного аромата.
      — Тут без тебя заходил доктор Спенсер, — сказала Марилла. — Говорил, что профессор приедет в Шарлот — таун завтра и я должна обязательно поехать ему показаться. Пожалуй, съезжу завтра. Хорошо бы, если бы этот профессор сумел подобрать мне очки. Тебе не страшно будет одной, Энн? Меня повезет Мартин, а я так и не испекла хлеб, и белья много неглаженого.
      — Не волнуйся за меня, Марилла. Я приглашу к себе Диану, и мы вместе испечем хлеб и все перегладим — и не бойся, что я накрахмалю носовые платки болеутоли-телем.
      Марилла рассмеялась.
      — Сколько же ты всего натворила, пока была маленькой, Энн! Не одно, так другое. Мне уж казалось, что в тебя дьявол вселился. Ты помнишь, как ты покрасила волосы?
      — Еще бы, я этого никогда не забуду, — сказала Энн, касаясь своей толстой косы, которую она укладывала вокруг головы. — Я иногда посмеиваюсь над тем, как я страдала из-за своих рыжих волос, но очень-то мне смеяться не хочется — я помню эти страдания слишком живо. Из-за волос и из-за веснушек. Веснушки у меня совсем сошли, и люди любезно называют мои волосы каштановыми — все, кроме Джози Пайн. Она мне вчера сообщила, что, по ее мнению, как я была рыжей — так и осталась, даже еще порыжела, во всяком случае, черное платье особенно оттеняет рыжину. И еще она спросила меня: неужели рыжие люди когда-нибудь привыкают к своим волосам? Марилла, кажется, я перестану мириться с колкостями Джози. Я делала героические попытки, чтобы хорошо к ней относиться, но она просто не заслуживает хорошего отношения.
      — Все они такие в этом семействе, — резко сказала Марилла. — Если ты Пайн, значит, у тебя скверный характер. Надо полагать, что и у таких людей есть какое-то назначение в обществе, но убей меня Бог, если я знаю какое — так же как я не знаю назначение репейника. А что, Джози тоже собирается учительствовать?
      — Нет, она будет еще год учиться в Куинс-колледже. Зануда Сперджен и Чарли Слоун тоже хотят пройти второй курс. А Джейн и Руби будут работать — они уже получили назначение: Джейн в Ньюбридже, а Руби в какой-то деревне к западу отсюда.
      — Джильберт Блайт, кажется, тоже собирается работать учителем?
      — Да, один год.
      — Какой же он славный парень, — как бы невзначай заметила Марилла. — Я видела его в воскресенье в церкви и подумала: какой высокий и совсем уже мужчина. Очень похож на отца, когда ему было примерно столько же лет. Джон Блайт тоже был хорошим парнем. Мы с ним дружили. Все считали его моим ухажером.
      Энн с любопытством взглянула на Мариллу:
      — Правда, Марилла? И что же случилось?.. Почему вы не…
      — Мы поссорились. Он пришел просить прощения, но я его прогнала. Вообще-то я собиралась его простить, но попозже: пусть, думаю, помучается. Я на него тогда еще сердилась и хотела его наказать. А он больше не пришел — все Блайты очень самолюбивые люди. И я всю жизнь… жалела. Надо было простить его, когда он приходил…
      — Значит, у тебя в жизни тоже была любовь, Марилла? — улыбнулась Энн и обняла ее за плечи.
      — Да, пожалуй, можно сказать, что была. Глядя на меня, и не поверишь, правда? Но о людях нельзя судить по их внешности. Теперь уж все давно позади — я про то, что у меня был роман с Джоном. Я и сама забыла. Но вот увидела в воскресенье Джильберта, и все вспомнилось…

Глава тридцать шестая
ПОВОРОТ ДОРОГИ

      На следующий день Марилла поехала в Шарлоттаун и вернулась к вечеру. Энн только что пришла от Дианы и увидела, что Марилла сидит на кухне, устало облокотившись о стол и подперев щеку рукой. Во всем ее облике сквозило такое уныние, что у Энн заболело сердце. Она никогда не видела Мариллу в столь надломленной позе.
      — Ты что, устала, Марилла?
      — Да… нет… не знаю, — отозвалась Марилла, поднимая голову. — Наверное, устала, но я как-то об этом не думала. Дело совсем не в этом.
      — А в чем же? Ты была у профессора? Что он сказал?
      — Да, была. Он осмотрел меня и сказал, что если я совсем не буду читать и шить, и вообще как-нибудь напрягать глаза, если я не буду плакать и буду носить очки, которые он мне прописал, то зрение у меня не ухудшится и головные боли прекратятся. А если я его не послушаюсь, то через шесть месяцев ослепну. Подумать только, Энн, — ослепну!
      Энн ахнула. Потом долго молчала. Она просто не могла произнести ни слова. Затем сказала нарочито бодрым голосом:
      — Марилла, не думай о слепоте. Доктор дал тебе надежду. Если ты будешь осторожна, ты не потеряешь зрение, да к тому же перестанешь мучиться от головных болей.
      — Ничего себе надежда, — горько отозвалась Марилла. — А чем я буду заниматься, если мне нельзя ни читать, ни шить? Какая разница — жить так или ослепнуть? Да лучше вообще умереть! И как я могу не плакать, когда мне так одиноко? Ну ладно, хватит об этом толковать — все равно бесполезно. Вскипяти мне чаю, Энн. Я совсем без сил. И, пожалуйста, не говори пока никому, что сказал врач. А то соседи начнут приходить, расспрашивать, жалеть — у меня нет сил вынести еще и это.
      Когда Марилла поужинала, Энн уговорила ее лечь спать, а сама пошла к себе в комнату и долго сидела в темноте у окна. На сердце у нее было невыносимо тяжело, из глаз струились слезы. Как все изменилось с того вечера, когда она приехала из колледжа и вот так же сидела у окна. Тогда ее сердце переполняла радость и она с надеждой и уверенностью смотрела в будущее. Энн казалось, что с того вечера прошли годы. Однако когда она решила ложиться спать, на ее губах играла умиротворенная улыбка. Она нашла мужество посмотреть жизни в глаза и поняла, в чем ее долг. И принятое решение успокоило ее душу.
      Через несколько дней Марилла медленно вошла в дом со двора, где она разговаривала с приехавшим к ней человеком, которого Энн видела всего раз или два, но знала, что его зовут Джон Садлер и что он живет в Кар-моди. «Что это он сказал Марилле?» — подумала Энн, увидев ее убитое лицо.
      — Что нужно Садлеру, Марилла?
      Марилла села в кресло у окна и посмотрела на Энн. Несмотря на запрет врача, из глаз ее потекли слезы.
      — Он услышал, что я продаю Грингейбл, — сказала она надтреснутым голосом, — и спрашивал, сколько я за него хочу. Он собирается его купить.
      — Купить? Купить Грингейбл! — Энн показалось, что она ослышалась. — Что ты, Марилла, неужели ты собралась продавать ферму?
      — А что же мне еще делать, Энн? Я все обдумала. Если бы у меня были здоровые глаза, я бы осталась здесь жить, наняла бы хорошего работника и вела бы хозяйство. Но ты же знаешь, что мне нельзя делать ничего тяжелого — я могу ослепнуть. Да и вообще у меня нет сил думать еще и о полевых работах. Господи, неужели же я могла представить, что доживу до такого черного дня, когда мне придется продавать родной дом и ферму?! Но дела будут идти все хуже, и дойдет до того, что никто уже не захочет покупать Грингейбл. Мы потеряли все деньги до последнего цента, да еще Мэтью дал прошлой осенью несколько долговых расписок. Их тоже надо оплатить. Рэйчел советует мне продать ферму и снять у кого-нибудь комнату — наверное, она надеется, что я поселюсь у нее. Много за ферму не получишь — земли у нас мало, а все постройки обветшали. Но на жизнь мне хватит того, что я за нее выручу. Я рада, что хоть у тебя есть стипендия, Энн. Жаль, конечно, что тебе некуда будет приезжать на каникулы, но что же делать, придется тебе с этим смириться…
      И тут Марилла не выдержала и разрыдалась.
      — Тебе нельзя продавать Грингейбл, — решительно заявила Энн.
      — Господи, Энн, неужели ты думаешь, что мне хочется его продавать?! Но я же не могу жить здесь одна. Я сойду с ума от одиночества и от бесконечных забот. И я обязательно ослепну — в этом нет ни малейшего сомнения.
      — Ты не будешь одна, Марилла. Я буду с тобой. Я не поеду в Редмонд.
      — Не поедешь в Редмонд? — Марилла отняла руки от своего изможденного лица и поглядела на Энн. — Как это не поедешь?
      — Очень просто. Я решила отказаться от стипендии. Я уже давно это решила — в тот день, когда ты приехала после консультации с профессором. Неужели я покину тебя, Марилла, после всего, что ты для меня сделала? Все эти дни я обдумывала свои планы. Давай я тебе о них расскажу. Мистер Барри хочет в следующем году взять нашу ферму в аренду. Так что о полевых работах тебе не надо будет беспокоиться. А я пойду учительствовать. Я подала прошение, чтобы мне разрешили работать в нашей школе, но вряд ли это получится — место уже обещано Джильберту Блайту. Но мне предлагают работу в Кармо-ди — так мне сказал вчера в магазине мистер Блэр. Конечно, это будет не так удобно и близко, как наша школа в Эвонли, но я прекрасно смогу жить дома и ездить в Кармоди в коляске. По крайней мере до наступления зимы. Да и зимой на уик-энды я буду приезжать домой. Для этого мы себе оставим одну лошадь. Я все обдумала, Марилла. Буду читать тебе вслух, ты не будешь тосковать и плакать. Нам с тобой будет очень хорошо вдвоем. Марилла слушала как зачарованная.
      — Ох, Энн, конечно, нам было бы хорошо вдвоем. Но я не могу принять от тебя такую жертву. Мне даже страшно об этом подумать.
      — Чепуха! — рассмеялась Энн. — Никакой жертвы тут нет. Я не могу представить себе ничего худшего, чем потерять Грингейбл. Просто не мыслю жизни без него. Нет, мы не расстанемся с нашим любимым домом. Я это твердо решила, Марилла, — я не поеду в Редмонд, буду учительствовать здесь. И пожалуйста, не думай, что ты в этом виновата.
      — Но ты же так хотела учиться дальше…
      — А теперь я хочу другого — стать хорошей учительницей и спасти твое зрение. Кроме того, я буду заниматься сама по университетскому курсу. У меня тысячи планов, Марилла. Я их обдумывала целую неделю. Когда я окончила Куинс-колледж, моя жизнь простиралась передо мной, как прямая ровная дорога. Мне казалось, что я вижу ее на много миль вперед. А теперь дорога сделала поворот. Я не знаю, что лежит за поворотом, но мне хочется верить, что там меня ожидает что-то очень хорошее. Это тоже интересно, Марилла, — не знать, что за поворотом: какие ландшафты, какие холмы и долины.
      — Мне кажется, я должна запретить тебе отказаться от стипендии.
      — Ты не можешь мне этого запретить. Мне уже почти семнадцать, и я упряма как осел, как однажды выразилась миссис Линд, — со смехом сказала Энн. — Не надо меня жалеть, Марилла! Я не люблю, когда меня жалеют, да для этого и нет никаких оснований. Я радуюсь при одной мысли, что буду опять жить в моем родном Грингейбле. Мы так любим наш дом, Марилла, зачем же нам с ним расставаться?
      — Милая моя, родная девочка! — сдаваясь, выговорила Марилла. — Ты дала мне новую жизнь. Наверное, надо было бы упереться и заставить тебя ехать в университет, но я не могу и не буду даже пытаться. Как-нибудь, моя милая, я сумею сделать, чтобы ты об этом не пожалела.
      Когда в Эвонли узнали, что Энн Ширли раздумала ехать в университет, а остается дома и будет учительствовать, разговорам не было конца. Большинство соседей, ничего не знавших о том, что Марилле грозит слепота, считали, что Энн поступает очень глупо. Но миссис Аллан так не считала. Не считала так и миссис Линд. Она пришла как-то вечером в Грингейбл. Марилла и Энн сидели на крылечке, наслаждаясь теплыми летними сумерками. Они очень любили сидеть здесь в конце заполненного трудами дня, просто отдыхать, смотреть, как постепенно темнеет небо, как по саду начинают летать ночные бабочки, и вдыхать свежий росистый аромат мяты.