— Но нельзя отрицать, что на Дэви методы Энн явно подействовали. Его просто не узнать.
— Да, он неплохой мальчик, — призналась Марилла. — Честно говоря, я не ожидала, что настолько полюблю этих детей. Дэви умеет так подмазаться, что ему все прощаешь, а Дора вообще прелестная девочка, только вот… как бы сказать… немного…
— Скучная? Вот именно, — подтвердила миссис Рэйчел. — Как книга, где на каждой странице написано одно и то же. Из Доры получится отличная добросовестная домохозяйка, но с неба звезд она не хватает. Что ж, с такими людьми спокойно жить, даже если они не очень интересные.
Джильберт Блайт был, пожалуй, единственным человеком в Эвонли, который не испытал никаких сожалений при известии о том, что Энн больше не будет преподавать в школе, а едет учиться в Редмонд. Ученики Энн восприняли это сообщение как непоправимое бедствие. Аннета Бэлл закатила дома истерику. Энтони Пайн по дороге домой учинил две яростные, совершенно неспровоцированные драки — просто для того чтобы выпустить пар. Барбара Шоу проплакала всю ночь. Поль Ирвинг заявил бабушке, что неделю не будет есть овсянку.
— Не могу, бабушка, — сказал он. — Я вообще не уверен, что смогу хоть что-нибудь протолкнуть в горло. Там у меня стоит огромный ком. Если бы Джейк Донелл не шел рядом, я бы плакал всю дорогу от школы до дома. А так, наверное, буду плакать всю ночь. Только не хочется идти завтра в школу с красными глазами. Слезы принесли бы мне огромное облегчение. Но кашу я в любом случае есть отказываюсь. Мне нужна вся сила воли, чтобы перенести это несчастье, бабушка, и на овсянку ее уже не останется. Я просто не знаю, как я буду жить, когда наша красивая мисс Энн уедет учиться. Милти Боултер говорит, что к нам, наверное, пришлют мисс Джейн Эндрюс. Может, она и неплохая учительница, но у меня с ней никогда не будет такого взаимопонимания, как с мисс Ширли.
Диана тоже, конечно, очень огорчилась.
— Как мне будет одиноко зимой, — уныло говорила она Энн в ее комнатке, залитой серебристым сиянием луны. Энн сидела в кресле-качалке, а Диана на кровати, сложив ноги по-турецки. — Вы с Джильбертом уедете… Алланы тоже уезжают. Мистеру Аллану предлагают приход в Шарлоттауне, и он, конечно, согласится. Как все ужасно! У нас всю зиму не будет своего пастора, и каждое воскресенье придется слушать очередного кандидата… А из них половина будут наводить нестерпимую скуку.
— По крайней мере, я надеюсь, что они не переведут к нам мистера Бакстера из Ист-Графтона, — сказала Энн, — который добивается нашего прихода. Он читает такие унылые проповеди. Мистер Бэлл говорит, что он проповедник старой школы, но миссис Линд считает, что у него просто несварение желудка. Его жена плохо готовит, а миссис Линд утверждает, что когда человеку приходится все время есть недоброкачественную пищу, состояние его пищеварительной системы начинает сказываться и на его теологических взглядах. Миссис Аллан совсем не хочет уезжать. Она говорит, что все здесь так хорошо к ней относились, и у нее такое чувство, будто она расстается с друзьями, которых знала всю жизнь. Кроме того, здесь остается могила ее ребенка… Она говорит, что просто не представляет, как она ее бросит: малышке было всего три месяца, когда она умерла, и миссис Аллан уверена, что ей будет плохо без мамы. Миссис Аллан почти каждый вечер ходила через березовую рощу на кладбище и пела колыбельную над могилой. Она мне это рассказала, когда я в прошлый раз относила розы на могилу Мэтью. Я обещала ей — пока буду в Эвонли — класть цветы на могилу ее малышки, а когда уеду, то думаю, что…
— …это буду делать я, — с готовностью подхватила Диана. — Обязательно. И на могилу Мэтью тоже.
— Спасибо, дорогая. Я действительно хотела тебя об этом попросить.
— А общество, наверное, развалится без тебя и Джильберта, — уныло предсказала Диана.
— Ничего подобного, — энергично возразила Энн. — Оно уже прочно стоит на ногах. Главное, что это дело увлекло взрослых. Посмотри, как они за лето преобразили свои палисадники. А я из Редмонда буду вам писать про все полезное, что узнаю об этом. Не надо грустить, Диана. Не омрачай мою радость. Потом, когда придет время уезжать, я сама, наверное, разревусь.
— Тебе хорошо радоваться… ты едешь в университет и будешь жить там интересной жизнью, заведешь себе массу новых друзей.
— Конечно, я надеюсь завести друзей, — задумчиво ответила Энн. — Но сколько бы у меня ни появилось новых друзей, старые всегда будут дороже… особенно одна черноглазая девочка с ямочками на щеках. Как ты думаешь, Диана, кого я имею в виду?
— Но в Редмонде столько умных девушек, — вздохнула Диана, — а я глупая деревенская девчонка, которая даже не всегда правильно говорит, хотя, если подумать, я знаю, как надо говорить. Конечно, эти два года нам было очень хорошо вместе — такое не может продолжаться вечно. Но по крайней мере я знаю одного человека, который счастлив, что ты едешь в Редмонд. Энн, я хочу тебя кое о чем спросить… задать тебе серьезный вопрос. Только не сердись и ответь так же серьезно… Тебе нравится Джильберт?
— Как друг — очень, но не в том смысле, на который ты намекаешь, — спокойно ответила Энн.
Диана вздохнула. Она, видимо, надеялась на другой ответ.
— Может быть… когда-нибудь… когда я встречу своего суженого… — Энн мечтательно улыбнулась.
— Но как ты узнаешь, что это твой суженый?
— Узнаю… почувствую. Ты же знаешь, каков мой идеал, Диана.
— Но идеалы у людей иногда меняются.
— Мой не изменится. Я просто не смогу полюбить человека, который не соответствует моему идеалу.
— А что, если ты его никогда не встретишь?
— Тогда я умру старой девой, — рассмеялась Энн. — По-моему, это не самая ужасная смерть.
— Ну, умереть-то, допустим, нетрудно, но жить старой девой я бы не хотела, — возразила Диана. — Правда, если бы я была такой старой девой, как мисс Лаванда, я, может, и не очень возражала бы. Но такой мне не быть. В сорок пять лет я стану жуткой толстухой. И если в худенькой старой деве есть что-то романтическое, то уж в толстой нет ни капли. Между прочим, Нельсон Аткинс три недели назад сделал предложение Руби Джиллис. Мне Руби про это сама рассказала. Она говорит, что ни за что бы не согласилась, потому что не хочет жить с его родителями, но он так красиво и романтично предложил ей руку и сердце, что она совсем потеряла голову. Однако не настолько, чтобы сразу согласиться. Она сказала, что подумает и даст ответ через неделю. А на следующий день она пришла на встречу любительниц шитья, которая на этот раз состоялась в доме матери Нельсона, и там увидела на столе книгу «Полный справочник по этикету». Руби говорит, что просто обомлела, когда раскрыла главу «Как делать предложение» и увидела, что Нельсон слово в слово повторил ей ту рекомендацию, которая там дается. Она пошла домой и написала ему весьма ядовитый отказ! С тех пор, по ее словам, отец и мать Нельсона не спускают с него глаз — боятся, как бы он не утопился в реке, но Руби говорит, что они зря беспокоятся — в той книге сказано, как должен вести себя отвергнутый жених, и ни слова нет про самоубийство. И еще, по словам Руби, по ней буквально сохнет Вильбур Блэр, но и он ей совершенно безразличен… Энн нетерпеливо тряхнула головой.
— Мне не хотелось говорить… как-то нехорошо по отношению к подруге… но Руби Джиллис стала действовать мне на нервы. Она мне очень нравилась, когда мы вместе учились в школе и потом в Куинс-колледже… хотя, конечно, не так, как ты или Джейн. Но она совершенно изменилась за тот год, что прожила в Кармоди… стала такая…
— Я знаю, что ты имеешь в виду, — кивнула Диана. — В ней проснулись семейные качества Джиллисов — так что она тут даже и ни при чем. Миссис Линд говорит, что девушки из семейства Джиллисов никогда не думали ни о чем, кроме кавалеров. Руби говорит только о молодых людях, повторяет их комплименты, рассказывает, что они все без ума от нее, — в Кармоди ей, дескать, проходу не дают. И знаешь, что самое странное — все это правда, — с некоторым возмущением признала Диана. — Вчера я встретилась с ней в магазине мистера Блэра, и она прошептала мне на ухо, что только что подцепила еще одного поклонника. Я не стала спрашивать, кто это, потому что знала, как ей хочется похвастаться. Ну что ж, помнишь, Руби еще девочкой говорила, что, когда вырастет, заведет кучу поклонников, будет им всем кружить голову и как следует повеселится, прежде чем выйдет замуж. Как она отличается от Джейн, правда? Джейн такая милашка, такая воспитанная и тактичная…
— О, Джейн у нас просто золото, — согласилась Энн и добавила, нежно похлопывая по пухлой ручке, свисавшей с подушки, — но никто из них не сравнится с моей дорогой Дианой. Помнишь тот день, когда мы впервые встретились и дали клятву быть закадычными подругами? Мы ведь сдержали эту клятву. Мы ни разу не поссорились, даже не обиделись друг на друга. Я никогда не забуду, как была счастлива, когда ты сказала, что любишь меня. Я была так одинока в детстве, так жаждала, чтобы меня кто-нибудь полюбил. И только сейчас поняла, как бы иссохла без любви моя душа. Я никому не была нужна, никто не хотел обременять себя заботой обо мне. Если бы не мир фантазий, где у меня имелись и друзья, и любовь, я была бы совершенно несчастной девочкой. Но когда я приехала в Грингейбл, все изменилось. А потом я встретила тебя. Ты даже не представляешь, как много для меня значила твоя дружба. Спасибо тебе, дорогая Диана, за все то тепло и любовь, которыми ты меня наградила.
— Я всегда буду любить тебя, — со слезами в голосе проговорила Диана, — больше всех… больше всех подруг. И если у меня когда-нибудь будет дочка, я назову ее Энн.
Глава двадцать четвертая
В ГОСТЯХ У МИСС ЛАВАНДЫ
— Куда это ты собралась, Энн? — спросил Дэви. — А какое платье — потряс!
Энн спустилась к обеду в новом платье из светло-зеленого муслина. Это было первое цветное платье, которое она надела после смерти Мэтью. Оно очень ей шло, оттеняя нежные краски ее лица и медный блеск волос.
— Сколько раз я тебе говорила: не употребляй это слово, Дэви, — строго сказала Энн. — Я иду в Приют Радушного Эха.
— Возьми меня с собой, — попросил Дэви.
— Я бы взяла, если бы ехала туда в коляске. Но я пойду пешком, твоим ногам такой путь не под силу. Кроме того, со мной пойдет Поль, и, боюсь, ты не очень обрадуешься его обществу.
— Да нет, мне теперь Поль стал больше нравиться, — ответил Дэви, отправляя в рот полную ложку пудинга с киселем. — С тех пор как я и сам стал ничего себе, мне уже и не так важно, что он лучше меня. Когда-нибудь я его догоню — и по ногам, и по поведению. А потом, в школе Поль заступается за нас, второклашек, и играет с нами в разные игры.
— А как это Поль угодил вчера в ручей? — спросила Энн. — Я увидела его на игровой площадке — мокрый, хоть выжимай, — и послала домой переодеваться. Так и не знаю, что случилось.
— Ну, это получилось как будто нечаянно, — объяснил Дэви. — Голову в воду он сунул нарочно, а все остальное попало туда случайно. Мы играли около ручья, и Прилли Роджерсон за что-то разозлилась на Поля — она вообще ужасно противная злая девчонка, хотя и хорошенькая… и сказала, что его бабушка каждый вечер накручивает ему волосы на бигуди. Поль, может, и наплевал бы на нее, но Грейси Эндрюс стала смеяться, а Поль весь покраснел, потому что он жутко в нее влюблен — приносит ей цветы, таскает ее сумки и все такое. Ну вот, он покраснел как помидор и сказал, что ничего такого его бабушка не делает, а волосы у него кудрявые от природы. И потом лег на берег ручья и сунул голову в воду. Нет, это не тот ручей, из которого мы пьем, — поспешно добавил Дэви, увидев ужас на лице Мариллы, — это другой, такой маленький. Но там очень скользкий берег, вот Поль и бултыхнулся в воду. И какой же был всплеск, Энн, — потряс!.. Ой, Энн, извини — нечаянно выскочило… Был замечательный всплеск. И какой же он был смешной, когда выполз на берег, — весь мокрый и грязный. Девочки умирали со смеху, но Грейси не смеялась. Ей было его жалко. Грейси очень хорошая девочка, только она курносая… Я себе выберу жену с хорошеньким носиком, как у тебя, Энн.
— На мальчика, который вымазывает все лицо сиропом, когда ест пудинг, не захочет смотреть ни одна девушка, — сурово сказала Марилла.
— Но я же умоюсь, а потом уж пойду за ней ухаживать, — возразил Дэви, пытаясь вытереть липкие пятна тыльной стороной ладони. — И за ушами тоже вымою, даже если никто и не напомнит. Сегодня утром я сам вспомнил, Марилла. Я уже гораздо реже забываю то, что ты мне говоришь. Вот только, — вздохнул Дэви, — на теле столько всяких мест, до которых трудно добраться, что все их никак не упомнишь. Ладно, если ты меня не возьмешь к мисс Лаванде, Энн, я пойду в гости к миссис Гаррисон. Она очень хорошая женщина. Специально держит в шкафу банку с печеньем для голодных мальчиков и дает мне соскребать остатки из кастрюли, где она замешивала сливовый кекс. А на стенках много всего остается. Мистер Гаррисон всегда был неплохой мужчина, а с тех пор как снова женился, стал еще лучше. Похоже, женатые люди лучше неженатых. Почему ты не выходишь замуж, Марилла?
Марилла никогда особенно не роптала на судьбу по поводу своего незамужнего состояния, и обменявшись с Энн многозначительными взглядами, дружелюбно ответила что никто не захотел на ней жениться.
— А почему ты сама не попросила кого-нибудь на тебе жениться? — удивился Дэви.
— Ну что ты говоришь? — вдруг высказалась Дора, нарушив свое правило открывать рот за столом, только если к ней обращаются с вопросом. — Ты разве не знаешь, что предложение должен делать мужчина?
— И почему это всегда мужчина? — пробурчал Дэви. — Куда ни поглядишь — все должен делать мужчина. Марилла, дай мне еще немного пудинга.
— Хватит с тебя — живот заболит, — ответила Марилла, но все же положила ему на тарелку еще кусочек.
— Как жалко, что нельзя питаться одним пудингом. А почему нельзя, Марилла?
— Потому что пудинг скоро надоел бы тебе, и ты вообще не стал бы его есть.
— Ну, это надо сначала попробовать, — с сомнением сказал Дэви. — Но лучше уж есть пудинг иногда, чем совсем никогда, как в доме Милти Боултера. Он говорит, что его мама угощает гостей только сыром — кусочек каждому и еще один для видимости.
— Если Милти Боултер рассказывает такие вещи про свою мать, тебе вовсе не обязательно их повторять, — выговорила ему Марилла.
— Чтоб мне провалиться! — Дэви подобрал это выражение у мистера Гаррисона и с удовольствием его использовал при каждом удобном случае. — Милти-то считает, что его мать правильно делает. Он очень даже гордится ею, потому что все говорят, что миссис Боултер из снятого молока масло собьет.
— Ой, кажется, куры опять забрались на клумбу с анютиными глазками, — торопливо сказала Марилла и, встав из-за стола, поспешила во двор.
Оклеветанные куры и близко не подходили к клумбе, да Марилла даже не посмотрела в ее сторону. Вместо этого она плюхнулась на крышку погреба и хохотала так, что у нее потекли слезы.
Когда Энн с Полем пришли в Приют Радушного Эха, мисс Лаванда и Шарлотта Четвертая пропалывали в саду грядки, ровняя землю граблями и подрезая кусты. Мисс Лаванда, в платье с оборочками, хорошенькая и веселая, бросила секач и радостно побежала навстречу гостям, а Шарлотта Четвертая, глядя на них, улыбалась во весь свой рот.
— Здравствуй, Энн. Я так и думала, что ты сегодня придешь. Сегодняшний день словно создан для тебя, а раз так, ты должна была прийти. Как жаль, что многие не понимают, что для чего создано, и из кожи вон лезут, лишь бы соединить вещи, которые друг для друга вовсе не подходят. Как ты вырос, Поль! По крайней мере на полголовы!
— Да, как говорит миссис Линд, вдруг начал расти по ночам, словно осот, — отозвался Поль, явно обрадованный этим замечанием. — Бабушка считает, что это наконец сработала овсянка. Может, и так. Во всяком случае, от такого количества овсянки кто хочешь вырос бы. Надеюсь, я теперь и дальше буду расти, раз уж начал, и стану таким же высоким, как папа. В нем шесть футов, мисс Лаванда.
Мисс Лаванде это было известно. Румянец на ее щеках вспыхнул ярче. Она взяла Поля и Энн за руки и молча повела их в дом.
— А эхо сегодня откликнется, мисс Лаванда? — поинтересовался Поль.
В тот день, когда он в первый раз пришел сюда, дул сильный ветер и эха почти не было слышно.
— Да, сегодня как раз подходящий день, — ответила мисс Лаванда, возвращаясь из страны воспоминаний к действительности. — Но сначала мы все поедим. После такой прогулки вы наверняка проголодались, а мы с Шарлоттой Четвертой можем поесть в любое время дня… Аппетит нас еще ни разу не подводил. Так что пойдем пошарим по полкам в кладовке. Там много чего найдется. У меня было предчувствие, что сегодня придут гости, и мы с Шарлоттой Четвертой как следует подготовились.
— А по-моему, у вас всегда припасено что-нибудь вкусное, — заявил Поль. — Вот и у бабушки тоже. Только она считает, что есть нужно строго в положенное время и за столом. А сейчас еще как будто не положенное время? — засомневался он.
— Я думаю, она позволила бы тебе подзакусить после такой долгой прогулки, — сказала мисс Лаванда, обменявшись с Энн лукавым взглядом поверх черных кудрей Поля. — Есть когда попало вредно для здоровья, это верно. Поэтому мы так и любим это делать — я и Шарлотта Четвертая. Мы с ней живем вопреки законам здорового питания, едим тяжелую для желудка пищу, когда нам приходит такая фантазия — даже ночью. И ничего плохого не делается. Правда, если попадается статья в журнале, которая предупреждает о дурных последствиях беспорядочного питания, мы ее вырезаем и пришпиливаем на стену кухни, чтобы не забыть, и даем себе зарок есть только три раза в день. Но все равно забываем… и вспоминаем лишь после того, как съедим то самое, против чего нас предупреждала статья. Пока все сходит нам с рук. Правда, Шарлотте Четвертой несколько раз снились кошмары, после того как мы наедались на ночь пончиков, мясного пирога и фруктового кекса.
— Бабушка разрешает мне выпить на ночь стакан молока и съесть кусочек хлеба с маслом, а по воскресеньям она намазывает на этот кусочек еще и варенья, — поведал Поль. — Поэтому я всегда с нетерпением жду воскресного вечера… но не только из-за варенья. Воскресенье всегда так долго тянется. Бабушка говорит, что для нее воскресенье проходит незаметно и что папа, когда был мальчиком, никогда не тяготился выходными. А я так просто не знаю, чем в воскресенье заняться. Я, конечно, много думаю, но боюсь, что мысли мои все о мирском. Бабушка говорит, что в воскресенье она думает только о духовном. Но мисс Энн как-то сказала, что все прекрасные мысли, по сути дела, духовны, о чем бы они ни были и в какой бы день недели мы их ни думали. Но бабушка, по-моему, считает, что по-настоящему духовные мысли — это только о проповедях и уроках воскресной школы. А когда мисс Энн и бабушка расходятся во мнениях, я просто не знаю, как быть. В глубине души, — Поль положил руку на сердце и поднял на мисс Лаванду очень серьезный взгляд, — я согласен с мисс Энн. Однако бабушка вырастила папу по своим правилам, и из него получился замечательный человек, а мисс Энн еще никого не вырастила, хотя помогает воспитывать Дэви и Дору. Но что из них получится, мы еще не знаем. Надо подождать, пока они вырастут. Так что, пожалуй, надежнее полагаться на бабушку.
— И правильно, — согласилась Энн. — И потом, если бы мы с твоей бабушкой попытались докопаться до сути наших взглядов, то оказалось бы, что мы имеем в виду одно и то же. Так что слушай бабушку, у нее большой опыт. А мы подождем, пока вырастут близнецы. Тогда уже можно будет сказать, что и мой метод ничуть не хуже.
Перекусив, они вышли в сад, где Поль наконец познакомился с эхом, которое привело его в полный восторг. А Энн и мисс Лаванда сидели на скамеечке и беседовали.
— Значит, осенью ты уезжаешь? — грустно спросила мисс Лаванда. — Я знаю, что должна радоваться за тебя, Энн… но я такая эгоистка… меня это страшно огорчает. Как мне будет тебя не хватать! Иногда мне кажется, что завидовать тем, кто имеет друзей вредно. Рано или поздно они уходят из твоей жизни, и это причиняет такую боль, что лучше уж одиночество и пустота, которые были до них.
— Ну, такие мысли можно ожидать от мисс Элизы Эндрюс, но никак не от вас, мисс Лаванда, — ответила Энн. — Хуже пустоты нет ничего… И я вовсе не ухожу из вашей жизни навсегда. Я буду вам писать, приеду на каникулы. Милая мисс Лаванда, что-то у вас такой сегодня бледный и утомленный вид.
— О-го-го! — кричал Поль, забравшись на мостик.
Не все звуки, которые он издавал, отличались мелодичностью, но назад они возвращались, словно побывав в лаборатории алхимика — превращенные в чистое золото и серебро.
— Мне все надоело, — призналась мисс Лаванда, нетерпеливо дернув плечом. — У меня в жизни нет ничего, кроме эха — эха утерянных надежд, мечтаний и радостей. Красивое, насмешливое эхо. Энн, прости, что я навожу на тебя тоску. Просто я старею, а старость портит мой характер. К шестидесяти годам я стану капризной злой старухой.
Тут появилась Шарлотта Четвертая, которая куда-то исчезала, и объявила, что северо-восточный угол выгона мистера Джона Кимбалла весь красный от ранней земляники. Может, мисс Ширли хочет пойти ее пособирать?
— Ранняя земляника?! — воскликнула мисс Лаванда. — Оказывается, я еще не такая старая… Девочки, когда вы принесете землянику, мы будем ее есть и пить чай здесь, в саду, под серебристым тополем. Я все приготовлю и выставлю на стол сливки.
Энн и Шарлотта Четвертая отправились на выгон мистера Кимбалла. Это был зеленый лужок, затерявшийся в лесу, где воздух мягок, как бархат, ароматен, как клумба с фиалками, и золотист, как янтарь.
— Как здесь чудесно и как дивно пахнет, — восхитилась Энн. — Так и кажется, что пьешь настой солнечных лучей.
— Верно, мисс, мне кажется то же самое, — согласилась Шарлотта Четвертая, которая согласилась бы с Энн, даже если бы та сказала, что пьет настой полыни. Каждый раз после посещения Энн Шарлотта Четвертая поднималась в свою комнатку над кухней и начинала упражняться перед зеркалом, подражая речи, выражению лица и походке Энн. Шарлотта не обманывала себя, что ей это удается, но ее еще в школе научили, что терпение и труд все перетрут. Она не теряла надежды, что когда-нибудь ей удастся разгадать загадку этого изящного движения головы, этого лучистого взгляда, этой походки, напоминающей колыхание ветви на ветерке. Когда она наблюдала за Энн, ей казалось, что она тоже так сможет. Шарлотта Четвертая искренне восхищалась Энн. Нельзя сказать, чтобы она считала ее очень красивой. Ей больше была по душе красота Дианы Барри — яркий цвет лица, черные кудри, но эфирное очарование лесных серо-зеленых глаз и бледного личика с переменчиво-розовеющим румянцем на щеках пленило ее сердце.
— Лучше быть, как вы, чем хорошенькой, — откровенно призналась она Энн.
Та засмеялась, с удовольствием выпив медовую часть комплимента и отбросив его горький осадок. Она привыкла, что люди с каким-то сомнением отзываются о ее внешности. В Эвонли не существовало единого мнения: хорошенькая Энн или нет? Те, которые слышали о ней восхищенные отзывы, увидев ее, испытывали разочарование. Те же, которым говорили, что Энн некрасива, удивлялись: где же у людей глаза?! Сама Энн отнюдь не считала себя красивой. Когда она смотрелась в зеркало, то видела лишь лицо с семью веснушками на носу. Зеркало не способно было показать ей, как неуловимо меняются ее черты под влиянием гаммы мыслей и чувств, как очаровательно то темнеют, впадая в задумчивость, то искрятся веселостью ее глаза.
В буквальном смысле слова Энн не была красива, но она обладала неуловимым обаянием и благородством осанки. И человек, наделенный тонкостью восприятия, чувствовал в этой юной девушке задатки необыкновенной, обладающей огромными возможностями женщины.
Собирая землянику, Шарлотта Четвертая поделилась с Энн беспокойством по поводу мисс Лаванды. Добрая душа была искренне озабочена состоянием своей хозяйки.
— Мисс Ширли, по-моему… мисс Лаванда нездорова. Она никогда не жалуется, но я-то вижу. Вот уже несколько недель, как она не в себе — с того самого дня, как в первый раз вы привели Поля. Наверное, она тогда вечером простудилась. Когда вы с Полем ушли, она долго ходила по саду в одной легкой накидке. Было уже темно, на дорожках лежал снег — не иначе как простудилась. С тех пор у нее все время какой-то усталый вид и ее ничто не интересует. Она больше не придумывает, что ждет гостей, и не начинает готовиться к их приходу… и вообще стала какая-то вялая. Только и оживляется, когда вы приходите. И самый плохой признак, мисс Ширли… — Шарлотта понизила голос, словно собиралась поведать о чем-то очень ужасном. — Она не сердится, когда я что-нибудь разобью. Подумайте только, вчера я разбила ее зелено-желтую вазу, которая всегда стояла на книжном шкафу. Эту вазу привезла из Англии бабушка мисс Лаванды, и она в ней души не чаяла. Я стирала с нее пыль — очень осторожно, как всегда, и вдруг она выскользнула у меня из рук и — бах! — разбилась на миллион кусочков. Как же я перепугалась! Я думала, мисс Лаванда меня изругает до ужаса, и лучше бы уж изругала. А она вошла, глянула на осколки и сказала лишь: «Неважно, Шарлотта, собери осколки и выбрось». И больше ни слова, мисс Ширли… «собери осколки и выбрось» — словно это не драгоценная ваза ее бабушки, которую привезли из Англии. Нет, она нездорова, и я просто не знаю, что делать. У меня вся душа изболелась, глядя на нее. А кроме меня, о ней позаботиться некому.
В глазах Шарлотты Четвертой стояли слезы. Энн ласково погладила загорелую ручку, которая держала надтреснутую розовую чашку.
— Мне кажется, мисс Лаванде надо как-то встряхнуться. Она все время сидит здесь одна. Может быть, мы уговорим ее поехать куда-нибудь в гости?
Шарлотта покачала своими огромными бантами:
— Нет, не уговорим, мисс Ширли. Мисс Лаванда терпеть не может ездить в гости. Она бывает только в трех домах, да и то по обязанности — потому что там живут ее родственники. А когда она в последний раз приехала домой, то сказала, что больше из чувства семейного долга ни к кому ездить не будет. «Я теперь поняла, что люблю одиночество, — сказала она мне, — и больше никогда не покину свою виноградную лозу и свою смоковницу. Моя родня хочет сделать из меня старуху, а мне это очень вредно». Так и сказала, мисс Ширли: «…мне это очень вредно». Так что вряд ли мы ее уговорим куда-нибудь поехать.
— Ну, посмотрим. — Энн огляделась, не осталось ли еще земляники — нет, они очистили выгон до последней ягодки. — У меня скоро начинаются каникулы, и я сама поживу у вас в гостях. Будем каждый день устраивать пикники и придумывать разные интересные штуки. Не может быть, чтобы это не улучшило настроение мисс Лаванды.
— Обязательно улучшит, мисс Ширли! — ликующе воскликнула Шарлотта Четвертая. Она радовалась и за свою хозяйку и за себя. За целую неделю ей наверняка удастся многое перенять у Энн.
Вернувшись в Приют, девушки увидели, что мисс Лаванда и Поль вынесли маленький квадратный столик из кухни в сад и накрыли его к чаю. Земляника со сливками имела божественный вкус, тем более что они ели ее под огромным синим небом, на котором кое-где виднелись крошечные пушистые облачка, под шорохи и журчание, доносившиеся из леса. После чая Энн помогла Шарлотте вымыть посуду, а мисс Лаванда сидела с Полем на скамье в саду и слушала его фантазии. И вдруг Поль заметил, что она как будто потеряла интерес к его рассказу.
— Почему вы на меня так смотрите, мисс Лаванда? — спросил он.
— Как я на тебя смотрю, Поль?
— Как будто вы смотрите не на меня, а сквозь меня — на кого-то, кого я вам напоминаю, — ответил Поль, который иногда проявлял прямо-таки пугающую проницательность.
— Ты действительно напоминаешь мне человека, которого я знала много лет назад, — мечтательно сказала мисс Лаванда.
— В молодости?
— Да, в молодости. А я кажусь тебе очень старой, Поль?
— Знаете, я как-то не могу решить, — доверительно сказал Поль. — У вас седые волосы… а у молодых женщин не бывает седых волос. Но глаза у вас, когда вы смеетесь, — как у мисс Энн. Знаете, что я вам скажу, мисс Лаванда… я думаю, что из вас получилась бы прекрасная мама. У вас такие же добрые глаза… как у моей покойной мамочки. Как жаль, что у вас нет своих детей.
Выйдя из дому, Энн увидела, что Поль и мисс Лаванда увлечены каким-то очень важным разговором, который ей очень не хотелось прерывать. Но деваться было некуда.
— Поль, к сожалению, нам пора, а то мы не успеем вернуться до темноты. Мисс Лаванда, когда начнутся каникулы, я собираюсь напроситься к вам в гости на целую неделю.
— Если ты приедешь на неделю, я не отпущу тебя целый месяц, — шутливо пригрозила мисс Лаванда.
Глава двадцать пятая
ПРИНЦ ВОЗВРАЩАЕТСЯ В ЗАКОЛДОВАННЫЙ ЗАМОК
Наступил последний день школьного года. Ученики Энн отлично выдержали экзамен за полугодие. На прощальной церемонии они вручили ей адрес и подарили письменный стол. Все девочки и их мамы, присутствовавшие на церемонии, проливали обильные слезы, и даже некоторые мальчики проронили слезинку, хотя впоследствии яростно это отрицали.
Когда все ушли, Энн осталась в классной комнате одна. Она сидела, подперев голову и печально глядя в окно, вспоминая свой первый день в школе за этим учительским столом. Расставание с учениками причинило ей такую душевную боль, что в эту минуту мысль об учебе в университете потеряла для нее всякую притягательность. Она все еще чувствовала, как ручки Аннеты Бэлл сжимают ей шею, и слышала ее горестные слова: «Я никогда не полюблю другую учительницу так, как вас, мисс Ширли, никогда, никогда, никогда…»
Два года она добросовестно воспитывала этих детей, делая ошибки и извлекая из них уроки. И вот награда. Она кое-чему научила своих учеников, но они научили ее гораздо большему — нежности, самообладанию, невинной мудрости детских сердец. Может быть, ей и не удалось внушить им честолюбивые устремления, но она доказала им — главным образом своим собственным примером, — что в предстоящей жизни следует руководствоваться правилами добра и благородства, быть правдивыми, добрыми и вежливыми и чураться всякой лжи, скупости и вульгарности. Возможно, дети и сами еще не осознавали, что усвоили эти уроки, но они будут следовать правилам, когда-то внушенным им юной учительницей, даже тогда, когда забудут, как называется столица Боливии и в каком веке была война Алой и Белой розы.
