«Какое это чудесное чувство, когда радуешься возвращению домой», — думала Аня, доставая из сумочки письмо от маленького сына — письмо, над которым она весело смеялась накануне вечером, когда с гордостью в душе читала его обитателям Зеленых Мезонинов… первое письмо, написанное ей одним из ее собственных детей. Для семилетнего человека, только год ходившего в школу, это было довольно неплохо написанное маленькое письмо, хотя орфография все же была несколько двусмысленной, а в одном углу красовалась большая чернильная клякса.
"Ди плакала всю ночь из-за того, что Томми Дрю сказал, что
распотроншитее куклу… Сюзан поет нам на ночь
корабельныепесни, но она не ты, мама… Вчера Сюзан позволила мне помочь ей сажать
клумбнику". «Как могла я быть счастлива целую неделю вдали от них?» — думала, испытывая угрызения совести, владелица Инглсайда.
— Как хорошо, когда кто-нибудь встречает в конце путешествия! — воскликнула она, сойдя с поезда в Глене и тут же оказавшись в объятиях Гилберта. Она никогда не могла быть уверена в том, что Гилберт встретит ее — кто-нибудь всегда умирал или рождался, — но без этого возвращение домой не казалось ей таким, каким оно должно быть… И на нем был такой красивый новый светло-серый костюм!
(«Как я рада, что надела эту тонкую блузку с оборками к моему коричневому костюму, хотя миссис Линд считала безумием надевать ее в дорогу. Если бы я ее не надела, то не выглядела бы так привлекательно для Гилберта».) Инглсайд сиял развешанными на большом крыльце разноцветными китайскими фонариками. Аня весело пробежала по дорожке, обсаженной желтыми нарциссами, и крикнула:
— Инглсайд, я здесь!
И вот уже все они были вокруг нее — смеялись, восклицали, шутили, а на заднем плане, как всегда, присутствовала улыбающаяся Сюзан Бейкер. Каждый из детей, даже двухлетний Ширли, держал в руках свой букет, собранный специально для нее.
— Ах, какое приятное возвращение домой! Все в Инглсайде кажется таким веселым и счастливым. Как это замечательно, что вся моя семья очень рада меня видеть!
— — Если ты, мама, когда-нибудь еще уедешь из дома, — сказал Джем с самым серьезным видом, — то я возьму и заболею апенцитом.
— А как ты это сделаешь? — заинтересовался Уолтер.
— Ш-ш-ш! — Джем тихонько подтолкнул брата локтем и шепнул: — Апенцит — это когда где-то болит, я знаю… но я только хочу напугать маму, чтобы она больше не уезжала из дома.
А сколько всего Ане хотелось сделать первым делом — и обнять каждого, и выбежать в сад, чтобы в свете сумерек нарвать анютиных глазок — в Инглсайде их можно найти повсюду, — и поднять маленькую потрепанную куклу, валяющуюся на коврике, и услышать все колоритные и пикантные новости — каждый добавлял что-нибудь свое. Как Нэн надела на нос крышку от тюбика с вазелином, когда доктора не было дома, и Сюзан была в такой тревоге, что чуть с ума не сошла. «Уверяю вас, миссис докторша, дорогая, это был ужасный момент»… Как корова миссис Палмер съела пятьдесят семь тонких гвоздиков и пришлось вызывать ветеринара из Шарлоттауна… Как рассеянная миссис Дуглас пришла в церковь с
непокрытой головой…Как папа прополол клумбы и выкопал с газона все одуванчики — «в промежутках между новорожденными, миссис докторша, дорогая; их у него было восемь за время вашего отсутствия»… Как мистер Том Флэгг выкрасил усы — «а прошло всего лишь два года с тех пор, как умерла его жена»… Как Роза Максвелл из Харбор-Хеда отказала Джиму Хадсону из Верхнего Глена, и он прислал ей счет, в котором указал все, что он потратил на нее… Как много народу было на похоронах миссис Уоррен… Как коту Картера Флэгга другой кот в драке откусил кусок прямо «оттуда, откуда растет хвост»… Как Ширли был найден в конюшне, где стоял прямо под одной из лошадей. «Никогда, миссис докторша, дорогая, я уже не буду прежней женщиной после такого испуга»… Как было, увы, слишком много оснований опасаться, что сливовые деревья поразила «черная болезнь»… Как Ди ходила целый день и распевала: «Мама едет сегодня домой, сегодня домой, сегодня домой» на мотив «Весело мы кружимся»… Как один из котят кошки Джона Риза родился с открытыми глазами и поэтому теперь косой… Как Джем по рассеянности сел на липкую бумагу от мух — прежде чем надел брюки… И как Заморыш упал в бочку с дождевой водой.
— Он чуть не утонул, миссис докторша, дорогая, но, к счастью, доктор услышал его визг и в мгновение ока вытянул его за задние лапы. («Мама, а как это в мгновение ока»?)
— Ну, он, похоже, вполне оправился после этого приключения, — заметила Аня, нежно проводя рукой по черно-белым, бархатным и округлым формам довольного кота с огромными челюстями, мурлыкающего на стуле у камина. Ни на один стул в Инглсайде нельзя было сесть, не убедившись предварительно, что на нем нет кота. Сюзан, не особенно жаловавшая кошек прежде, уверяла, что ей пришлось полюбить их в целях самозащиты. Что же касается Заморыша, так назвал его Гилберт год назад, когда Нэн принесла домой несчастного тощего котенка, подобранного в деревне, где его мучили какие-то мальчишки, и имя осталось, хотя было теперь совсем неподходящим.
— Но… Сюзан! Что случилось с Гогом и Магогом?.. Они не разбиты, нет?
— Нет, нет, миссис докторша, дорогая! — воскликнула Сюзан, сделавшись от стыда красной как свекла, и метнулась в буфетную. Вскоре она вернулась, держа в руках двух фарфоровых собак, неизменно председательствовавших у очага в Инглсайде. — Как это я забыла поставить их на место перед вашим приездом! Видите ли, миссис докторша, дорогая, вы уехали, а на следующий день к нам зашла с визитом миссис Дей из Шарлоттауна… а вы знаете, какая она чопорная и как следит за соблюдением приличий. Уолтер решил, что должен как хозяин развлечь гостью, и для начала показал ей собак. «Это Бог, а это Мой Бог», — сказал он, бедное невинное дитя. Я была в ужасе… хотя думала, умру от смеха при виде лица миссис Дей. Я, конечно, объяснила ей все, как могла, — мне не хотелось, чтобы она решила, будто мы семейство язычников, но я все же подумала, что будет лучше убрать собак в буфет с фарфором, подальше от греха, пока вы не вернетесь.
— Мама, мы не могли бы поужинать пораньше? — жалобно спросил Джем. — У меня сосет под ложечкой. И знаешь, мама, мы сегодня приготовили каждому его любимое блюдо!
— «Мы пахали», как сказала муха, которая во время пахоты сидела на шее у лошади, — усмехнулась Сюзан. — Мы решили, что ваше возвращение нужно отпраздновать, как полагается, миссис докторша, дорогая… Где же Уолтер? На этой неделе его черед звонить в колокольчик к обеду.
Ужин оказался настоящим пиршеством. А каким удовольствием для Ани было уложить каждого из детей в постель! Сюзан позволила ей уложить даже Ширли, поскольку это был особый случай.
— День сегодня не совсем обычный, — заявила она торжественно.
— О, Сюзан,
обычныхдней не существует!
Каждыйдень имеет в себе что-то такое, чего нет ни в одном другом дне. Вы этого не замечали?
— Ваша правда, миссис докторша, дорогая. Даже в прошлую пятницу, когда дождь лил весь день и было так мрачно и уныло, на моей большой пунцовой герани показались наконец бутоны — и это после того, как она три года не хотела цвести. А вы обратили внимание на кальцеолярии, миссис докторша, дорогая!
— Конечно! В жизни не видела таких кальцеолярий, Сюзан. Как вам это только удается?
(Ну вот, и Сюзан довольна, и я не солгала. Я действительно никогда не видела таких кальцеолярий… хвала небесам!) — Это результат неусыпного внимания и постоянной заботы, миссис докторша, дорогая… Но думаю, что я должна еще кое о чем вам сказать. Мне кажется, что Уолтер о
чем-то подозревает.Без сомнения, какие-то дети в Глене что-то такое ему сказали. Так много детей теперь знает гораздо больше, чем им следует знать… На днях он сказал мне очень задумчиво и озабоченно: "Сюзан, а младенцы
оченьдороги?" Я была ошеломлена, миссис докторша, дорогая, но я не потеряла головы. «Некоторые полагают, что младенцы — роскошь, — сказала я, — но мы в Инглсайде считаем их предметами первой необходимости». А в душе я упрекнула себя за то, что вслух выражала недовольство ужасными ценами в магазинах Глена. Боюсь, этим я обеспокоила бедного ребенка. Но теперь, если он заговорит с вами на эту тему, он не застанет вас врасплох.
— Вы с честью вышли из трудного положения, Сюзан, — сказала Аня очень серьезным тоном. — И я думаю, им всем пора узнать, чего мы ожидаем
Но лучше всего была та минута, когда к ней пришел Гилберт. Она стояла у своего окна, следя за тем, как туман крадется со стороны моря над освещенными луной дюнами и гаванью, вползая в длинную узкую долину, над которой стоял Инглсайд и в которой укрывалась от ветров деревня Глен святой Марии.
— Как это хорошо — прийти домой после долгого и трудного рабочего дня и найти тебя! Счастлива ли ты, Аня из Ань?
— Очень! — Аня наклонилась, чтобы понюхать усыпанные цветами ветки яблони, которые Джем поставил в вазу на ее туалетном столике. Она чувствовала себя окруженной любовью и заботой. — Гилберт, дорогой, приятно опять на неделю стать Аней из Зеленых Мезонинов, но в сто раз приятнее вернуться домой и быть Аней из Инглсайда.
4
— Безусловно нет, — сказал доктор Блайт. По тону, каким были произнесены эти слова, Джем понял все. Не стоило даже надеяться, что папа передумает или что мама попытается его переубедить. Было очевидно, что по данному вопросу папа и мама едины во мнении. Светло-карие глаза Джема потемнели от гнева и разочарования. Он свирепо уставился на своих жестоких родителей — тем более свирепо, что они были так раздражающе равнодушны к его свирепым взглядам и продолжали ужинать, как будто ничего ужасного не произошло и все было в полном порядке. Конечно, тетя Мэри Мерайя заметила его свирепые взгляды — ничто никогда не ускользало от ее мрачных бледно-голубых глаз, — но ее эти взгляды, кажется, лишь позабавили.
Весь день после обеда Джем играл с Берти Шекспиром Дрю — Уолтер ушел в старый Дом Мечты играть с Кеннетом и Персис Форд, — и Берти Шекспир сказал Джему, что все мальчишки из Глена пойдут вечером ко входу в гавань, в дом капитана Билла Тейлора — смотреть, как капитан вытатуирует змею на руке Джо Дрю. Он, Берти Шекспир, тоже пойдет, ведь Джо — его двоюродный брат, и не хочет ли Джем пойти вместе со всеми? Будет здорово интересно! Джем сразу же загорелся желанием присоединиться к Берти Шекспиру, а теперь ему заявляют, что об этом не может быть и речи.
— Хотя бы по той причине, — сказал папа, — что до входа в гавань слишком далеко. Эти мальчики наверняка вернутся домой очень поздно, а ты должен ложиться в восемь, сынок.
—
Менябез всяких разговоров отправляли спать в семь каждый день, когда я была маленькой, — вставила тетя Мэри Мерайя.
— Ты должен подрасти, Джем, прежде чем сможешь уходить из дома так далеко по вечерам, — сказала мама.
— Ты сама сказала на прошлой неделе, что я уже большой! — возмущенно вскричал Джем. — Что я, по-твоему, младенец? Берти идет со всеми, а он мой ровесник.
— Столько случаев кори вокруг, — заметила тетя Мэри Мерайя мрачно. — Если бы ты пошел с этими детьми, Джеймс, ты мог бы заразиться корью.
Джем терпеть не мог, когда его называли «Джеймс». А она это делала постоянно.
— Я
хочузаразиться корью, — заявил он раздраженно. Но затем, поймав взгляд папы, притих. Папа никому не позволял дерзить тете Мэри Мерайе. Джем ненавидел тетю Мэри Мерайю. Тетя Диана и тетя Марилла были восхитительные тети, но такая тетя, как тетя Мэри Мерайя, была чем-то совсем новым для Джема.
— Хорошо, — сказал он с вызовом, глядя на маму, чтобы ни у кого не было оснований предполагать, что он обращается к тете Мэри Мерайе, — если вы
не хотителюбить меня, никто вас
не заставляет.Но как вам это понравится, если я уеду от вас и буду охотиться на тигров в Африке?
— В Африке нет тигров, дорогой, — сказала мама мягко.
— Ну тогда на львов! — закричал Джем. Они собираются вечно ставить ему на вид его ошибки, да? Они решили смеяться над ним, да? Ну, он им "покажет! — Что, скажешь, в Африке нет львов? В Африке
миллионыльвов. Африка
кишитльвами!
Мама и папа опять только улыбнулись, к чему тетя Мэри Мерайя отнеслась весьма неодобрительно. На детскую дерзость и раздражительность никогда не следует смотреть сквозь пальцы.
— Скушай-ка лучше что-нибудь сладенькое, — сказала Сюзан, раздираемая с одной стороны сочувствием к Джиму, а с другой — убеждением, что доктор и миссис докторша совершенно правы, не позволяя ему идти с шайкой деревенских мальчишек к старому капитану Биллу Тейлору, этому пьянице, имеющему самую дурную репутацию. — Вот твой имбирный пряник со взбитыми сливками, Джем, дорогой.
Имбирный пряник со взбитыми сливками был любимым лакомством Джема. Но в этот вечер пряник не обладал волшебной силой, способной успокоить мятежную душу.
— Не хочу! — сказал он, надувшись, а затем встал и вышел из-за стола. У двери он обернулся, чтобы бросить им последний вызов. — Все равно не лягу спать раньше девяти. А как вырасту, так не буду ложиться спать никогда —
ни
в жисть! Буду гулять всю ночь… каждую ночь… и растатуируюсь весь — с ног до головы. И буду таким плохим — хуже некуда. Вот увидите!
— «Никогда в жизни» звучит гораздо лучше, чем «ни в жисть», дорогой, — заметила мама.
Неужели
ничемих не пронять?
— Я полагаю, никого не интересует
моемнение, Ануся, но если бы
ятак разговаривала в детстве с моими родителями, мне всыпали бы по первое число, — сказала тетя Мэри Мерайя. — Очень жаль, что березовой розгой так пренебрегают теперь в некоторых домах.
— Маленький Джем не виноват, — резко отозвалась Сюзан, видя, что доктор и миссис докторша намерены промолчать. Но если Мэри Мерайе Блайт и такое должно сойти безнаказанно, то она, Сюзан, желала бы знать причину. — Это все Берти Шекспир Дрю подстрекал его — расписывал, до чего будет интересно посмотреть, как сделают татуировку Джо Дрю. Берти Шекспир вертелся тут все время после обеда и стянул из кухни лучшую алюминиевую кастрюлю. Сказал, что они играют в солдат и ему нужен шлем. Потом они делали лодочки из кровельной дранки и промокли насквозь, пуская их в ручье. А потом они целый час прыгали по саду, производя самые невероятные звуки, — изображали лягушек. Лягушек! Неудивительно, что маленький Джем утомлен и сам не свой. Это наиблаговоспитаннейший ребенок, какой только жил когда-либо на свете, когда он не доведен до полного изнеможения, — в этом можете не сомневаться!
К досаде Сюзан, тетя Мэри Мерайя ничего не ответила. Она никогда не говорила с Сюзан Бейкер за едой, тем самым выражая свое возмущение по тому поводу, что Сюзан вообще позволяют садиться за стол с семьей.
Аня и Сюзан подробно обсудили этот вопрос еще до приезда тети Мэри Мерайи. Сюзан, которая «знала свое место», никогда не садилась за стол вместе со всеми, когда в Инглсайде были гости.
— Но тетя Мэри Мерайя не гостья, — сказала Аня. — Она член семьи — так же, как и вы, Сюзан.
В конце концов Сюзан уступила — не без тайного удовлетворения; ей хотелось, чтобы Мэри Мерайя Блайт видела, что она, Сюзан, не просто прислуга. Сюзан никогда прежде не встречала тетю Мэри Мерайю, но племянница Сюзан, дочь ее сестры Матильды, одно время работала в Шарлоттауне у мисс Блайт и рассказывала Сюзан все о своей хозяйке.
— Я не собираюсь притворяться, Сюзан, будто очень рада предстоящему визиту тети Мэри Мерайи, особенно сейчас, — сказала Аня со всей откровенностью. — Но она написала Гилберту — спросила, можно ли ей приехать на несколько недель. А вы знаете, как доктор относится к таким вещам…
— Он имеет на это полное право, — твердо заявила Сюзан. — Что же еще делать человеку, как не стоять горой за родню? Но что касается «нескольких недель»… Знаете, миссис докторша, дорогая, я, конечно, не хотела бы видеть все в мрачном свете… но золовка моей сестры Матильды тоже приехала к ней на несколько недель, а прожила двадцать лет.
— Я думаю, нам нет нужды опасаться чего-либо в этом роде, Сюзан, — улыбнулась Аня. — У тети Мэри Мерайи есть отличный собственный дом в Шарлоттауне. Но он кажется ей теперь слишком большим, и ей в нем очень одиноко. Ее мать умерла два года назад — ей было восемьдесят пять, и тетя Мэри Мерайя заботливо ухаживала за ней, а теперь очень тяжело переносит утрату. Давайте постараемся сделать ее пребывание здесь как можно приятнее для нее, Сюзан.
— Я сделаю все, что от меня зависит, миссис докторша, дорогая. Разумеется, нам придется добавить доску к столу, но, в конечном счете, всегда лучше удлинять стол, чем укорачивать его.
— Мы не должны ставить цветы на стол, Сюзан, поскольку, как я поняла, они могут вызвать у нее приступ астмы. А от перца она чихает и у нее слезятся глаза, так что нам лучше от него отказаться. Кроме того, она подвержена частым головным болям, поэтому мы должны постараться не шуметь.
— Господи помилуй! Я никогда не замечала, чтобы вы с доктором особенно шумели. А если мне захочется взвыть, так я могу пойти в кленовую рощу. Но если нашим бедным детям придется держаться тише воды ниже травы
всевремя из-за головных болей Мэри Мерайи Блайт… то извините меня, но я считаю, что это уж слишком, миссис докторша, дорогая.
— Это всего на несколько недель, Сюзан.
— Будем надеяться, что так. Ну да что там, миссис докторша, дорогая, на этом свете нам приходится мириться с ложкой дегтя в каждой бочке меда, — таково было последнее слово Сюзан.
И тетя Мэри Мерайя приехала — строго спросив по приезде, давно ли они чистили дымоходы. Она, судя по всему, смертельно боялась пожаров.
— И я всегда говорила, что трубы в этом доме недостаточно высокие. Надеюсь, моя постель была хорошо проветрена, Ануся. Нет ничего хуже сырого постельного белья.
Она завладела комнатой для гостей… а затем исподволь и всеми остальными комнатами в доме, кроме комнаты Сюзан. Ее приезд ни у кого не вызвал бурных восторгов. Джем, едва взглянув на нее, пробрался на кухню и шепотом спросил: «Сюзан, а можно нам смеяться, пока она здесь?» Уолтера постигла бесславная участь: его пришлось срочно выпроводить из комнаты, так как при виде новой тети его глаза наполнились слезами. Нэн и Ди не ждали, когда их выпроводят, но убежали по собственной воле. Даже Заморыш, как уверяла Сюзан, ушел на задний двор, где его стошнило. И только Ширли не сдал своих позиций, бесстрашно глядя на гостью круглыми карими глазами из безопасного укрытия, обеспеченного ему коленями и объятиями Сюзан. Тетя Мэри Мерайя решила, что инглсайдские дети очень плохо воспитаны. Но чего же еще ожидать, если у них мать, которая «пишет для газет», отец, который думает, что они совершенства, только потому, что они его дети, и служанка, которая не знает, как вести себя соответственно своему положению? Но она, Мэри Мерайя Блайт, сделает все, что в ее силах, для внуков бедного кузена Джона, пока она находится в этом доме.
— Твоя молитва перед едой слишком короткая, Гилберт, — заметила она с неодобрением в голосе, в первый раз сев за стол в Инглсайде. — Хочешь, я буду читать молитву вместо тебя, пока я здесь? Твоей семье будет подан значительно лучший пример.
К превеликому ужасу Сюзан, Гилберт согласился, и вечером молитву произнесла тетя Мэри Мерайя.
— Скорее целая церковная служба, чем молитва, — фыркнула Сюзан, когда после ужина занялась в кухне мытьем посуды. Сюзан втайне была вполне согласна с той характеристикой, которую ее племянница дала Мэри Мерайе Блайт. «У нее, тетя Сюзан, такой вид, будто она всегда чувствует зловоние. Не просто неприятный запах, а именно зловоние». Глэдис, по мнению Сюзан, неплохо умела подметить главное и выразить свою мысль словами. Впрочем, любой, кто был менее предубежден, чем Сюзан, с готовностью признал бы, что мисс Мэри Мерайя Блайт выглядела совсем неплохо для своих пятидесяти пяти лет. У нее были, как она выражалась, «аристократические черты» в обрамлении глянцевитых, завитых и уложенных седых локонов, которые, казалось, бросали вызов маленькому твердому узлу седых волос на затылке Сюзан. Одевалась она со вкусом, носила длинные серьги из черного янтаря и модный кружевной воротничок, закрывающий ее худую шею.
«По меньшей мере, нам не придется стыдиться ее внешности», — думала Сюзан, вытирая тарелки. Но о том, что подумала бы тетя Мэри Мерайя, если бы узнала, какими соображениями утешает себя Сюзан, остается только догадываться.
5
Аня срезала цветы — букет июньских лилий предназначался для ее комнаты, а пионы Сюзан — для письменного стола Гилберта в библиотеке… молочно-белые пионы с кроваво-красными крапинками в центре, словно от легкого прикосновения божества. Воздух медленно оживал после необычно жаркого июньского дня, и едва ли можно было сказать, серебряная гавань в этот вечер или золотая.
— Сегодня чудесный закат, Сюзан, — сказала она, проходя мимо кухонного окна и заглядывая в него.
— Я не могу любоваться закатом, пока у меня не вымыта посуда, миссис докторша, дорогая, — возразила Сюзан.
— К тому времени, когда вы ее вымоете, закат погаснет. Посмотрите на то громадное белое облако с ярко-розовой верхушкой, возвышающееся словно башня над ложбиной. Разве вам не хотелось, бы полететь и опуститься на него?
Сюзан мысленно представила себя летящей над долиной, с тряпкой для мытья посуды в руке, прямиком к этому облаку. Зрелище не показалось ей особенно привлекательным. Но необходимо было принимать во внимание теперешнее положение миссис докторши.
— На наши розы напали какие-то новые свирепые жуки. Непременно опрыскаю завтра все кусты жидкостью от насекомых. Жаль, что я не могу сделать это сегодня. Я люблю работать в саду в такие вечера, как нынешний. Все вокруг сегодня растет и радуется… Надеюсь, на небесах тоже будут сады, Сюзан… то есть такие сады, в которых мы сможем работать, помогая всему, что есть в них, расти и радоваться.
— Но только жуков там не будет, — поспешила уточнить Сюзан.
— Не-е-ет, я полагаю, не будет. Но совершенный, идеальный сад не может доставить настоящего удовольствия — я уверена в этом, Сюзан. Нужно работать в саду самой, а иначе теряется всякий смысл его существования. Я хочу пропалывать, и копать, и удобрять, и пересаживать, и подрезать… И я хочу, чтобы на небесах были те цветы, которые я люблю. Я предпочла бы иметь там мои собственные скромные анютины глазки, чем роскошный златоцветник.
— А почему вы не можете поработать сегодня в саду, как вам того хочется? — перебила ее Сюзан, считавшая, что миссис докторша, право же, чуточку заговаривается.
— Доктор хочет, чтобы я поехала с ним. Он собирается навестить бедную старую миссис Пакстон. Она умирает… он не может ничем помочь ей… он сделал все, что в его силах… Но ей хочется, чтобы он все же заглядывал к ним время от времени…
— Конечно, все мы знаем, что никто не может ни умереть, ни родиться без того, чтобы рядом не было доктора Блайта… а вечер сегодня очень хорош для прогулки в бричке. Пожалуй, я и сама пройдусь — схожу в деревню и закажу все, что нужно, чтобы пополнить запасы в нашей кладовой. Только сначала уложу в постель двойняшек и Ширли и удобрю миссис Эрон Уэрд — она что-то плохо цветет в этом году. Мисс Блайт только что ушла наверх, вздыхая на каждом шагу, — сказала, что чувствует приближение очередного приступа головной боли. Так что, по меньшей мере, в этот вечер нам обеспечено немного покоя и тишины.
— И проследите, чтобы Джем лег вовремя, хорошо, Сюзан? — попросила Аня, уходя в свете заката, который был словно расплескавшаяся чаша аромата. — Он явно устал гораздо больше, чем ему кажется. А он так не любит ложиться спать. Уолтер не вернется домой сегодня; Лесли попросила позволить ему остаться у них на ночь.
Джем сидел на боковом крыльце, закинув одну босую ногу на колено другой и глядя сердито и угрюмо на мир вообще и на огромную луну за шпилем церкви Глена в частности. Джему не нравилось, когда луна становилась такой большой.
— Смотри, как бы такое выражение не застыло на твоем лице навсегда, — сказала тетя Мэри Мерайя, проходя мимо него в дом.
Джем бросил ей вслед еще более злобный взгляд. Ну и пусть застынет — ему все равно. Он даже хочет, чтобы оно застыло.
— Уходи! Что ты вечно ходишь за мной по пятам! — раздраженно бросил он Нэн, тихонько пробравшейся к нему на крыльцо, когда папа и мама уехали.
— Злюка! — сказала Нэн, но, прежде чем убежать, положила на порог рядом с ним красный леденец в виде льва, который принесла ему. Джем не пожелал обратить внимание на леденец. Он, как никогда, чувствовал, что с ним обращаются жестоко. Все несправедливы к нему. Все обижают его. Разве та же самая Нэн не сказала не далее как сегодня утром: «Мы все родились в Инглсайде, а ты нет»? Ди съела после завтрака его шоколадного зайчика. хотя
знала,что это его зайчик. Даже Уолтер покинул его — ушел копать колодцы в песке с Кеном и Персис Форд! Подумаешь, забава! А ему так хотелось пойти с Берти и посмотреть как делают татуировку. Джем был уверен, что еще никогда в жизни ничего не хотел так сильно. Он надеялся, что сможет рассмотреть чудесный, с полным парусным вооружением макет корабля, который, по словам Берти, всегда стоял на каминной полке в доме капитана Билла… Это просто подлость, вот что это такое.
Сюзан вынесла ему большой кусок торта, покрытого глазурью из кленового сахара с орехами, но Джем с каменным выражением лица проронил лишь: «Нет, спасибо». Почему она не оставила ему имбирного пряника со взбитыми сливками? Наверное, остальные все съели. Обжоры! Он все глубже погружался в пучину уныния. Мальчишки сейчас уже на пути к дому капитана Билла. Сама эта мысль казалась ему невыносимой. Он
долженсделать что-нибудь, чтобы расквитаться со своей семьей. Что, если он разрежет набитого опилками жирафа Ди на ковре в гостиной? Старая Сюзан с ума сойдет, как это увидит… Эта Сюзан с ее орехами — знает же, что он терпеть не может глазурь с орехами! Что, если он пойдет и подрисует усы херувиму на картинке в календаре, который висит у нее в комнате? Он ненавидел этого пухлого, розового, улыбающегося херувима, поскольку тот был как две капли воды похож на Сиси Флэгг, растрезвонившую на всю школу, будто Джем Блайт ухаживает за ней. За ней! За Сиси Флэгг! Но Сюзан считала, что херувим очарователен.
Что, если он оторвет волосы кукле Нэн? Что, если он отобьет нос Гогу или Магогу… или обоим? Может быть, тогда мама поймет, что он уже не маленький. Вот подождите — придет весна! Он столько лет — с тех пор, как ему исполнилось четыре — приносил ей в мае перелески, но следующей весной не принесет. И не ждите! Даже не подумает!
Что, если он объестся теми маленькими зелеными яблочками, которые появились на ранней яблоне? Объестся и расхворается? Может быть,
этоих испугает? Что, если он никогда больше не будет мыть за ушами? Что, если он станет корчить рожи всем в церкви в следующее воскресенье? Что, если он посадит гусеницу на тетю Мэри Мерайю — большую, полосатую, мохнатую гусеницу? Что, если он убежит на пристань, спрячется на корабле капитана Джона Риза и утром уплывет в Южную Америку?
Тогда-тоони огорчатся? Что, если он никогда больше не вернется? Что, если он будет охотиться на ягуаров в Бразилии?
Тогда-тоони огорчатся? Нет, он знает точно, они не огорчатся. Никто не любит его. В кармане его брюк дырка. Никто ее не зашил. Ну и ладно, ему наплевать. Он просто покажет эту дырку всем в Глене, и пусть люди знают, какой он несчастный и заброшенный. Волна обид все нарастала и совсем захлестнула его.
Тик-так… тик-так… тик-так… размеренно тикали в передней старые напольные часы, которые привезли в Инглсайд после смерти дедушки Блайта — спокойные, никуда не спешащие старые часы, сделанные еще в те дни, когда существовала такая вещь, как время. Прежде они нравились Джему — сегодня он их ненавидел. Они, казалось, насмехались над ним. «Ха-ха, скоро спать. Другим можно идти к капитану Биллу, но ты пойдешь в постель. Ха-ха… ха-ха… ха-ха!»
Почемуон должен ложиться спать каждый вечер? Да, почему?
Сюзан, снова вышедшая на крыльцо, с нежностью взглянула на фигурку маленького бунтаря.
— Можешь не ложиться спать, пока я не вернусь из Глена, Джем, дорогой, — сказала она, желая ублажить его.
— Я совсем не лягу спать сегодня! — яростно выкрикнул Джем. — Я убегу, вот что я сделаю, старая Сюзан Бейкер! Я пойду и прыгну в пруд, старая Сюзан Бейкер!
Сюзан была далеко не в восторге от того, что кто-то — пусть даже это маленький Джем — называет ее старой. Она зашагала к воротам в мрачном молчании. Его в самом деле следовало бы малость проучить — это пошло бы ему на пользу! Заморыш, вышедший из дома следом за ней и томимый жаждой дружеского общения, сел, обернувшись черным хвостом, перед Джемом, но его старания оказались напрасными — ответом ему был свирепый взгляд.
— Убирайся! Расселся тут и таращится, как тетя Мэри Мерайя! Пошел отсюда! Ах, ты не — хочешь! Не хочешь, да? Ну так вот тебе!
Джем швырнул в Заморыша игрушечной жестяной тачкой, весьма кстати оказавшейся под рукой, и тот с жалобным воем бросился искать убежища в кустах шиповника. Вы только посмотрите! Даже кот в этой семье ненавидит его! Какой смысл продолжать жить?
Он поднял леденцового льва. Нэн съела хвост и большую часть зада, но это все еще был лев. Можно, пожалуй, пососать. Возможно, это последний лев, какого он ест в этой жизни. К тому времени, когда Джем дососал льва и облизал пальцы, решение относительно дальнейших действий было принято им окончательно. Он сделал единственное, что
можетсделать человек, когда ему
ничегоне разрешают делать.
6
— Почему это наш дом так освещен? — воскликнула Аня, когда в одиннадцать они с Гилбертом подъехали к воротам. — Должно быть, у нас гости.
Аня поспешила в дом, но никаких гостей видно не было. Да и никого другого тоже. Свет горел в кухне… в гостиной… в библиотеке… в столовой… в комнате Сюзан и в передней второго этажа… но нигде ни признака чьего-либо присутствия.
