—Какой белый сегодня лунный свет! — сказала Аня Блайт, обращаясь к себе самой. Она шла к парадной двери дома Дианы Райт по садовой дорожке, на которую, кружась в бодрящем, пахнущем морем воздухе, падали лепестки цветов вишни.
      Она на мгновение остановилась, чтобы обвести взглядом холмы и поля, любимые ею с давних пор. Дорогая Авонлея! Глен святой Марии давно стал ее родным домом, но в Авонлее было то, чего не могло быть в Глене. Ее собственные призраки встречали ее на каждом шагу… поля, по которым она когда-то бродила, радостно приветствовали ее… незатихающие отголоски прежней милой жизни звучали вокруг… куда бы она ни взглянула, со всем были связаны какие-нибудь дорогие сердцу воспоминания. Тут и там в таких знакомых ей садах цвели душистые, яркие розы прежних лет. Аня всегда любила возвращаться домой в Авонлею — даже тогда, когда, как на этот раз, причина визита была печальной. Они с Гилбертом приехали на похороны его отца, и Аня осталась на неделю в Зеленых Мезонинах — Марилла и миссис Линд ни за что не соглашались на то, чтобы она уехала от них так скоро.
      Ее прежняя комнатка в мезонине всегда была приготовлена для нее, и, войдя в нее в вечер своего приезда, она увидела, что миссис Линд поставила там для нее большой, по-домашнему прелестный букет весенних цветов. Аня опустила в него лицо и почувствовала, что он хранит весь аромат незабытых лет. Здесь, в этой комнатке, ее ждала та Аня, какой она была прежде. Давняя глубокая радость шевельнулась в ее сердце. Комнатка в мезонине приняла ее в свои объятия. Аня с нежностью и любовью смотрела на свою старую кровать, на одеяло с узором из листьев яблони, которое миссис Линд связала на спицах, и на безупречно белые наволочки, обшитые замысловатыми кружавчиками, которые миссис Линд связала крючком… и на плетеные коврики Мариллы на полу… и на зеркало, что когда-то отражало лицо маленькой сироты с гладким, без единой морщинки, детским лбом — сироты, которая, наплакавшись, уснула здесь в тот памятный первый вечер. И, забыв, что она счастливая мать пятерых детей и что в Инглсайде Сюзан Бейкер снова вяжет таинственные крошечные башмачки, Аня Блайт почувствовала себя Аней из Зеленых Мезонинов.
      Она все еще глядела с мечтательной улыбкой в зеркало, когда в комнату вошла миссис Линд — она принесла чистые полотенца.
      — Так приятно, Аня, когда ты снова дома, вот что я вам скажу. Вот уже девять лет с тех пор, как ты уехала, но мы с Мариллой по-прежнему скучаем о тебе. Правда, здесь не так одиноко с тех пор, как Дэви женился. Милли — чудесная крошка… Какие пироги она печет! Вот только любопытна донельзя… Но я всегда говорила и всегда буду повторять — другой такой, как ты, нет.
      — Ах, миссис Линд, но это зеркало не обманешь. Оно говорит мне без обиняков: ты уже не та молоденькая девушка, какой была когда-то.
      — Цвет лица у тебя сохранился прекрасный, — утешила миссис Линд. — Разумеется, ты никогда не была такой уж румяной…
      — Во всяком случае, у меня еще нет даже намека на второй подбородок, — весело продолжила Аня. — И знаете, миссис Линд, я так рада, что моя старая комнатка помнит меня. Мне было бы очень больно, если бы когда-нибудь, вернувшись сюда, я поняла, что она меня совсем забыла. И это так чудесно — снова видеть, как над Лесом Призраков поднимается луна.
      — Она похожа на громадный золотой шар, висящий в небе, правда? — заметила миссис Линд, чувствуя, что предается буйным поэтическим фантазиям, и радуясь, что ее не слышит Марилла.
      — Вы только взгляните на те островерхие ели, темнеющие на ее фоне… и на березы в долине, все еще протягивающие руки ветвей к серебристому небу. Теперь это большие деревья, а ведь они были совсем молоденькими, когда я приехала сюда… От этого я и вправду чувствую себя немного постаревшей.
      — Деревья, как дети, — вздохнула миссис Линд. — Просто невероятно — стоит повернуться к ним спиной, как они тут же вырастают. Взять хотя бы Фреда Райта — ему только тринадцать, а ростом он почти с отца… К ужину у нас горячий куриный паштет, а еще я напекла для тебя моего лимонного печенья… Можешь смело ложиться в эту постель. Я проветрила простыни сегодня, но Марилла не знала об этом и проветрила их еще раз, а Милли, не зная, что все уже в порядке, сделала то же самое и в третий… Надеюсь, Мэри Мерайя Блайт завтра наконец уедет — она всегда находит большое удовольствие в любых похоронах
      — Тетя Мэри Мерайя — Гилберт всегда называет ее тетей, хотя она лишь двоюродная сестра его отцу — неизменно обращается ко мне «Ануся», — содрогнулась Аня, — а когда увидела меня впервые после того, как я вышла замуж за Гилберта, сказала: «Очень странно, что Гилберт выбрал тебя, — вокруг было столько привлекательных девушек». Возможно, именно поэтому мне она так не нравится. И я знаю, что Гилберт тоже далеко не в восторге от нее, хотя он слишком привержен к своему семейству, чтобы признать этот факт.
      — Гилберт задержится здесь?
      — Нет. Ему придется вернуться в Глен завтра вечером. Из-за похорон отца он покинул пациента в критической стадии болезни.
      — Конечно, почти ничто не держит его в Авонлее с тех пор, как в прошлом году умерла его мать. Старый мистер Блайт так и не оправился после ее кончины — считал, что лишился всего, ради чего стоило бы жить. Блайты всегда были такими — слишком привязанными к земному. Право, становится грустно, как подумаешь, что никого из них не осталось в Авонлее. Такая замечательная старая семья! Но зато Слоанов здесь сколько угодно. Слоанами они всегда были, Слоанами и останутся — на веки вечные, аминь.
      — Сколько бы ни было здесь Слоанов, я все равно выйду после ужина погулять по старому саду при луне. Потом мне, вероятно, все же придется лечь в постель — хотя я всегда считала, что спать в лунную ночь значит зря терять чудесное время, — но я непременно проснусь пораньше, чтобы увидеть, как первый робкий утренний свет забрезжит над Лесом Призраков. А потом небо станет коралловым, и вокруг будут порхать малиновки… может быть, на подоконник опустится маленький серый воробышек… и в саду засверкают золотом и аметистами анютины глазки…
      — А всю клумбу июньских лилий съели кролики, — с грустью сообщила миссис Линд, спускаясь тяжелой поступью по лестнице. Она испытывала тайное чувство облегчения от того, что не надо больше говорить о луне. Аня всегда была чуточку странной в этом отношении. И надежда на то, что с возрастом она изменится, уже не казалась оправданной.
      Диана шла по дорожке навстречу Ане. Даже в тусклом лунном свете было видно, что ее волосы по-прежнему черны, щеки румяны, а глаза ярки. Впрочем, лунный свет не мог скрыть и того, что она стала немного полнее, чем в прежние годы, — а Диана никогда не была из тех, кого в Авонлее называют тощими.
      — Не беспокойся, дорогая, я лишь на минутку…
      — Как будто этомогло меня обеспокоить! — Диана взглянула на нее с упреком. — Ты же знаешь, я гораздо охотнее провела бы вечер с тобой, чем идти на этот свадебный ужин. Я еще не нагляделась на тебя, не наговорилась с тобой, а послезавтра ты уже уезжаешь. Но женится брат Фреда… ты же понимаешь, мы не можем не пойти.
      — Конечно, конечно. Я забежала только на минутку… Знаешь, Ди, я прошла нашей старой дорогой… мимо Ключа Дриад… через Лес Призраков… мимо твоего тенистого старого сада… мимо Плача Ив. Я даже остановилась, чтобы посмотреть на перевернутые отражения ив в воде, как мы всегда делали в детстве… Они так выросли.
      — Все растет, — вздохнула Диана. — Я вижу это, стоит лишь взглянуть мне на младшего Фреда! Мы все так изменились — кроме тебя. Ты ничуть не меняешься. И как ты умудряешься оставаться такой стройной? А взгляни на меня!
      — Почтенная замужняя особа! — засмеялась Аня. — Но тебе пока удается избежать той полноты, что характерна для среднего возраста, Ди. Что же касается меня… К примеру, миссис Доннел того же мнения, что и ты. Она сказала мне на похоронах, что я ничуть не изменилась. Однако миссис Эндрюс с тобой явно не согласна. Онасказала: «Ну и ну, Аня, до чего же ты постарела!» Все зависит от глаз — или от сознания — того, кто смотрит на нас. Я чувствую, что немного постарела, лишь когда разглядываю иллюстрации в журналах. Изображенные на них герои и героини рассказов и повестей начинают казаться мне слишкоммолодыми. Но это пустяки, Ди, завтра мы снова будем юными девушками. Я пришла именно затем, чтобы сказать тебе это. Во второй половине дня мы возьмем выходной и посетим все наши любимые места — все до одного. Мы пройдем по весенним полям и через заросшие папоротниками леса. Мы увидим все, что когда-то радовало нас, и на старых знакомых холмах снова найдем нашу юность. Ничто не кажется невозможным весной, ты же знаешь. На полдня мы перестанем чувствовать себя родителями, взрослыми ответственными людьми и сделаемся такими легкомысленными, какой миссис Линд в глубине души считает меня. Право же, нет никакого удовольствия в том, чтобы быть здравомыслящими все время.
      — Как это на тебя похоже! Я очень хотела бы прогуляться, но…
      — Никаких «но». Я знаю, ты думаешь: «А кто же подаст ужин мужчинам?»
      — Не совсем так… Анна Корделия может разогреть ужин и подать на стол не хуже меня, хотя ей только одиннадцать, — сказала Диана с гордостью. — Да ей и в любом случае предстояло заняться этим завтра — я намеревалась пойти на собрание благотворительного общества… Но не пойду. Я пойду с тобой. Это будет сбывшейся мечтой. Знаешь, Аня, по вечерам я часто сажусь у окна и представляю, что мы опять маленькие девочки. Я возьму с собой ужин для нас…
      — И мы съедим его в саду Эстер Грей… Я надеюсь, он еще существует?
      — Полагаю, что так, — сказала Диана не совсем уверенно. — Я ни разу не была там с тех пор, как вышла замуж. Анна Корделия много гуляет по окрестностям, но я всегда предупреждаю ее, что она не должна уходить слишком далеко от дома. Она любит бродить по лесам. А однажды, когда я отругала ее за то, что она разговаривает сама с собой в саду, она сказала, что говорила не с собой, а с духом цветов. Помнишь кукольный чайный сервиз, разрисованный крошечными розовыми бутонами, который ты прислала ей на ее девятилетие? Он весь цел, ничего не разбито — она такая аккуратная. Она достает его только тогда, когда к чаю приходят Три Зеленых Человечка. Никак не могу добиться от нее ответа на вопрос, кто они такие, по ее мнению. Должна признаться, что в некоторых отношениях, Аня, она гораздо больше похожа на тебя, чем на меня.
      — Быть может, имя имеет гораздо большее значение, чем предполагал Шекспир . Не досадуй на Анну Корделию, Диана, пусть фантазирует! Мне всегда бывает жаль детей, не проведших несколько лет в сказочной стране.
      На лице Дианы отобразилось сомнение.
      — В нашей школе сейчас работает учительницей Оливия Слоан. Она бакалавр гуманитарных наук, а на должность в Авонлее поступила потому, что хочет в этом году быть поближе к дому, чтобы помогать матери по хозяйству. Так вот она говорит, что детей надо заставлять смотреть в лицо фактам.
      — Неужели я дожила до того, что слышу от тебя, Диана, речи в поддержку идей, проникнутых слоанностью?
      — Нет, нет! Оливия мне совсем не нравится. У нее такие круглые выпуклые и неподвижные голубые глаза, как у всех в их семействе. И я ничуть не против того, чтобы Анна Корделия фантазировала. Ее фантазии красивы — так же, как твои детские фантазии. Я думаю, что жизнь со временем принесет ей вполне достаточно «фактов».
      — Так, значит, решено. Приходи к двум часам в Зеленые Мезонины, и мы выпьем немного смородиновой настойки — Марилла по-прежнему иногда делает ее, несмотря на неодобрение, выражаемое священником и миссис Линд, — выпьем чуть-чуть… просто для того, чтобы почувствовать себя чертовски отчаянными.
      — Помнишь, как ты напоила меня этой настойкой допьяна? — звонко засмеялась Диана. Слово «чертовски» не вызвало у нее никаких возражений, хотя это непременно случилось бы, если бы его употребил кто угодно, кроме Ани. Все знали, что Аня на самом деле не имеет в виду ничего такого.Просто у нее такая манера выражаться.
      — Завтра, Ди, мы устроим настоящий день воспоминаний. А сейчас не буду тебя дольше задерживать. Вот и Фред с бричкой. У тебя прелестное платье.
      — Фред настоял на том, чтобы я сшила новое платье для этой свадьбы. Я считала, что мы не можем позволить себе такой расход сразу после постройки нового амбара, но Фред заявил, что не желает, чтобы среди разодетых в пух и прах гостей его жена выглядела как бедная родственница, которую пригласили, а ей даже не в чем было прийти… Все они такие, эти мужчины, правда?
      — Ты говоришь совсем как миссис Эллиот из Глена, — строго заметила Аня. — Будь начеку — это опасная тенденция. Разве ты хотела бы жить в мире, в котором совсем нет мужчин?
      — Это было бы ужасно, — призналась Диана. — Да, да, Фред, иду!.. Хорошо, сейчас!.. Ну, тогда до завтра, Аня.
      На пути домой Аня задержалась у своего любимого старого ручья. Все звонкие переливы ее детского смеха, которые он когда-то уловил, теперь вновь издавали его журчащие воды, словно зная, что она вслушивается в их плеск. Ее старые мечты — она, казалось, видела их отражение в чистом прозрачном потоке, — старые клятвы, старые секреты… ручей хранил их все, они звучали в его бормотании, но некому было слушать, кроме мудрых старых елей Леса Призраков, елей, так долго внимавших этим звукам.
 

      — Такой прелестный день — как по заказу, — сказала Диана. — Боюсь только, что такая погода ненадолго, завтра будет дождь.
      — Не беда! Мы упьемся его красотой сегодня, даже если его солнечному свету предстоит померкнуть завтра. Мы насладимся нашей дружбой сегодня, даже если нам предстоит расстаться завтра. Взгляни на те длинные золотисто-зеленые холмы, на те туманно-голубые долины. Они наши,Диана. И если тот, самый отдаленный, холм внесен во все реестры как владение Эбнера Слоана, меня это ничуть не заботит, — сегодня этот холм наш.Дует западный ветер — меня всегда манят приключения и дали, когда ветер дует с запада, — и нас ожидает великолепная прогулка.
      И прогулка действительно оказалась великолепной. Они вновь посетили все старые, дорогие сердцу места. Тропинка Влюбленных, Лес Призраков, Приют Праздности, Долина Фиалок, Березовая Дорожка, Хрустальное Озеро… Все оставалось на своих местах, но были и перемены. Молоденькие березки, что росли кружком в Приюте Праздности, где находился домик для игры, превратились в большие высокие деревья; Березовая Дорожка, по которой давно никто не ходил, совсем заросла папоротниками; Хрустальное Озеро исчезло — на его месте осталась лишь сырая замшелая впадина. Но Долина Фиалок была лиловой от нежных цветов, а дикая яблоня, найденная когда-то Гилбертом в глубине леса, стояла огромная, развесистая, густо усыпанная крошечными, ярко-красными на концах бутонами.
      Они шли с непокрытыми головами. Анины волосы все еще блестели в лучах солнца, как полированное красное дерево, и кудри Дианы все еще были глянцевитыми и черными. Подруги обменивались веселыми и понимающими, теплыми и дружескими взглядами. Иногда они говорили, иногда шли в молчании… Аня всегда утверждала, что два человека, столь близкие друг другу, как она и Диана, могут читать мысли друг друга. Чаще всего в их разговоре звучали разные «а помнишь». «А помнишь день, когда ты провалилась в сарайчик девиц Копп на дороге Тори?» — «А помнишь, как мы прыгнули на спящую тетю Джозефину?» — «А помнишь наш литературный клуб?» — «А помнишь визит миссис Морган, когда ты накрасила нос красной краской?» — «А помнишь, как мы сигналили друг другу из окна вспышками свечи?» — «А помнишь, как мы веселились на свадьбе мисс Лаванды и какие громадные голубые банты были у Шарлотты Четвертой?» — «А помнишь Общество Друзей Авонлеи?» Им казалось, что они почти слышат раскаты своего прежнего смеха, эхом повторяющегося через годы.
      ОДА, судя по всему, прекратило свое существование. Оно распалось вскоре после Аниной свадьбы.
      — Они не могли энергично продолжать начатое дело. Молодежь в Авонлее теперь не та, что в нашидни.
      — Не говори так, будто «наши дни» миновали, Диана. Сегодня нам лишь пятнадцать, и мы родственные души. Воздух не просто полон света — он сам и есть свет. Я не поручусь, что у меня не начинают расти крылья.
      — У меня такое же чувство, — заявила Диана, забыв, что в это утро потянула на весах сто пятьдесят пять фунтов. — Мне часто хочется ненадолго превратиться в птицу. Было бы так чудесно немного полетать.
      Всюду вокруг них была красота. Неожиданные краски сверкали в темной глубине лесов и горели на манящих тихих тропинках. Сквозь молоденькую листву пробирался весенний солнечный свет. Со всех сторон неслись веселые трели птиц. То и дело на пути попадались неглубокие лощины, где возникало такое ощущение, словно купаешься в пруду жидкого золота. На каждом повороте в лицо ударял какой-нибудь бодрящий весенний запах — то пряный аромат папоротников, то благоухание бальзамической пихты, то здоровый запах свежевспаханных полей. Здесь была и дорожка, задрапированная цветами диких вишен, и старый луг, поросший крошечными елочками, что совсем недавно появились на свет и напоминали присевших на корточки в траве зеленых эльфов, и ручьи, еще не слишком широкие, чтобы через них приходилось прыгать, и похожие на звездочки бледные цветы под елями, и ковры из кудрявых молоденьких папоротничков, и береза, с которой какой-то варвар содрал в нескольких местах белую пленку, открыв взгляду все оттенки нижних слоев коры. Аня так долго смотрела на ствол этой березы, что Диана удивилась. Она не видела того, что видела Аня: неуловимо переходящие один в другой цвета — от чистейшего кремового к редкостным золотистым тонам, становящимся все глубже и глубже, пока последний из них не превращался в глубочайший темно-коричневый, словно для того, чтобы сказать, что всем березам, внешне таким девически скромным и холодным, присущи теплые оттенки чувств.
      — «В сердцах их первозданный огонь земли», — вполголоса процитировала Аня.
      И наконец, выбравшись из небольшой темной лесистой долины, где было полно замшелых деревьев и грибов-поганок, они нашли сад Эстер Грей. Он не так уж сильно изменился, а его воздух был, как и прежде, напоен сладким ароматом прелестных цветов. Здесь по-прежнему в изобилии росли июньские лилии, которые Диана называла нарциссами, и все еще можно было найти двойные шпалеры розовых кустов, а старая каменная ограда белела цветами земляники, голубела фиалками и зеленела молоденькими папоротничками. Стоящие в ряд садовые вишни стали старше, но, как и раньше, буйно цвели, напоминая огромные снежные сугробы.
      Аня и Диана съели принесенный с собой ужин в уголке сада, сидя на старых обомшелых камнях за кустами сирени, поднявшей свои лиловые знамена на фоне низко висящего красного солнца. Обе успели проголодаться, и обе отдали должное лакомствам собственного приготовления.
      — Как вкусно все на свежем воздухе! — Диана удовлетворенно вздохнула. — Этот твой шоколадный торт, Аня… мне не найти подходящих слов, чтобы выразить свой восторг, но я должна получить от тебя его рецепт. Фреду очень понравится. Он-то может есть что угодно и оставаться худым. А я все время зарекаюсь есть сладкое, потому что толстею с каждым годом и ужасно боюсь стать такой, как моя двоюродная бабушка Сара, которая была до того толстой, что если садилась, то уже не могла встать без посторонней помощи… Но когда я вижу такой торт… да и вчера вечером на свадебном ужине… А что было делать? Они все так обиделись бы, если бы я от чего-нибудь отказалась.
      — Вы приятно провели время?
      — О да, до известной степени. Но я попала в гости к двоюродной сестре Фреда, Генриетте, а для нее такое удовольствие подробно рассказывать о сделанных ей операциях, о том, что она во время них ощущала, и как скоро ее аппендикс лопнул бы, если бы ей его не удалили. «Мне наложили пятнадцать швов. Ах, Диана, что это была за мучительная боль!» Что ж, пусть я не насладилась застольной беседой, зато ею насладилась Генриетта. Она действительно страдала, так что почему бы ей не сделать себе приятное, расписав свои муки во всех подробностях?.. А Джим говорил такие забавные вещи, хотя не знаю, понравилось ли это Мэри Элис… Только еще один крошечный кусочек… семь бед — один ответ… Подумаешь, всего лишь лепесточек… Так, например, Джим сказал, что вечером накануне свадьбы был ужасно перепуган — даже хотел сесть на поезд, согласованный с пароходным расписанием, с тем чтобы бежать с острова. Он уверял, что все женихи чувствуют себя так перед свадьбой, да только не признаются. Ты не думаешь, Аня, что Гилберт и Фред испытывали подобный страх?
      — Я уверена, что этого не было.
      — В том же заверил меня Фред, когда я задала ему этот вопрос. По его словам, все, чего он боялся, — это то, что я передумаю в последний момент, как было с Розой Спенсер. Но никогда не знаешь, что мужчина думает на самом деле! Впрочем, нет нужды волноваться из-за этого теперь… Как чудесно мы провели сегодня время! Кажется, что нам удалось вновь пережить так много прежних счастливых минут. Хорошо бы тебе, Аня, не надо было уезжать завтра.
      — Не можешь ли ты приехать в гости в Инглсайд этим летом, Диана? Прежде… прежде, чем мне придется на какое-то время отказаться от приема гостей.
      — Я очень хотела бы съездить в Инглсайд. Но кажется совершенно невозможным уехать из дома летом. Здесь всегда так много дел.
      — Ребекка Дью приезжает к нам погостить, чему я очень рада… Но боюсь, что нас ждет и продолжительный визит тети Мэри Мерайи. Она намекнула на это в разговоре с Гилбертом. Его это радует ничуть не больше, чем меня… но она родня, и поэтому наша дверь всегда открыта для нее.
      — Возможно, я приеду к вам зимой. Мне очень хочется снова увидеть Инглсайд. У тебя замечательный дом, Аня… и замечательная семья.
      — Инглсайд в самом деле прекрасное место. И я очень люблю его теперь, хотя одно время думала, что он никогда не будет мне нравиться. Я испытывала отвращение к нему в первое время после нашего переезда… испытывала отвращение именно по причине его многочисленных достоинств. Они казались оскорблением, наносимым моему дорогому маленькому Дому Мечты. Помню, как я жалобно, чуть ли не со слезами, говорила Гилберту, когда мы уезжали оттуда: «Мы были так счастливы в этом домике. Мы никогда не будем счастливы ни в каком другом месте». И какое-то время я упивалась этой своей тоской по нему. А потом — потом я почувствовала, что начинаю пускать маленькие корешки любви к Инглсайду. Я пыталась бороться с этим — да, да, пыталась, но в конце концов мне пришлось сдаться и признать, что я полюбила его. И моя любовь к нему растет и растет с каждым годом. Он не слишком стар — старые дома печальны — и не слишком молод — слишком молодые дома грубы и дерзки. Он как раз в том возрасте, когда дома смягчаются и добреют. Я люблю каждую комнату в нем. Каждая имеет какой-нибудь недостаток, но так же и достоинство — нечто такое, что отличает ее от остальных, сообщает ей индивидуальность. И я люблю величественные деревья, окружающие лужайку перед домом. Не знаю, кто посадил их, но каждый раз, поднимаясь на второй этаж, я останавливаюсь на лестничной площадке — помнишь, там такое необычное окно, а возле него широкий диванчик? — и, присев на минутку, чтобы посмотреть на чудесный вид, открывающийся передо мной, говорю: «Боже, благослови человека, посадившего эти деревья, кто бы он ни был». Боюсь, вокруг нашего дома слишком много деревьев, но мы не хотим расстаться ни с одним из них.
      — Совсем как Фред. Он проникся таким обожанием к этой большой иве, растущей с южной стороны от нашего дома. Я все твержу, что она портит вид из окон парадной гостиной, но вечно слышу от него" в ответ: «Неужели ты хочешь срубить такую красоту только из-за того, что она загораживает часть пейзажа?» И дерево остается… и оно действительно красиво… Вот почему мы назвали наш дом Фермой Одинокой Ивы. Мне нравится название Инглсайд. От него веет чем-то милым, по-домашнему уютным.
      — То же самое говорит Гилберт. Нам было нелегко придумать имя для нашего дома. Мы перепробовали множество названий, но чувствовалось, что все они неподходят ему. Зато как только мы придумали «Инглсайд», сразу стало ясно, что это то, что нужно. Я очень рада, что у нас хороший, просторный дом — такой нам и нужен, ведь семья большая. Дети, хоть еще и малы, тоже очень любят его.
      — У тебя такие прелестные дети. — Диана ловко отрезала себе еще один «лепесток» шоколадного торта. — Я думаю, что мои собственные очень милы, но в твоих есть что-то такое… А твои двойняшки! Как я тебе завидую! Я всегда хотела иметь близнецов.
      — О, мне никуда не деться от близнецов, они — моя судьба. Но я разочарована тем, что мои не похожи друг на друга — ничуточки. Нэн, впрочем, очень хорошенькая — с ее темными глазами и волосами и прекрасным цветом лица. А Ди — любимица отца, потому что у нее зеленые глаза и рыжие волосы — рыжие и вьющиеся. Сюзан души не чает в Ширли — я долго не могла оправиться после его рождения, так что она одна ухаживала за ним и в конце концов привыкла считать его — я в этом уверена — своим собственным сыночком. Она зовет его «смуглый малыш» и балует совершенно возмутительным образом.
      — И он все еще так мал, что ты можешь неслышно заходить к нему, чтобы взглянуть, не скинул ли он во сне одеяло, и укрыть его потеплее, — с завистью сказала Диана. — Моему Джеку уже девять, и он не хочет, чтобы я укладывала его в постель. Говорит, что он совсем большой. А я так любила это делать! Ах, как я хотела бы, чтобы дети не вырастали так быстро!
      — Ни один из моих еще не вошел в этот возраст… хотя я замечаю, что с тех пор, как Джем начал ходить в школу, он больше не хочет держать меня за руку, когда мы идем через деревню, — вздохнула Аня. — Но и он, и Уолтер, и Ширли все еще хотят, чтобы я укладывала их в постель. Уолтер иногда превращает это в настоящий ритуал.
      — И ты пока еще можешь не беспокоиться о том, кем они захотят стать, когда вырастут. А мой Джек помешан на всем, что связано с военной службой. Хочет стать солдатом. Солдатом! Ты только подумай!
      — На твоем месте я не беспокоилась бы. Он забудет об этом желании, когда его увлечет какая-нибудь новая мечта. Война — дело прошлого. Джем надеется стать моряком — как капитан Джим, а Уолтер — в своем роде поэт. Он не похож на остальных. Но все они очень любят деревья и с удовольствием играют в ложбине — так все ее называют. Это небольшая долина, прямо за Инглсайдом, с волшебными тропинками и ручьем. Самое обычное место — просто ложбина для других, но для детей — сказочная страна. У них всех есть свои недостатки, но в целом они не такая уж плохая маленькая компания… и, к счастью, на всех хватает любви. Ах, мне так приятно думать о том, что завтра вечером в это время я буду снова в Инглсайде — буду рассказывать моим детям сказки на ночь и осыпать заслуженными похвалами комнатные папоротнички и кальцеолярии Сюзан. У нее удивительно хорошо растут папоротнички — никто не умеет выращивать их лучше, чем она. Я могу хвалить их с чистой совестью… но кальцеолярии! Они, на мой взгляд, даже и не похожи на цветы. Но я не скажу этого Сюзан — я ни за что на свете не хотела бы ранить ее чувства. Я всегда стараюсь обойти этот вопрос, и Провидение еще ни разу меня не подвело. Сюзан — просто прелесть! Не представляю, что я делала бы без нее. А помнится, я однажды назвала ее «чужой»!.. Да, так весело думать о возвращении домой, но вместе с тем грустно оттого, что я опять покидаю Зеленые Мезонины. Здесь так хорошо… с Мариллой… и с тобой.Наша дружба всегда была одной из чудеснейших радостей жизни, Диана.
      — Да, и мы всегда… я хочу сказать… ах, я никогда не умела говорить, как ты, Аня… но мы оставались верны нашей «торжественной клятве», не правда ли?
      — Всегда!.. И всегда будем верны!
      Анина ладонь легла в ладонь Дианы. Они долго сидели в молчании, слишком сладком, чтобы нарушить его словами. Длинные, неподвижные вечерние тени падали на траву, цветы, зеленые просторы лугов. Солнце спускалось к горизонту… небо, окрашенное в серовато-розоватые тона, стало бледнеть и темнеть… весенние сумерки завладели садом Эстер Грей, по которому никто не бродил вот уже много лет. Малиновки пронзали вечерний воздух свистом, напоминающим звуки флейты. Огромная звезда поднялась над высокими белыми вишнями.
      — Первая звезда — всегда чудо, — сказала Аня мечтательно.
      — Я могла бы сидеть здесь вечно, — отозвалась Диана. — Мне неприятна мысль о том, что надо уходить.
      — Мне тоже… но… ведь мы только поиграли в то, что нам пятнадцать. Мы должны помнить о наших семейных заботах и обязанностях… Как пахнет эта сирень! Тебе никогда не казалось, Диана, что есть что-то не совсем… не совсем скромное… в запахе сирени? Гилберт смеется над этой мыслью — он любит сирень, но мне она всегда напоминает о чем-то тайном, слишкомсладком.
      — Я всегда считала, что это слишком тяжелый аромат для дома, — сказала Диана. Она взяла в руки блюдо, на котором лежали остатки шоколадного торта, остановила на них полный вожделения взгляд, покачала головой и упаковала блюдо в корзинку с выражением великого благородства и самоотречения на лице.
      — Разве не было бы забавно, Диана, если бы сейчас, шагая домой, мы вдруг увидели наши собственные прежние "я", бегущие нам навстречу по Тропинке Влюбленных?
      Диана слегка содрогнулась.
      — Не-е-ет, я не думаю, что это было бы забавно. Я и не заметила, что уже так стемнело. Хорошо воображать что-нибудь такое при дневном свете, но в сумерки…
      Они шли домой тихо, молча, рука об руку — великолепный закат пламенел на старых, знакомых холмах, а в сердцах пылала старая неугасимая любовь.
 
 

      Неделю, полную приятных дней, Аня завершила тем, что утром отнесла цветы на могилу Мэтью, а после обеда села в Кармоди на поезд, идущий в Глен святой Марии. Какое-то время она думала обо всем любимом, что осталось позади, а затем ее мысли, обгоняя ее, помчались ко всему любимому, что ждало ее впереди. И всю дорогу ее сердце пело, ведь она поехала к счастливому Инглсайду — дому, переступая порог которого каждый знал, что это милый и дорогой родной дом; к Инглсайду, вечно полному смеха и серебряных кружек, моментальных снимков и младенцев — драгоценных созданий с маленькими кудряшками и пухлыми коленочками; к Инглсайду, где комнаты готовы оказать ей самый теплый прием, где ее терпеливо ждут стулья и вспоминают о ней ее платья; к Инглсайду, где всегда отмечают все маленькие годовщины и шепотом рассказывают друг другу о маленьких секретах и сюрпризах…