— Я иду прогуляться по берегу, — сказала Аня Гогу и Магогу в один из тихих октябрьских вечеров. Никого другого, кому она могла бы объявить об этом, не было — Гилберт уехал на другую сторону гавани. В Аниных скромных владениях царил безупречный порядок — чего и следовало ожидать от любой хозяйки, воспитанной Мариллой Касберт, и она чувствовала, что с чистой совестью может позволить себе а побродить у моря. Их было так много за прошедшие недели — восхитительных прогулок вдоль берега… иногда с Гилбертом, иногда с капитаном Джимом, иногда в одиночестве, с собственными мыслями и новыми щемяще-сладкими мечтами, начинавшими зажигать над жизнью свои радуги. Ей нравились и тихий, туманный пологий берег гавани, и серебристые, всегда овеваемые ветрами песчаные дюны, но больше всего она любила скалистый берег с его утесами, пещерами, грудами отшлифованных прибоем валунов и мелкими бухтами, на дне которых под неподвижной водой сверкала галька. К этому берегу и поспешила она в тот вечер.
      Предыдущие три дня бушевала осенняя буря с ураганным ветром и ливнем. Оглушительными казались удары волн о скалы; бешеными — белые брызги и пена, перекатывавшие через песчаную гряду; тревожной, затуманенной и истерзанной грозой — прежде голубая безмятежность гавани Черых Ветров. Теперь все это было позади, и берег лежал чисто вымытый бурей, ни один ветерок не тревожил неподвижный воздух, но могучий прибой все еще набрасывался на песок и скалы в великолепии бурлящей белой пены — единственная мятущаяся душа в бесконечном, всепроникающем безмолвии и покое.
      — Ах, уже ради одной этой минуты стоило бы прожить целые недели бури и непогоды, — воскликнула Аня, стоя на вершине утеса и вглядываясь в даль поверх мечущихся волн. Затем по крутой тропинке она спустилась к маленькой бухте, где оказалась окруженной со всех сторон лишь скалами, морем и небом.
      — Потанцую-ка я и спою, — сказала она. — Здесь меня никто не увидит… а чайки не раззвонят об этом по округе. Я могу безумствовать, как мне угодно.
      Она подхватила юбку и, кружась, понеслась по твердой песчаной полосе, где с плеском набегающие на берег волны почти обдавали ее ноги брызгами пены. Делая все новые пируэты и смеясь как ребенок, она достигла маленького мыса, выдававшегося в глубь восточной части бухты, и там внезапно остановилась, залившись густым румянцем: она была не одна, за ее танцем наблюдали.
      Девушка с золотыми волосами и голубыми, как море, глазами сидела на валуне у самой оконечности мыса, наполовину скрытая от глаз выступом скалы, и смотрела прямо на Аню со странным выражением: частью это было удивление, частью — понимание, частью — возможно ли такое? — зависть. Она сидела с непокрытой головой, и великолепные косы, более чем когда-либо напоминавшие Браунинговских «чудо-змей», обвивали ее голову, перевязанные красной лентой. На ней было платье из какой-то темной ткани, очень просто сшитое, но талию, подчеркивая красоту фигуры, охватывал яркий пояс из красного шелка. Сцепленные на колене руки были загорелыми и несколько загрубевшими от работы, но кожа на шее и щеках сияла молочной белизной. Мимолетный отблеск заката, прорвавшись сквозь низко висящее над западным горизонтом облако, упал на ее волосы, и на мгновение она показалась Ане олицетворением духа моря — со всей его тайной, всей его страстью, всем его неуловимым очарованием.
      — Вы… вы, наверное, думаете, что я сумасшедшая, — запинаясь, выговорила Аня, пытаясь вернуть себе самообладание. Чтобы ее, миссис Блайт, супругу доктора Блайта, которой следовало вести себя со всем достоинством матроны, увидела отдавшейся такому порыву ребячливости эта величественная девушка! Что за невезение!
      — Нет, — сказала девушка, — не думаю.
      Ничего больше она не сказала. Голос ее был невыразительным, а манера держаться немного враждебной, но было в ее глазах что-то горячее, но робкое, вызывающее, но просительное, что заставило Аню отказаться от первоначального намерения уйти. Вместо этого она присела на валун рядом с девушкой.
      — Давайте познакомимся, — начала она с улыбкой, всегда безотказно завоевывавшей доверие и приязнь. Я миссис Блайт. Мы живем в маленьком белом домике на этом берегу.
      — Да, я знаю, — сказала девушка. — Я Лесли Мур… миссис Мур, — добавила она сухо.
      На мгновение Аня буквально онемела от изумления. Ей и в голову не приходило, что эта девушка может быть чьей-то женой, — в ней не было ничего от замужней женщины. И чтобы вдобавок она оказалась соседкой, которую Аня представляла себе заурядной домохозяйкой! Анин ум был не в состоянии быстро приспособиться к этой перемене.
      — Значит… значит, вы живете в том сером доме вверх по ручью, — запнувшись, пробормотала она.
      — Да. Мне давным-давно следовало посетить вас, — сказала девушка. Она не привела какой-либо причины или предлога, чтобы оправдать свое поведение.
      — Мы были бы рады видеть вас у себя! — воскликнула Аня, немного придя в себя. — Мы такие близкие соседи — мы просто обязаны быть друзьями. Единственный недостаток гавани Четырех Ветров — то, что здесь мало соседей. В остальном она само совершенство.
      — Вам она нравится?
      —  Нравится!Слишком слабо сказано. Я люблюее. Это самое красивое место, какое я видела.
      — Я видела совсем немного мест, — задумчиво продолжила Лесли Мур, — но всегда считала, что здесь очень красиво. Я… я тоже люблю эту гавань.
      Ее слова были такими же, как ее взгляд, — робкими, но горячими. У Ани создалось странное впечатление, что эта необычная девушка — от слова «девушка» было никак не отделаться — могла бы сказать многое, если бы захотела.
      — Я часто прихожу на этот берег, — добавила Лесли.
      — И я, — улыбнулась Аня. — Удивительно, как это мы ни разу не встретились здесь прежде.
       —Вероятно, вы приходите раньше, чем я. Обычно уже совсем поздно — почти темно, — когда я прихожу. И я очень люблю бывать здесь сразу после бури — как сейчас. Мне меньше нравится море, когда оно спокойное и тихое. Мне нравится борьба… и удары волн… и грохот…
      — Я люблю море независимо от его настроения, — объявила Аня. — В Четырех Ветрах море для меня стало тем же, чем была Тропинка Влюбленных дома, в Авонлее. В этот вечер оно казалось таким свободным… таким неукротимым… Что-то вырвалось на волю и во мне — как сочувственный отклик. Поэтому-то я и танцевала на берегу таким нелепым образом. Я, разумеется, не предполагала, что кто-то смотрит… Если бы меня видела в тот момент мисс Корнелия Брайент, у нее возникли бы самые мрачные предчувствия относительно того, что ожидает в будущем бедного молодого доктора Блайта.
      — Вы знаете мисс Корнелию? — спросила Лесли, смеясь. У нее был необыкновенный смех: он забил ключом внезапно и неожиданно, в нем слышалось что-то от восхитительного журчания младенческого смеха. Аня тоже засмеялась.
      — О да! Она уже несколько раз побывала в нашем Доме Мечты.
      — В вашем Доме Мечты?
      — О… это милое, глупое название, которое мы с Гилбертом дали нашему дому. Просто мы называем его так между собой. Оно сорвалось у меня с языка, прежде чем я успела подумать…
      — Значит, белый домик мисс Рассел — вашДом Мечты, — удивилась Лесли. — У менятоже был когда-то дом мечты… только это был дворец, — добавила она со смехом, благозвучность которого оказалась несколько испорчена ноткой иронии.
      — Я тоже когда-то мечтала о дворце, — подхватила Аня. — Вероятно, это мечта всех девушек. А потом мы устраиваемся, вполне довольные, в восьмикомнатных домиках, которые кажутся исполнением наших самых сокровенных желаний, — ведь там с нами наш принц. Впрочем, вы должны были и в самом деле получить дворец — вы так красивы. Позвольтемне сказать об этом… об этом нельзя не сказать… я едва сдерживаю восхищение. Миссис Мур, вы прелестнейшее создание, какое я только видела в жизни.
      — Если мы хотим быть друзьями, вы должны называть меня Лесли, — сказала девушка со странным раздражением.
      — Разумеется, я охотно буду называть вас так. А моидрузья зовут меня Аней.
      — Думаю, что я действительно красива, — продолжила Лесли, устремив яростный взгляд в море. — Я ненавижу мою красоту. Лучше бы я была такой же грубой и некрасивой, как самая грубая и некрасивая девушка в той рыбочьей деревушке… Ну, и что вы думаете о мисс Корнелии?
      Такое резкое изменение темы разговора делало невозможными дальнейшие взаимные признания.
      — Мисс Корнелия — просто прелесть, не правда ли? — сказала Аня. — На прошлой неделе мы с Гилбертом были приглашены к ней в дом на парадное чаепитие. Вы слышали о столах, ломящихся от яств?
      — Кажется, я встречала такое выражение в газетных репортажах о пышных свадьбах, — улыбнулась Лесли.
      — У мисс Корнелии он ломился… во всяком случае, скрипел несомненно. Невозможно было поверить, что она настряпала так много еды всего лишь для двух самых обыкновенных людей. Я думаю, у нее были пироги всех видов, какие только известны, — кроме лимонного. Она сказала, что десять лет назад получила приз за лимонный пирог на выставке в Шарлоттауне и с тех пор ни разу его не пекла из опасения потерять славу мастерицы.
      — Удалось ли вам съесть достаточно пирогов, чтобы она осталась довольна?
      —  Мне —нет. Но Гилберт покорил ее сердце, съев… не скажу сколько. Впрочем, она заявила, что еще не видела такого мужчины, который не любил бы пироги больше, чем Библию… Знаете, я обожаю мисс Корнелию!
      — Я тоже, — сказала Лесли. — Она лучший друг, какой у меня есть на свете.
      Аня втайне удивилась, почему, если это так, мисс Корнелия никогда не упоминала в разборах с ней о миссис Мур. Это было тем более странно, что мисс Корнелия говорила без всякого стеснения обо всех остальных, живших в Четырех Ветрах.
      — Красиво, правда? — сказала Лесли после короткого молчания, указывая на удивительную игру луча света, падающего через расщелину в утесе позади них и скользящего по темно-зеленой неподвижной поверхности воды в заводи у его подножия. — Если бы я пришла сюда… и не видела ничего другого, кроме этого луча… я все равно пошла бы домой с чувством удовлетворения.
      — Игра света и тени на всех берегах этой гавани совершенно поразительна, — согласилась Аня. — Маленькая комнатка, где я обычно шью, выходит окнами на гавань, и я сижу у окна и любуюсь. Краски и тени не остаются одними и теми же даже две минуты подряд.
      — И вам никогда не одиноко? — спросила Лесли отрывисто. — Даже когда вы одна?
      — Нет. Не думаю, чтобы я хоть когда-нибудь в жизни томилась одиночеством, — ответила Аня. — И даже когда я одна, у меня очень хорошее общество — мечты, фантазии, игры «понарошку». Мне нравитсяпобыть иногда одной… просто для того, чтобы подумать о чем-нибудь и это что-нибудь вкусить.Но мне также нравится иметь друзей… и встречаться с людьми, чтобы приятно и весело провести вместе часок-другой. Прошу вас, приходите ко мне в гости — и почаще. Пожалуйста! Думаю, — добавила она, смеясь, — что я понравлюсь вам, когда вы узнаете меня поближе.
      — Не знаю, понравлюсь ли я вам, — сказала Лесли без тени улыбки. Она не напрашивалась на комплименты. Она смотрела вдаль на волны, которые начинала украшать своими цветочными гирляндами подсвеченная луной пена, и взгляд ее голубых глаз был мрачен.
      — Я уверена, что понравитесь, — сказала Аня. — И пожалуйста, не считайте меня крайне легкомысленной только из-за того, что видели, как я танцую на берегу в лучах заката Без сомнения, я стану держаться с достоинством почтенной матроны, когда пройдет какое-то время. Понимаете, я не так уж давно замужем и все еще чувствую себя как девушка, а иногда даже как ребенок.
      — Я двенадцать лет замужем, — сказала Лесли.
      В такое тоже было почти невозможно поверить!
      — Неужели? Да ведь вы наверняка не старше меня! — воскликнула Аня. — Должно быть вы были совсем ребенком, когда выходили замуж.
      — Мне было шестнадцать, — сказала Лесли, вставая и берясь за шляпу и жакет, лежавшие позади нее. — Сейчас мне двадцать восемь. Ну мне пора возвращаться.
      — Мне тоже. Гилберт скоро будет дома. Но я так рада, что мы обе пришли сегодня на берег и встретились.
      Лесли не ответила, и Аня была несколько разочарована. Она от чистого сердца предложила Лесли свою дружбу, но предложение было если и не совсем отвергнуто, то принято все же не очень любезно. В молчании они взобрались на утесы и зашагали через пастбище. В лунном свете его перистые, почти бесцветные дикие травы походили на ковер из кремового бархата. Дойдя до тропинки, Аня и Лесли расстались.
      — Мне в ту сторону, миссис Блайт… Пожалуйста, заходите в гости.
      У Ани было такое ощущение, словно в нее швырнули этим приглашением. Судя по всему, Лесли произнесла последние слова неохотно.
      — Я приду, если вы действительно этого хотите, — ответила Аня немного холодно.
      — О… я хочу… хочу, — воскликнула Лесли со страстью, которая, казалось, прорвалась из-под искусственной сдержанности.
      — Тогда я приду. Доброй ночи… Лесли.
      — Доброй ночи, миссис Блайт.
      Домой Аня вернулась в глубоком раздумье и тут же поведала обо всем Гилберту.
      — Значит, миссис Мур не принадлежит к племени, знающих Иосифа? — поддразнил он ее.
      — Не-ет, строго говоря, не принадлежит. И тем не менее… мне кажется, что она принадлежала к нему прежде, но покинула его или была изгнана, — сказала Аня задумчиво. — Она, несомненно, очень отличается от других женщин, живущих здесь. С ней не станешь вести разговоры о яйцах и масле… И подумать только, что я представляла ее второй миссис Линд! А ты, Гилберт, хоть раз видел мистера Мура?
      — Нет. Правда, я видел несколько мужчин, работавших на полях возле фермы Муров, но не понял, кто из них хозяин.
      — Она ни разу не упомянула о нем. Я уверена, что она несчастна.
      — Из рассказанного тобой я делаю вывод, что она вышла замуж прежде, чем стала достаточно взрослой, чтобы твердо знать, чего хочет, и слишком поздно обнаружила, что совершила ошибку. Это не такая уж редкая трагедия, Аня. Сильная женщина мужественно перенесла бы такое несчастье. Но миссис Мур, очевидно, позволила ему ожесточить и озлобить ее.
      — Не будем осуждать ее, пока нам ничего о ней неизвестно, — призвала Аня. — Я не верю, что ее случай такой уж заурядный. Ты сам, Гилберт, отметишь ее удивительное обаяние, когда встретишься с ней. Это нечто совершенно не связанное с ее красотой. Я чувствую, что она обладает богатым внутренним миром, куда друг мог бы войти как в сказочное королевство. Но по какой-то причине она от всех отгораживается и не дает своим способностям развиться и расцвести. Да-да… Я с тех самых пор, как рассталась с ней, все билась над тем. чтобы определить для себя, какое именно впечатление она производит, и, пожалуй, это наиболее точное определение, какое я могу дать. Я намереваюсь спросить о ней у мисс Корнелии.

      — Да, восьмой ребенок появился на свет две недели назад, — сказала мисс Корнелия, сидя в кресле-качалке перед камином маленького домика в один из промозглых октябрьских вечеров. — Это девочка. Фред разразился гневными тирадами — заявил, что хотел мальчика… когда на самом деле вовсе не хотел восьмого ребенка. Окажись это мальчик, Фред раскричался бы из-за того, что это не девочка. Прежде у них было четыре девочки и три мальчика, так что, на мой взгляд, не имело никакого значения, кто родился на этот раз. Но Фреду, конечно, надо было поворчать. Чего же еще ожидать от мужчины? Малютка, наряженная в свои хорошенькие маленькие одежки, просто очаровательна. У нее черные глазки и прелестнейшие крошечные ручки.
      — Непременно пойду посмотреть на нее. Я так люблю младенцев, — сказала Аня, улыбаясь про себя мыслям, слишком дорогим и священным, чтобы выразить их словами.
      — Не спорю, что они милы, — кивнула мисс Корнелия. — Но у некоторых людей их явно больше, чем им действительно нужно, поверьте мне!У моей бедной кузины Флоры — она живет в Глене — одиннадцать детей. Бедняжка работает до изнеможения, как рабыня! Ее муж три года назад покончил с собой. Но чего же еще ждать от мужчины?
      — Что заставило его пойти на это? — спросила немало потрясенная Аня.
      — Не мог поставить на своем и прыгнул в колодец. Туда ему и дорога! Он был прирожденный тиран. Но колодец, разумеется, оказался испорчен. Флора так никогда и не смогла решиться на то, чтобы снова начать им пользоваться, бедняжка! Пришлось выкопать колодец в другом месте. Но расходы были страшные, и вода жесткая, как гвозди. Если уж ему надо было утопиться, так в гавани воды полно, разве не так? Меня бесят такие мужчины! На моей памяти у нас в округе было только два самоубийцы: муж Флоры и Фраэнк Уэст, отец Лесли Мур. Кстати, Лесли еще не побывала у вас?
      — Нет, но я встретила ее на берегу несколько дней назад, и мы как-то ухитрились познакомиться, — сказала Аня, навострив уши.
      Мисс Корнелия кивнула:
      — Я рада, душенька. Я надеялась, что вы ее где-нибудь встретите… И какое впечатление она на вас произвела?
      — Я нахожу, что она очень красива.
      — О, разумеется. В Четырех Ветрах никогда не было никого, кто мог бы с ней сравниться Вы обратили внимание на ее волосы? Они у нее до стоп, когда она их распустит. Но я имела в виду, понравилась ли вам она?
      — Я думаю, что она могла бы понравиться мне, если бы захотела, — медленно произнесла Аня.
      — Но она не захотела — она оттолкнула вас и держала на расстоянии. Бедная Лесли! И вы не особенно удивились бы этому, если бы знали, что у нее за жизнь. Это трагедия… трагедия! — повторила мисс Корнелия выразительно.
      — Не могли бы вы рассказать мне о ней… то есть в том случае, если здесь нет каких-то секретов…
      — Что вы, душенька! Все в Четырех Ветрах знают историю бедной Лесли. Это никакой не секрет… то есть внешняясторона дела. О внутреннейже не знает никто, кроме самой Лесли, а она никому своих тайн не поверяет. Я, пожалуй, самый лучший друг, какой есть у нее на земле, но и я не слышала от нее ни одной жалобы. Вы когда-нибудь видели ее мужа, Дика Мура?
      — Нет.
      — Пожалуй, я начну с самого начала и расскажу вам все по порядку, чтобы было понятнее. Как я уже сказала, отцом Лесли был Фрэнк Уэст, человек умный, но неумелый и беспомощный. Чего же еще ожидать от мужчины? О, ума у него была палата… но что пользы? Он поступил в университет, прошел два курса, а потом здоровье подвело. У всех Уэстов были слабые легкие. Так что Фрэнк вернулся домой и занялся фермерством. В жены он взял Розу Эллиот с той стороны гавани. Роза считалась у нас первой красавицей — Лесли унаследовала ее внешность, но у Лесли в десять раз больше силы воли и энергии, чем было у ее матери… Знаете, Аня, я всегда стою на том, что мы, женщины, должны поддерживать друг друга. Нам, видит Бог, приходится немало терпеть от мужчин, поэтому я считаю, что мы не должны поносить друг друга, и вы редко услышите, чтобы я плохо отозвалась о какой-нибудь женщине. Но я всегда терпеть не могла Розу Эллиот. Начать с того, что избалована она была донельзя, поверьте мне,и представляла собой не что иное, как ленивое, себялюбивое, вечно хнычущее существо. Работником Фрэнк оказался никудышным, так что они были бедны, как Иов . Бедны! Они жили на картошке и воде, поверьте мне!У них было двое детей — Лесли и Кеннет. Лесли обладала внешностью матери и умом отца, но было у нее и нечто такое чего она не могла унаследовать ни от одного из них. Характером она пошла в свою бабушка по отцу — миссис Уэст, замечательную старую леди. В детстве Лесли была очень смышленой дружелюбной и веселой девчушкой. Всем она нравилась. Любимица отца, она сама души в нем не чаяла. Они были приятелями, как онавыражалась. Лесли не видела никаких его недостатков… и, надо признать, он действительно был в некоторых отношениях весьма привлекательным человеком… Так вот, когда Лесли было двенадцать, случилось первое ужасное несчастье. Она обожала маленького Кеннета — он был на четыре года младше. Такой славный мальчуган. И он погиб — упал с большого воза сена, когда тот въезжал на скотный двор. Колесо проехало прямо по его груди и задавило насмерть. Причем заметьте, Аня, Лесли видела это собственными глазами. Она смотрела сверху, с сеновала. Она хрипло крикнула — их батрак говорил, что в жизни не слыхал такого крика… говорил, что этот крик будет звучать в его ушах, пока его не заглушит в Судный день труба Гавриила. Но больше она не кричала и не плакала. Она прыгнула с сеновала на воз, с воза на землю и схватила в объятия истекающее кровью, еще теплое мертвое маленькое тело… им пришлось силой разнимать ее руки, прежде чем она позволила его унести. Они посылали за мной… Аня, я не могу говорить об этом…
      Мисс Корнелия смахнула слезы с ласковых карих глаз и несколько минут продолжала шить в горестном молчании.
      Ну и вот, — продолжила она. — Все было кончено — они похоронили маленького Кеннета на кладбище за гаванью, и спустя какое-то время Лесли вернулась в школу и к своим обычным занятиям. Она никогда не упоминала имени брата — во всяком случае с того дня и по сей день я ни разу не слышала, чтобы она произнесла его, хотя, без сомнения, та старая рана по-прежнему ноет, а порой обжигает болью. Но Лесли была всего лишь ребенком, а время, Аня, душенька, милостиво к детям. Шли дни, и она опять начала смеяться — у нее прелестнейший смех. Теперь его нечасто услышишь.