Неожиданно вспыхнувшая в Глене и в рыбачьей деревушке эпидемия гриппа заставила Гилберта очень напряженно работать на протяжении следующих двух недель, так что у него не было времени, чтобы, как он обещал, сходить к капитану Джиму и поговорить с ним. Аня надеялась вопреки всему, что он отказался от своих намерений в отношении Дика Мура, и, решив не будить лиха, ничего больше не говорила на эту тему. Но думала она об этом непрерывно.
      «Может быть, мне следует сказать Гилберту, что Лесли любит Оуэна? — размышляла она. — Он никогда не дает ей повода заподозрить, будто ему что-то известно о ее тайне, так что ее самолюбие не будет задето, а мне таким способом, возможно, удалось бы убедить его, что следует оставить Дика Мура в покое. Поступить ли мне так? Нет, все же я не могу сделать это. Обещание должно быть нерушимо, и я не имею никакого права выдавать секрет Лесли. Но еще ничто в жизни не вызывало у меня такого беспокойства, какое я испытываю сейчас. Оно портит весну… оно портит все».
      Однажды вечером Гилберт неожиданно предложил сходить вдвоем к капитану Джиму. С упавшим сердцем Аня согласилась, и они вышли из дома. За две недели живительный солнечный свет совершил чудо, неузнаваемо преобразив мрачный пейзаж с одиноко летящей над полями вороной, за которой следил из окна своей гостиной Гилберт. Холмы и поля лежали сухие, бурые и теплые, уже готовые покрыться зеленью и цветами; голубая гавань опять играла и смеялась; длинная прибрежная дорога казалась блестящей красной лентой. На песчаной косе компания мальчишек в преддверии сезона рыбной ловли жгла густую сухую траву, оставшуюся там с прошлого лета. Пламя весело неслось по дюнам, размахивая своими ярко-красными знаменами на фоне темно-синего залива и бросая отблески на пролив и рыбачью деревушку. Это была очень живописная сцена, которая в другое время порадовала бы Анин взор, но нынешняя прогулка не доставляла ей удовольствия. Гилберту тоже. Обычный для их отношений дух товарищества и свойственная племени, знающих Иосифа, общность вкусов и взглядов, увы, отсутствовали в этот вечер. Анино неодобрение всей затеи мужа выражалось в надменно поднятой голове и нарочитой любезности ее коротких фраз. Рот Гилберта был сжат со всем Блайтовским упрямством, но глаза сохраняли озабоченное выражение. Он намеревался сделать то, что считал своим долгом, но оказаться из-за этого в натянутых отношениях с Аней означало дорого заплатить за осуществление этих намерений. В результате оба были рады, когда наконец добрались до маяка… и полны раскаяния оттого, что радуются этому.
      Капитан Джим отложил рыболовную сеть починкой которой занимался, и радостно приветствовал их. В резком свете весеннего вечера он выглядел таким старым, каким Аня никогда не видела его прежде. В его волосах стало гораздо больше седины, а мускулистая старая рука чуть заметно дрожала. Но его голубые глаза оставались ясными и спокойными, и стойкая душа смотрела из их глубины, прекрасная и неустрашимая.
      Капитан Джим в изумлении молча слушал Гилберта, говорившего то, что он пришел сказать. Аня, хорошо знавшая, как глубоко любит старик Лесли, ничуть не сомневалась, что он встанет на ее, Анину, сторону, хотя и не питала особых надежд на то, что это повлияет на Гилберта. Поэтому она безмерно удивилась, когда капитан Джим, медленно и печально, но без всяких колебаний, выразил мнение, что Лесли должна знать правду.
      — Я никак не предполагала, капитан Джим, что услышу от вас такое! — воскликнула она с упреком. — Я думала, вы не захотите обречь ее на новые страдания.
      Капитан Джим покачал головой.
      — Я не хочу, чтобы она страдала, и знаю, какие чувства переполняют вашу душу, мистрис Блайт, — те же, что и мою собственную. Но не чувства должны заставлять нас поворачивать штурвал нашей жизни — нет, мы слишком часто терпели бы кораблекрушение, если бы поступали так. Есть только один надежный компас, и мы должны прокладывать наш курс по нему. Этот компас — ответ на вопрос: какой поступок будет правильным? Я согласен с доктором. Если есть шанс вернуть рассудок Дику, следует сказать об этом Лесли. Я считаю, что двух мнений здесь быть не может.
      — Ну, — простонала Аня в отчаянии, теряя последнюю надежду, — подождите, доберется до вас двоих мисс Корнелия!
      — Корнелия обстреляет нас от кормы до носа, это как пить дать, — согласился капитан Джим. — Вы, женщины, — прелестные создания, мистрис Блайт, но чуточку нелогичны. У вас университетское образование — у Корнелии его нет, но в том, что касается логики, вы похожи как две капли воды. Впрочем, это ничуть не умаляет ваших достоинств. Логика — вещь суровая и безжалостная… Заварю-ка я чайку, и мы выпьем по чашечке и поговорим о чем-нибудь приятном, чтобы немного успокоить наши умы.
      Чай капитана Джима и разговор с ним успокоили Анин ум до такой степени, что на обратном пути она не заставляла Гилберта страдать так сильно, как это входило в ее первоначальные планы. Она даже не вспоминала о самом животрепещущем вопросе, но беседовала мило и любезно на другие темы, и Гилберт понял, что, пусть неохотно, но все же прощен.
      — Капитан Джим кажется очень слабым и сгорбленным этой весной. Он очень постарел за зиму, — заметила Аня с грустью. — Боюсь, скоро он уйдет на поиски пропавшей Маргарет. Мне тяжело думать об этом.
      — Гавань Четырех Ветров уже не будет той, что прежде, когда капитан Джим «отправится в свое последнее плавание», — согласился Гилберт.
      На следующий вечер Гилберт один пошел к старому серому дому, окруженному ивами. Аня, не находя себе места от волнения и тревоги, расхаживала по гостиной, пока он не вернулся.
      — Ну, что же сказала Лесли? — торопливо спросила она, как только Гилберт появился на пороге.
      — Почти ничего. Я думаю, она была несколько ошеломлена.
      — И она хочет, чтобы Дику была сделана операция?
      — Она намерена все обдумать и вскоре примет решение.
      Гилберт безвольно упал в стоящее перед камином мягкое кресло. Он выглядел утомленным. Разговор с Лесли оказался нелегким для него. И выражение ужаса, которое появилось в ее глазах, когда смысл сказанного им дошел до нее, не было тем, о чем приятно вспомнить. Теперь, когда жребий был брошен, Гилберта осаждали сомнения в собственном благоразумии.
      Аня посмотрела на него с упреком, потом она опустилась на ковер возле его кресла и положила свою блестящую рыжую голову на его руку.
      — Гилберт, я вела себя отвратительно в этой истории. Больше не буду. Пожалуйста, обзови меня рыжей и прости.
      Из чего Гилберт заключил, что каковы бы ни были последствия, он никогда не услышит: «Я же тебе говорила!» Но это не совсем успокоило его. Долг как абстракция — одно, долг как нечто конкретное — совсем другое, особенно когда исполняющего этот долг встречают полные ужаса женские глаза.
      Какое-то внутреннее чувство заставляло Аню сторониться Лесли в следующие три дня. На третий день, под вечер, Лесли сама пришла в маленький домик и сказала Гилберту, что приняла решение. Она отвезет Дика в Монреаль, чтобы ему сделали операцию. Она была очень бледна, и, казалось, прежняя отчужденность вновь окутала ее словно покрывало. Но в ее глазах не было того выражения, которое все эти три дня преследовало Гилберта, — они были холодными и ясными. Она сухо и по-деловому обсудила с ним подробности своего плана. Предстояло многое продумать и подготовить. Выяснив все, что ее интересовало, Лесли направилась домой. Аня хотела проводить ее.
      — Лучше не надо, — отрывисто и грубовато сказала Лесли. — Сегодня шел дождь. Земля еще сырая. До свидания.
      — Неужели я потеряла мою подругу? — вздохнула Аня. — Если операция окажется успешной и Дик Мур станет прежним Диком Муром, Лесли удалится в какую-нибудь сокровенную цитадель своей души, где никто из нас никогда не сможет отыскать ее.
      — Может быть, она уйдет от него, — предложил Гилберт.
      — Лесли никогда не сделает этого. Чувство долга развито у нее очень сильно. Она говорила мне однажды, что ее бабушка, миссис Уэст, всегда внушала ей мысль о том, что если человек берет на себя какую-либо ответственность, он не должен пытаться увильнуть от нее, какими бы ни были последствия. И это одно из главных жизненных правил Лесли. Хотя, я полагаю, это весьма устаревший подход.
      — Сейчас в тебе говорят ожесточение и горечь, девочка моя. Но ты знаешь, что на самом деле вовсе не считаешь этот подход устаревшим… ты знаешь, что у тебя то же самое представление о священности принятых на себя обязательств. И ты права. Уход от ответственности — бич современного общества, тайная причина всей той неуспокоенности и неудовлетворенности, которых полон этот мир. — Так говорит проповедник, — с иронией заключила Аня. Однако за насмешкой скрывалось сознание того, что он прав, и душа у нее болела за Лесли.
      Неделю спустя на маленький домик подобно снежной лавине обрушилась мисс Корнелия. Гилберт отсутствовал, так что Ане пришлось принять удар на себя.
      Едва успев снять шляпу, мисс Корнелия начала:
      — Аня, неужели правда то, что я слышала… будто доктор Блайт сказал Лесли, что Дика можно вылечить, и будто она собирается везти его в Монреаль на операцию?
      — Да, это именно так, мисс Корнелия, — храбро отвечала Аня.
      — Да это нечеловеческая жестокость, вот что это такое! — вскричала мисс Корнелия в гневе и возбуждении. — Я считала доктора Блайта порядочным мужчиной и никак не предполагала, что он способен на такое!
      — Доктор Блайт счел своим долгом сказать Лесли, что у Дика есть шанс снова обрести рассудок, — с достоинством отвечала Аня и добавила, поскольку верность Гилберту взяла верх над всеми остальными чувствами: — Я с ним согласна.
      — Ничуть вы с ним не согласны, душенька, — заявила мисс Корнелия. — Ни один человек, обладающий способностью сострадать ближнему, не согласился бы с ним.
      — Капитан Джим тоже согласился.
      — Не ссылайтесь на этого старого дурачину! — вскипела мисс Корнелия. — Да я и знать не желаю, кто с кем соглашается! Вы только подумайте, подумайте,что это значит для бедной, загнанной, измученной девушки!
      — Мы думаемоб этом. Но Гилберт убежден в том, что врач должен ставить заботу о физическом и психическом здоровье пациента выше всех остальных соображений.
      — Чего же еще ожидать от мужчины? Но от вас, Аня, я ожидала совсем иного, — заявила мисс Корнелия, скорее огорченно, чем гневно. Затем она принялась атаковать Аню теми самыми аргументами, которыми последняя прежде атаковала Гилберта, и Аня доблестно защищала своего мужа оружием, которое тот прежде использовал для самозащиты. Схватка была долгой, но в конце концов она завершилась.
      — Это чудовищно! — заявила мисс Корнелия почти со слезами. — Именно так — чудовищно! Бедная, бедная Лесли!
      — Вам не кажется, что следовало бы подумать немного и о Дике? — спросила Аня.
      — Дик! Дик Мур! Емуи так хорошо. Сейчас он гораздо более положительный и приличный член общества, чем когда-либо прежде. Он был пьяница, а то и похуже… И вы хотите опять дать ему волю, чтобы он горланил да нажирался?
      — Возможно, он исправится, — предположила бедная Аня, осаждаемая неприятелем снаружи и изменником изнутри.
      — Исправится! Как бы не так! — отрезала мисс Корнелия. — Травмы, из-за которых Дик Мур находится в его нынешнем состоянии, он получил в пьяной драке. Он заслуживаетсвоей участи. То, что произошло, было послано ему как наказание. Я считаю, что доктор не имеет никакого права вмешиваться в то, что есть кара Божия!
      — Никто не знает, как Дик получил эти травмы, мисс Корнелия. Быть может, это произошло вовсе не в пьяной драке. Его могли подстеречь и ограбить. Такое бывает.
      — Бывает, что коровы летают, — сердито сказала мисс Корнелия. — Ну что ж, суть того, что вы мне сообщили: решение принято и бесполезно что-либо говорить. Я не охотница толочь воду в ступе. Если что-то неизбежно, я уступаю. Однако предпочитаю сначала удостовериться, что это в самом деле неизбежно. Теперь я направлю все моиусилия на то, чтобы утешать и поддерживать Лесли. И к тому же, — добавила мисс Корнелия с надеждой в голосе и оживившись, — может оказаться, что Дику все же нельзя вернуть рассудок.

      Приняв решение, Лесли приступила к делу с характерной для нее энергией и быстротой. Однако какие бы вопросы жизни и смерти ни ожидали своего разрешения, в первую очередь следовало закончить весеннюю генеральную уборку. В сером доме среди ив был наведен безупречный порядок и чистота — чему с готовностью содействовала мисс Корнелия.
      Мисс Корнелия, высказав все, что думала, сначала Ане, а позднее Гилберту и капитану Джиму — не пощадив при этом, будьте уверены, никого из них, — никогда не заговаривала на эту тему с Лесли. То, что Дику предстоит операция, она приняла как факт, о котором упоминала, когда это было необходимо, деловым тоном и который игнорировала, когда такая необходимость отсутствовала. Сама Лесли никогда не делала попыток обсудить с кем-либо свое решение. В эти прекрасные весенние дни она была очень холодна в обращении и молчалива. К Ане она заходила редко и хотя была неизменно вежлива и любезна, сама ее вежливость вставала ледяной стеной между ней и обитателями маленького домика. Прежние шутки, смех, простые дружеские слова не могли пробиться к ней за эту преграду. Но Аня отказывалась чувствовать себя обиженной. Она понимала, что Лесли в тисках ужасного страха — страха, не позволяющего ей вкусить даже мимолетных радостей и удовольствий. Когда одно сильное чувство завладевает душой, все остальные эмоции оказываются как бы отодвинутыми в сторону. Еще никогда в жизни, глядя в будущее, Лесли Мур не содрогалась от более нестерпимого ужаса. Но она шла вперед той дорогой, которую выбрала, без колебаний и так же решительно, как шли своим избранным путем мученики древности, зная, что в конце его их ждет огненная агония смерти на костре.
      Финансовый вопрос был решен с гораздо большей легкостью, чем того опасалась Аня. Лесли заняла необходимую сумму у капитана Джима, и, по ее настоянию, он взял закладную на маленькую ферму Муров.
      — Так что у бедной девушки одной заботой меньше, — сказала мисс Корнелия, — да и у меня тоже. Если Дик поправится настолько, что опять сможет работать, то он будет в состоянии выплачивать проценты по закладной, а если нет, я знаю, что капитан Джим сумеет устроить так, чтобы Лесли не пришлось это делать. Так он сказал мне. «Я, — говорит, — старею, Корнелия, а ни детей, ни внучат своих у меня нет. Лесли не примет подарка от живого человека, но, может быть, она примет его от умершего». Так что в этомотношении все будет в порядке. Хотела бы я, чтобы и все остальное могло бы устроиться так же хорошо. Что же до этого негодяя Дика, он был просто ужасен в последние несколько дней. Дьявол в него вселился, поверьте мне!Мы с Лесли не могли заниматься своим делом из-за его выходок. Один раз принялся гонять по двору ее уток, и гонял до тех пор, пока большинство их не сдохло. И ничегошеньки не хотел сделать для нас! Иногда, как вы знаете, он помогает по хозяйству — приносит дрова и ведра с водой. Но на этой неделе, если мы посылали его к колодцу, он норовил сам спуститься в него. Я один раз подумала: «Если бы ты только бросился туда вниз головой, все так мило устроилось бы!»
      — Мисс Корнелия!
      — Нечего, душенька, говорить мне таким тоном «мисс Корнелия»! Любойна моем месте подумал бы то же самое. Если монреальские доктора могут сделать разумное существо из Дика Мура, они чудотворцы.
      Лесли повезла Дика в Монреаль в начале мая. Гилберт поехал с ней, чтобы помочь в дороге и устроить Дика в больницу. Домой он вернулся с известием, что монреальский хирург, к которому они обратились за консультацией, согласился с ним, что есть большие основания надеяться на восстановление умственных способностей Дика.
      — Очень приятно слышать, — саркастически отозвалась мисс Корнелия.
      Аня только вздохнула. Лесли держалась очень сухо, когда они расставались. Но она обещала писать, и спустя десять дней после возвращения Гилберта от нее пришло первое письмо. Лесли писала, что операция прошла успешно и что Дик быстро поправляется.
      — Что она имеет в виду, говоря, что операция была успешной? — спросила Аня. — Значит ли это, что к Дику действительно вернулась память?
      — Вряд ли… ведь она ничего не пишет об этом, — сказал Гилберт. — Она употребила слово «успешно» в том смысле, в каком его употребляет хирург. Это значит, что операция была проведена и результаты нормальные. Но еще слишком рано говорить о том, восстановятся ли в конце концов — полностью или частично — умственные способности Дика. Память, вероятно, вернется к нему не сразу. Процесс будет постепенным, если он вообще произойдет… Это все, что она пишет?
      — Да… Вот ее письмо. Оно очень короткое. Бедная девушка! Она, должно быть, в ужасном напряжении. Ах, Гилберт, меня так и подмывает осыпать тебя упреками… только это было бы жестоко и бесчестно.
      — Мисс Корнелия делает это за тебя, — печально улыбнулся Гилберт. — Она отчитывает меня всякий раз, когда нам случается встретиться. Она дает мне ясно понять, что считает меня почти ничем не лучше убийцы. Ей явно очень жаль, что доктор Дейв вообще передал мне свою практику. Она даже заявила, что предпочтение следовало отдать доктору-методисту с той стороны гавани. Более сурового осуждения от мисс Корнелии невозможно и ожидать.
      — Если бы Корнелия Брайент захворала, она послала бы не за доктором Дейвом и не за доктором-методистом, — презрительно фыркнула Сюзан. — Она наверняка подняла бы вас, честно заработавшего свой отдых, с постели прямо среди ночи, доктор, дорогой, если бы у нее что-нибудь заболело, да-да! А потом, вероятно, заявила бы, что сумму за визит вы запросили несусветную… Но не обращайте на нее внимания, доктор, дорогой. Всякие люди на свете бывают!
      Некоторое время никаких вестей от Лесли не было. Майские дни незаметно проходили сладкой чередой, и берега гавани Четырех Ветров зеленели, цвели, лиловели дымкой. Однажды в конце мая Гилберт пришел домой и был встречен во дворе конюшни озабоченной Сюзан.
      — Боюсь, доктор, дорогой, миссис докторша чем-то очень расстроена, — сообщила она с таинственным видом. — Сегодня после обеда она получила какое-то письмо и с тех пор все ходит и ходит по саду и разговаривает сама с собой. Вы же знаете, доктор, дорогой, что ей в ее положении вредно столько времени проводить на ногах. Она, похоже, не считает нужным сказать мне, какие известия получила, а я не любопытная, доктор, дорогой, и никогда любопытной не была. Но ясно как Божий день, что она чем-то расстроена. А в ее положении расстраиваться вредно.
      Заметно встревоженный этим сообщением, Гилберт поспешил в сад. Неужели что-то случилось в Зеленых Мезонинах? Но Аня, сидевшая на садовой скамье у ручья, не выглядела огорченной, хотя явно была очень взволнованной. Ее серые глаза блестели как никогда, на щеках горели алые пятна.
      — Что случилось, Аня?
      Она слегка рассмеялась каким-то странным смехом.
      — Я думаю, ты с трудом поверишь мне, когда я скажу тебе, Гилберт, что случилось. Я сама еще не могу в это поверить. Как сказала на днях Сюзан, «я чувствую себя словно муха, ожившая на солнце, — вроде как ошарашенной». Все это так невероятно! Я перечитывала это письмо раз десять, и каждый раз происходило одно и то же — я не могла поверить собственным глазам. Ах, Гилберт, ты был прав… как ты был прав! Теперь я вижу это так ясно… и мне так стыдно за себя… Ты когда-нибудь простишь меня до конца?
      — Аня, я встряхну тебя, если ты не будешь говорить связно. Редмонду было бы стыдно за тебя. Что именно случилось?
      — Ты не поверишь… ты не поверишь…
      — Я иду к телефону, чтобы вызвать дядю Дейва, — пригрозил Гилберт, делая вид, что направляется к дому.
      — Сядь, Гилберт. Я постараюсь все рассказать тебе. Я получила письмо… и… ах, Гилберт, все это так удивительно… так невероятно… мы и не предполагали… никому из нас такое и в голову не приходило…
      — Единственное, что, как я полагаю, можно сделать в подобном случае, — сказал Гилберт, садясь с видом покорности судьбе, — это набраться терпения и расспросить обо всем по порядку. От кого это письмо?
      — От Лесли… и Гилберт…
      — От Лесли! Вот так так! Что у нее нового? Как там Дик?
      Аня взяла лежавшее у нее на коленях письмо и, сделав драматическую паузу, протянула его мужу.
      — Никакого Дика нет!Человек, которого мы считали Диком Муром… которого все в здешних местах на протяжении двенадцати лет считали Диком Муром… этот человек — его двоюродный брат из Новой Шотландии, Джордж Мур. Судя по всему, между ними всегда существовало разительное сходство. А Дик Мур умер на Кубе тринадцать лет назад от желтой лихорадки.

      — И вы хотите сказать мне, Аня, душенька, что Дик Мур оказался вовсе не Диком Муром, а кем-то другим? Именно за этим вы звонили мне сегодня по телефону?
      — Да, мисс Корнелия. Это так удивительно, не правда ли?
      — Это… это… именно то, чего можно ожидать от мужчины, — растерянно пробормотала мисс Корнелия, дрожащими пальцами снимая шляпу. Впервые в жизни мисс Корнелия была явно потрясена. — Похоже, я не в состоянии осознать это, — сказала она. — Я слышала, что вы сказали… и я верю вам, но я не могу взять в толк… Дик Мур мертв… он был мертв все эти годы… и Лесли свободна?
      — Да. Истина сделала ее свободной. Гилберт был прав, когда говорил, что этот стих самый замечательный в Библии.
      — Расскажите мне все, Аня, душенька. С тех пор как вы позвонили мне, у меня мысли мешаются. Никогда еще Корнелия Брайент не была так ошеломлена!
      — Тут и рассказывать-то почти нечего. Письмо Лесли было довольно коротким. Она не вдавалась в подробности. К этому человеку — Джорджу Муру — вернулась память, и он знает, кто он такой. Он говорит, что Дик заболел на Кубе желтой лихорадкой и судно, на котором он приплыл туда, было вынуждено уйти в обратный рейс без него. Джордж остался, чтобы ухаживать за ним. Но Дик вскоре умер. Джордж не стал писать Лесли, так как намеревался сразу же отправиться на родину и сказать ей о случившемся при встрече.
      — Почему же он этого не сделал?
      — Я полагаю, что ему помешал тот несчастный случай, в результате которого он получил травму головы. Гилберт говорит, что Джордж Мур скорее всего ничего не помнит ни о самом этом происшествии, ни о том, что привело к нему, и, возможно, так никогда и не вспомнит. Но, по всей вероятности, это случилось вскоре после смерти Дика. Возможно, мы узнаем дополнительные подробности, когда Лесли пришлет следующее письмо.
      — Пишет ли она о том, что собирается делать? Когда она вернется домой?
      — Она говорит, что останется с Джорджем Муром, пока он не выйдет из больницы. Она написала его родным в Новую Шотландию. Судя по всему, единственная близкая родственница Джорджа — его сестра; она замужем и намного старше его. Она была жива, когда Джордж в последний раз ушел в плавание, но разумеется, мы не знаем, что могло случиться за прошедшие годы… Вы когда-нибудь видели Джорджа Мура, мисс Корнелия?
      Да. Теперь я все припоминаю… Джордж гостил здесь у своего дяди Эбнера восемнадцать лет назад, когда ему и Дику было около семнадцати. Они двоюродные и по материнской и по отцовской линии. Их отцы — родные братья, а матери — сестры-близнецы, так что Дик и Джордж были ужасно похожи. Конечно, — добавила мисс Корнелия пренебрежительно, — это не было то необыкновенное сходство, о котором можно прочесть в романах, когда два человека так похожи, что каждый из них может выдавать себя за другого и даже самые близкие люди не могут разобраться, кто есть кто. В те дни любой человек мог довольно легко определить, кто из них Джордж, а кто Дик, если они были вдвоем и неподалеку. Когда же вы видели только одного из них да еще и на расстоянии, сказать, кто это, было уже не так просто. Много раз, пользуясь своим сходством, они обманывали людей и думали, что это очень забавно, — два бездельника! Джордж был немного выше и гораздо более плотного телосложения, чем Дик… хотя толстяком я бы ни одного из них не назвала — оба были скорее худощавы. Все замечали, что лицо у Джорджа бледнее, а волосы чуточку темнее, чем у Дика. Но в чертах лица было разительное сходство, и к тому же оба унаследовали эту странную особенность: один глаз — голубой, другой — светло-карий. Во всех остальных отношениях юноши не особенно походили друг на друга. Джордж был славным малым, хоть и горазд на проделки. Поговаривали, правда, что он уже тогда любил иногда пропустить стаканчик вина, но всем он нравился больше, чем Дик. Он провел здесь около месяца. Лесли ни разу не видела его; ей было тогда лет восемь или девять, и, как я теперь припоминаю, всю ту зиму она провела на другой стороне гавани у своей бабушки, миссис Уэст. И капитан Джим отсутствовал — это была как раз та самая зима, когда его корабль потерпел крушение на Магдаленах. Не думаю, что ему или Лесли вообще доводилось слышать о кузене Дика, живущем в Новой Шотландии и очень похожем на самого Дика. Никто и не вспомнил об этом кузене, когда капитан Джим привез Дика… вернее, Джорджа… домой. Конечно, мы все нашли, что Дик заметно изменился — он стал таким толстым и неповоротливым. Но мы приписали это тому, что случилось с ним, и, без сомнения, причина заключалась именно в этом, поскольку, как я уже упоминала, Джордж раньше тоже не был толстым. И не существовало никакой иной возможности узнать правду, ведь этот человек начисто лишился рассудка. На мой взгляд, ничуть неудивительно, что мы обманулись… Но в целом это совершенно поразительно. Лесли потратила лучшие годы своей жизни на уход за человеком, который не имел никакого права рассчитывать на нее! Ох, пропади они пропадом, эти мужчины! Что бы они ни делали, это всегда что-нибудь не то, что нужно. И кем бы они ни были, это всегда кто-нибудь, кем им не следует быть. Они вечно выводят меня из терпения!
      — Гилберт и капитан Джим — мужчины, и именно благодаря им правда наконец открылась, — возразила ей Аня.
      — Что ж, я призна юэто, — с неохотой уступила мисс Корнелия.