Да и я в долгу не останусь. Хорошо ?" "Киза ! - раздался вдруг зычный голос приора Сульпициуса, который, заняв на небольшом возвышении место аббата, давно уже о чем-то говорил. - Киза, подойди-ка ко мне, любезный брат." Мой собеседник тут же принял приличиствующе достойное, соседствовавшее, однако, с подобострастием выражение лица и чуть ли не бегом поспешил к центру зала. В его на удивление низком поклоне приору было бы нечто похвальное, если б своей преувеличенной почтительностью он не стремился заслужить право не снимать капюшон. Сульпициус тем временем продолжал : ;"Итак, сегодня утром во время богослужения произошел вопиющий по своей зловредности случай. Как только, проснувшись по утру в бодром расположении духа и возжелав без меры новых радостей душевных, наши братья, подобные овцам невинным, ведомым Небесным Пастырем, вошли в церковь и запели: ;"Господи, Боже мой ! Ты одеваешься светом как ризою", перед ними появился священник, риза которого со спины, да ещё и со стороны мягкого места, была так замарана большим черным пятном, что это вызвало крайне неуместный смех у тех, кто пришел туда ради приобщения духовных даров. Но что такое, Киза, почему ты не снимаешь свой капюшон ?" ;"На ночь я забыл запереть двери в церковь и мою голову сильно просквозило. Из-за этого она сокрушена как воинство Иавина - царя Ханаанского и боится любого дуновения". "Неуместно сравнение твое, Киза, ибо Иавин был врагом дома Израильского и, надеюсь, не таков светлый ум твой. Да излечит тебя Господь и сними немедленно капюшон." Незадачливому Кизе пришлось обнажить свою голову, и недоуменный ропот пронесся по залу. ;"Что с тобой случилось, милейший собрат ? Вчера кудри твои были подобны белизне снега ?" - вопросил нахмурившийся Сульпициус. ;"Я не могу понять. Когда я проснулся, то увидал, что волосы мои сравнились с углем древесным. Наверное, это какая-то заразная болезнь и, если позволите, Эмират поместит меня в свою лечебницу". ;"Хорошо ! Но только для того, чтобы сделать тебе обильное кровопускание, которое вернет тебе чистоту мыслей. Твой разум, должно быть, весьма замутнен. Волосы не могут сами собой почернеть и, очевидно, ты выпросил у Вирдо снадобье, которое способно перекрашивать людские локоны. Это весьма дурной поступок с твоей стороны, Киза, ибо ты сроднился с женщиной, ради обольщения, сулящего ей утехи прелюбодеяния, прибегающей к умащению лица и окраске волос в цвета, возбуждающие похоть !" ;"О нет, светлейший отец мой, я был ведом вовсе не желанием уподобиться столь низкому созданию, а стремлением точно следовать словам Священного Писания". ;"Что же такое написано в Библии, что может оправдать твою срамоту ?" ;"Много там есть глубочайших мест, призванных водить наш дух к истине, но я руководствовался шестой главой от Матфея: А ты, когда постишься, помажь голову твою". Киза умолк и ненадолго во всем зале воцарилась полная тишина. Сульпициус, лицо которого попеременно принимало выражение гнева, презрения и, наконец, крайне глубокой задумчивости, прервал её следующей речью : ;"Воистину недостойно, Киза, чтобы должность ризничего в монастыре с такими традициями, как наш, занимал человек со столь пустой головой, всячески измышляющий и превратно толкующий слова Писания на потребу нижайшему низкопоклонничеству перед самим собой.
      Также и заботы Вирдо служат не удовлетворению наших паскудных желаний, а цели укрепления в нас подвижнической силы и святейшему долгу спасения человеческой жизни, чему и я ему бесконечно обязан. Выслушай же, Киза, ни тебя ни меня здесь ещё не было, когда Вирдо уже трудился здесь и однажды стал свидетелем чудного знамения, возвещавшего людям о грядущих несчастьях. В тот день среди дня, когда ветра не было и в помине, колокол сам зазвонил на нашей часовне. Как он рассказывает, сначала все подумали, что это волк, как в истории уже было не раз, пробрался в нее, закусил веревку и принялся трезвонить. Но потом оказалось, что знамение ещё страшнее, и что колокол сам зазвонил, словно указывая но то, что в скором времени не найдется никого, кто бы смог это сделать. Тогда началось великое бесплодие земли и голод такой, что посылается только за очень большие прегрешения. Многие из вас помнят или слышали от других, как вся долина Мозеля, ранее столь изобильная, и земли к югу от неё плоть до самых дальних отрогов Юры, были поражены бедствием поистине великим. Ниспосланная Богом засуха и страшное пекло выжигали и обращали в пепел все, что было взлелеяно кропотливым человеческим трудом. Принесенные землей плоды оказались столь ничтожны, что даже самые богатые фамилии, распродав свое имущество, не могли обеспечить себе пропитание, которое поддержало бы их жизнь. Многим показалось, что настал Ад на земле, ибо не счесть свидетелей того, как обезумевшие от нужды люди, пожрав всех ежей и филинов и гадов шипящих, стали убивать и поедать себе подобных, а кто не осмеливался убить, тот решался на ещё более страшные преступления, откапывая для съедения трупы умерших, погребенные в бездонных общих могилах. Поистине происходило все так, как открыто было Иеремие: И накормлю их плотью сыновей их и плотью дочерей их; и будет каждый есть плоть своего ближнего. Все помнят эти человекоубийства, плотоядия а также последовавшие за ним запустение сел и городов. Помнишь и ты, Киза, ибо в Писании, которое ты так хорошо знаешь, про это написано : И будет она жилищем шакалов, пристанищем страусов, и лешие будет перекликаться один с другим. Там будет отдыхать ночное привидение и находить себе покой. Там угнездится летучий змей, будет класть яйца и выводить детей и собирать их под тень свою. И люди так сильно умоляли тогда о прекращении пламени, исторгаемого небесами над тлевшей землей, что сначала осенние дожди хлынули так сильно, что все дороги скрылись под водой, и люди на лодках ездили от деревни к деревне, а наступившая после ранняя зима сковала все настолько лютым морозом, что те, кому посчастливилось остаться в живых, ловили руками на льду и среди сугробов ослабевших от холода птиц. Вот что творилось, Киза. Конец света считали тогда очень близким. Наша семья, владевшая землями вблизи Меца, вымирала как и остальные в округе. Один за одним родные покидали этот мир, и не могу не сказать, что мы, живые, весьма завидовали им. Так как мои отец и мать тоже находились при смерти, я однажды собрался с силами и отправился в лес на охоту. Долго блуждал я, пока не увидел обессилевшую лань. Она уходила от меня медленнее, чем я шел за ней, а когда я схватил её, она упала и более уже не двигалась. Я обрадовался, что смог добыть пропитание, но вдруг от куда-то - мне показалось, что из чрева земли - вырос страшный всадник, подобный теням ночным. Он сам был огромного роста и конь его был громаден и поистине ужасен, ибо пасть его дышала огнем. Всадник держал в руке щит с изображением извивающейся змеи, а к его седлу была прицеплена змеиная голова, раскрывшая свою ядовитую пасть и рассеивающая горечь свою. Он ехал медленно и молча, казавшись мне, с одной стороны, хозяином этого леса, его привидением, его лешим, о торжестве которых говорит стих Исайи, а с другой стороны он являлся будто воплощение внушающего дрожь змея, упомянутого в этой же книге. Он не убил меня только потому, что в моих руках была лань, добычей которой он и довольствовался, вырвав её у меня, и так же тяжело и грозно уйдя прочь. Но я увлекся, живописуя подробности тех злоключений, свидетелем которых был в то время почти каждый из нас. Близость голодной смерти заставила меня оставить родной дом и отправиться по направлению к Провансу, об относительном благополучии которого я не раз слыхал. В дороге я питался только несколькими лепешками, слепленными пополам с белой глиной, от которой я в конце концов ощутил неминуемость скорой смерти. Я был живым трупом, уже не шедшим, а ползшим, когда на пути мне встретился дом, оказавшийся в последствии кельей на окраине монастыря. Еще немного и я был умер, но живший здесь монах оказался вдохновляемым Богом на творения чудотворных исцеляющих дел, которые, при посредстве взращиваемых в его саду трав он свершал в неизменном смирении сердца и уповании на помощь Господа нашего. Он выходил меня, и в благодарность Богу за дарованную мне жизнь я принял монашеский сан, а теперь, в меру возможностей, служу здесь помощником аббата. Как ты догадываешься, Киза, монаха-целителя звали Вирдо, и его умение, таким образом, на диво призвано спасать нас даже в тех случаях, когда кажется что ты уже не существуешь. Ты же столь безрассудно пользуешься его добродушием, дабы омолодиться и стать способным вызывать желание у женщин". Киза, внимавший речам Сульпициуса с открытым ртом, бросился ему в ноги : "Не отринь от млека своего духовного, ведь не ради вожделения чернил я голову свою, а страха ради смерти и старости. Повинуюсь тебе, отец мой, это я по помешательству своему испоганил ризу, случайно, без намерения ополоснув её красками !" Тут дверь в зал распахнулась и мирянин, прислуживавший в монастыре, осторожно прошел к аббату и стал ему что-то нашептывать. Одо, сильно посуровевший от выходки Кизы, слушал его с непроницаемым видом, сохраняя на лице мрачную маску - лишь брови его на мгновение оживились - а потом решительно выступил вперед, положив себе закончить затянувшееся собрание : "Вот что, собратья мои. Весьма тяжеловесно для сердца моего было слышать звучавшие речи, во многом рисующие упадок среди нас дисциплины и забвение предназначения монашества. Поэтому перед тем, как мы сейчас разойдемся, я хочу огласить те решения, которые созрели во мне ради остепенения некоторых из вас, нуждающихся в узде духовной. Во-первых, Арульф в течение и этой недели и последующей назначается чтецом книг о деяниях и подвижничестве святых отцов. Пусть он читает их по время каждой трапезы с тем подобающим благоговейным трепетом, который должны воспламенять в наших душах столь высокомудрые повести. До тех пор он будет лишен возможности присоединиться к питающимся собратьям, подкрепляясь по индивидуальному урезанному рациону, пока не научится произносить священные тексты проникновенно и с должной высокопарностью. Франко ( Одо имел в виду замеченного мной изможденного и болезненного вида монаха, стоящего у стены ) не отдает себе отчет о той высочайшей собранности и телесной крепости, с которыми следует подходить к тяжелотрудной работе скриптора. Как же ты собираешься держать ныне перо, Франко, если сам нуждаешься в том, чтобы стена подпирала тебя ? Неудивительно, что буквы мешаются у тебя в словах, вызывая у читателя соблазн и недоумение. Охлади-ка свой и телесный жар и писательский пыл в лазарете у Эмирата, и, Эмират, дай ему сегодня же мяса - пусть только попробует его не съесть. Что касается тебя, Киза, то твоя распущенность уже превысила максимум терпения, отпущенного каждому из нас. Раз ты так трепещешь смерти, то повелеваю тебе сегодня же вырыть на кладбище могилу самому себе. Возьмешь у Хартмана лопату и определись, где тебе следует быть похороненным после смерти. Чтобы уготовленное ложе не показалось тебе потом юдолью печали и скорби, точно соизмеряй размеры и место будущего успокоения со всеми протяженностями твоего тела. К вечерней трапезе могила должна быть готова, а после ты изготовишь табличку с собственным именем, которую поместишь там у изголовья. Повелеваю также каждую ночь после полунощницы приходить туда и созерцать это место, быть может тогда ты отучишься от страха перед смертью. Сейчас же собрание закончено, и напоминаю вам братья, что по выходе отсюда вам надлежит соблюдать молчание языков. Но не молчание умов, в глубинах сердца лицезреющих сияющее имя Господне".
      Все, молясь, стали расходиться и зашаркали к выходу, а Одо, чем-то озадаченный и изменившийся в лице, увлек меня за собой, поспешая к уже знакомому мне зданию гостиницы. Там, сильно нервничая, его ждал человек, глаза которого, если бы они не так горели огнем и при этом спутанные волосы не так настойчиво стремились спрятать их под свисающими прядями, показались бы мне слишком знакомыми по, я бы сказал, энергично карей оболочке вокруг зрачков ( точно такие же глаза были у Одо ). Взволнованное лицо гостя кроме тревоги выражало ещё и сильное нетерпение. Его до навязчивости неаккуратный костюм был вымочен дорожной грязью, свидетельствуя о том бездорожье, которое ему пришлось спешно преодолевать. "Рожер ! - Воскликнул Одо. - Мой брат! Рад видеть тебя в полном здравии и свежести сил. Слава Богу, твои раны зажили !" "Дорогой Одо, с сожалению, сейчас не время расточать соболезнования и интересоваться здоровьем, - незнакомец говорил очень быстро и крайне эмоционально, отличаясь в этом от взвешенной рассудительности аббата. - Вмешательства врача оно более не требует, зато есть обстоятельства, которые требуют нашего вмешательства", тут он осекся, увидав в моем лице препятствие для продолжения разговора. Одо заметил его смущение и сделал успокоительный жест, указывая в мою сторону и словно представляя меня ему:"Не стесняйся продолжать. Перед тобою сын Сегоберта - Адсон. Наш друг отдал мне его на воспитание, и отрок сей вполне может быть допущен к нашей беседе." Бледное, собранное лицо Рожера на миг просветлело, когда он взглянул на меня, являя ко мне свою приветливость, проистекавшую из уважения к отцу, но тут же снова приняло озабоченное, сконцентрированное на внутренней тревоге выражение. "Ты ещё не знаешь об этом, - продолжил гость, - но ныне узнай : наш верный помощник, архиепископ Реймский Сеульф намедни скончался, и сегодня его прах погребен был в церкви святого Реми. Противник же общий - Хериберт, граф Вермандуа, пользуясь ослаблением нашего влияния и опираясь на авторитет некоторых примкнувших к нему епископов и собственников, захватил Реймскую кафедру и заставил и духовенство и мирян, подчиняясь его воле, избрать в архиепископы - ты не поверишь - своего пятилетнего сына Хугона. Представь ту ярость, которая мной овладела, и пойми, как же сильно я осознал при этом собственную беспомощность. Пастырский жезл в Реймской церкви несет ныне несмышленый птенец, выведенный Херибертом в его гнездовье в Сен-Кантьен. Какого дьявола ему позволили сделать это в тот момент, когда в его власти находится и единственный из царствующих Каролингов - Карл, воистину, не только по имени подобный своему предку. Даже трудно представить, каково ему приходится сейчас в Пероннском замке, ведь подобное унижение для наследника великой династии непостижимо умом !" ;"Почему же мы медлим, почему ты ничего не предпринимаешь, Рожер ? Время уходит и наши позиции ослабевают со скоростью большей, чем у Хериберта и иных они усиливаются. Разве у тебя не достаточно людей ?" ;"Да, Одо, на нашей стороне лишь правда, но сила, увы, пока что принадлежит не нам, и мы не в состоянии его освободить. Часть моих головорезов занята в Э, где они пытаются отстоять укрепления наших союзников - норманнов. Знаю, что ты меня в этом не поддерживаешь, но Карл не зря заключил с ними договор о мире и в последствии не раз ещё обращался к Роллону за помощью. В условиях, когда все вассалы предали своего короля, крещеные норманны - это едва ли не единственная крупная военная опора Каролингов. Я во всем доверяю и герцогу и его сыну; они - наша поддержка и пренебрегать их помощью это все равно что вообще отказаться от продолжения борьбы. Другая часть людей - и об этом больнее всего говорить подкуплена нашими противниками, ведь мы же не так богаты, как они. Все, что мы можем - это находиться в постоянной переписке с Карлом, а также, благодаря передаваемым тобою противоядиям, уберегать его от посягновения на его жизнь, сошедшего бы за естественную смерть. Но долго находиться в бездействии мы не можем, ибо, если Хериберт и герцог Гуго захотят убить Карла, они это сделают. Не вернуть же миру деятельного правителя, предназначенного к воссозданию Римской Империи, для нас означает умереть". "А ты в последнее время не стал сомневаться в способности Карла осуществить эту задачу ? Галлия сейчас не такова, какой она была во времена Пипина. На примере этого негодяя Хериберта ты видишь, как графы укрепляют свои позиции. Каждый из них в отдельности сильнее чем король, с волей которого они считаются лишь постольку, поскольку она отвечает их интересам. Вся страна поделена между ними, прибрана к их жадным рукам и это порождает и их безмерную заносчивость и вкус к властолюбию такой, который - я не могу не думать об этом - обуздать становится едва ли по силам". ;"Как бы то ни было, но фигуры равнозначной Карлу нет. Если он не сможет сплотить вокруг себя аристократию, значит, это никому не по силам. Дорогой Одо, ситуация в стране не оставляет нам права на сомнения. Да и не мы ли поклялись - и я, и ты, и наши друзья - отдать все силы на укрепление власти Карла. Да, сейчас он слаб, да его вассалы в своей гордыне сделались его сеньорами и играют его судьбой, как было уже с Хильдериком, последним из Меровингов. Но средства для объединения им общества есть. Они, прежде всего, в том, что он - наследник императора Карла, то есть не равен никому из своих вассалов, тогда как они все равны между собой. Убежден, что крупнейшие аристократы до единого смогут выступить на его стороне, если мы сможем освободить его и если удаться обнаружить и ликвидировать ту силу, которая стоит во главе антикаролингской оппозиции. Не имея крупного воинства для того, чтобы вызволить Карла, в качестве своего союзника мы должны призвать хитрость. Как я сказал, Хериберт овладел Реймской кафедрой, и ныне весьма авторитетное посольство направлено им в Рим, дабы добиться утверждения Папой его беззаконных намерений . Судя по составу делегации, Папа, сам опирающийся на своих сторонников в Галлии, будет склонен одобрить все, что бы они ему не предложили. Суди сам: к нему едут епископы Суассона, Шалона, Труа. Самозванец Рауль, также как и Гуго, сын убитого самозванца Роберта, также как и сам окаянный Хериберт - все те, кто ведет сегодня столь гибельную для Галлии политическую игру - отрядили вместе с ними людей из своего ближайшего окружения. Через несколько часов все они будут здесь. С ними имеется письмо, в котором Хугона просят утвердить в качестве главы Реймской церкви. Цель делегатов - передать его Папе, но сами они вряд ли смогу предстать перед ним, чтобы поговорить воочию, так как Иоанн сейчас находится в плену у мужа Мароции - Альберика. Каков мерзавец этот фаворит ! Ведь в свое время именно с согласия Иоанна он заменил Беренгара на посту главы коалиционного войска, созданного для разгрома сарацинов. Достаточно было одной победы - пусть и столь яркой, но ведь не ему же одному принадлежит эта заслуга - чтобы он возомнил себя первым лицом в государстве. Амбициозный выскочка, он всегда исподтишка строил козни против Беренгара, домогаясь титула патриция, и, между прочим, убийство императора совершено отнюдь не без его участия. С его смертью Альберик уже не постеснялся открыть свои истинные намерения и, добиваясь патрициата, вошел в конфликт с Иоанном. Не находя поддержки в народе и отвергнутый Папой, он призвал к себе орды безжалостных мадьяр, с их помощью овладев как Римом, так и долгожданным титулом, к которому, подстрекаемый супругою, он стремился целых десять лет. Изменнический поступок Альберика поверг всю Италию в анархию и кровавую смуту. Национальная партия пала, повсюду безначалие. Куда ни глянь безумствуют бесчеловечные полчища каннибальских мадьяр. Епископы в борьбе за власть не останавливаются перед тем, чтобы убивать своих соперников прямо у алтарей. Бесконечная цепь вендетт ежедневно порождает в Италии сотни жестоких убийств. Чудовищные кровопролития следуют одно за другим. Над все эти хохочут шлюхи, чтобы завтра тоже отправиться вслед за теми, кого они сегодня погубили, натравив на них своих любовников. Папа же, как я сказал, заперт Альбериком в одном из подземелий Рима, и тот не намерен освобождать его, пока Иоанн не признает полномочия этого изменника. В этих условиях ни о какой встрече Папы с делегацией быть не может, и все ограничится только передачей послания Хериберта. Теперь смотри: в моих руках другой документ, составленный в канцелярии графа Вермандуа тем же секретарем, что писал послание, доставляемое сейчас Иоанну. Не спрашивай, как мы заставили его это сделать. Важно, что не распечатывая его, никто не заподозрит в нем подделку и не отличит от подлинного письма. Смысл же его, разумеется, другой. Здесь от лица крупнейших королевских вассалов и епископов выражается признание как беззаконного того злодеяния, по которому Карл был беспричинно, в угоду отдельным зарвавшимся аристократам свергнут и заточен в темницу. При этом все выражают раскаяние и утверждают неправомочность фигуры названного короля Рауля, прося Папу своей апостольской властью приказать Хериберту освободить Карла и повелеть бургундцу, склонив голову перед полномочиями последнего, восстановить на троне действующего короля. Ежели же кто посмеет противиться предписанию Папы, тот будет подвергнут вечному отлучению, причем послание Иоанна должно быть направлено всем сеньорам как Галлии, так и Германии. Получив такой свиток от посольства, столь очевидно выражающего мнение и церковных и мирских властодержателей, Папа несомненно пойдет на поводу нашего подлога. Представляешь как мы потом посмеемся над кликой Хериберта, когда они собственными руками вручат наместнику Петра прошение о своем же ниспровержении! Остается лишь подменить грамоту, и у нас есть все возможности для того, чтобы сделать это. Ближе к вечеру посольство будет проезжать через твой монастырь, и ты любыми средствами уговори их остаться переночевать. Выбери им для ночного отдыха место такое, в которое можно было бы незаметно проникнуть и, пользуясь их сном, подменить письмо Хериберта. Если нам удаться осуществить задуманное - дай Бог - Папа нажмет на этого клятвопреступника и Карл будет не только выпущен на свободу, но и возвращен к власти. А уж тут предоставь мне воздействовать на его волю так, чтобы он вел и свою страну и всю Европу в целом к восстановлению обновленной и священной Римской Империи цветнику христианства, Граду Божьему, ставшему Царством Божьим на земле". Выслушав эти слова Одо погрузился в долгое раздумье, обмысливая шансы своих единомышленников и все возможные последствия задуманного предприятия. "Хорошо. В здании, где находится моя комната, все помещения на втором этаже соединены общим дымоходом. Я поселю их в этом доме. Через вытяжку можно беспрепятственно проникнуть в ту комнату, где будут хранится подарки Папе и ларец с письмом. Только... дымоход настолько тесен, что ни мне, ни тебе через него не пролезть". "И что же делать ?" В ответ на это Одо словно вспомнил о моем присутствии рядом с ними. Он многозначительно посмотрел на меня, а потом глазами указал Рожеру в мою сторону, и все стало ясно и без слов. "Ты поможешь нам, Адсон ?" - спросил аббат.
      Я в этот момент, как вы понимаете, был потрясен всем тем, что мне довелось услышать. Тайный сговор, имеющий целью осуществить перестановку всех сил на политической сцене, моментальность, с которой на моих глазах принимались самые роковые решения, шокирующая авантюрность плана, предусматривающего виртуозную игру с ключевыми историческими личностями, из которых в одно мгновение одни должны были быть низвергнуты, а другие вознесены на вершины могущества - все это казалось мне невероятным и совершенно новым явлением для моего ума. Я привык, конечно, слышать сказочно прекрасные рассказы о королях, передававшиеся в народе устной традицией, постепенно перераставшей в легенды. В ней были и добрые и злые короли, но независимо от того, какие дела они вершили, все они, как и имена увековеченные в мифах, казались равно прекрасными, ибо и боги Олимпа - тоже хороши они или плохи - совершенны по своей красоте; к тому же короли всегда представлялись мне избранниками Небес, в роде античных героев только одной своей стороной принадлежа преходящему миру, другой же - к сонму бессмертных Небожителей, пирующих вкупе с богами. А сейчас я узнавал, что судьбою короля, может повелевать любой из смертных, его можно скинуть, а можно вновь назначить королем. Делается же это так прозаично и грязно, что я совсем по-иному посмотрел на сущность королевской власти. Получалось, что не Олимпийские Парки, а я, осуществив подлог, должен был перевернуть с ног на голову всю западно-франкскую элиту. Становилось ясно нечто совершенно поразительное: каждый человек и я в том числе имел возможность вмешиваться в ход истории и даже радикально менять его. Эта мысль потом прошла со мной через всю мою жизнь. С другой стороны было ещё нечто новое, что я услышал тогда, прельщающее своей грандиозностью не менее, чем своей же фантастичностью. Рожер говорил о восстановлении обновленной Римской Империи. Я многое, разумеется, слышал о самом огромном и могучем из царств, которое когда-либо было и которое охватило своими границами практически весь мир. Но я знал также, что оно давно уже не существует, развалившись на глазах современников под агрессией варварских племен. Поэтому слова Рожера показались мне совершенно неслыханными и, я вам скажу, они сразу же буквально заворожили меня. Таковы были мои переживания, когда я, охваченный смешанными чувствами волнения и недоумения кивнул в ответ на вопрос Одо. Да, я помогу им. После этого мы направились к дому, где находилась резиденция аббата и внимательно осмотрели то место, где нам предстояло погеройствовать нынешней ночью.
      Затем Одо провел меня к келье, в которой жил садовник Вирдо. Она стояла на самой окраине монастыря и к ней примыкал большой, огороженный сплошной изгородью участок, отведенный под лекарственные растения, многообразие которых, как и обширный библиотечный фонд обители составляли нынешнюю славу монастыря. Вирдо был самым великовозрастным из монахов Люксейль, и его волосы были совершенно седы, но несмотря на годы он сохранял по-детски искреннюю и восприимчивую душу - редкостное качество, которое сразу же проявилось в том, с каким радушием он меня встретил, выразив тем более неожиданный восторг, чем сильнее я был убежден, будто в его-то годы человек уже точно никого не рад видеть. Он же был до крайности растроган и нисколько не скупился на обходительность, с первых же мгновений давая почувствовать свое хозяйство как мое собственное, так, что мне и привыкать не пришлось. Для начала он познакомил меня с собранием книг, так или иначе освещавших вопросы траволечения - качества целебных растений, их практического применения, культуры их выращивания и сбора. Вирдо очень гордился столь богатой коллекцией произведений самых разных имен. Когда-то давно все они составляли часть монастырской библиотеки, но потом медицинские трактаты были выделены из общего собрания и перемещены на полки шкафчиков Вирдо. Здесь можно было найти и Колумеллу и Палладия и Гаргилия Марциала. Даже Псевдо-Апулея с его "Гербарием". Тут соседствовали "Медицинская книга" миланца Бенедикта Криспа и её предшественник - целебные предписания Серена Самоника. Среди знаменитых сочинений особенно выделялись эксцерпты "Истории" Плиния, "Медицина" Корнелия Цельса и капитальнейший труд великого Диоскорида, собравшего всевозможные сведения о травах в поистине исполинские тома. Кроме различных бревиариев этих работ, вроде, например, "Плиния Валериана", здесь хранились и редчайшие труды Сервилия Дамократа, искусного компилятора Орибасия, Секста Плацита, а также поэма "О культуре садов", принадлежащая перу некоего Страбона, который по сравнению с римскими учеными мог бы быть назван нашим современником. Тут был древнейший Никандр из Колофона, в своей "Алексифармаке" исследовавший свойства как ядов так и противоядий; веронец Эмилий Мацер, так сильно подражавший ему в "Целебных травах", тоже нашел здесь достойное место; советами Марцелла Эмпирика из Бордо не мог пренебречь никто, кто решил всерьез заняться врачеванием, и потому здесь присутствовали и "Лекарства" и совсем крохотная (78 гекзаметров) поэма "О медицине", составленная им в лучших традициях дидактического стихосложения. Что говорить, если даже Луксорий со своим "Оагеевом садом" угодил в собрание Вирдо. Но особенно монах гордился книгой, о существовании где-либо хотя бы второго экземпляра которой не было известно ничего. Последнее содействовало распространению подозрений о её подложности, хотя сам Вирдо никогда не сомневался в подлинности этого труда от начала и до самого его конца. Речь шла о собрании описаний фармацевтических садов начиная с эпохи глубокой древности. Что касается моего мнения, то изображение колхидского сада колдуньи Медеи, право же, было плодом воображения составителя сборника. Но нельзя было полностью отвергнуть достоверность довольно правдоподобных систематических перечней культур, выращиваемых у афинского ботаника Феофраста, пергамского царя Аттала, у властителя Понта Митридата Евпатора , а также в каком-то безмерно далеком восточном саду, разведенном Арташесом из Армении. Заканчивался фолиант описанием римского садика Антония Кастора и небольшим экскурсом упомянутого Митридата, давшего разъяснения относительно свойств растительных соков - работой, ценной не сколько за знания, которые она сообщала (большинство из описанных царем растений Вирдо так и не удалось связать с энциклопедией Диоскорида), сколько за свою немыслимую архаичность, свидетельствующую о немалых традициях выращивания лекарственных трав и тысячелетнем доверии человека к целебной силе обычных, казалось бы, сорняков.
      Перед кельей Вирдо находилось четыре ряда укрепленных на высоте широких досок, на которых по утрам, если погода была хорошей, он раскладывал корни трав, сушившиеся под солнцем три-четыре дня. Для высыхания надземной части растений была предусмотрена небольшая надстройка, в которую можно было подняться снаружи по приставной лестнице. Там находилось хорошо проветриваемое помещение с растянутыми на распорках тонкими тканями, по которым весной и летом раскладывались листья, стебли, цветки. На ночь окна здесь плотно закрывались, и кругом воцарялись темнота и бездвижность, но стоило утром их распахнуть, как полотнища начинали раскачиваться от гулявших под потолком сквозняков и яркий свет вычерчивал по углам колыхавшиеся паутинки. Наконец, в самой келье была печь, используемая для изготовления древесной коры, для сбора которой Вирдо ходил по весне в пробудившийся лес, где срубал молодые деревца, чьи стволы, казалось, гудели от гулявших в них закипающих соков, восходивших в головокружительную высь, где птицы пьянели от мартовской свежести и чистоты. Вирдо брал тогда с собой эконома Хартмана, без разрешения которого он не мог срубить ни единого деревца, и лесничего Экинере, круглый год следившего в том числе и за тем, чтобы посадкой новых саженцев восполнять неизбежно наносимый Вирдо ущерб. В лесу мой наставник собирал также ольховые шишечки, сосновый терпентин, выделяемый из надрезов, выполняемых и Вирдо и Экинере, шишкоягоды можжевельника, а также полузонтики душистых липовых соцветий с крупным прицветником. В этом ему способствовал иногда и Рагнерий - помощник Элиаса, смотрителя амбаров, а теперь должен был содействовать и я.