Эти "arca" ("сундуки", "ковчеги") нагромождались друг на друга, компактно в итоге размещая все книги хваленого собрания в помещение, равное по размеру домику, в котором разводят голубей ( остальная часть второго этажа была отдана для нотариальных работ, а более всего для перевода многочисленных греческих книг, богатство которых составляло особенно славнейшее достояние Люксейль). Видя мое изумление, Вергилий сказал мне, что такой способ хранения является на его взгляд самым рациональным. Он предпочел бы его даже если б отыскалось аналогичное другим монастырям помещение, огромность которого позволила бы свободно разложить тома по пятиполочным шкафчикам. "Ты бы согласился со мной, Адсон, если бы видел, как все здесь горело дотла, когда эти демоны - мадьяры с пылающими как и их собственные факелы глазами, налетели на наш монастырь словно стая затмившей небо саранчи. Они хохотали и визжали от радости, подпаливая дома и обращая все в пепел. Тогда только благодаря этим кованным сундукам нам удалось уберечь рукописи от тлена. Многие монахи на редкость самоотверженно лезли в пекло, выжегшее прежнюю библиотеку, и, прикрываясь от огня руками, хватали уже накаленные ручки сундуков, покрывавшие потом ладони волдырями. Один за одним ящики извлекались из пламени, в то время, как некоторые из монахов навсегда остались в той горловине ужаса. Бывало, вытащенный сундук весь дымился, исходя по граням своим клочками пламени, пытавшегося добраться до его содержимого, но ни одна из книг так и не пострадала, кроме тех, которые хранились в монашеских кельях. Почти ничего тогда не удалось сохранить из зданий - по сути монастырь пришлось выстраивать заново - но если бы погибло это...Это невозможно было бы восстановить. А так мы по прежнему можем гордиться - без преувеличения могу сказать - самой драгоценной и богатой коллекцией книг в Европе. Пусть ты видишь здесь несусветное нагромождение сундуков, но найти любую книгу тут отнюдь не составляет труда". И Вергилий стал мне рассказывать об устройстве и богатстве вверенных ему фондов. Все ларцы, в общем-то схожие друг с другом, были пронумерованы и содержали систематизированную по разделам литературу. Библиотекарь показал мне свои каталоги, содержащиеся им вместе со списками книг, находящихся в чтении среди монахов и раздаваемых им на Пасху, а также вкупе с расписками о заимствовании наших кодексов другими монастырями. Для того, чтобы описать великолепие библиотеки Люксейль, мне не хватило бы моей книги, которую я начал с совсем иными целями, но все же я думаю, что я нисколько не отклонюсь от своей задачи, посвятив им несколько страниц, ибо некоторые из рукописей, как я сейчас вижу, напрямую соотносятся со всем, что произошло спустя многие годы, являясь отчасти обоснованием моих поступков, а, иногда, просто верными помощниками и в прямом смысле гидами, позволявшими мне не потеряться в головокружительных обстоятельствах последнего времени, когда сейчас я уже могу об этом говорить - я не утерял ни разума, ни твердости воли, ни верности и своей родине, и своему государю. Я и сейчас думаю о том, что до сих пор над моею судьбою продолжается таинственная власть этих книг, словно предписавших все как в моей жизни, так, может быть, и в моей смерти.
      Итак, видимо нет нужды говорить о том, что сочинения, посвященные путям человеческого подвижничества и всесовершенствованию ума, преображающемуся в лучах сладчайшего света всякий раз, когда он пребывает в лоне библейской Премудрости - присносущие, подобные жемчугам, плавающим в золоте, омывающем берега наших душ, схожие по красоте речей со словами, что изрекает Давид перед лицом и во славу Господа - творения Августина, Иеронима, Амброзия, Григория Великого и многих иных исповедников слова Христова занимали первостепенное место и в каталоге и в помышлениях Вергилия, со страстью, которая многим показалась бы невероятной, оборонявшим их сочинения от всего того, что несло бы в себе хоть каплю тлетворного духа. Это при том, что творения этих св. отцов, в изречениях которых нам предстоит молчание Бога, составляли основную часть всех прочих библиотек, иногда и преобладая там без крайности. Но Вергилию казалось, что всякий раз, когда он открывает Августина, его очи перестают видеть, язык немеет, не в силах говорить, слух же перестает воспринимать любые звуки - все у него оказывается насыщено медом и мякотью фруктов, что взрастают на ветвях Дерева Жизни, плодоносящего перед стопами Господа. И потом, какой из монастырей мог похвастаться его "Христианской наукой" аж пятого века ! А кто мог собрать все двадцать два тома "Града Божьего", довольствуясь в лучшем случае лишь половиной из них ? Богословы и избранные чада Господни, удостоенные лицезреть ангельское чиноначалие, были авторами, которым уделялась наибольшая порция заботливого усердия, которым так изобиловал Вергилий. Вместе с тем, подобный многим детям своего времени, он пестовал в себе уважение и к великим авторам античного мира, воспитывая и в себе и в других неисчерпаемый вкус к поэзии, истории и научному корпению в деле уразумения риторики, грамматики, математики, географии. Он не смог, например, уместить в один сундук собранные в разное время исторические сочинения, где к плеяде древних эрудитов скромно присоединялись первые современные историки. Так с одной стороны Вергилий превозносил Валерия Максима, Катилину, "Деяния Александра" Квинта Курса, "Деяния римлян" Секста Руфия, бессмертные цезаревы "Записки о Галльской войне", но с другой - пусть робко, но идет вперед и новая историческая наука, находящая этому поприщу таких энтузиастов, как сенатор Кассиодор с его двенадцатью томами "Historia Gothica" (Вергилий очень гордился этой рукописью, оберегая её в вершинах выспренности своих побуждений), как, разумеется, Григорий Турский с первейшей среди всех "Historia Francorum", или тот же Алькуин, который составил "Историю Карла Великого" так безупречно, что превзошел по красоте слога самого Эйнхарда. Отдельно были сложены труды по общей истории Церкви, отдельно - по истории местных церквей, а отдельно - жития святых, всевозможнейшие "Gesta" и "Acta" и "Vita". Целый сундук был отведен под грамматику, где господствовали Проб, Фока, Донат, Присциан и Консенциус. "А вот здесь, - указывал мне Вергилий, - самое большое сейчас в Европе собрание географических сочинений. К сожалению, они не пользуются популярностью среди наших монахов, да и в других монастырях редко кто-нибудь оказывается ими заинтересован. А между прочим зря. Если бы почаще обращались к этим книгам, то знали бы, например, что Африка это не только местность в Шомонтуа, но и целый большой континент, быть может даже равный Европе. Что ты так удивляешься ? Африка - это большущий остров, и знающие люди сообщают, что когда стоишь в Марселе, то на другом берегу Средиземного моря видишь североафриканские маяки. Мир гораздо больше, чем многие из нам привыкли представлять, и лишь одна только Римская Империя смогла объединить его весь". "Даже Индию ?" - спросил я, вспоминая его чудесный рассказ о монахе, отправившемся к столбу Александра Македонского. "В мечтах даже Индию, - серьезно ответил Вергилий . - Эх, давно я не открывал этого сундука. А ведь это в какой-то мере кощунство - иметь подобное богатство и вовсе не распоряжаться им". Библиотекарь принялся отпирать этот ящик, который показался таким запыленным и заброшенным, что напомнил мне другое значение слова "arca" - гроб. Когда же он отомкнул его, моим глазам предстало множество томов, разнившихся убранством, форматами и толщиной переплетов. В этом ящике было все - от Страбона с Птолемеем до Авиены и псевдо-Плутарха с его "Реками". Крупные сочинения, которым посвящались целые книги - таковы были Саллюстий, Иосиф, Тит Ливий и Тацит в их географических эксцерптах - чередовались со сборниками всякого рода, иногда объединяя авторов, на первый взгляд преданных музам иным ( так здесь были и поэты и ораторы), но которые в некоторых из сочинений были все же полезны для прилежания в деле познания мироустройства. Я выудил из сундука первый попавшийся экземпляр, на переплете которого было написано: "Собрание всякого рода итинерариев" и сразу же обратился к Вергилию с просьбой разъяснить, что обозначает "итинерарий". "Это - дорожники, описания, подчас крайне лапидарные, путей, соединяющих города, реки, области, по суше ли были проложены эти маршруты, или по морю. Если по земле - тогда речь идет исключительно о римских дорогах, которыми мы пользуемся по преимуществу. Никакие варварские дороги, проложенные кельтами в эти описания не вошли. Да и из римских путей здесь зафиксированы только основные, так сказать "военные" дороги, по которым от города к городу передвигалась императорская армия, следуя к окраинам государства, чтобы все далее отодвигать его рубежи, колонизируя варварские территории. Второстепенные же дороги дороги посыльных, прокураторов, оседлых галло-римских аристократов - пометить никто не удосужился, тем более так называемые diverticulum". "А это ещё что ?" "Это ещё более мелкие трассы, иногда скорее похожие на тропки. Они могли соединять второстепенные дороги между собой или отыскивали в лесах расплодившиеся виллы и оппидиумы". Я раскрыл эту книгу и с интересом изучал её, замечая, что тетради, составлявшие кодекс, написаны множеством рук, так как рукописи, подшивавшиеся сюда, хронологически иногда весьма отстояли друг от друга. Первое из сочинений называлось "Итинерарий Антонина императора, прозванного Каракаллой". Здесь исчислялись все военные дороги Римской Империи, охватывающие своими решительно прямыми, пренебрегающими почти всевозможными препятствиями, радиусами всю сферу мироздания вплоть до отдаленнейших его уголков. При этом описание было лишено всякой наглядности, представая в виде сухого перечня городов, расстояния между которыми измерялись протяженностью путей до промежуточных станций - mutatio или же mansio - пунктов, служивших целям перекладки лошадей или же ночного отдыха. Перелистывая этот однообразный реестр маршрутов, дававший бы гораздо больше уму, будь он лишь приложением к картографии территории Империи, где бы все эти дороги были проложены, усиливая впечатление непревзойденного могущества Римского государства, я заметил, что один из этих путей выделен кем-то грубой рамкой, вычерченной чернилами, судя по оттенку напоминающими "кровь дракона", или камедь. Это была одна из дорог Австразии или Лотарингии, соединяющая собою Реймс и Мец через Верден. На пути её следования располагались Basilia, Axuena, Virodunum (Верден), Fines и Ibliodurum, в общей сложности составляя дорогу протяженностью в шестьдесят две мили. Не знаю, чем привлекло неведомого читателя это место итинерария, но он не только выделил рамкой эту дорогу, но ещё и поставил вопросительный знак напротив станции Ibliodurum. "Где-то здесь" - подписал он при этом, оставляя в моем уме загадку относительно проблемы, которая его занимала так, что он даже решился испортить рукопись. Я показал этот лист Вергилию, и он сурово покачал головой, посетовав на подобное невежественное обращение с текстом: "Полистай дальше, может быть ещё обнаружишь такие художества. Как так можно, подобно вандалу, малевать в книге себе на потребу, словно она - авторская цера, предназначенная для редактирования. К счастью, эдакие nota bene легко поддаются изничтожению. Тем более сподручно это будет сделать сегодня, ведь скоро придет Мефодий. Ты слышал о нем ? Осенью он пришел к нам с группой греческих паломников, кстати, в тот самый день, когда и ты появился у нас: я прекрасно помню, как Одо представлял нам в первый раз и тебя и греков. Если его спутники занялись хозяйственными вопросами, то Мефодий предложил мне услуги по излечению рукописей, которые болеют точно также, как и люди. Этот монах и в самом деле обладает прекрасным умением реставрировать пергаментные книги. Сейчас я покажу тебе результат его искусных деяний - рукопись, которую на днях он практически заново вернул к жизни". Вергилий занялся поисками исцеленного Мефодием кодекса, а я продолжал листать сборник старинных итинерариев. Если маршруты Антонина были чисто текстовыми, то следующая тетрадь, напротив, состояла из одних лишь карт, но каких удивительных, похожих на аллегорию или изображение несуществующего, фантастического мира ! Это было несколько узких, но чрезвычайно длинных, сложенных в гармошку листов, каждый из которых пытался изобразить одну из частей Римской Империи. "Orbis pictus" так назывался этот необычный по исполнению многоцветный атлас, словно специально стилизовавшийся под непосредственность детского рисунка. Все реки текли здесь параллельно друг другу, все горы были одинаково высоки, все города равно изображались в виде двух игрушечных домиков с востроконечными крышами. Уродливо смешным здесь было не только сжатое по вертикали и безмерно раскинувшееся вширь сплющенное изображение мира, настолько длинное, что карту без труда можно было обернуть вокруг пояса, но и навязчивая, какая-то бредовая путаница из названий, бросающаяся в глаза даже малосведущему в географии человеку. В том аттракционе универсума, который здесь изображался, все имена съехали со своих мест и паризии помещены были над дорогой вдоль Рейна, венеды же и вовсе отнесены к устью Сены. Русло Луары смело было проложено между Осером и Лангром, чтобы сначала по воле картографа-демиурга пересечь Шарт и Париж, а потом броситься в итоге в море в окружении городов Ван и Ренн. Автор слишком творчески подошел к своей работе, создавая новую вселенную, виду которой я отнюдь не сочувствовал. Ах ! Ну ты посмотри ! Нет, одно-то из названий скорее всего стояло на своем месте. В краю Mediomatrici, к западу от Меца той же драконовой кровью было надписано "Ibliodurum", почерком своим легко сближаясь с надписями в итинерарии Антонина. Тот же читатель, что интересовался там дорогой из Вердена в Мец, здесь наносил на карту одну из станций, которая так сильно его заинтересовала. "Какое ж бесстыдство так беззастенчиво дополнять рукопись, потакая собственным интересам," - подумал я, и тут же услышал голос Вергилия, заметившего с каким удивлением я рассматриваю эти необыкновенные карты : "Перед тобой не что иное, как копия рисунка Агриппы, выполненного им на портике своей сестры Паулы. Впервые среди всех он задумал дать изображение всех земель, что подвластны Империи Рима. Он сделал это неловко, но довольно объективно, хотя, так как длина и высота портика несоразмерны, рисунок оказался пародийным, спрессованным по полюсам. Ту мешанину, которую ты видишь, устроил вовсе не Агриппа, добросовестно подошедший к своему делу. Просто в его рисунке не было изображения дорог, опоясывавший империю, и когда на "Orbis pictus" решили нанести крупнейшие дороги, редакторы нисколько не малодушествуя стирали все названия, которые попадались на прокладываемых ими путях и переносили их на первое попавшееся свободное место. Так и повернулось все вверх дном". Между тем я продолжал изучать эту книгу, становящуюся все более занимательной. Следующая тетрадь состояла из двух работ, переписанных одной рукой : "Итинерарий из Бордо в Иерусалим" и "Кругосветное плавание Скилакса из Карианда". Первая опять таки была бесконечной цепочной незнакомых названий с приписанными к ним иногда обозначениями "castellum" или "civitas" . Правда, на этот раз автор удосужился проиллюстрировать свой дорожник весьма, правда, схематичной картой, дававшей общее представление о характере маршрута. С первого же взгляда он поражал своей извилистостью, вынуждено мельтеша между отрогов или резко сменяя направление перед непроходимыми цепями хребтов. Так от Бордо путь устремлялся к северо-востоку Пиренеев, но затем он опять возносился на север, через Оранж пробираясь к Валенсии, чтобы, преодолев все козни Апеннин, проложить далее серпантины дорог к Турину. Перед лицом такого изобилия препятствий, что обещает паломнику сухопутная трасса, я подумал, не проще ли было бы достичь Иерусалима морем, и вот как раз следующим сочинением и было сделанное Скилаксом описание морского путешествия. В принципе оно принадлежало к составу обширного греческого фонда Люксейль, но при этом содержало в себе комментарий беззвестного латинского эрудита, без помощи которого весь труд казался б набором значков. Латинянин же каждый раз давал транскрипцию греческих словес и идентифицировал чуждую нам топонимику с точки зрения собственных познаний в географии. Если бы не он, я не узнал бы, что греческий "??????" это наша Корсика, а "??????" суть не что иное, как Испания. Однако, чем далее уходил мореплаватель от Гибралтарского пролива, тем большим сомнениям подвергал комментатор те соответствия, которые он, впрочем, все реже и реже находил. И его и нас от засилья сплошных греческих глоссов спасло то, что рукопись Скилакса внезапно обрывалась на сорок восьмой главе, посвященной описанию каких-то "Киклад" , видимо, находящихся в Средиземном море. К этому времени переводчик давно уже опустил руки, и когда список Киклад закончился названием "Астипалея", он откровенно написал : "Я не знаю, где это находится". "Вергилий, а где находится Астипалея ?" - с хитринкой спросил я библиотекаря, и он, стремясь показаться всеведущим, посмотрел на заглавие той тетради, что я изучал, и ответил : "Астипалея находиться по пути в Иерусалим". Между тем, я был поражен одной деталью, присутствовавшей в рукописи Скилакса: среди описания Сицилии в третий раз появилась нахальная "драконья кровь", и, отчеркнув один из пунктов этого острова, написала рядом ;"Ibliodurum". А здесь-то с какой стати затесалось это название, головоломно соединяя Сицилию с Австразией ? Странные поиски, которые вел этот читатель, казались мне пусть необъяснимыми, но интригующими, и я отчасти нашел на них ответ, когда открыл последнюю из тетрадей, составлявших книгу итинерариев. Это было описание римских дорог в области Mediomatrici , ещё точнее - паутины трасс, сотканной римлянами вокруг столицы Лотарингии - Меца, и первое, что поразило меня - это явное сходство почерка, которым была выполнена рукопись, с каллиграфическими особенностями всех тех приписок, на которые я ранее неоднократно досадовал. Вот он - автор этих надписей, проявлявший такой повышенный интерес к названию одной из станций, поставленных некогда на пути из Вердена в Мец. Теперь он подробно исследовал хитросплетения артерий, окольцовывавших Мец ажурной вязью дорожного лабиринта. Для начала он проложил все основные пути, особенно подчеркивая не заявленную более нигде дорогу к Люневилю и жертвеннику Дианы, проходящую через какой-то Буссьер там, где Мозель и Мерт сливаются воедино. Открытием этой трассы он в какой-то степени посрамлял старинные дорожники, чьи своды маршрутов, полосовавших своими траекториями императорские владения, всегда были далеко не полны, хотя и претендовали на роль исчерпывающего руководства. По этой дороге, свидетельствовал автор, которую так упорно не замечал любой, пусть самый скрупулезный итинерарий, любил путешествовать Карл Великий, который редкие дни своего отдыха все чаще предпочитал проводить в живописных уголках того междуречья, что опоясывает многополезный для охотника лес Хайе. Здесь, находясь вдали от политического центра своей державы, он по-настоящему отрешался от страстей и забот, что всечасно окутывали его беспокойный ум, и эта открытая автором дорога позволяла Карлу молниеносно достигать своей охотничьей виллы в Буссьер - сведения вполне согласные с жизнеописанием императора сделанным упомянутым Алькуином. С систематичностью, достойной лучших похвал, автор исследовал и все остальные магистрали, соединявшие Мец с такими крупными городами, как Реймс, Трир, Страсбург и Туль. Акцентировав первостепенные или "милитаристкие" дороги, он переходил потом к рассмотрению все перипетий, ткавших кружево вспомогательных путей, в итоге вырисовывая сетку, по своей вычурности схожей с рисунком тенет, предназначенных для ловли зверей. Мне все эти развилки, перекрестки и тернии ландшафта ровным счетом ничего не говорили, потому что я никогда не был в Mediomatrici, но то, что возбуждало мое любопытство - это внимание не автора, а переписчика рукописи к участку дороги между Мецем и Верденом. Он явно выискивал точное местонахождение привлекавшего его Ibliodurum, основываясь на данных, приведенных у Антонина - от станции Ibliodurum до Меца восемь миль плюс минус. Ни один из пунктов, нанесенных на карту, не носил этого имени и не сближался с ним, а потому мой таинственный исследователь делал попытки отождествить латинское название с одним из галльских. Если он полагал милю равной по своей величине миле римской, то вроде бы таковым был Бевиль, если же прировнять милю итинерария к галльскому лье, то как будто бы получался Ханнонвиль. Так или иначе, но недоразумение оставалось неразрешенным, и намерение прояснить гипотезу о расположении загадочного Ibliodurum очевидно не привело к заключению однозначных выводов. Даже завершающая работу "Заметка об Ibliodurum" никак не проясняла ситуацию, хотя можно предположить, что именно к ней было привлечено все любопытство переписчика. В заметке в сжатом виде приводился анекдот об устройстве новой дорожной станции. Когда римляне, приближаясь к Мецу, искали возможность для закладки лагеря, один из них, будучи по происхождению греком, заметил, что данное место весьма схоже с известным ему сицилийским городком Гиблой. Посмеявшись, воины скорее в шутку, чем всерьез, окрестили местность "Крепостью Гиблы", то есть Ibliodurum, и отныне именно здесь римляне меняли своих лошадей. На этой аналогии их становища с селением в отрогах Этны завершалась вся книга и, как я считал, таяли все чаяния скриптора успешно разрешить свои изыски. Кто же этот таинственный переписчик ? Судя по обилию маргинальных записей - это ирландец, привыкший на полях испробовать свое перо по всякому случаю, занося туда свои мысли и обращая рукопись в подобие дневника. В самом деле, все пестрело его начертаниями, иногда отличавшимися самыми живыми подробностями. Так, я читал в них: "Лампа дает такой скудный свет". Или : "Как этот пергамент лохмат". Затем следовало : "Сегодня так холодно. Но это естественно, ведь наступила зима". А вот маргиналия, которая поразила мой ум : "Вчера ещё один из нас сгинул там. Птица не оставляет нас в покое". Я захлопнул книгу и возбужденно обдумывал прочитанное. Потом обратился к Вергилию : "Ты не знаешь, что такое Ibliodurum ?" Он весело засмеялся и махнул рукой, дескать, враки все это : "Я думаю, что все это - сказка". "Что именно ?" "Да этот самый Ibliodurum. Просто чья-то выдумка. Он вряд ли существовал когда-либо, а если все-таки и был в каком-нибудь втором веке, то все, что о нем напридумывали - это фантазия, сбившая с толку немало людей. Записки Марка Аврелия сообщали, что под Ibliodurum пропал крупный отряд римских воинов, перевозивших из колоний золото в таком количестве, к потере которого империя не могла быть равнодушна. Отряд, видите ли, точно вышел из Divodurum, то есть Меца, а в Fines, находившийся тогда на берегу Сеньоли, так и не пришел. Схватились за голову: как мог бесследно исчезнуть столь многочисленный отряд. Бросились на поиски и выяснили, что до Ibliodurum все его видели, а после него - нет. Что за чертовщина, подумали, кругом болота, топь, никаких дорог. Ни тебе тел, ни тебе золота. Марк Аврелий был взбешен, но все расследования ни к чему не привели, и драгоценности так и канули в Лету. Вообразить, что солдаты утонули в болоте, но зачем ? Почему ? Бежать с данью такого масштаба, конечно, соблазнительно, но каким путем, в таком случае они исчезли из-под наблюдения - это осталось загадкой. Кто-то вычитал это место у Аврелия и похвалялся найти утраченное золото, но почти никто не принимал этот рассказ всерьез. Поначалу все вообще считали записки Аврелия вымыслом, а в существование Ibliodurum никто не верил. Да и в самом деле, по дороге из Меца и Верден это название не встречается. А потом был открыт итинерарий Антонина, который ты смотрел, и там яснее ясного написано, что такая станция действительно была, да ещё и указано её расстояние от Меца. Тут уж всех захватила золотая лихорадка, и немало людей, превращаясь в сумасшедших, пытались найти гиблое место, сами норовя лишиться жизни, ведь не счесть тех безумцев, которых поглотила трясина болот. Однако, есть в итинерарии одна загвоздка, которая сильно всех запутала : непонятно, как именно следует отсчитывать расстояние от Меца. Дорожник говорит о милях. Но о каких именно ? Если о римских, тогда трасса превосходила те шестьдесят две мили, которыми отсчитана общая протяженность от Меца до Вердена, с галльскими же милями путь напротив оказывался короче. Одним словом, путаница объявлялась изрядная, однако ряды искателей загадочного Ibliodurum постоянно пополнялись, снаряжая все новых авантюристов. К их числу примыкали иногда и виднейшие люди, блиставшие разумением, но подпавшие под власть золотого блеска. Был среди них и Седулий Суассонский, знаменитый скриптор из Ирландии. Ты, наверное, слышал о нем, так как недавно наш Одо передал суассонскому епископу роскошное Евангелие, выполненное Седулием в наших стенах. Томимый алчностью, он изыскивал способы напасть на следы пропавшего сокровища. Заказал даже из Горце книгу о дорогах Австразии, которую здесь же и переписал". "Так значит, указал я на рукопись, - это руке Седулия принадлежит труд о Меце, который я сейчас читал, и именно он вносил все эти поправки, на которые ты злился ?" "Да, к несчастью он долго занимался всей этой мистификацией, во многих возбудившей корыстолюбие. Трудно поверить, что практически на глазах мог пропасть огромный отряд с золотом". "Кстати, о пропажах, - переменил я разговор под впечатлением маргиналии, составленной Седулием, - а что ты думаешь по поводу птицы, похищающей людей у старого города ?" "О, на этот вопрос ответить не менее сложно. Возможно, если бы мы не так боялись этого места, то могли бы, изведав его, выяснить истинные причины происходивших трагедий. Лично я отношусь к тем, кто как Вирдо или аббат считает, что никакие дьявольские образы здесь не причем. Откуда возник миф о птице? Оттого, что не находили трупов или каких-нибудь останков, которые бы свидетельствовали о том, что несчастных растерзал волк, или же на них напали разбойники. Вообще никаких следов. Вот и предположили, что люди уносились птицей. Но.." "Что?" "Точно также можно предположить, что они исчезали под землю". Я расхохотался : "Земля что ли разверзалась у них под ногами ? Нет, это кажется ещё большей фантазией. Мудрее уж думать, что это кара небесная". Вергилий же как будто обиделся: "Ты зря так смеешься. Ты когда-нибудь был в библиотеке Люксейль ?" Я недоуменно пожал плечами : "Так... я же здесь". "Да нет ! Я говорю о библиотеке античного города. Она находится в сохранившемся здании терм. Никаких книг ты там, разумеется, не найдешь. Но там есть схема города". "И что ?" ;"Я был там и видел эту схему. Больно много я не смог в ней понять. Я советую тебе взглянуть на нее. Только ни в коем случае не говори Вирдо, что это я надоумил тебя. И, Адсон, прошу тебя, если ты решишь посетить старый город, то, пожалуйста, будь очень, очень осторожен". "Я постараюсь". "Оставим, однако, всю эту чепуху, и взгляни, наконец, как мастерски Мефодий умеет восстанавливать пергамент, - тут Вергилий показал мне кодекс, чей переплет своей скромностью, отринувшей напыщенность, свидетельствовал о том, что рукопись была скорее произведением частного автора, а не мастерской письма. - Это - один из старейших наших манускриптов, создатель которого не позаботился о том, чтобы использовать для своего сочинения хорошую мембрану. Обычно материал начинает портиться через три столетия, но этот пергамент истлевал прямо на глазах: съеживался, отвердевал, слипался в монолитную массу. Мне казалось, что он обречен и уже не подлежит восстановлению. Но на нашу удачу Мефодий прекрасно знает науку превращения веществ или, как он говорит, "химию". Ты когда-нибудь слышал это слово ? Он может брать у природы её элементы, преобразовывать их и получать в результате осуществляемых им метаморфоз удивительные вещества, способные в том числе оживлять испорченные пергаменты. Посмотри, каким гладким и мягким он вновь стал, страницы не склеиваются друг с другом. Для меня нет более важной заботы, чем беспокоиться о сохранении книг и, хотя Мефодий склонен держать все в секрете, я надеюсь выведать у него хотя бы часть рецептов". Я перелистывал страницы и удивлялся тому, что мембрана и самом деле как новая; здесь не было и следа того, что ещё недавно она буквально разлагалась на глазах. Название рукописи показалось мне непонятным: "Трифоновы разыскания о возвращающемся императоре", и я спросил у библиотекаря: "Что это за книга ?" "О, - восхищенно отозвался он. - Это весьма и весьма ценная рукопись. Во-первых, она довольно стара - самое начало восьмого века. Во-вторых, судя по всему она вышла из-под пера самого автора, а не является плодом работы переписчика. Ну а в-третьих...в-третьих содержание её чрезвычайно занимательно, много пищи давая уму, хотя...она может способствовать повержению разума в соблазны столь же призрачные, как колдовская дымка этого Ibliodurum. Кстати, ты вполне можешь почитать её, а я тем временем буду готовиться к приходу Мефодия". И Вергилий оставил меня наедине с этим сочинением некоего безвестного Трифона.
      Кажется, я и сейчас сжимаю в руках эту книгу, ставшую самой драгоценной для меня после, разумеется, книг Священного Писания. Ничья воля, ничьи познания не довлели так надо мной, как она; никто не смог так, как она, настолько предопределяюще воздействовать на все мои побуждения; никакой силе я не стал так подвластен, как тем намерениям, которые она умела внушить. Итак, Трифон был сыном богатых родителей, и, владея крупным состоянием, как и имея презрение ко всем превратностям, которые ниспосылает его время путешественникам, он много колесил по миру. Однажды, находясь в Константинополе и посетив усыпальницу св. Константина, он увидел, что на гробе с прахом этого христианнейшего императора написаны буквы, смысла которых он не мог понять - тут Трифон приводит всю надпись целиком: ? ?? ? ??? ? ??? ? ??? ? и т.д. Словно завороженный ею и досконально переписав её в свои дневники, он захотел узнать тот смысл который она в себе содержала и обратился за помощью к человеку, который охранял этот мавзолей, но который скорее напоминал древнего оракула. Тот рассказал Трифону, что буквы сии начертаны мудрецами и провидцами и являются они ничем иным, как пророчеством о последних судьбах мира и о возвращающемся императоре, которого ниспошлет Бог, дабы пресечь страдания христианских народов от язычников. "Перед концом мира, - сказал он Трифону, всячески угнетаема будет Византия от Измаильтян. Те утеснят род христианский, ниспровергнут династию Богом венчанных царей, овладеют седмихолмной столицей государства. Нанесут они множество бед, порабощая своих врагов, унижая и изводя всех христиан, беря их в плен, обладая ими, возносясь над ними премного, умучивая и истребляя.