– А что, разве я высказал сомнение?
      – Нет, – ворчливо ответила Эмили. – Беременная женщина всегда нуждается в отдыхе, а Кэт к тому же постоянно зевала. Полагаю, ночью ей спать не пришлось.
      На самом деле Эмили не полагала, а была целиком и полностью в этом уверена.
      Она успела засыпать подругу ворохом бесконечных, самых неожиданных вопросов относительно полнолуния и связанных с ним древних и сложных ритуалов. Кэт призналась, что хотя и не охотилась вместе со стаей, все равно не ложилась спать: ждала возвращения Друстана, чтобы разделить с ним добычу. Говоря это, она очаровательно покраснела, и Эмили пришла к выводу, что общим у молодых супругов оказался не только ужин.
      Об удивительном появлении Лахлана возле постели Эмили скромно умолчала. Переживание все еще оставалось слишком свежим, слишком острым и до такой степени личным, что не хотелось рассказывать о нем даже названной сестре.
      – Повезло же Кэт: ты так о ней заботишься.
      – Но ведь и она заботится обо мне.
      Разговор, конечно, не мог не привлечь самого пристального внимания кухарок, так что Эмили постоянно ощущала на себе косые взгляды. Лахлан тоже заметил излишнее любопытство. Критически взглянул на женщин, а потом вновь повернулся к Эмили:
      – Хочу поговорить с тобой наедине.
      Эмили с силой стукнула кулаком по тесту.
      – Надо закончить хлеб.
      – Хлеб вполне может подождать.
      – Нет, не может.
      Кухарки едва не умерли от ужаса. Так дерзко разговаривать с господином! Теперь уже они даже не пытались делать вид, что не слушают. Эмили, в свою очередь, притворилась, что не заметила бурной реакции, и продолжала преспокойно возиться с мягким, податливым комом.
      – Так ты осмеливаешься ослушаться? – Вождь едва сдерживал раздражение.
      – Вы же сказали, что прямота – мое главное достоинство.
      – Да, но не говорил, что способен принять упрямство и непослушание.
      Эмили давно не считала себя ребенком и не собиралась безропотно подчиняться, хотя прекрасно знала, что многие мужчины ждут от женщин полного и безоговорочного повиновения. Нет, Лахлан, при всей своей властности, не имел права быть настолько ограниченным. Впрочем, с этой чертой характера можно будет разобраться и позже.
      – Но я вовсе не ослушалась. Просто сказала правду. Если не выместить тесто как следует, оно ни за что не поднимется. Все здесь заняты своими делами. Так неужели я должна бросить работу лишь потому, что у вас не хватает терпения подождать минуту-другую?
      – Слушай, англичанка! У тебя задатки настоящей мегеры. Честное слово, очень напоминаешь мою бабушку!
      – По чьей линии – отцовской или материнской?
      – По отцовской.
      Так. Значит, она напоминает ему волчицу. Интересно, очень интересно!
      – А вы говорили ей, что она мегера?
      – За дурака держишь?
      Эмили покачала головой.
      – Все, что угодно, только не это.
      – Ну и славно. Наша дискуссия окажется куда более мирной, если не сделаешь подобной ошибки.
      – Звучит зловеще.
      – Только в том случае, если тебе есть что скрывать.
      «Неужели он узнал о появлении Талорка? Может быть, Кэт все-таки рассказала Друстану о встрече на берегу озера?» – подумала Эмили.
      – У каждого свои секреты, господин.
      – Возможно. Но твои секреты, англичанка, я непременно узнаю.
      – И взамен откроете свои? – Эмили взглянула прямо в глаза вождю – впервые с той минуты, как он появился в кухне.
      – Уже открыл, – просто, мягко ответил он и посмотрел так, что тело Эмили зажглось неведомым светом.
      Она с трудом перевела дух. Значит, он вовсе не собирался притворяться, что все случившееся ночью – лишь сон. И не будет отрицать, что приходил к ней. Возможно, даже объяснит, зачем это сделал.
      Эмили в последний раз налегла на тесто, скатала его в шар и накрыла чистым полотенцем.
      – Все, готово! Ожидание оказалось не таким уж бесконечным. Правда, господин?
      – Правда.
      Вдохновленная дружелюбным тоном, Эмили торопливо вымыла руки, вытерла их о фартук и призывно взглянула на Лахлана:
      – Ну что, идем?
      Вождь молча направился к выходу, а Эмили пошла следом. Странно, но в большом зале он не остановился. По деревянной лестнице поднялся на площадку второго этажа – почти такую же, как в доме ее отца. Отсюда можно было выйти на открытую галерею, однако Лахлан свернул в противоположную сторону и открыл дверь в просторную комнату с огромной кроватью, устланной шкурами и покрытой традиционным пледом Балморалов.
      – Почему сюда? – едва слышно пискнула Эмили. Вождь захлопнул дверь – так резко, что каменные стены многократно повторили звук.
      – Потому что здесь мы одни.
      – Оборотни способны слышать то, что недоступно ушам людей.
      – Хотелось бы знать, кто тебе сказал об этом.
      Эмили замерла. Она не имела права выдавать Кэт.
      – Можешь не отвечать. Все и так ясно: либо Талорк, либо Кэт. Полагаю, что все-таки не Синклер. Так что остается только его сестра. Не слишком ли она доверчива?
      – Но ведь мы с ней почти сестры, – жалобно прошептала Эмили в надежде хоть как-то защитить подругу. – А на самом деле сказать правду должен был Талорк.
      – Он отказался жениться на тебе, так что незачем было и откровенничать.
      – Кэт имела полное право посвятить меня в тайну.
      – Потому что вы с ней почти сестры?
      – Да.
      – При этом она отдала в твои руки не только собственную жизнь, но и жизнь всей стаи.
      – Ни за что на свете никого не предам: ни ее, ни тебя.
      – Не сомневаюсь. И все же легкомысленное поведение трудно объяснить. Никогда не смог бы рассказать никому из воинов, даже тому, кого назвал бы самым верным другом.
      – Но брату рассказал бы.
      – Да.
      – Ну вот видишь…
      – Вижу, что вы с Кэт очень сблизились. Такое случается не часто.
      – Согласна.
      Так приятно было слышать одобрение и даже высокую оценку! Эмили неуверенно, нервно облизнула губы – ведь предстояло заговорить о главном.
      – Честно говоря, мне казалось, ты не захочешь признаться в том, что приходил ко мне ночью.
      – А мне казалось, ты сама убедишь себя в том, что просто видела интересный сон.
      – Пыталась. Ничего не вышло. Остался запах… а кроме того, в моих снах ты не уходишь.
      Эмили вовсе не собиралась признаваться. Но так вышло, и она не жалела. Какой толк в чувствах, если их даже нельзя открыть?
      Балморал вздохнул. В карих глазах отразилась странная тоска.
      – Мы не можем быть вместе.
      – Потому что я человек.
      – Я в долгу и перед кланом, и перед стаей.
      – Но твой отец женился на простой женщине.
      – И родил простого ребенка.
      – Ульфа.
      – Да.
      Эмили недовольно сморщилась.
      – Честно говоря, не вижу никакой разницы.
      – Потому что ты не одна из нас.
      Слова прозвучали словно приговор.
      – Что правда, то правда. Я действительно не одна из вас.
      – Черт возьми, Эмили! Вовсе не хочу тебя обижать. Но ведь так оно и есть.
      Лахлан рассердился – непонятно почему: она ничего не просила и не хотела поддаваться трусости.
      – Знаю, все знаю! И все же хочу тебя.
      На лице вождя появилось почти пугающее выражение.
      – Я тоже хочу тебя, и все же не могу взять.
      – Но почему? Кэт сказала, что в вашем клане иные брачные законы – совсем не такие, как у Синклеров.
      – Она теперь не Синклер, а Балморал.
      – Ты прекрасно понял, о чем я. Наша близость не будет означать брака, как это заведено у Талорка.
      – Но после нашей близости Талорк никогда на тебе не женится.
      – А тебе этого очень хочется? – уточнила Эмили и вдруг испугалась: а что, если он ответит утвердительно?
      – Нет! – прорычал Лахлан. В рокоте голоса не слышалось ничего человеческого.
      Эмили вздрогнула, но в глубине души не ощутила ни страха, ни возмущения. Яростная реакция даже обрадовала.
      – Я же говорила, что не могу отдаться ему. Да и он меня не хочет.
      Кроме предвзятого враждебного отношения Синклера появилось и еще одно отягчающее обстоятельство: он наверняка считал, что она полностью, душой и телом, принадлежит сопернику. Скорее всего Талорк видел ее на озере обнаженной.
      – Ты слишком чиста, Эмили.
      – Чего, разумеется, никак нельзя сказать о тебе.
      Неужели он полагал, будто у нее не хватит опыта, чтобы подарить удовольствие возлюбленному – в ответ на его ласки?
      Возражать Эмили, конечно, не могла, однако горела нетерпеливым желанием попробовать. Но как же сказать об этом, не теряя гордости и собственного достоинства?
      Лахлан рассмеялся:
      – Что правда, то правда: девственником меня назвать трудно. В нашей стае самоконтроль и власть над способностью к перевоплощению приходят только после физической близости. Ты верно заметила: наши обычаи совсем не похожи на обычаи Синклеров. В интересах будущего мы допускаем свободное спаривание.
      – Тогда почему же ты отказываешься любить меня?
      – Потому что ты не волчица.
      – То есть оборотни из клана Балморалов никогда не сближаются с обычными женщинами вне брака?
      – Нет, это не так. Но существует риск, что мы с тобой окажемся истинно близки.
      – Истинная близость тебя пугает?
      Лахлан вздохнул. Лицо стало угрюмым, печально-безнадежным.
      – Да.
      Эмили резко отвернулась. Душевная боль оказалась столь же острой, как в тот злосчастный момент, когда отец оттолкнул маленькую дочку и назвал никчемной, бесполезной девчонкой, из-за которой умерла мать. Да, отец мечтал о сыне, а дочь разочаровала самим своим рождением. Теперь же оказалось, что она не годится и Лахлану. Проблема повторилась: на сей раз ей не удалось родиться волчицей.
      – Пойми, все наши дети могут оказаться людьми. Все, а не один! Каждый брак между криктом и человеком таит в себе опасность полной гибели волчьей натуры.
      – И что же, это очень важно? – зачем-то спросила Эмили, хотя сама прекрасно знала ответ.
      Знала так же определенно, как и то, что ее собственный характер не устраивал ни отца, ни мачеху, ни даже сестер и братьев. Лишь Абигайл, единственная из всей большой семьи, любила ее искренне и преданно.
      – Неужели можно сомневаться? – возмущенно воскликнул Лахлан. – Мы особый, неповторимый и священный народ, а потому не имеем права исчезнуть с лица земли лишь потому, что не в состоянии передать детям отпущенный Богом дар.
      Очень хотелось плакать, но Эмили собралась с духом и сдержалась. Иногда слезы облегчали душевную боль, но сейчас они не сделали бы и этого. Лахлан не сказал ничего нового и удивительного – лишь подтвердил слова Кэт. Чувство безысходности безнадежно обострялось. Боль не пройдет долго. А возможно, останется навсегда. Может быть, она напрасно бередит ту рану, которую нанес отец?
      Об отцовской любви тоже не приходилось мечтать, и все же… может быть, маленькая радость все-таки лучше, чем ее полное отсутствие?
      – Но ведь ты говорил, что способен даровать наслаждение, не отбирая девственности.
      – Да. – Голос Лахлана прозвучал словно издалека. Эмили подняла голову, но не смогла встретиться взглядом с вождем.
      – Мне бы очень этого хотелось. А еще хотелось бы, чтобы ты научил, как доставить тебе такое же удовольствие, какое ты подарил мне ночью…
      В ответ раздался тяжелый хриплый вздох:
      – Эмили…
      – Что? – Сейчас ей наконец-то удалось поймать взгляд его карих, с золотом, глаз. Что она могла в них прочесть? Конечно, не любовь и даже не безусловное приятие. Скорее всего страсть. – Неужели ты не готов даже на такую малость?
      Темные глаза запылали.
      – Готов. Черт возьми, готов!
      Ну что же, значит, страсть дает себя знать. А за ее горячим покрывалом вполне можно спрятаться от раздирающей душу боли. Еще ни разу в жизни Эмили не позволяла себе скрыться от правды, но в эти минуты собиралась пойти по пути самообмана. Хотела ненадолго обмануть себя и притвориться, что страсть – это любовь.
      Конечно, гордому горцу незачем знать, что сейчас, именно сейчас, ей больше всего на свете необходима любовь. Потом можно будет всю жизнь вспоминать о чувстве и черпать в воспоминаниях силы – точно так же, как до сих пор она черпала силы в воспоминаниях о давней, еще до смерти матери, любви отца.
      Каждое прикосновение будет продиктовано любовью и желанием – отражением ее нежности и страсти. Каждый звук будет выражать признание ее привлекательности, а каждый ответ станет ответом на слова и ласки возлюбленной. Эмили ожидала поцелуя с нетерпением и в то же время с затаенным торжеством.
      И все же поцелуя не последовало.
      Лахлан бережно провел ладонью по густым волнистым локонам – так осторожно, что прикосновение казалось едва ощутимым.
      – Твои волосы прекрасны! Ночью мне отчаянно хотелось к ним прикоснуться… Нет, не мне – волку…
      Эмили вздохнула и спрятала слова любви в дальний уголок сердца – про запас, на черный день, чтобы никто не смог отнять сокровище, даже сам Лахлан.
      – Он может это делать, если ему нравится.
      – Ты не возражаешь?
      Эмили покачала головой.
      Лахлан медленно снял плед и без тени смущения предстал во всей ослепительно чувственной красоте. Клинок рвался в бой – неудержимо и дерзко. Эмили с радостью подумала, что ей он не угрожает.
      О чем бы ни мечтал Лахлан, слиться воедино им не суждено – уж в этом-то сомнений не было.
      – Нравится? – тихо спросил он. Эмили молча кивнула.
      – И все же хочется увидеть волка? – В карих, с золотым ободком, глазах мелькнул страх перед возможным отрицанием.
      – Очень.
      В следующее мгновение – так быстро, что Эмили даже не успела понять, что произошло, – человек Лахлан превратился в волка Лахлана.
      Ни разу в жизни, даже в самых смелых фантазиях, Эмили не приходилось видеть ничего более великолепного. Как же можно не передать волшебный дар детям? Неудача действительно стала бы одновременно и трагедией, и преступлением. Она до сих пор помнила собственное детское восхищение падающей звездой, но впечатление от необъяснимого перевоплощения оказалось и величественнее, и ярче. За что, за какие подвиги Бог наградил несравненным даром целый народ?
      Чудом казалось само присутствие при волшебном превращении. Лахлан щедро подарил еще одну радость, и она ни за что ее не забудет.
      В человеческом обличье вождь воплощал самые дерзкие женские мечты и фантазии. Волком он представлял само совершенство. Гладкая блестящая черная шерсть. Ночью, при лунном свете, она казалась темно-серой. Огромный рост: стоя на четырех лапах, он смотрел прямо в лицо. Острый, пронзительный взгляд хорошо знакомых карих, с золотым ободком вокруг зрачков, глаз.
      Гордая посадка большой головы и поистине королевское величие не позволяли ни на мгновение забыть о Лахлане-человеке. Точно так же как в человеческом обличье он казался сверхчеловеком, в обличье волка он выглядел сверхживотным. Возможно, такое впечатление создавал светящийся в глазах человеческий интеллект.
      Сейчас эти глаза смотрели напряженно – с острым, даже нетерпеливым, ожиданием.
      Эмили не сразу поняла, что должна показать полное приятие и столь же полное отсутствие страха. А может быть, волк ждал приглашения к ласке? Да, наверное, так оно и есть! Эмили опустилась на колени и призывно вытянула руки.
      Волк подошел с тем же завораживающим низким рычанием, которое клокотало в его груди ночью. Остановился совсем близко – всего лишь в нескольких дюймах. Эмили откинула голову, а волк слегка склонит свою – так что взгляды встретились.
      В человеческих глазах зверя читалась любовь. Любовь отозвалась в сердце радостью, а радость вытеснила частичку боли. Волк осторожно лизнул в щеку, и только сейчас Эмили осознала, что молча плачет.
      Неожиданно пришло ощущение удивительной, чудесной связи, которое возникло и ночью. Связь тоже отозвалась в сердце радостью, и новая радость вытеснила еще одну частичку боли.
      Волк склонил голову к плечу Эмили, словно хотел о чем-то попросить. Она провела ладонью по его спине, по голове. Зверь стоял неподвижно, а Эмили все ласкала и ласкала его, пока рука наконец не остановилась на могучей шее.
      – Тебе нравятся прикосновения, – с улыбкой заметила Эмили.
      Волк важно кивнул и грациозным движением сел на задние лапы.
      – И мне нравится, когда ты ласкаешь.
      Умеют ли волки улыбаться? Наверное, да. Ведь Эмили совсем не испугалась, когда Лахлан обнажил зубы. А потом сделал то, о чем мечтал: спрятал морду в ее волосах и глубоко вдохнул. Рокот в груди послышался явственнее. Эмили запустила пальцы в густую шерсть и снова принялась гладить. Волку понравилось: он издал забавный звук, похожий на собачий лай, и Эмили не удержалась от тихого смеха.
      Так они стояли долго: он – погрузив морду в густые пышные волосы, а она – не переставая гладить блестящую шерсть и впитывая невероятные ощущения мощного и в то же время нежного тела зверя. Эмили шепотом рассказывала, как он прекрасен, как чудесен. Рокот в груди стал еще громче и отозвался в ее сердце. Да, он делил с ней и радость, и наслаждение.
      Она не была волчицей, и все-таки в эту минуту ощущала себя равной любимому.
      Мгновенно, без предупреждения, Лахлан вернулся в человеческое обличье. Теперь он стоял перед ней на коленях, нежно обняв и осыпая поцелуями волосы, глаза, щеки, губы…
      Поцелуи казались бесконечно сладкими, и на глаза Эмили навернулись светлые счастливые слезы.
      – Спасибо, что приняла зверя, – едва слышно, словно по секрету, прошептал Лахлан.
      – Как же можно не принять? – озадаченно, с искренним удивлением спросила Эмили. – Ведь это твоя особая, чудесная часть.
      Он снова принялся целовать – на этот раз жестче и требовательнее. Совсем скоро Эмили окончательно растаяла, растворилась в волшебных ощущениях.
      Наконец поцелуй прервался, однако оставил неповторимый вкус.
      – Ты прекрасна, восхитительна!
      – Но все же не настолько, чтобы рожать тебе детей.
      Оба замерли. Эмили не собиралась произносить эти слова. Резкие звуки относились к грубой реальности и угрожали безвозвратно разрушить тонкую, хрупкую стену фантазии, которой окружили себя безрассудные души. Нет, этого никак нельзя допустить! Нельзя променять радость и наслаждение на жестокую правду, которую невозможно изменить… на горькую правду, которую Эмили знала уже давно и слишком хорошо.
      – Пожалуйста, забудь о неосторожных словах.
      – Прости, мне жаль.
      Она знала, что он говорит правду, как знала и то, что он не изменил убеждений.
      – Ничего. Поцелуй еще. Так приятно чувствовать твои губы.
      Хотелось забыть суть отношений – тем более что возлюбленный вполне мог подарить забвение.
      – С радостью!
      Поцелуй оказался долгим и постепенно из нежного превратился в ненасытно-жадный.
      Что бы ни думал и ни чувствовал Лахлан, он желал ее так же необузданно, как она желала его. Сознание наполняло сердце радостью – игра, затеянная с собой, продолжалась до тех пор, пока боль окончательно не отступила перед наслаждением.
      Лахлан отстранился и тяжело перевел дух.
      – Разденься.
      Эмили не задумалась ни на мгновение. Поднялась с колен. Лахлан тоже легко встал и отступил на несколько шагов назад. Она торопливо скинула платье, рубашку и доверчиво предстала перед горящим страстью требовательным взглядом.
      Одним пугающе неожиданным, молниеносным движением Лахлан преодолел разделявшее их расстояние, поднял Эмили на руки и отнес на кровать. Сбросил плед и бережно уложил на мягкий мех. От дразнящего прикосновения она даже застонала.
      Лахлан понимающе улыбнулся и вновь осыпал подругу поцелуями. На сей раз в атаку пошел язык – ненасытный и горячий. Сильное тело прильнуло, бесконечно разжигая пыл, – а ведь он еще даже не начал ласкать самые чувствительные, потаенные уголки!
      – Лахлан!
      – Я тебя помечаю, – прошептал он. – Кто бы ни увидел этот знак любви, сразу поймет, что ты моя.
      Эмили с головой погрузилась в придуманную игру и даже не поняла, услышала ли эти слова наяву или они прозвучали в мозгу. Собственно, какая разница? Он оставил на шее отметину и теперь терся об ее тело слишком смело, но безмерно волнующе.
      Губы Лахлана спустились к груди, и вот он снова, как и вчера, прижался губами к глубокой впадине между холмов Ощущение, однако, оказалось несколько иным. На этот раз Эмили почувствовала лишь чистое сексуальное наслаждение – настолько острое, что даже едва слышно, но совсем по-волчьи завыла.
      Лахлан начал ласкать грудь ладонями. Вскоре соски набухли и превратились в твердые, до боли напряженные вершинки. Горячие губы сомкнулись вокруг одной из них и начали дразнить, будоражить. Эмили вскрикнула и выгнулась, стараясь оказаться как можно ближе. Не прекращая до боли острой ласки, Лахлан занялся и второй вершинкой: начал гладить и теребить ее чуткими, всезнающими пальцами. Из закрытых глаз Эмили просочились счастливые слезы.
      Ноги сами собой раздвинулись, требуя близости. Эмили начала тереться о мужественную силу, с которой отчаянно хотела слиться, но все же так и не смогла сбросить счастливое и мучительное напряжение. Помочь могло лишь самое интимное прикосновение – такое, как вчера вечером в большом зале. Потеряв рассудок от наслаждения, она гневно потребовала спасения.
      Лахлан выпустил изо рта сосок и засмеялся – чувственно, хрипло, почти дьявольски. Но Эмили не ощутила ни тени страха. Предвкушение еще большего счастья заполнило душу.
      Рука Лахлана скользнула в заветное место и вдруг замерла.
      – Я буду ласкать тебя там, где просишь, радость моя, но только иначе – не так, как вчера.
      Губы быстро пробежали по телу и остановились лишь в тот миг, когда лицо оказалось между ног. Эмили не ведала ни тени смущения; лишь стонами и криками требовала счастья. Лахлан бережно раздвинул набухшие складки и припал к таинственному источнику в долгом, бесконечно жадном и нетерпеливом поцелуе.
      Скоро Эмили перестала понимать, что происходит; забыла, кто она и кто рядом. Невероятные ощущения наплывали и множились. Язык, зубы и губы любимого творили невообразимое, заставляя вздрагивать, изгибаться, извиваться. Страсть переполняла и вырывалась в возгласах признания и благодарности.
      Внезапно все ее существо сжалось в пружину всесокрушающего наслаждения. Тело продолжало жить в собственном ритме. Интенсивность движения неумолимо, безжалостно нарастала, доходя до степени конвульсий. И все же остановить маятник не хватало воли.
      Слишком сильно. Слишком остро. Слишком удивительно и слишком напряженно. Неописуемое удовольствие достигло вершины чистого совершенства, и Эмили потеряла ту последнюю нить, которая связывала ее с новой реальностью – любовью безрассудно смелого, отчаянно пылкого и несказанно нежного воина, сына волшебного народа криктов.

Глава 18