– Очень лестное сравнение, – с кривой улыбкой заметила Гвендолин. – Уверена, Кларинда согласилась бы со мной.
      – Ей все равно, – сказал Камерон, подпирая голову своими огромными ладонями. – Она так счастлива, что у нее наконец опять будет ребенок, что совершенно не обращает внимания на свою внешность.
      Гвендолин растерянно посмотрела на него. Кларинда никогда не говорила, что у нее были еще дети.
      – Опять?
      Он кивнул.
      – Больше двух лет назад у нас уже был ребенок – маленькая девочка. Она умерла, когда Кларинда рожала ее: задохнулась, запутавшись в пуповине.
      Вот почему Кларинда часто с такой тревогой гладила свой живот, поняла Гвендолин. «Я надеюсь, что смогу произвести его на свет», – говорила она. Гвендолин полагала, что Кларинда просто боится, как всякая молодая женщина перед рождением первенца. Но Кларинда уже один раз была беременна: она уже прикладывала ладонь к своему огромному твердому животу, смеялась тому, как ребенок шевелится внутри нее, и с волнением ждала дня, когда сможет взять на руки любимое дитя.
      Вместо этого она родила мертвого младенца.
      – Какой ужас ей пришлось пережить, – пробормотала Гвендолин.
      – Да, – печально согласился Камерон. – Она умоляла показать ей ребенка. Вероятно, после стольких месяцев, когда она чувствовала, как ребенок растет и шевелится внутри нее, она не могла поверить, что он мертв. Но Элспет сказала, что желание матери увидеть своего мертворожденного младенца греховно, потому что он принял смерть за ее земные прегрешения.
      Он презрительно скривил губы.
      – В это время я был наверху, в главной башне замка, с Алексом и Бродиком, ожидая известий о рождении ребенка. Все советовали мне, что так будет лучше. Наверное, это было проявлением трусости с моей стороны, но я не мог вынести душераздирающих криков моей милой Кларинды. Она и сама просила меня побыть где-нибудь, пока все не закончится. Но поскольку меня не было рядом, я не мог сказать, чтобы Элспет закрыла свой ханжеский рот и дала моей жене подержать мертвого ребенка. – Он мрачно взглянул на небо и покачал головой. – А может, это и к лучшему. От его вида бедняжке Кларинде стало бы еще хуже.
      Гвендолин ничего не ответила. Она не была уверена, хватило бы ей мужества или нет, окажись она на месте Кларинды, взять на руки своего мертвого ребенка.
      – К тому времени как я пришел туда, они уже забрали младенца, а Кларинда едва не тронулась от горя. Неизвестно, что для нее было бы лучше. Много месяцев после этого она плакала, что ей не разрешили увидеть и подержать малютку. Она даже придумала ей имя: Каталина. Она говорила, что девочке понадобится имя, когда та встретится с другими некрещеными младенцами, которым не суждено попасть в рай, и надеялась, что ее дочь не будет чувствовать себя обделенной любовью, потому что мать не поцеловала ее на прощание.
      Он на секунду умолк и потер глаза.
      – Для нас это были трудные времена, можешь не сомневаться. Иногда она плакала в моих объятиях целую ночь. Я думал, мое сердце разорвется. И хотя я знал, что смерть нашей маленькой девочки случилась по воле Божьей, я все равно чувствовал себя виноватым, что не был рядом с Клариндой, когда это случилось.
      – В этом нет твоей вины, Камерон, – тихо сказала Гвендолин. – Кларинда знает это.
      Он молча смотрел на небо.
      – На этот раз все будет по-другому, – хриплым голосом поклялся он. – Говорят, что роды – женское дело и мужчинам лучше в это не вмешиваться. Может, оно и так, но на этот раз, клянусь Богом, я не останусь в стороне.
      В этот момент Дэвид вдруг открыл глаза.
      – Гвендолин, – заговорил он тихим дрожащим голосом, – мне плохо.
      Это было все, что он успел сказать, прежде чем началась рвота.
 
      «Ты не умрешь», – снова и снова, как заклинание, произносила она эти слова, ухаживая за лежащим перед ней слабым и измученным ребенком. Она повторяла их, поддерживая голову Дэвида, когда его рвало на траву на вершине холма, а затем, взволнованно следуя за Камероном, который нес корчившегося в судорогах ребенка. Они прошли сквозь осуждающие взгляды Макданов, работавших во дворе замка, миновали огромный зал с застывшими от ужаса стариками и самодовольными Элспет и Ровеной, поднялись по ступенькам наверх и прошли по коридору в комнату мальчика. Там Камерон осторожно положил задыхающегося Дэвида на кровать, а затем беспомощно посмотрел на Гвендолин, как бы спрашивая, что делать дальше.
      В этот момент содержимое желудка Дэвида изверглось наружу.
      Когда приступ рвоты закончился, Гвендолин вымыла мальчика, с особой осторожностью проводя влажной губкой по его горячему, покрытому красными пятнами лицу. С помощью Кларинды она переодела его в чистую ночную рубашку и накрыла дрожащее тельце несколькими толстыми пледами. Затем Гвендолин развела огонь в очаге и заставила Дэвида выпить немного воды, беспокоясь, что он потерял слишком много жидкости. Все это время стоящая в коридоре Элспет громко рассуждала о том, что мальчику нужно пустить кровь, прежде чем яды, скопившиеся в больном теле ребенка, не убили его.
      В минуту отчаяния Гвендолин была уже готова позволить ей сделать это – так сильно она хотела облегчить его страдания.
      – Он умрет?
      Голос был низким и странно отрешенным. Не выпуская руки Дэвида, Гвендолин поднялась со стула и взглянула в лицо Макдану:
      – Нет, Макдан. Я не позволю ему умереть.
      Он продолжал стоять в дверях; его красивое лицо застыло, превратившись в суровую, изрезанную глубокими морщинами маску. Наконец он медленно подошел к кровати, крепко сжав свои огромные кулаки, как человек, заставляющий себя взглянуть на то, что он вряд ли сможет вынести. Алекс окинул сына потерянным взглядом, отмечая бледную как мел кожу, уродливые красные пятна, покрывавшие его лицо, темные круги под глазами, глубоко ввалившиеся щеки. Дыхание Дэвида было слабым и поверхностным.
      Несколько долгих мучительных секунд Алекс смотрел на сына, с трудом сдерживаясь, чтобы, рыдая, не броситься к нему на кровать. Если он позволит отчаянию завладеть им, то разум его рассыплется на кусочки, и на этот раз ему не удастся снова склеить эти осколки. Он сделал глубокий вдох, стараясь сдержать свои чувства и отвлечься от болезненного страха, сжимавшего его сердце. И среди душевных страданий ему удалось обнаружить искры ярости. Это чувство было темным и горьким, но давало ему что-то вроде опоры, и он ухватился за него, как тонущий за соломинку. Предыдущее погружение в бездну отчаяния научило его, что, направляя свой гнев на недоступный его власти объект, он не получит облегчения. Но в этот раз все было по-другому. Дэвид чуть не умер, потому что его опрометчиво извлекли из тепла и безопасности его комнаты и подвергли губительному воздействию свежего воздуха. За это ужасное преступление Гвендолин должна быть наказана.
      – Ты пойдешь сейчас в мою комнату, – отрывисто приказал он. – Немедленно.
      – Я… я не могу оставить Дэвида, – пробормотала Гвендолин, расстроенная внезапной переменой его поведения.
      – Полагаю, сегодня ты уже достаточно сделала для моего сына, – с холодной насмешкой заметил Алекс. – С этого момента ты освобождаешься от своих обязанностей.
      Элспет вошла в комнату. Через ее руку была небрежно перекинута покрытая пятнами крови тряпица, пальцы женщины сжимали потемневший нож и миску.
      – Нет, – запротестовала Гвендолин, не отпуская худенькую руку Дэвида. – Ему нельзя пускать кровь, Элспет. Он и так потерял почти всю жидкость, которая была у него в организме. Кровопусканиями ты еще больше ослабишь его.
      – Его тело хочет избавиться от переполняющих его ядов, – сказала Элспет. – Я должна очистить его, иначе мальчик умрет.
      Решительным шагом она направилась к кровати.
      – Нет! – Гвендолин с отчаянием посмотрела на Макдана. – Пожалуйста, Макдан… я знаю, что ты сердишься и что ты боишься за сына. С моей стороны было крайне неосторожно выносить его на улицу, и я ужасно сожалею об этом. Накажи меня так, как считаешь нужным, но, умоляю тебя, не позволяй Элспет отворять ему кровь! Это только повредит ему!
      – Она лжет! – огрызнулась Элспет. – Она говорит все это, чтобы Дэвид продолжал мучиться.
      – Ты не можешь в это верить, Макдан, – взмолилась Гвендолин дрожащим от волнения голосом. – Независимо от того, что ты и твои люди думаете обо мне, ты не можешь верить, что я намеренно причиню вред этому чудесному ребенку.
      Алекс колебался. Он опять оказался в ужасном положении, когда нужно было принять решение: что лучше для стремительно ухудшающегося здоровья сына? Такое же решение он вынужден был принимать, когда умирала Флора. И в конечном счете он потерял ее. Изменилось бы что-нибудь, думал Алекс, отдай он предпочтение другим методам лечения? Если бы он остановил тех, кто разбирался в медицине лучше, чем он, и не позволил им непрерывно пускать Флоре кровь и поить самыми отвратительными зельями, которые только можно себе представить, заставлявшими ее тело корчиться от боли и спазмов рвоты и приводившими ее в полубессознательное состояние, когда она не узнавала своего собственного ребенка и человека, который любил ее больше жизни?
      Он сглотнул, подавив рвущиеся наружу рыдания.
      Гвендолин и Элспет в волнении смотрели на него, ожидая, какое он примет решение. Алекс закрыл глаза, отчаянно желая убежать от этого мгновения, от этой комнаты, от этой жизни, от этой страшной и невыносимой ответственности.
      «Я не знаю, что делать. Как бы ты поступила на моем месте, Флора?» – мысленно попросил он совета у матери Дэвида.
      На мгновение Алексу показалось, что он может не выдержать груза своей ответственности. Тем не менее, когда он открыл глаза и заговорил, голос его звучал удивительно спокойно.
      – Элспет, – медленно начал он. – Я поручаю тебе заботиться о моем сыне…
      Гвендолин испуганно вскрикнула и пододвинулась ближе к Дэвиду. Элспет бросила на нее торжествующий взгляд.
      – …но ты не будешь пускать ему кровь, пока я не обдумаю ситуацию и не приму окончательного решения.
      На лице Элспет появилось выражение недоверия.
      – Внутри его скопились яды…
      – Ты не будешь пускать ему кровь, – твердо повторил Алекс и протянул руку. – Это приказ.
      Элспет колебалась.
      – Дай его мне, Элспет.
      Она неохотно шагнула вперед и вложила нож в его руку. Металл холодил кожу ладони. Он сомкнул пальцы вокруг покрытого темными пятнами клинка, стараясь не думать, сколько раз им терзали плоть его жены и сына.
      – Идем со мной в мою комнату, – приказал он Гвендолин, направляясь к двери. Не оглядываясь на девушку, он исчез в коридоре.
      – Не воображай, что ты одержала победу, ведьма, – усмехнулась Элспет с застывшим от ненависти лицом. – Макдан разгадал твой обман и вновь поручил своего сына мне. Теперь ты понесешь наказание за зло, которое причинила. А потом Макдан отдаст то, что останется от тебя, в руки твоего клана, и тогда тебя наконец поглотит адское пламя. А я освобожу невинную душу мальчика от твоих злых чар, чтобы его дух чистым и непорочным попал на небеса.
      Когда Гвендолин вышла из комнаты, в коридоре ее ожидали Камерон, Бродик и Нед; лица их были мрачными. Она догадалась, что они должны были участвовать в ее наказании. Гвендолин прекрасно понимала, что их преданность Макдану требует выполнять все его распоряжения. Высоко подняв голову, она последовала за Макданом. Ей не хотелось, чтобы воины видели ее отчаяние.
      – На одно слово, Алекс, – заговорил Камерон, шагнув вперед. – Я хотел бы объяснить…
      – Позже, – оборвал его Алекс. – После того как я закончу с Гвендолин.
      Камерон загородил ему дорогу.
      – Но это я отвечаю за то, что Дэвид оказался на улице. Я сам вынес парня. Это меня нужно наказать.
      – Без помощи Камерона Гвендолин никогда бы не смогла сдвинуть мальчика с места, – добавил Бродик, становясь рядом с товарищем. – Она не может нести ответственность за то, что случилось.
      К Бродику присоединился Нед:
      – Вместо нее ты должен наказать Камерона.
      Алекс в изумлении уставился на своих воинов. Неужели они пытаются защитить ее?
      – Если ты так хочешь, чтобы тебя наказали, Камерон, то я уверен, что смогу помочь тебе, – сухо ответил он. – Но твои действия не могут служить оправданием Гвендолин, которая подвергла сегодня моего сына такому риску. А теперь отойдите.
      Трое воинов с тревогой посмотрели на Гвендолин и нехотя уступили дорогу своему лэрду. Несмотря на охватившее ее волнение, она была тронута их неожиданной поддержкой.
      – Все будет в порядке, – прошептала она, стараясь утешить их. – Не стоит беспокоиться.
      Но угрюмые лица воинов не помогли рассеять ее страх.
      Алекс толчком распахнул дверь своей комнаты и отшвырнул от себя покрытый темными пятнами нож. Он ударился о стену с такой силой, что отколол кусочек камня, а затем со звоном упал на пол.
      – Закрой дверь, – напряженным голосом приказал он вошедшей вслед за ним Гвендолин.
      Подойдя к столу, он налил себе кубок вина. Залпом осушив сосуд, он наполнил его еще раз, а затем снова быстро выпил вино. С трудом сдерживая бурлящие внутри чувства, он снова налил вино, крепко сжал кубок пальцами и посмотрел на Гвендолин.
      – Зачем, Бога ради, ты вывела моего умирающего сына за стены замка? – Его голос был похож на удары хлыста.
      – Я… я считала, что это пойдет ему на пользу, – промямлила Гвендолин. – Утром он выглядел совсем неплохо. Я подумала, что немного свежего воздуха и движения могут укрепить его силы.
      – Тебе хорошо известно о его чрезвычайной хрупкости… О том, что мальчик может выглядеть почти здоровым, а через минуту у него начинается рвота и приступы удушья. Как ты могла рисковать жизнью моего сына, вынося его наружу?
      – Он жаловался, что устал все время лежать в комнате, – пустилась в объяснения Гвендолин; слова вырывались из ее горла хриплым дрожащим шепотом. – Последние несколько дней мне самой пришлось провести внутри этих мрачных стен, и я знаю, как ужасно чувствует себя человек, лишенный прикосновений солнечных лучей к щеке, запаха земли, травы и цветов. Ты ощущаешь все это каждый день и не представляешь, что значит лишиться этого. А Дэвид действительно хорошо себя чувствовал. Ему стало плохо только после еды…
      Внезапная догадка заставила ее умолкнуть. Может быть, болезнь Дэвида вызвана отравленной пищей? Она нахмурилась, пытаясь вспомнить, что положила к себе в корзину. Перебрав все, она поняла, что они с Камероном ели то же самое, что Дэвид, но никто из них не почувствовал недомогания. Тем не менее ее беспокоила мысль о возможной связи между тем, что Дэвид ел, и бурной реакцией его организма.
      – Какими бы невинными ни были твои намерения, я не могу игнорировать факт, что сегодня мой сын чуть не умер, – с горечью заключил Алекс. – Мой сын, если выживет, будет следующим лэрдом клана. Я не могу позволить тебе еще раз подвергнуть его жизнь опасности. И поэтому я освобождаю тебя от обязанности лечить Дэвида.
      Он откинул голову и осушил кубок с вином.
      «Макдан отсылает меня назад», – беспомощно подумала Гвендолин. Ее попытка вылечить Дэвида не удалась, и поэтому он отправляет ее к Максуинам. Она испугалась не только того, что ее тут же сожгут на костре. Она боялась оставить Дэвида на попечение Элспет, которая пообещала: «Я освобожу невинную душу мальчика от твоих злых чар, чтобы его дух чистым и непорочным попал на небеса». Когда Гвендолин не будет, ничто не помешает Элспет отнять жизнь Дэвида в своей бессмысленной попытке очистить душу ребенка от зла. Дэвида опять запрут в темной душной комнате, где ему будут непрерывно давать слабительное, делать кровопускание, где он станет задыхаться от спертого воздуха и невыносимой жары.
      И в конце концов он умрет.
      – Ты не можешь так поступить, – с храбростью, которую придало ей отчаяние, возразила она. – Ты не имеешь права поручать Дэвида заботам этой ужасной женщины.
      Алекс прищурился.
      – Как ты смеешь указывать мне, что я должен делать со своим сыном?
      В его тихом голосе слышалась угроза.
      – Элспет исполнена такой решимости очистить его душу, что не станет волноваться, если при этом убьет его! – резко ответила Гвендолин. – Я не позволю тебе так жестоко обращаться с ним. Мне все равно, что ты сделаешь со мной, Макдан. Можешь наказать меня за то, что случилось сегодня. Но если ты попытаешься отослать меня назад к моему клану, я убегу и вернусь сюда. Я нужна Дэвиду.
      Алекс молчал, ошеломленно разглядывая ее. У него не было намерения возвращать ее Максуинам. Он просто отстранял ее от обязанностей по уходу за сыном, вот и все. Он не думал о том, что будет дальше, но ему и в голову не приходило, что девушка может уехать. Как только она покинет его земли, то сразу же попадет в руки Роберта и его воинов; ее привезут домой и сожгут. Алекс был разочарован, что она оказалась неспособной вылечить его сына, но он не собирался обрекать ее на смерть.
 
      Удивительная сила исходила от стоящей перед ним девушки с бледным, но решительным лицом и упертыми в бока крепко сжатыми кулаками. Эта сила ошеломила его. Гвендолин была гораздо более хрупкой и нежной, чем Флора, по крайней мере до ее ужасной болезни. Бледность кожи Гвендолин явно указывала на малокровие и слабый организм. Кроме того, она перенесла заточение в темнице, ее чуть было не сожгли на костре. Три дня она выдерживала бешеную скачку на пути в замок и ни разу не пожаловалась и не попросила об отдыхе. Она разбила голову о злополучные ступеньки и потеряла много крови, а потом еще и весело рассказывала об этом случае его сыну, не желая его расстраивать.
      Откуда у этой хрупкой девушки такая невероятная способность восстанавливать физические и душевные силы?
      Она угрюмо и с вызовом смотрела на него, ожидая ответа. Иссиня-черные волосы выбились из-под стягивавшей их ленты и волнами спадали на ее плечи. Рукава ее изумрудного платья были небрежно подвернуты до локтей, а само платье испачкано и помято. Странно, но в таком растрепанном виде она показалась Алексу необыкновенно милой. Он не сомневался, что Гвендолин совсем не думает о себе, а заботится только о его сыне – в отличие от Ровены, которая всегда выходила из комнаты Дэвида такой же безукоризненно аккуратной, как и входила. Легкая шерстяная ткань платья Гвендолин мягкими волнами струилась по телу, волнующе обтягивая выпуклости ее груди. Алекс вспомнил ощущение необыкновенной нежности, когда он обхватывал ее грудь ладонью, вспомнил сладковато-соленый вкус ее кожи на языке.
      Желание пронзило его.
      Испуганный, он попытался подавить его. Он не может позволить, чтобы им руководили плотские желания. Он привел ведьму к себе в комнату, чтобы наказать ее, сурово напомнил он себе. Но вместо того чтобы, как он предполагал, плакать и молить о прощении, Гвендолин бросила ему вызов, холодно заявив, что не собирается подчиняться, и предоставив ему поступать с ней так, как он посчитает нужным. Ее очевидное бесстрашие было непостижимо. Женщины всегда испытывали страх от одного его присутствия. Помимо того, что он обладал грозной внешностью, Алекс Макдан был лэрдом могущественного клана, что делало его непохожим на других мужчин и женщин. Любая разумная женщина затрепетала бы, столкнувшись с его гневом. Тем не менее эта ведьма казалась совершенно невозмутимой. Она с вызовом смотрела на него, дерзко отказываясь подчиниться его приказу. Неужели припадки безумия настолько разрушили его облик, что даже хрупкие девушки перестали бояться его? От этой мысли он пришел в ярость.
      В этот момент его переполняло желание заставить девушку испугаться. Хотя бы немного…
      Когда Макдан двинулся к ней, Гвендолин приказала себе оставаться на месте. В его глазах застыло странное выражение. Какая-то часть ее существа стремилась обратиться в бегство, но твердая решимость не покидать Дэвида не позволила ей проявить трусость. Всю жизнь ей угрожали и пытались запугать, твердо напомнила она себе. Ее осыпали самыми грубыми оскорблениями и обвиняли во всех смертных грехах. Над ней издевались, ее толкали, а камни в нее бросали так часто, что она научилась улавливать, как они свистят в воздухе, прежде чем они успевали ударить ее. В довершение всего ее отца убили, а она сама была брошена в ужаснейшую из тюрем, избита толпой, привязана к столбу и чуть было не сожжена на костре. Макдан не может сделать с ней ничего такого, что бы ей уже не пришлось вынести, решила Гвендолин, когда руки Алекса крепко сжали ее плечи. Ничего. Она смотрела на него с уверенным спокойствием, стремясь показать Макдану, что нисколько не боится его.
      Алекс, застыв, долго не отрывал от нее взгляда. Его руки с такой силой стискивали плечи девушки, что хрупкие кости, казалось, могут сломаться под его пальцами. Ему хотелось потрясти ее, испугать, чтобы, заглянув в эти ясные серые глаза, увидеть в них страх, а не это ледяное, насмешливое спокойствие. Ярость, бушевавшая внутри него, была опасна, потому что гнев всегда разрушал его и без того непрочную власть над своим разумом. Но Флора была мертва, его сын умирал, а эта ведьма, которая была его единственной надеждой, обманула последние ожидания. Его ребенок скоро умрет, оборвав последнюю нить, связывавшую его с Флорой. Перенести это иссушающее душу горе было выше его сил. Оно лишало способности мыслить, ввергало в пучину страданий. Ему хотелось обрушиться на весь мир, разрушить все, что только попадется ему под руку… или лечь, закрыть глаза и разразиться безутешными рыданиями. Он не сделал ни того, ни другого. Он просто стоял, стискивая плечи Гвендолин, ощущая себя разгневанным, потерянным и беспомощным, как будто больше ни секунды не мог вынести груза этой жизни.
      Внезапно он наклонил голову и грубо прижал свои губы к ее губам.
      Вскрикнув, Гвендолин попыталась отстраниться, но руки Макдана плотно сомкнулись вокруг нее, лишив возможности двигаться. Она ударила кулаками ему в грудь, но лишь для того, чтобы обнаружить, что его тело защищено мощной броней мускулов и что от ее атаки она сама пострадала больше, чем он. Взбешенная, она ногой изо всех сил ударила его по голени. Макдан поморщился и ослабил хватку, совсем немного, но достаточно, чтобы она сумела оттолкнуть его. Это было все равно что пытаться сдвинуть гору. Отказавшись от такой тактики, она приготовилась атаковать его вторую голень.
      А затем она почувствовала, как ее ноги отрываются от пола – Макдан легко, как ребенка, подхватил ее на руки.
      Гвендолин вырывалась и пыталась протестовать, но звуки приглушались безжалостной печатью его губ. Крепко прижимая ее к себе и проникнув языком в ее рот, Макдан пересек комнату. Гвендолин была твердо уверена, что хочет, чтобы он остановился, но когда она погрузилась в мягкие объятия перины и почувствовала, как Макдан распростерся над ней, опираясь на мускулистые руки и держа ее в плену под собой, ее охватила непонятная покорность. Как будто какая-то часть ее всегда знала, что такой момент в их отношениях должен наступить, и теперь у нее больше не было сил сопротивляться. Макдан оторвался от ее рта, поцеловал щеку, жадно провел губами по ее подбородку, белой шелковистой шее. Легкие прикосновения его горячего языка становились все более настойчивыми; голова его склонилась ниже, а руки принялись раздвигать измятую ткань ее платья. Она почувствовала прикосновение прохладного воздуха к своей коже, а затем Макдан жадно приник ртом к ее соску.
      Волна наслаждения прокатилась по телу Гвендолин, будоража кровь и лишая ее руки и ноги способности двигаться. Она запустила пальцы в светлое золото его волос и прижала голову Алекса к себе, с незнакомым и запретным волнением наблюдая, как его губы ласкают розовый бутон ее груди, и чувствуя, что ее тело застывает от прикосновений его влажного горячего языка. Он провел своей щетинистой щекой по нежной выпуклости, затем по неглубокой ложбинке между грудями и принялся за вторую грудь, лаская, целуя и посасывая ее, пока сосок не стал твердым. Где-то глубоко внутри нее возникло незнакомое ощущение пустоты, странное и настойчивое, и она почувствовала влажное тепло между ног. Ладонь Макдана скользила вверх по ее ноге, приподняла платье и сорочку и принялась ласкать нежную кожу внутренней поверхности бедра. Прежде чем она успела запротестовать, его палец погрузился в ее горячее влажное лоно. С губ Гвендолин сорвался хриплый стон, затем его губы приникли к ее губам, язык проник глубоко в ее рот, а палец продолжал легко скользить по гладким шелковистым изгибам ее лона.
      Гвендолин обняла его за плечи и с жаром ответила на поцелуй; ей хотелось, чтобы он еще и еще ласкал и целовал ее, хотелось ощущать прикосновения его мускулистой груди, его рук и ног, прижимавшихся к ней, в то время как его пальцы продолжали ласкать ее, то быстрее, то медленнее, то усиливая, то ослабляя движение и с каждым из них все сильнее связывая ее с Макданом, пока ее наконец не поглотил безумный вихрь наслаждения. Она начала двигаться под его рукой, поднимаясь и опускаясь, подчиняясь упоительному ритму его движений, жадно целуя и все больше раскрываясь навстречу ему. Внезапно ее наслаждение начало разрастаться, быстрее и быстрее, становясь все острее и проникая глубже, пока вокруг не осталось ничего, кроме Макдана, его ласк и поцелуев, тепла его твердого как гранит тела, к которому она прижималась изо всех сил. А затем она вдруг застыла, и каждая клеточка ее тела безумно жаждала продолжения этой невероятной, восхитительной пытки. Сильнее, глубже, быстрее, до тех пор пока она не почувствовала, что не может двигаться, не может дышать, а способна только впиться в губы Макдана, стиснув пальцами его покрытые выпуклыми мускулами плечи. Потом у нее возникло ощущение, что она распадается на части, как летняя звезда на бархатном покрывале ночи. Она вскрикнула от удивления и радости и почувствовала, как он еще крепче, как будто защищая, обнял ее.
      Целуя Гвендолин и прижимаясь к шелковистой влаге ее лона, он старался не потерять над собой контроль. В родном клане ее называли шлюхой, но он знал, что они лгали. Он боролся с всепоглощающим желанием немедленно пронзить ее своей плотью, понимая, что должен быть осторожен. Алекс медленно вошел в нее, давая ей время раскрыться ему навстречу. Веки Гвендолин, затрепетав, раскрылись, и она пристально посмотрела на него своими серыми огромными глазами, затуманенными наслаждением. Он искал в ее неясном взоре следы отвращения, поклявшись остановиться, если заметит их. Он медленно оторвался от нее, а затем снова погрузил свою плоть в ее лоно, на этот раз чуть глубже, потом собрал остатки самообладания и опять отстранился, чувствуя, что сейчас умрет от этой сладкой, невыносимой муки.
      И тогда Гвендолин обвила его руками и притянула к себе, и ее шелковистое влажное лоно плотно обхватило его естество.
      Алекс застонал. Он хотел замедлить движения, чтобы продлить это необыкновенное мгновение. Но он не ложился с женщиной уже несколько лет и поэтому не смог справиться с захлестнувшей его жаркой волной желания. Поддавшись напору страсти, он принялся двигаться внутри нее, заполняя ее всю, растворяясь в ней. Он не переставал целовать уголки рта Гвендолин, нежные щеки девушки, черные шелковистые волны ее волос. Вновь и вновь он погружался в нее, теряясь от ее пылкости и красоты, от невообразимой хрупкости ее тела, от едва сдерживаемой страсти, проявлявшейся в том, как она приподнималась навстречу каждому его движению. Глубоко вонзив ногти ему в спину, она лихорадочно целовала его, и ласки ее языка прерывались лишь вырывавшимися у нее короткими тихими вздохами. Его движения становились все более мощными и быстрыми; он крепко прижимал девушку к себе, чувствуя каждый ее вздох, каждое прикосновение. Страсть довела его до грани безумия, и он почувствовал, что его разум готов распасться на части под напором всепоглощающего наслаждения.
      С ним никогда такого не было, даже с Флорой, и это ошеломило и испугало его. Он вошел в нее так глубоко, насколько мог, чувствуя себя растерянным и испуганным. А затем его поглотила бездна наслаждения. Он вскрикнул и уткнулся лицом ей в шею. Она обвила его руками, как будто стараясь защитить, и сильно сжала внутренними мышцами его плоть.
      В это мгновение ему хотелось остаться так навсегда, соединившись с Гвендолин, вдыхая исходящий от нее аромат солнца и луговых трав, и забыть про запахи болезни и смерти.
      Гвендолин лежала совершенно неподвижно, ощущая равномерные удары сердца Макдана, которое билось у самой ее груди. Она была совсем не готова к тому, что произошло. Ей казалось, он хочет наказать ее и отослать назад, к своему клану. Вместо этого он пробудил в ней целую бурю чувств, о существовании которых она не подозревала. Она с силой прикусила нижнюю губу, стараясь не расплакаться. У нее было такое чувство, что Макдан поймал ее в ловушку, связав узами, гораздо более крепкими, чем цепи. Она с отчаянием говорила себе, что не может полюбить его. Она никого не может полюбить, даже Дэвида, – для этого у нее нет времени. Она должна уйти отсюда, забрать принадлежавший матери камень и заставить Роберта заплатить за смерть отца. Ничто не могло изменить этот план. Она почувствовала, что больше не в силах выносить твердую плоть Макдана внутри себя и давящую тяжесть его тела. Потрясенная, она оттолкнула его, встала с кровати и принялась лихорадочно поправлять испачканное платье.
      При взгляде на искаженное мукой лицо Гвендолин к Алексу вернулась способность логически мыслить. Что он наделал? После смерти Флоры он поклялся больше не прикасаться ни к одной женщине. Но он не только нарушил данный обет, но еще и изнасиловал слабую девушку, которую обещал защищать. Его поведение было настолько же трусливым, насколько необъяснимым. Неужели он до такой степени утратил контроль над собой, что больше не может справиться с плотскими желаниями?
      Алекс встал с кровати и закутался в плед. Он испытывал потребность что-то сказать девушке, объяснить, но ничего не смог произнести. Поэтому он принялся сосредоточенно расправлять складки пледа, ожидая, что Гвендолин заговорит первой. Однако она молчала. Наконец, когда его плед был приведен в относительный порядок, он поднял на нее взгляд.
      Она пристально смотрела на него; ее серые глаза блестели от слез, а поднесенные ко рту пальцы пытались унять дрожь распухших губ. В этот момент она казалась ему почти ребенком. Терзавшее его чувство вины многократно усилилось.
      – Я не думал, что это случится, Гвендолин, – бесцветным голосом сказал он. – Я больше никогда не прикоснусь к тебе.