Глава 15

После поисков, длившихся более часа, Джиллиан нашла Гримма в оружейной. Он стоял возле низкого деревянного стола, осматривая какие-то клинки, но по напрягшейся вмиг спине стало ясно, что он почувствовал ее присутствие.

— Когда мне было семнадцать, я была возле Эдинбурга, — сообщила Джиллиан каменной спине. — И мне показалось, что я видела тебя мельком, когда мы гостили у Хаммондов.

— Да, — ответил Гримм, внимательно рассматривая кованый щит.

— Так это был ты! Я знала это! — воскликнула Джиллиан. — Ты стоял у сторожки и наблюдал за мной, и у тебя был… невеселый вид.

— Да, — неохотно признался он.

Некоторое время Джиллиан пристально смотрела на широкую спину Гримма, не зная, как выразить свои чувства словами. Было бы весьма кстати, если бы она сама поняла, что хотела сказать, но увы… Впрочем, все равно это было неважно, потому что он повернулся и прошел мимо нее с таким холодным выражением лица, что было бы просто унизительным проследовать за ним.

Она и не пошла.

Джиллиан нашла его позднее, в кухне, когда он насыпал в карман горсть сахара.

— Это для Оккама, — сказал он, словно оправдываясь.

— В ту ночь, когда я ездила на бал к Гланнизам, возле Эдинбурга, — продолжила Джиллиан беседу с того места, где та закончилась в ее уме, — это ты стоял в тени, да? В ту осень, когда мне исполнилось восемнадцать.

Гримм тяжело вздохнул. Снова она его нашла. У девчонки, похоже, какое-то чутье на него, она всегда знает, где он, и один ли он. Смирившись, он обернулся к ней.

— Да, — ровно ответил он. «Той осенью ты стала совершеннолетней, Джиллиан. В рубиновом бархате, с локонами, ниспадавшими на плечи. Твои братья так гордились тобой! Я был ошеломлен», — мысленно добавил он.

— Когда этот плут Аластер — знаешь, я потом узнала, что он был женат, — вывел меня во двор и поцеловал, я услышала страшный шум. Он сказал, что это, вероятно, шумит какой-то свирепый зверь.

— И затем сказал, как ты должна быть благодарна судьбе за то, что он рядом и может защитить тебя, верно? — насмешливо подхватил Гримм. «Я чуть не убил ублюдка за то, что он к тебе прикоснулся».

— Не смешно. Я действительно испугалась.

— Неужели, Джиллиан?

И Гримм взглянул на нее в упор.

— Кого? Того, кто тебя обнимал, или зверя в кустах?

Их взгляды встретились, и Джиллиан облизнула внезапно пересохшие губы.

— Не зверя. Аластер был мерзавцем, и его не смутил этот шум. И одному Богу известно, что он мог сделать со мной. Я была молода и, Господи, так невинна.

— Да.

— Куин сегодня сделал мне предложение, — объявила она, внимательно наблюдая за своим собеседником.

Гримм молчал.

— Я еще не целовалась с ним, так что не знаю, может, он целуется еще лучше. Как ты думаешь, у него это получится лучше? Я имею в виду, лучше, чем у тебя?

Гримм ничего не ответил.

— Гримм? Будет ли он целоваться лучше, чем ты?

Тихий рокот наполнил воздух.

— Да, Джиллиан, — вздохнул Гримм и пошел искать своего коня.

Гримму удавалось избегать ее почти целый день. И только поздно ночью Джиллиан наконец смогла перехватить Гримма, когда он выходил из комнаты больных.

— Знаешь, даже когда я не была уверена в твоем присутствии рядом, я все равно чувствовала себя… в безопасности. Потому что ты мог быть рядом.

Его губы сложились в некое подобие одобряющей улыбки.

— Да, Джиллиан.

Джиллиан отвернулась.

— Джиллиан?

Она застыла на месте.

— Ты уже целовалась с Куином?

— Нет, Гримм.

— О! Пора бы уже, девочка.

Джиллиан нахмурилась.

— Я видела тебя на Королевском базаре.

Наконец-то Джиллиан удалось заполучить его в свое распоряжение более чем на несколько напряженных минут. Поскольку Куин и Рэмси были прикованы к постелям, она попросила Гримма пообедать с ней в Главном зале, и удивилась, когда тот охотно согласился. Она сидела в конце длинного стола, глядя сквозь ветвистый канделябр с несколькими дюжинами дрожащих язычков пламени на его красивое смуглое лицо. Они обедали в тишине, нарушаемой лишь звоном блюд и кубков. Служанки удалились, чтобы отнести бульон мужчинам наверху. После их возвращения прошло уже три дня, в течение которых она отчаянно пыталась снова уловить в нем нежность, замеченную в Дурркеше, но тщетно. Невозможно было даже заставить его постоять спокойно в течение времени, достаточного для еще одного поцелуя.

Ни один мускул на его лице не дрогнул. Даже ресницы не дернулись!

— Да.

Если он ответит еще одним раздражительно-уклончивым «да», она разъярится. Ей нужны были ответы, ей хотелось знать, что на самом деле происходит в голове Гримма, в его сердце. Знать, опрокинул ли тот единственный поцелуй его мир с такой же катастрофической силой, с какой поставил на место ее собственный.

— Ты шпионил за мной, — бросила Джиллиан обвинение, сердито глядя на него из-за свечей. — Я сказала неправду, когда сообщила тебе, что от этого чувствовала себя в безопасности. Это меня только злило, — солгала она.

Гримм взял оловянный кубок с вином, осушил его и стал осторожно вращать кубок в ладонях. Джиллиан наблюдала за этими точными, размеренными движениями, и ее переполняла ненависть ко всем взвешенным действиям. Так же взвешенно протекала вся ее жизнь: один осторожный, точный выбор за другим, и исключения случались лишь рядом с Гриммом. Ей хотелось увидеть, что он поведет себя так, как ей хотелось повести себя сейчас: не разумно, а эмоционально. Пусть у него случится вспышка, или даже две! Ей не хотелось, чтобы поцелуи предлагались ей под неубедительным предлогом спасения от плохого выбора. Ей надо было знать, что она может задеть его за живое точно так же, как он ее. Ее ладони сжались на коленях в кулаки, сминая ткань платья.

Как он отреагирует, если она перестанет пытаться быть корректной и сдержанной?

И Джиллиан сделала глубокий вдох.

— Почему ты все время следил за мной? Почему уехал из Кейтнесса и все равно преследовал меня все это время? — спросила она с большей пылкостью, чем намеревалась, и ее слова эхом отразились от каменных стен.

Гримм не сводил глаз с полированного олова кубка, сжатого в его ладонях.

— Я должен был убедиться в том, что с тобой все хорошо, Джиллиан, — спокойно ответил он. — Ты уже целовалась с Куином?

— Ты никогда и словом не обмолвился со мной! Просто появлялся и смотрел на меня, а когда я оборачивалась, тебя уже не было.

— Я дал клятву оберегать тебя от беды, Джиллиан. Нет ничего странного в том, что я должен был присматривать за тобой, когда ты была рядом. Ты уже целовалась с Куином? — снова повторил он свой вопрос.

— Оберегать от беды? — в изумлении воскликнула она, резко повышая голос. — Тебе не удалось уберечь меня от беды! Да ты сам причинил мне больше боли, чем кто-либо другой за всю мою жизнь!

— Ты уже целовалась с Куином! — взревел Гримм.

— Нет! Я еще не целовалась с Куином! — крикнула она в ответ. — Это все, что тебя беспокоит? Тебя совершенно не интересует то, что ты причинил мне боль!

Кубок зазвенел по полу, когда Гримм вскочил на ноги, и его кулаки обрушились на стол с необузданной яростью. Полетели во все стороны доски для резки, похлебка с мясом ливнем полилась по комнате, куски лепешек отскакивали от очага; канделябр с треском врезался в стену и застрял между камнями, как расщепленная кость, мыльно-белые свечи дождем посыпались на пол. Буйство не прекращалось до тех пор, пока стол между ними не оказался чист. Когда Гримм остановился, тяжело дыша и держась руками за края стола, глаза его лихорадочно блестели. Джиллиан уставилась на него, ошеломленная увиденным.

Раздался яростный рев, и его кулаки с грохотом опустились на центр шестидюймового стола из цельного дуба, и рука Джиллиан подскочила ко рту, чтобы подавить вскрик, когда длинный стол раскололся посредине. Голубые глаза Гримма горели ослепительным светом, и она могла бы поклясться, что весь он стал больше, шире и опаснее. Она определенно добилась реакции, к которой стремилась, и даже больше!

— Я знаю, что мне не удалось уберечь тебя! — взревел он. — Знаю, что причинил тебе боль! Ты думаешь, мне легко жить, зная это?

Стол между ними затрещал и вздрогнул в попытке устоять, но опасно накренился. Затем с протяжным скрипом он просел, и столешница с грохотом рухнула на пол.

Джиллиан заморгала, обозревая обломки и все, что осталось от их трапезы. Не желая больше провоцировать его, она встала, ошарашенная силой его реакции. Он знал, что причинил ей боль? И она настолько небезразлична ему, что он мог так разозлиться всего лишь от воспоминания?

— Тогда почему ты вернулся? — прошептала она. — Ты мог бы ослушаться моего отца.

— Я должен был убедиться, что с тобой все в порядке, Джиллиан, — донесся до нее его шепот.

— Со мной все в порядке, Гримм, — произнесла она, тщательно выговаривая слова. — Это означает, что теперь ты можешь уйти, — вопреки тому, что чувствовала, добавила она.

Ее слова не вызвали в нем никакой реакции.

Как мог человек стоять так неподвижно, словно превращенный в камень чьим-то злым проклятьем? Незаметно было даже, как вздымается его грудь. Даже дующий из высокого окна ветерок не ерошил его волосы. Ничто не может тронуть этого человека!

Бог свидетель, ей это никогда не удавалось. Неужели она этого до сих пор не поняла? Она никогда не могла добраться до настоящего Гримма, того, какого узнала в то первое лето. Почему она так упорно верила, что что-то могло измениться? Потому что стала взрослой женщиной?

Потому, что у нее налились груди и заблестели волосы, и она подумала, что могла бы сыграть на мужской слабости к женскому полу? И, если он так чертовски безразличен к ней, почему она вообще хочет его?

Но Джиллиан знала ответ, даже если и не понимала причин. Когда она была маленькой девочкой и запрокидывала головку, чтобы увидеть лицо необузданного мальчишки, возвышавшегося над ней, ее сердце открывалось ему навстречу. В детской груди таилось какое-то древнее знание, и, в каких бы отвратительных вещах ни обвиняли Гримма, она чувствовала, что может доверить ему свою жизнь. Знала, что он должен принадлежать ей.

— Почему бы тебе просто не посодействовать мне?

Эти слова из ее уст вырвала досада. Ей самой не верилось, что она произнесла их вслух, но, как только они вылетели, отступать было некуда.

— Что?

— Посодействовать, — повторила она. — Это означает, согласиться. Оказать услугу.

Гримм удивленно уставился на нее.

— Я не могу услужить тебе своим уходом. Твой отец…

— Я не прошу тебя уходить, — тихо сказала она.

Джиллиан понятия не имела, откуда в этот момент у нее взялось мужество; она знала лишь, что устала хотеть и устала быть отвергаемой. Она горделиво встала, двигаясь так, как того требовало ее тело всякий раз, когда рядом был Гримм: соблазнительно, напряженно, живее, чем в любое другое время. Язык ее тела, должно быть, выдал ее намерения, потому что Гримм окаменел.

— Какого содействия ты от меня хочешь, Джиллиан? — спросил он вялым, мертвым голосом.

Джиллиан пошла к нему, осторожно пробираясь между разбитыми блюдами и разбросанной едой. Медленно, словно к дикому зверю, она протянула руку, ладонью вперед, к его груди. Гримм внимательно посмотрел на ее руку со смесью восхищения и неверия, когда она положила ее ему на грудь, на сердце. Джиллиан ощутила сквозь льняную рубашку жар, почувствовала, как его тело вздрогнуло, почувствовала, как сильно бьется сердце под ладонью. И подняла голову, глядя ему прямо в глаза.

— Если ты хочешь посодействовать, — сказала она, проведя языком по губам, — поцелуй меня.

Он смотрел на нее диким взглядом, но в его глазах Джиллиан заметила жар, который он силился спрятать.

— Поцелуй меня, — шепнула она, глядя ему прямо в глаза. — Поцелуй меня, и тогда попытайся сказать мне, что ты не почувствовал того, что чувствую я.

— Прекрати, — пятясь, хрипло сказал он.

— Поцелуй меня, Гримм! И не затем, чтобы сделать мне «одолжение»! Поцелуй меня, потому что ты этого хочешь! Однажды ты мне сказал, что не поцелуешь меня потому, что я ребенок. Так вот, я больше не ребенок, а взрослая женщина. Другие мужчины хотят меня целовать. Так почему же этого не хочешь ты?

— Это не так, Джиллиан.

В досаде он поднес обе руки к волосам, глубоко погрузил в них пальцы, затем сорвал кожаный ремень и швырнул на камни.

— Тогда в чем дело? Почему Куин и Рэмси, как и любой другой мужчина, которого я встречала в своей жизни, хотят меня, а ты нет? Я что, должна выбрать одного из них? Это Куина мне следует просить поцеловать меня? Положить в кровать? Стать с ним женщиной?

Гримм зарычал, и из его гортани донесся низкий предостерегающий рокот:

— Прекрати, Джиллиан!

Но она запрокинула голову в безрассудном жесте искушения и демонстративного неповиновения.

— Поцелуй меня, Гримм, пожалуйста. Всего раз, как если бы тебе этого хотелось.

Он прыгнул с такой грацией и скоростью, что она и опомниться не успела. Его руки погрузились ей в волосы, сжав голову ладонями и заставив выгнуться дугой шею, а губы закрыли рот. И у нее перехватило дух.

Его губы пожирали ее с прорвавшимся голодом, но на своих сминаемых и раздавливаемых губах она ощутила привкус злости — ей непонятной. Как мог он сердиться на нее, когда было так очевидно, как отчаянно хотел он этого поцелуя? В этом она была сейчас абсолютно уверена. В тот момент, когда его губы коснулись ее губ, навсегда исчезли все прежде терзавшие ее сомнения. Она чувствовала, как у него в душе желание ведет яростный бой с волей. «И проигрывает», — решила она самодовольно, когда его хватка ослабла настолько, что он смог наклонить ее голову, позволяя языку глубже проникнуть в ее рот.

Джиллиан разомлела в его объятиях, повиснув у него на плечах, и отдалась кружившим голову волнам ощущений. Как мог простой поцелуй отдаваться в каждой частице ее тела, заставляя пол дико раскачиваться под ногами? И она страстно и исступленно ответила на его поцелуй. После стольких лет ожиданий Джиллиан, наконец, получила ответ на мучивший ее вопрос. Гримму Родерику так же отчаянно хотелось прикасаться к ней, как и ей к нему.

И она поняла, что сделать что-либо с Гриммом Родериком всего один раз будет явно недостаточно.

Глава 16

Поцелуй становился все глубже и жарче. Его питали годы подавления эмоций, годы отречения от страсти, которая быстро прорвала своими когтями сопротивление Гримма. Здесь, в Главном зале, среди обломков стола и разбросанных остатков еды, целуя Джиллиан, он понял, что просто лишал себя мира, лишал себя самой жизни, — потому что этот изысканный момент слияния и был самой жизнью. Его чувства берсерка были подавлены, притуплены вкусом и осязанием Джиллиан. И он растворился в этом поцелуе, превращаясь в вакханального поклонника ее губ, когда его руки скользнули по ее волосам, вдоль шелковистой копны к спине.

Он целовал Джиллиан, как никогда не целовал другую женщину, целовал, побуждаемый голодом, вырывавшимся из самых языческих и самых сокровенных глубин души. Он желал ее инстинктивно и поклонялся бы ей всей примитивностью своей страсти. Под ее прижимающимися губами в нем начал оттаивать мужчина, ее смелый, ищущий новых ощущений язык укротил и смирил воина-викинга с ледяным сердцем, доселе не ведавшим тепла. Желание подавило все возражения, возникающие в его душе, и он изо всех сил прижал ее к себе и принял ее язык в рот настолько же глубоко, настолько радостно, как, он знал, она примет его тело в свое.

Они заскользили по кусочкам еды, разбросанным по камням, и остановились, лишь упершись в массивную стену. Не отрывая губ, Гримм просунул руку под ее ягодицы, упер ее плечами в стену и закинул ее ноги себе на пояс. Годы тайных наблюдений за Джиллиан, годы, когда он запрещал себе прикасаться к ней, разом нашли развязку в этой бешеной вспышке страсти. Его движениями руководила настойчивость, а не терпение и умение. Когда она обвила руками его шею, его руки скользнули от ее лодыжек, задирая вверх платье, на икры, обнажая длинные, прелестные ноги. Он долго ласкал ее кожу, и застонал, ощутив под пальцами мягкую кожу внутренней поверхности бедер.

Поцелуй углубился — он взял ее губы так же, как осаждал замки: напористо, безжалостно и целенаправленно. Существовала только Джиллиан, теплая женщина в его руках, теплый язык которой находился у него во рту, и она дышала в унисон с ним, удовлетворяя своим телом каждое бессловесное требование его тела. Она зарыла ладони в его волосы и стала целовать его, пока у него самого не перехватило дух. Все те годы, на протяжении которых он отчаянно нуждался в ней, канули в бездну небытия, когда он отыскал ее груди и стал гладить их изгибы, подбираясь к таким твердым и остроконечным соскам; ему захотелось большего, чем только губы, — ему нужно было ощутить вкус каждой ямки и ложбинки ее тела.

Сжав его лицо ладонями, Джиллиан заставила его прервать поцелуй. Гримм посмотрел ей в глаза, словно пытаясь разглядеть в них скрытое значение этого жеста. Но, когда она притянула его голову к выпуклости груди, он охотно подчинился. И благоговейно провел языком от одного пика к другому, легонько оттянув сосок, перед тем как сомкнуть вокруг него губы.

Джиллиан вскрикнула, забывая обо всем и покоряясь, на последнем дыхании капитулируя перед собственным желанием, и так сильно прижалась к его бедрам, что теплое углубление у нее между бедрами плотно прилегло к нему со сладострастной изысканностью бархатной перчатки. Преграды между ними распалили его, и, сорвав килт с пояса, он поднял ее платье.

«Остановись! — кричало его сознание. — Она девственница! Только не так!».

А Джиллиан стонала и терлась об его тело.

— Прекрати, — хрипло прошептал он.

Глаза Джиллиан приоткрылись.

— Ни за что на свете, — самодовольно ответила она, и улыбка искривила ее нижнюю губу.

Ее слова прожгли его каленым железом, и кровь у него в жилах вскипела. Он почувствовал, как внутри него зашевелился зверь, со злобной неусыпностью разевая пасть.

«Берсерк? Сейчас? Но крови нигде не было… пока. Что случится, когда она появится?».

— Прикоснись ко мне, Гримм. Здесь.

Джиллиан положила его руку себе на грудь и притянула его голову к своей. Он застонал и заерзал, принялся медленными, волнующими кругами тереться об ее раздвинутые бедра, смутно осознавая, что берсерк приходит в полное сознание, но как-то другой — не буйный, а возбужденный, буйно твердый и буйно изголодавшийся по каждому вкусу Джиллиан, какой он только мог ощутить.

Положить бы ее на стол, но стола больше не было, и вместо этого он опустился в кресло, увлекая ее за собой, затем подвинулся, чтобы ее ноги легли на его руки. Теперь она сидела к нему лицом, положив руки на плечи, нависая над ним своей обнаженной женственностью. И ей не требовалось поощрения: она прижалась к нему, дразня его грудь легкими прикосновениями островерхих сосков. Джиллиан запрокинула голову, выгнув дугой тонкую шею, и Гримм застыл, упиваясь зрелищем его прекрасной Джиллиан, сидевшей у него на коленях с широко расставленными ногами, и ее узкой талии, плавно переходящей в крутые бедра. И хотя ему удалось спустить платье с ее плеч, ткань собралась на талии, сделав ее похожей на богиню, выходящую из шелкового моря.

— Господи, ты самая прекрасная женщина, которую я видел в своей жизни!

Джиллиан резко качнула головой и уставилась на него. Неверие в ее взгляде быстро превратилось в чистое удовольствие, а затем — в озорное сладострастие.

— Когда мне было тринадцать, — проговорила она, проводя пальцами по гордому изгибу его подбородка, — я видела тебя со служанкой и поклялась себе, что однажды повторю все, что делала она. Каждый поцелуй…

И она опустила губы к его соску, и кончик ее языка затрепетал на его коже.

— …каждое прикосновение, — ее рука скользнула по его животу к его твердому древку, — и каждый вкус.

Гримм застонал и схватил ее за руку, не давая пальцам обернуться вокруг своего жезла. Если бы ее прекрасная рука хотя бы на миг сомкнулась, он бы потерял над собой контроль и в следующий миг очутился бы внутри нее. Призвав все свое легендарное самообладание, он отстранился. Он не станет причинить ей боль! И тут с его губ слетело признание:

— Ты сводила меня с ума с того самого дня, когда начала взрослеть. Ночью я не мог сомкнуть глаз без того, чтобы не захотеть оказаться на тебе, рядом с тобой, внутри тебя. Джиллиан Сент-Клэр, я надеюсь, что ты такая же крепкая, как тебе нравится думать, потому что сегодня тебе понадобится вся сила, какой ты обладаешь, для того, чтобы принять меня.

И Гримм поцеловал ее, чтобы заглушить любой ответ, который она могла бы дать.