— Я даже записал концерт.
      — Мы сидели сзади, — перебила Шари. — Петеру удалось протащить в зал магнитофон, и он записал весь концерт на пленку. Проиграть вам?
      — Нет, нет, благодарю! Сейчас у меня нет настроения наслаждаться музыкой.
      — Издеваешься? Дино Раджио — величайший из ныне живущих теноров. По крайней мере один из величайших. Он достойный преемник Карузо, Флеты и Джильи.
      — Хорошо, хорошо. Одним словом в самом конце, когда он пел на бис…
      — "Прощанье Туридду"…
      — Меня, право, не интересует, что именно пел этот кривляка. Меня интересует то, что в зале в третьем ряду партера сидел американский делец, Артур Картер, который приехал к нам, чтобы заключить долгосрочный…
      — А, это, наверное, тот человек, которому стало плохо! — воскликнула Шари. — Вы имеете в виду лысого мужчину с двойным подбородком? Он почувствовал себя нехорошо, когда концерт уже окончился, и его вынесли.
      — Значит, вы это видели?
      — Я не видел, — сказал Петер. — Я был занят магнитофоном. Ты и в самом деле не хочешь послушать?
      — Сейчас нет, старина. Может, позднее.
      — Одно могу сказать — в зале было очень душно. Не удивительно, что ему стало плохо. Но почему этим делом интересуется Интерпол?
      — Да потому, что все не так просто, Шари. Вы не читали сегодняшних газет? Через два часа Картер скончался. Умер, не приходя в сознание. От сердечной недостаточности.
      — Бедняга! Но почему…
      — Дело в том, Шари, что Артур Картер умер неестественной смертью.
      — Что?!
      Сакач замолчал, а в это время Оттокар, покачиваясь, пересек комнату и спрятался под качалкой.
      — Как так неестественной?..
      — Пока это только предположение. Оно держится в секрете. К счастью, мои Ватсоны умеют держать язык за зубами. Так вот: смерть Картера — это только звено одной цепи. Очень странной и грязной цепи. Все началось в прошлом году. По крайней мере то, что нам известно. Весьма вероятно, что многие звенья цепи еще не раскрыты. Итак, в прошлом году в Дели проходила Международная конференция солидарности. В последний ее день умер доктор Радж Бахадур, один из крупнейших знатоков международного права, член почетного президиума конференции. Врачи констатировали инфаркт. Не найдя другого объяснения. Через три месяца в Веймаре на Международном конгрессе Пен-клуба при точно таких же обстоятельствах умирает Мануэла…
      — А это кто? — перебил Петер.
      — Одного образования недостаточно, друг мой. Необходимо еще следить за прессой… Мануэла была испанской журналисткой. Эмигранткой. Всю кубинскую революцию провела рядом с Кастро. Ей стало плохо в зрительном зале Концертхаузена — как у нас Картеру. По иронии судьбы Картер тоже был в Веймаре и к тому же, как нам сообщили немецкие коллеги, сидел рядом с Мануэлей.
      — А это важно? — спросила Шари.
      — Не знаю. Может быть, и не важно. Но факт остается фактом. Как и то, что два месяца назад Айзек Д. Вашингтон на массовом митинге в Гарлеме потерял сознание, а когда пришел в себя, утратил способность речи. Паралич.
      — Ты имеешь в виду того Вашингтона, который выступал с докладами о гражданских правах?
      — Того самого. Больше он никогда не будет выступать. И еще одно обстоятельство: за несколько недель до этого на студенческом фестивале в Мехико потерял сознание и умер секретарь отдела высших учебных заведений Организации свободной немецкой молодежи. Врачи констатировали инфаркт. Не найдя другого объяснения.
      — Сколько ему было лет? — спросил Петер.
      — Двадцать три года.
      — Инфаркт у двадцатитрехлетнего молодого человека?
      — Я же сказал — ничего другого врачам установить не удалось.
      — Звучит довольно невразумительно, — заметил Петер. — И вообще — где тут связь? Если это неестественная смерть, то…
      — Связь? Сначала и мы не усматривали большой связи. Кроме одного: во всех случаях трагическое событие обязательно происходило на каком-нибудь собрании, конференции, массовом митинге, на худой конец — концерте. К тому же жертвами обычно становились люди, чья принципиальная позиция — будь то политика или экономика — расходилась с той, которой придерживаются сторонники правых взглядов.
      — Пока понятно. Вернее, логично. Ну, а что дальше?
      — Ничего. От венского резидента Интерпола пришла телеграмма и, так как они настаивали на моей кандидатуре, Гере разрешил, чтобы дело передали мне. Мы берегли этого Картера как зеницу ока, но через два дня после получения нами приказа он взял да и умер в консерватории.
      — Неприятная история, — сказала Шари. — Но я не совсем понимаю…
      — А я вообще ничего не понимаю, — перебил Сакач. — Конечно, большинство сыщиков, приняв дело к расследованию, начинают усиленно сопоставлять факты, строить предположения, выдвигают догадки, которые могут позволить сделать определенные выводы…
      — Твой метод! И к чему ты пришел?
      — Так, мелочь, любому бросилась бы в глаза. Может, и не имеет значения, но мне это показалось странным.
      — Что именно?
      — То, что… — Сакач замолчал и с виноватым видом взглянул на друзей. — Мне трудно сказать это именно вам… Ведь ради музыки, ради музыкантов вы…
      — Перестаньте юлить, Имре! — перебила Шари. — Выкладывайте, что у вас на уме. Даже если убийца один из знаменитейших музыкантов мира! — Неожиданно она умолкла. — Господи! Уж не Раджио ли будет следующим? Вы это имели в виду? Раджио всегда и везде…
      — Вот в этом-то все дело. Раджио всегда и везде присутствует там, где нужно поддержать прогрессивную идею. Но я боюсь не за него. Что за него бояться? Как вы сказали? "Даже если преступник один из знаменитейших музыкантов мира"? Возможно, вы не так далеки от истины.
      Петер вскочил.
      — Опомнись! Уж не…
      — Да, да, — Сакач закурил. — Да, да, я в своем уме. И это не предположение, а факт! — Он рассмеялся. — Очень странный факт… Возможно, потом мы узнаем и о других случаях со смертельным исходом, не имеющих отношения к тому, о чем я сейчас говорю. Но до сих пор, поймите, до сих пор при всех таких происшествиях присутствовал Дино Раджио, которого ты назвал величайшим из ныне живущих теноров.
      Петер натянуто улыбнулся, Сакач замолчал, нахмурив лоб, а Шари запротестовала:
      — При всем моем уважении к вашему уму и опыту, Имре, я считаю это нелепостью. Артист, один из самых популярных… Убивать с таким голосом? Ну, нет!
      — А кроме того, в твоем предположении концы не сходятся с концами, — перебил ее Петер. — Эти люди — левые или игравшие в левых — по-твоему, убиты Раджио, тем самым Раджио, который ежегодно отдает десятки тысяч долларов…
      — Знаю. Из доходов, которые он получает от своих турне по всему свету. Раджио дает концерт в пользу пострадавших от стихийных бедствий, Раджио покупает продовольствие для больницы, Раджио то, Раджио се. Впрочем, кто утверждает, что он убийца? Я просто говорю, что он присутствовал при всех подобных происшествиях, даже если это и случайное совпадение. Откуда мне знать? Но он всегда оказывался там, где происходило несчастье.
      Шари замахала обеими руками.
      — Я протестую против такого чудовищного предположения решительным образом! Послушайте только… — Она подбежала к магнитофону. — Послушайте, как он пел на бис. "Прощанье Туридду" и "Арию перчатки". Тот, кто так поет…
      Возможно, голос Раджио уступал прославленному Джильи, но звучал мягче, совсем как у Флоты, и вместе с тем мужественнее. Он завораживал слушателей, даже тех, кто разбирался в музыке не более Сакача. Однако в конце прощальной арии Туридду, спешащего на смертный поединок, Петер вдруг хмыкнул.
      — Слышали?
      — Что? — отозвалась Шари.
      — Он пустил петуха на последнем «адьо». А ведь за ним этого не водится! И на концерте я не заметил. Прокрути-ка обратной
      "Во мне говорит вино", — снова запел Раджио.
      Все прислушались, и Сакач тоже, хотя он и не разбирался в столь тонких нюансах.
      — Вот! — воскликнул Петер.
      Он выключил магнитофон и провернул назад несколько последних тактов. Теперь и Сакач услышал, как голос Раджио на мгновенье сорвался, но тут же снова зазвучал чисто и мужественно.
      — Стереть? — спросил Петер. — Нельзя же оставлять несовершенную запись.
      — Глупости, стирать пленку из-за такого пустяка! — Шари возмутилась не на шутку. — Оставим этот концерт так, как есть. Вместе с исполнением на бис. Разве удивительно, что к концу он устал? — Она повернулась к Сакачу: — Послушайте начало этой пленки. "Лючия де Ламермур"…
      Сакач встал.
      — К сожалению, я должен идти.
      — Послушай, Имре, я так и не понял, зачем ты приходил? — поинтересовался Петер.
      — Мне надо было кому-то рассказать об этом деле, чтобы самому лучше разобраться. А с кем я мог поделиться? Только с вами.
      — Теперь стало яснее?
      — Есть кое-какие догадки. Но совсем незначительные… Ну, друзья, продолжайте музицировать…
      Опустив голову, он брел по узким будайским улочкам. Мимо него спешили женщины в легких летних платьях, мужчины в рубашках с короткими рукавами, ярко светило солнце, тротуар был усыпан косточками от черешен и абрикосов… Косточки все выплевывают… А их следовало бы расколоть, посмотреть, что там внутри. Зернышко абрикоса, например, прикидывается миндалем, а скрывает в себе смертельнып яд — синильную кислоту…
      Сакач остановился. Перед ним сверкала зеркальная витрина аптеки. За стеклом на одном из ящиков старинного стенного шкафа, сохранившегося еще от прошлого века, вычурными, заостренными буквами было написано: Venenum — яд.
      Может быть, и там — яд? Нет, исключено. Все жертвы были подвергнуты вскрытию, и в их организме не нашли ни малейших следов яда. Впрочем, следы были у Картера. Но, как выяснилось, он страдал от сильных ревматических болей, и для облегчения ему делали инъекции, содержащие мизерные дозы героина.
      Однако, если не яд, то что же? Дурной глаз? Гипноз? Убивать с помощью гипноза — такого медицина не знает, пожалуй, даже суеверий подобных не существует. Хотя кто рискнет утверждать, что познал все тайны природы? Но тот, кто знает немного больше других, при известных обстоятельствах может показаться обладателем таинственных сил, и…
      В детстве на Сакача огромное впечатление произвел бродячий цирк. Главный аттракцион состоял из выступления иллюзиониста: на арену выносили свинью — настоящую, хрюкающую, отмытую до розовости свинью, одолженную у кого-то в селе. Иллюзионист начинал пристально глядеть на животное, и оно ложилось, вставало, бегало вокруг манежа, прихрамывая то на одну, то на другую ногу, а в довершение всего вбегало в большую раскрытую дорожную корзину. Фокусник захлопывал крышку и протыкал корзину длинной шпагой. Затем поднимал крышку — свиньи там как ни бывало. Владелец поднимал крик, требовал возмещения убытков. В ответ фокусник заявлял, что его свинья давно дома, хрюкает в хлеву. И это подтверждалось на самом деле. Умел работать фокусник, отменно умел! Он был одет в костюм, перехваченный огненным кушаком, и афиша у входа аршинными алыми буквами возвещала: "Пылающий Гермес". Сельский звонарь-всезнайка говорил, что настоящее лмя иллюзиониста Бенэ Поздера…
      Сакач рассмеялся, но тут же устыдился своего смеха и огляделся вокруг. Он находился в Пеште, у дверей собственного дома. Сам не заметил, как перешел по мосту Дунай.
      Имре вошел в парадное, лифт был испорчен, пришлось подниматься пешком. Вот теперь он выпьет чашечку кофе, разумеется, без сахара. И включит радио: монотонный голос диктора, комментирующего события, — лучший отдых. А работать, как считал Сакач, можно только когда отдыхаешь.
      Он включил приемник, заложил руки за спину и принялся расхаживать по комнате. От одной стены к другой. Вдруг он остановился.
      "…труппа Комеди Франсэз в составе шести человек. Мы надеемся, что к тому времени венгерский струнный квартет закончит свое турне по Англии и твердо рассчитываем — так как получили заверения, — что Дино Раджио, которого договор заставил на три дня вернуться на родину, снова приедет в нашу страну на концерт, посвященный открытию Сегедских игр. Интерес к программе…"
      Сакач выключил радио, сжал в руках чашку с кофе и подошел к окну.
      — Сегед, — прошептал он. — Кто будет следующей жертвой?
      Наутро он решительным шагом вошел в управление полиции. Его встретил мрачный Гере. Вместо приветствия капитан положил перед ним утреннюю газету. Одно из кратких сообщений было отчеркнуто красным карандашом:
      "Саймон Симпл, представитель епископальной церкви, известный своей деятельностью в защиту американских индейцев, после проведенных в Англии переговоров вылетел на родину рейсовым самолетом «Боинг», следующим в Нью-Йорк, чтобы продолжить кампанию дома, в Шеридане (штат Вайоминг). Незадолго до приземления авиалайнера он почувствовал себя плохо, и когда скорая помощь подоспела на аэродроме к самолету, Симпл был мертв. Причина смерти еще не установлена".
      — Откуда летел самолет? — спросил Сакач, возвращая газету.
      — Из Парижа. Через Лондон…
      — Необходим список пассажиров!
      Гере хмыкнул.
      — Нюх у тебя верный! Известие о происшествии в самолете я получил еще в полночь. И тут же запросил список пассажиров через Скотланд-Ярд.
      — Что удалось выяснить?
      — Они были там.
      — Кто они?
      — Он и его секретарь. Чутье тебя не обмануло — он сел в самолет в Париже.
      — И через четыре дня будет здесь.
      — Так говорят.
      — Послушай, Лаци, верно, что только они оба присутствовали при всех несчастных случаях?
      — Верно. — Сакач вопросительно взглянул на Гере, а тот продолжал: — Необходимо раздобыть данные о прошлом Раджио. Разумеется, и о прошлом его секретаря.
      — По-твоему…
      — Или Раджио, или его секретарь, или оба вместе, откуда мне знать! Самое досадное, что все это только догадки. Возможна фатальная случайность.
      — Если бы причина смерти была известна…
      — Если бы да кабы. Тогда и дело не стоило бы выеденного яйца. Можно было бы без особого труда схватить преступника. Не напрягая фантазии. Вся загвоздка в том, что причина смерти не установлена! — Гере сделал паузу и добавил: — Впрочем, для чего ты существуешь на свете, Имре? Для чего, я тебя спрашиваю?
      — Понял, товарищ капитан! Я найду причину и принесу вам заключение о смерти на серебряном блюдечке. И преступника в придачу. Разрешите идти?
      — Сиди уж! Лучше подумай, кто тот именитый гость, чьей смерти в Сегеде нельзя допустить.
      — Ты тоже думаешь, что в Сегеде…
      Гере рылся в папках, которые валялись на его письменном столе.
      — Если мы примем за доказанный факт то, что это не игра случая, если между Дино Раджио и серией убийств есть логическая связь, то в Сегеде непременно должно что-то произойти. Твое задание: во что бы то ни стало найти человека, которого придется оберегать. Достань список знаменитостей, которые находятся сейчас в нашей стране или должны к нам прибыть в ближайшие три-четыре дня. Раздобудь данные о Раджио и его секретаре. Через три дня доложи. — Капитан встал и дружеским тоном добавил: — Ну, Имре, сотвори чудо! От тебя теперь зависит добрая слава нашей группы. Иди!
      Следующий день Сакач посвятил утомительной, каторжной, по его мнению, работе: обошел не меньше шести учреждений — от Управления иностранным туризмом до Библиотеки имени Эрвина Сабо. Зато когда он, смертельно усталый, вернулся домой, портфель его был набит фотокопиями и записями. До полуночи Сакач сортировал и подбирал документы, а затем заново внимательно перечитал материал, который мог пригодиться. Он выпил четыре чашки кофе, и хотя глаза у него слипались, сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот выскочит из груди. Что же касается результатов — они, пожалуй, равнялись нулю. Карьера Раджио вкратце вырисовывалась следующим образом.
      Дино Раджио появился на свет в маленькой деревушке в Калабрии. Его поразительно красивый дискант и музыкальная одаренность привлекли к себе внимание учителя. По настоянию последнего родители отвезли сына в Рим, едва мальчику исполнилось семь лет. Маленький Дино больше не вернулся в родную деревню. Школу он закончил на государственную стипендию, во время учебы пел в хоре базилики Св. Петра. В тринадцать лет голос у Дино начал ломаться, и учитель предложил ему отдохнуть год в надежде, что к тому времени у юноши установится такой же красивый тенор, каким был дискант. Однако неожиданно в судьбу подростка вмешалась дифтерия. Перенесенная болезнь дала осложнение на голосовые связки, и лишь блестящая операция, проведенная известным ларингологом профессором Диаволо, спасла Дино голос. Через год он снова пел, сначала в базилике Св. Петра, а по окончании школы в миланском оперном театре "Ла Скала", с которым заключил контракт, и позднее в нью-йоркской "Метрополитен-опера".
      К этой краткой и ничем не примечательной биографии Сакач после некоторого колебания присоединил фотокопию интервью, взятого у прославленного певца несколько лет назад.
      "… — Скажите, вы суеверны?
      — Что вы! — рассмеялся Раджио. — Я делаю это в память о своем выздоровлении. Каждый год в день Бианки — именно тогда мне сделали операцию — я поднимаюсь на хоры базилики и беру одно фа-диез. Я обратил внимание, что на ближайшей ко мне люстре при этом начинают тихонько звенеть стеклянные украшения…"
      Сакач вздохнул и взял еще один листок с заметками. Они относились к Раулю Фонче — личному секретарю артиста. Фонче, канадец по происхождению, во время войны был летчиком, участвовал в высадке союзников в Нормандии, после войны некоторое время владел небольшой фабрикой по производству пластмассовых изделий, позднее занимался наймом танцовщиц в бары со стриптизом, а затем поступил на длужбу к Раджио в качестве личного секретаря.
      Сакач отбросил бумагу. Летчик-истребитель и фабрикант, агент и секретарь оперной знаменитости — сам черт тут ногу сломит! За что ухватиться?
      Он распахнул обе створки окна, разделся, лег и как убитый проспал до следующего полудня.
      Проснувшись и постояв четверть часа под холодным душем, Сакач выпил стакан фруктового сока — не рискнул тревожить сердце чашечкой кофе. В утренних газетах никаких известий, касающихся Раджио, не было. Сакач пообедал в ближайшем ресторанчике и ровно в два часа постучал в кабинет к Гере.
      — Ничего подозрительного в прошлом Раджио я не усмотрел. У тебя что-нибудь есть? — спросил он, когда Гере пробежал глазами его доклад.
      Тот пожал плечами и постучал по бумагам.
      — Значит, ничего заслуживающего внимания?
      — Заурядная биография вундеркинда. То, что он суеверен, понятно, как бы он ни пытался это объяснять. Религиозный, как все итальянцы.
      — Ты имеешь в виду день Бианки?
      — Да. Впрочем, как знать…
      — Ну, а второй вопрос? — перебил его Гере. — Кого нужно будет охранять в Сегеде?
      — Если наши догадки верны, речь может идтп лишь об одном человеке: об Ондре Хрдличке, который на прошлой неделе прибыл на выездную сессию биологов и намерен посетить Сегед. Этот Хрдличка…
      — …этот Хрдличка в прошлом году не получил визы на въезд в США, так как осмелился во всеуслышание заявить, что располагает статистическими данными о среднем уровне интеллектуального развития африканцев. По его мнению, жители Африки ничуть не уступают американцам.
      — Во время войны Хрдличка бежал от Гитлера из Братиславы во Францию.
      — …и принимал участие в движении Сопротивления. Я надеюсь, мы не ошиблись. А теперь, Имре, тебе следует отдохнуть. Завтра мы подробно обсудим твое задание в Сегеде. Кто тебе понадобится?
      Вскоре после этого Сакач, выполняя приказ Гере об отдыхе, звонил в дверь Гонды.
      Его взору предстала обычная картина: Шарп в рабочем комбинезоне возилась с пылесосом, Петер, зажав во рту длинный свисток, на корточках сидел на ковре. Напротив него со скучающим видом горбился Оттокар.
      — Он неизлечим, — заметила Шари, снова берясь за ручку пылесоса. — Оттокар абсолютно лишен музыкального слуха, даже Вагнер не вызывает в нем никаких нервных реакций…
      Выбросив свисток изо рта, Петер перебил ее.
      — Ты преувеличиваешь! Уши Оттокара явно чувствительны. Особенно к верхним регистрам. Стоит ему услышать арию с колокольчиками, как он начинает делать такие движения, будто у него расстройство кишечника.
      — А может, и в самом деле расстройство?
      Этот семейный дуэт всегда оказывал на Сакача благотворное действие — в доме друзей он полностью отключался от повседневных забот.
      — Ничего подобного! Но на высокие звуки, повидимому, Оттокар реагирует, поэтому и я перешел на более высокие частоты.
      Петер сунул свисток в рот и дунул. Никакого звука не последовало, однако Оттокар мгновенно повернулся и с невероятной быстротой бросился к спасительным кистям пледа.
      — Ультразвуковой свисток?
      — Отдаю должное вашей проницательности, сэр, — засмеялся Петер. — Но, пожалуй, сейчас я переборщил. Когда я тихонько свищу, Оттокар сразу подходит и начинает, переваливаясь, семенить вокруг меня, потому что знает: после свистка он получит какое-нибудь лакомство. Отсылаю тебя к Павлову… Эй, зверек, вылезай! Оттокар! Теперь я должен его покормить. Шарика, у нас остались вафли? — И, не ожидая ответа, Петер выбежал в кухню.
      Шари выключила пылесос и села.
      — Вчера Пети заставил меня купить целый ящик вафель для мороженого. Пришлось весь город обегать. Меня всюду принимали за частницу и требовали предъявить разрешение на кустарное производство… Пусть развлекается, скоро ему наскучит.
      — Вы говорите о Петере, словно бабушка о проказливом внуке.
      — Бабушка? Вон она, наша бабушка. Вернее, не бабушка, а прапрапрабабка. Видите? — Она показала на висевшую над письменным столом картину. — Кроме Ласло Паала, у нас теперь есть и это полотно. Мы получили его от мамы — еще один свадебный подарок. Позвольте вам представить Агату Корнелиус. Если не ошибаюсь, в тысяча пятьсот сороковом году ее похитили турецкие разбойники. И она ночью одна с саблей в руках отбилась от них, переплыла Дунай…
      — Судя по вашему рассказу, храбрая была бабушка.
      Сакач с интересом разглядывал картину. С портрета в стиле позднего Ренессанса на него смотрело монгольское лицо с ярко-голубыми глазами — удачное сочетание смешанной крови венгерских и саксонских предков. На красочном фоне, изображавшем сбор урожая, эффектно выделялись черное платье женщины и лиловый шелковый шарф, наброшенный на плечи.
      — Чьей работы портрет? Неизвестного художника?
      — Картина подписана именем Фини, 1545 год. Говорят, это был итальянский художник, а жил он в Венгрии.
      Между тем Петер был занят выманиванием Оттокара из-под качалки и его кормежкой. В итоге Шари пришлось сходить за веником и замести крошки, рассыпанные по полу.
      — Погляди-ка! — вскричал Петер и подхватил ежа на руки. — Я ставлю его на стол и дую в свисток… Следи!
      Испуганный Оттокар замер на краю стола, но стоило Петеру дунуть в свисток, как он оживился и покачивающейся походкой двинулся вперед, ступил в стоявшую посреди стола чернильницу и продолжал путь, оставляя за собой следы-иероглифы. Добравшись до цели, он поднял нос, потребовал награды — и получил вафлю.
      Получил свое и Петер.
      — Ладно бы, когда глупый зверь принимает ножные ванны в чернильнице, — кричала Шари, — но ты-то, человек разумный и, кажется, образованный! Смотри, что вы натворили!
      На лиловом шарфе Агаты Корнелиус красовалось серое пятнышко величиной с горошину. Петер поглядел на него с покаянным видом.
      — Я даже не прикасался к портрету!
      — Прекрати свои глупые шутки! Может, краска сама отскочила? Ты размахивал своим свистком до тех пор, пока домахался… Бедная бабуля!
      — Не к чему так убиваться. Я отдам картину в реставрацию.
      Сакач подошел к стене и принялся рассматривать пятно на шарфе.
      — Оно и в самом деле свежее?
      — Конечно, свежее, — ворчала Шари, упрямо надув губы. — Утром я стирала с картины пыль, и никаких изъянов не заметила. Петер сбил краску свистком.
      Сакач нагнулся поближе и вгляделся в небольшое пятнышко, которое оказалось не чем иным, как обнажившимся холстом — тем. самым, на котором четыре с лишним века назад итальянский живописец по имени Фини написал портрет Агаты Корнелиус.
      — Но я же сказал, что отремонтирую картину, — уверял Петер.
      Решительным движением он опустил на пол Оттокара.
      — Ладно, я сама поищу реставратора. А теперь пойду и сварю кофе… Имре! Вы уже уходите?
      — Мне сейчас пришло в голову… — пробормотал Сакач и, не пррщаясь, выскользнул из комнаты.
      Петер бросился вслед и чуть не столкнулся с ним в дверях — Сакач возвращался в комнату.
      — У вас нет под рукой календаря? Там, где можно справиться о дне именин.
      Шари изумленно взглянула на него.
      — О дне именин?
      — Ну да, знаете, с именами в алфавитном порядке… У вас, случайно, нет знакомой, по имени Бианка? Когда день Бианки?
      Шари покопалась в сумке, вынула карманный календарик и протянула Сакачу.
      — Вот здесь, вверху.
      — Бела… Бенэ… Бианка! Пятнадцатое октября. Спасибо, Шари, я побежал.
      Да, все это очень смахивало на железнодорожные вагоны на сортировочной горке. Состав формируют из вагонов. Их прицепляют один к другому в порядке прибытия. Паровоз подталкивает вагоны, и они скатываются вниз. У первой стрелки один вагон сворачивает направо, у второй — налево, у третьей… За одним составом следует другой, его вагоны тоже отцепляют, сортируют, а потом у подножия горки на разветвляющихся веером путях формируют новые составы. Каждый вагон на своем месте, в соответствии со своим назначением. Железнодорожник-сортировщик у распределительного щита сверху наблюдает за вагонами и нажимает на кнопки то одной, то другой стрелки…
      Но с формированием состава придется обождать. Не хватает нескольких вагонов. Сведения и идеи не прибывают по расписанию. Надо ждать. А потом, когда все будет собрано воедино, состав можно отправлять в путь!
      Сакач поднял голову и улыбнулся.
      Он стоял возле Национального музея. Его привел сюда инстинкт. Без колебаний он пересек парк и поднялся на второй этаж, в газетный архив. После двухчасовой кропотливой работы он нашел, что искал, что смутно брезжило в глубинах его подсознания. Он даже боялся верить собственной догадке. Когда-то ему довелось прочитать в "Эшти Хирлан" одну заметку. А теперь он хотел отыскать ее источник и потому попросил принести итальянские, точнее римские газеты. В номере "Оссерваторе романо" двухлетней давности он отыскал нужное сообщение. Знаменитый итальянский искусствовед с возмущением писал о безразличии властей: толпы туристов, наводняющих Италию и главным образом ее столицу, ведут себя как настоящие варвары. Рано или поздно они не только Форум растащут по камешкам, чтобы использовать их в качестве пресс-папье, но и к памятникам отнесутся так же. В качестве примера искусствовед сослался на случай с картиной в одном из боковых алтарей собора Св. Петра. На картине было обнаружено круглое пятнышко — видимо, след воздушного ружья, или рогатки, или еще какого-то оружия; от выстрела с этого места картины слетела краска.
      Сакач обратил внимание на дату — четвертое ноября. Он глубоко вздохнул, почувствовав, что, кажется, напал на след. Теперь следовало внимательно осмотреть одно из мест происшествия. Ближе всего была консерватория.
      На следующее утро Сакач отправился туда.
      В этом сезоне концерт Раджпо был заключительным. Уже на другой день начался ремонт большого зала. Из-за жары все двери были распахнуты настежь, между рядами стульев к потолку вздымались строительные леса, с правой стороны эстрады, балансируя на стремянке, работал электромонтер. Он ковырял темную деревянную обшивку стены, вытаскивал провода для проверки и недовольно ворчал.
      — Опять спутали осветительный на двести двадцать с аварийным. — Он сердито стукнул кулаком по деревянной обшивке. — Будто из мрамора, ее и сталью не поцарапаешь. Из чего она, черт побери, сделана? Из красного дерева, что ли? — Взгляд его упал на Сакача. — Добрый день. Вы кого-нибудь ищете?
      Сакач представился, монтер спустился вниз. В первый момент он держался настороженно, но вскоре оттаял и разговорился. Сакач мысленно поздравил себя с удачей: он напал на дежурного монтера, в чьи обязанности входит быть готовым к любым непредвиденным случайностям во время концертов.
      — …Строго говоря, открывать двери до антракта запрещается, но зрители словно с ума посходили — аплодировали, даже ногами топали, и мне захотелось взглянуть на певца. Я приоткрыл первую от сцены дверь и осторожно встал вон там… Видите? Он тогда исполнял последнюю песню на бис. К концу он, вероятно, почувствовал сквозняк — эти певцы такие чувствительные, — потому что повернулся в мою сторону. Ну, думаю, теперь жди нагоняя — нажалуется итальянец начальству. И тут вдруг слева раздался какой-то хрип. Смотрю, пожилой мужчина голову вперед наклонил и соскользнул со стула на пол. Певец кончил петь, люди хлопают, кричат, а я побежал помочь вынести этого господина из зала. Отнесли мы его в репетиционную, вызвали скорую помощь. Потом у нас говорили, будто это был американский делец, о котором так много писали в газетах. Вот и все, что я знаю. Пригодится?
      — Что касается смерти американца, вряд ли. Но в любом случае спасибо.
      С полудня и до вечера Сакач пролежал на пляже «Палатинус», а сидящий у него в голове стрелочник пускал вагоны с сортировочной горки в таком порядке, в каком ему хотелось. Вечером он передал Гере краткое донесение по телефону и по телефону же простился с Петером и Шари. Его сон не нарушили даже таинственные намеки Петера.
      Скорый поезд был набит людьми, отправляющимися на Сегедские игры. Сакач намеренно решил воспользоваться железной дорогой — он хотел прибыть в город как можно незаметнее. Его сотрудники еще на рассвете сели в машину, он договорился встретиться с ними после полудня.
      Вагон мягко покачивался. Сакач прислонил голову к стенке и задремал. Его разбудили громкие голоса, стук, музыка. В углу пристроилась компания молодежи. Транзистор гремел на полную мощность.
      "…актриса. Никто бы не подумал, что рыболов с берега Дуная окажется на эстраде в Канне среди призеров…" Голос диктора заглушили треск, шум, громкая музыка, выкрики.
      — А ну, поверни обратно на станцию Кошшута!