Отвергнув мои смутные догадки, вы разбудили и отправили на горку железнодорожного стрелочника. Помните, вы с возмущением сказали: "С таким голосом убивать?!" Да, именно так все и происходило. Таким голосом он убивал. Среди несчастных случаев со смертельным исходом, которые меня насторожили, есть обстоятельство, на котором следует задержаться. Я имею в виду случай в Веймаре. Смерть Мануэлы. Почему одновременно с ней он не убил Картера? Объясняется все просто, и именно поэтому в Сегеде не было нужды завязывать ему рот. Убийство требовало от него такой концентрации энергии, что новую попытку он мог сделать лишь несколько дней спустя. Скорпион не жалит два раза подряд… Смертельные случаи в сходных обстоятельствах сами по себе подозрительны, но тут они, словно нитью, были связаны с постоянным присутствием на месте происшествия знаменитого тенора Радздио. В старом номере итальянской газеты, которую я откопал в архиве Национального музея, мне удалось найти любопытную заметку. Она-то и помогла мне понять причину вашей перепалки с Пети по поводу испорченного портрета бабушки Агаты Корнелиус. Петер сбил краску не свистком, а интенсивным пучком ультразвуковых волн. Этот пучок излучался из свистка, и именно он отслоил с полотна кусочек старой краски.
Так же как на картине в боковом алтаре собора св. Петра. В свое время этот случай настолько возмутил итальянского искусствоведа, что он разразился гневной статьей, обвиняя туристов во всех смертных грехах. А между тем таким туристом-вандалом был Раджио: в память о своем чудесном выздоровлении он ежегодно в день Бианки поднимается на хоры собора, чтобы взять верхнее фа-диез. Он сам признавался в этом, одному репортеру, когда еще не подозревал о том, что наделен столь опасным даром. Его горло способно издавать не только звуки, которые мы слышим, но и излучать ультразвуковые волны.
— Именно это я и хотел повторить в сегедском соборе, — вставил Петер.
— Ты пришел к этой мысли, потому что ты музыкант.
— Меня натолкнула на нее и игра с Оттокаром. Но я не был уверен. Только инстинктивно чувствовал что-то. А ты…
— В Сегеде я был уже совершенно уверен, но хотел увидеть собственными глазами, как он это делает. Очень хорошо, что ты туда приехал, я до сих пор еще не поблагодарил тебя… Одним словом, я проверил, можно ли и в самом деле убивать ультразвуком. Волновые колебания свыше шестнадцати килогерц способны воспринимать некоторые животные. Это, разумеется, всем известно, — добавил Сакач извиняющимся тоном, — я повторяю только для полноты картины. Итак, собаки, морские свинки, крысы, например, отлично слышат звуки в диапазоне тридцать восемь — сорок килогерц; кузнечики, саранча — от восьми до сорока; летучая мышь, которая получает информацию по принципу радара, — на частотах от двадцати пяти до. Шестидесяти килогерц. По сравнению с обычными звуками, которые улавливает человеческое ухо, ультразвуковые волны позволяют получать гораздо большую плотность потока энергии. Они легче передаются, фокусируются, преломляются. Их можно использовать для смешивания жидкостей, дробления металлов, получения эмульсий, суспензий. Ультразвуком можно очищать воздух от парящих в нем пылинок, дезинфицировать, истреблять бактерии, насекомых, грызунов; им лечат кожные язвы, ревматические, мышечные и суставные боли. Он способен разрушать полимеры. Ультразвук применяют дантисты, с его помощью делают операции мозга. И в заключение следует отметить еще один факт. Он заключается в том, что точно направленный ультразвуковой пучок определенной плотности и интенсивности способен поразить нервную систему человека и вызвать паралич — даже паралич сердца. В случае, о котором я говорю, ультразвуковым генератором является не что иное, как тренированное горло певца Раджио.
О том, как он это делает, скажу позднее. Когда я пришел к этому выводу, я понял, что должен отправиться на место преступления. Ближе всего была консерватория. Там я беседовал с одним общительным монтером, который был очевидцем несчастья с Картером и рассказал мне обо всем. По его словам, Раджио, когда пел, повернул голову в сторону. Тогда я не сообразил, в чем дело, догадка пришла лишь по дороге в Сегед. В поезде, слушая радио, я узнал о том, что любимое развлечение Раджио — бильярд. Тут мне вспомнилась такая мелочь: электромонтер во время работы ругал деревянную, "твердую, как мрамор" обшивку стен зала консерватории. Будучи знатоком бильярда, Раджио в консерватории убил не "прямым попаданием". Пучок смертоносных лучей отразился от деревянной обшивки и попал в цель. Выражаясь языком бильярдистов, Раджио "сыграл дуплетом". Почему он так сделал, я пока не знаю, со временем это, очевидно, удастся выяснить. Вероятно, впереди сидел высокий человек, который заслонял Картера, и Раджио не смог «прицелиться» прямо в жертву.
Вот так. В Сегеде мне нужно было собрать улики, а прежде всего охранять Хрдличку. О самом концерте пусть расскажет Пети.
Петер рассказал о том, что произошло на Соборной площади, и добавил:
— Помнишь, Шари, как на концерте в консерватории Раджио пустил петуха? У нас есть эта запись. В "Прощании Туридду". К тому же вся эта история с верхним фа-диез в день Бианки… Ты же знаешь, что звук фа-диез в скрипичном ключе записывается на пятой линейке. Когда певцы берут этот звук, они открывают рот не очень широко. Вполне возможно, что Раджио после специальных вокальных упражнений научился брать фа-диез, как верхнее «до». В этих случаях певцы обычно округляют рот, причем диаметр круга при подобной высоте звука, не превышает тридцати миллиметров. Такой ультразвуковой пучок…
— Он сужал рот, — перебил Сакач. — Диаметр круга уменьшался с тридцати миллиметров до пяти. Примерно такого размера было пятнышко на портрете вашей прародительницы, Шари. Энергию мы соотносим с единицей пространства, и если диаметр уменьшается с тридцати до пяти, то есть в шесть раз, то и площадь уменьшается — шесть умножить на шесть — в тридцать шесть раз. Следовательно, энергия, попадающая на единицу площади, возрастает в тридцать шесть раз. Кто знает, быть может, в первый раз в соборе это произошло случайно, а возможно, маэстро тренировался; занимался "учебной стрельбой". Когда он, желая убить человека, еще больше сжимал рот, концентрируя пучок ультразвуковых волн, энергия, приходящаяся па единицу поверхности, многократно возрастала. Он словно дул в стеклянную трубку, стреляя из нее по своим жертвам острыми шипами. Ты сказал, Пети, что он брал "до"…
— Да. Конечно, можно взять «фа» или «ля», но при «до» рот больше всего округляется. Вспомнитека его «адьо». Как он это делал, я не знаю. Такая способность к убийству, видимо, врожденная, — что-то вроде заячьей губы или волчьей пасти.
— Если это врожденная способность, — задумчиво произнесла Шари, — то почему она проявилась только сейчас, в последнее время?
— Ответ на это дает биография Раджио, — сказал Сакач. — Когда он был подростком, ему сделали операцию горла. Хирург по имени Диаволо спас его от дифтерии. Случайно ли деформировал профессор его гортань или намеренно сделал из него чудовище, — возможно, и выяснится позднее. Но известно одно: Фабрицио Диаволо был одним из основателей фашистской партии. Есть ли какая-то связь между ним и убийствами, которые совершал Раджио? Не исключено. В свое время на процессе военных преступников в Западной Германии всплыло имя Диаволо. Возможно, какой-то пронырливый американский журналист ухватился за это имя, возможно, американская разведывательная служба вела по этому делу следствие. Факт остается фактом: им удалось захватить бумаги с записями Диаволо, из которых они узнали об обстоятельствах операции. И сумели прибрать к рукам слабохарактерного певца. Запугивали ли они его или шантажировали, надеюсь мы скоро узнаем.
Он замолчал.
— Настоящий роман ужасов, — немного погодя сказала Шари.
— Да, — ответил Сакач. — Отвратительная история! Мне не удалось бы ее распутать без посторонней помощи. Особенно твоей, Пети, и вашей, Шари.
— Не забывай об Оттокаре, — сказал Петер и выманил зверька из-под качалки.
Оттокар остановился посреди комнаты, поднял мордочку и, помаргивая, уставился на хозяина. Тот рассмеялся, потом сделал серьезное лицо.
— Как по-твоему, Имре, Шари на это согласится?
— На что, собственно? — спросила Шари, косясь на мужа.
— Знаешь, следовало бы наградить Оттокара… До каких пор он будет жить старым холостяком?
— Послушай! — вскричала Шари. — Уж не хочешь ли ты…
— Вот именно, — заявил Петер не терпящим возражения тоном. — Завтра же утром пойду в зоомагазин и подыщу ему Манци. Подходящую по возрасту и соответствующую его вкусу.
Миклош Ронасеги
Четыре кружки пива
— Скажите, приятель, зачем вы пьете, если душа не принимает?
— Не приставайте ко мне с расспросами!
— Я и так вижу, не слепой: каждый раз перед тем, как выпить, вы морщитесь и зажмуриваете глаза, будто лекарство глотаете. Вот, шляпу опять нахлобучили, глаз не видать.
— Ах, вот вы о чем!..
— Скажите, зачем он вам, этот маскарад?
— Все равно вы мне не поверите.
— С чего вы взяли?
— Да потому, что никто до сих пор мне не верил.
— А ну, выкладывайте все как есть по порядку. Например, зачем вы закрываете глаза, когда пьете?
— Чтобы жена не увидела. Она терпеть не может, когда я по пивнушкам околачиваюсь.
— А где она, ваша жена?
— Дома, конечно.
— Тогда к чему эти страхи, что она увидит?
— Все может статься.
— А может статься, вы меня дурачите! Тогда вы просто-напросто…
— Я заранее предупреждал, что вы не поверите!
— А вы рассчитывали, что поверю? Человек потягивает себе пивко, говорит, что жена его дома, а сам прячет глаза под шляпу, чтобы жена не увидела! Она что у вас, ясновидящая?
— Куда ей! Обыкновенная домохозяйка, сидит дома и смотрит телевизор. Последнее время она от телевизора ни на шаг.
— А вы тут откалываете свои клоунские трюки!.. Фантастика в быту!
— Вот-вот, именно, что фантастика. Но жизнь, она иной раз такие коленца выкидывает, что никакому писателю не выдумать.
— Понятно, приятель.
— Какой смысл рассказывать, если никто не верит! Пиво свое я выпил… теперь можно и по домам…
— Э, погодите, приятель! Я угощаю, давайте выпьем еще по кружечке… Ну, так в чем там дело, расскажите мне свою историю.
Кружка первая
— Представьте себе, что еще несколько месяцев назад я считался человеком хорошо обеспеченным, про кого говорят: "У них денег куры не клюют". Не то, чтобы специальность у меня была редкая, но я работал в таком учреждении, где платят в несколько раз больше, чем в других. По профессии я фотограф и к тому же неплохой фотолаборант, так что можете себе представить, как меня ценили в. Институте марсианских исследований. Как только от наших автоматов с Сатурна и Марса начали поступать капсулы с материалами исследований, обработку всех микрофильмов поручали мне. Нет такой рабочей операции, которую я не мог бы выполнить, и нет такого микрофильма, с которого мне не удалось бы отпечатать высококачественные снимки… Ну вот, к примеру, чтобы вам стало ясно: дайте мне малюсенький кадр, с полногтя на моем мизинце, и я вам отпечатаю отменный снимок такого размера, как потолок над нами. А это не пустяк! Доводилось вам когда-нибудь слышать о сверхмелкозернистой пленке? Нет? Ну, не беда!.. Достаточно сказать, что на работе меня любили и ценили как специалиста, особенно последние годы, когда некоторые политиканы из зависти к нашим успехам принялись строить нам разные пакости. Там — вы понимаете, кого я имею в виду? — там старались любой ценой перехватить наши капсулы. Такая капсула по своим размерам не больше авторучки. Сделана она из сплавов со свинцовой защитой и снабжена наводящим устройством. Автомат катапультирует капсулу в магнитное поле, а дальше она направляется лазерным лучом. Конечно, и оттуда посылали лазерные лучи, чтобы отклонить наши капсулы, но не могли разгадать, на какой частоте мы работаем. Так что капсулы прибывали к нам по-прежнему, да только пленки в них часто оказывались засвеченными.
Скажу без преувеличения, денег я таскал домой полные карманы, мы уж и не знали, что с ними делать. Живем мы с женой вдвоем, детей у нас нет. А вы ведь знаете, как это бывает: без детей человек чувствует себя обделенным, даже если денег у него хоть лопатой греби. Было время, когда мы с женой очень из-за этого расстраивались. Вот ведь курьез: запускать ракеты черт-те куда мы научились, а вылечить бесплодие до сих пор не умеем. Взять чужого ребенка на воспитание мы не решались, вот и говорю я жене: "Надо примириться, милая, против природы не попрешь". Поначалу все шло как надо, а потом постепенно разладились у нас отношения, размолвкам и ссорам не было конца… А в общем-то мы любим друг друга и не изменял я ей ни разу до тех пор, пока не приключилась вся эта история…
На чем это я остановился? Ах да, на завистливых политиканах. Никак им не удавалось ни перехватить, ни отклонить наши капсулы. А их здорово припекло, потому как в ту пору мы начали строить гигантские солнечные печи на Марсе. До сих пор наши автоматы другого дела не знали, только вели топографическую съемку, фотографировали, брали пробы почвы и так далее. Теперь же инженеры на Земле завершили проект огромных солнечных печей. Чертежи мы фотографировали на микропленку и с помощью фотонных ракет засылали в программирующие узлы строительных автоматов. Что тут объяснять — работа свер. хважная и сверхсекретная. Все фотографирование было поручено мне одному. Мельчайшую циферку, каждый тончайший штрих нужно было точно экспонировать, чтобы считывающие приборы, не дай бог, чего не перепутали. Кроме руководства Института только мне одному был известен код, раскрывающий последовательность технологических процессов. Дело в том, что из предосторожности каждый чертеж разрезали на узкие полоски и нумеровали их с помощью тайного кода. Можете себе представить, у нас были все основания опасаться промышленного шпионажа.
А в полночь, когда я до предела измочаленный притаскивался домой, нетрудно догадаться, что меня там ожидало. Слезы, упреки… Ни в кино, ни в театр не ходим, машина зря простаивает, раз мы все равно никуда не ездим. А может, я вовсе и не в институте пропадаю, а амурными делами занимаюсь. "Ну а эти кучи денег за сверхурочные, по-твоему, откуда берутся?" — спрашиваю. На это ей нечего было возразить. Не любовницы же мне приплачивают! Взгляните сами, разве я похож на такого?..
Не надоело вам слушать мою болтовню? А то вы скажите. Предлагаете еще по кружечке? Ну что ж, очень любезно с вашей стороны. Благодарю вас, хотя, признаться, я небольшой охотник до выпивки.
Так, разве что иной раз пропустишь кружку-другую за компанию…
Кружка вторая
— И что бы вы думали? В этой спешке-гонке я вдруг и сорвался. Нет, не в нервах дело, какое там: нервы у меня железные. Как-то раз утром просыпаюсь и ничего не вижу, перед глазами сплошная белая пелена. Моргаю, тру глаза — не помогает.
— Что ж теперь со мной будет? — спрашиваю жену и чувствую, как голос у меня сорвался.
Жена, бедняжка, перепугалась не на шутку и, конечно, давай меня костерить — теперь уж из самых лучших побуждений; такова, видно, женская натура: как повадится на человека кидаться, так и не может остановиться. "И охота, мол, было вкалывать с утра до ночи, да от лабораторного освещения кроме вреда ничего не жди, вот и достукался, теперь бы на себя полюбовался…" Слушал я слушал ее умные речи, да как заорал изо всей мочи, что с радостью бы полюбовался, если бы мог, и к черту всю ее ругань, надо звонить в больницу, заводить машину и — к врачу.
Так и сделали.
Жена отвезла меня в больницу при нашем Институте. А надо вам сказать, до этого случая я никогда не болел и больничных порядков не знаю; сижу себе в коридоре и жду, жена рядом сидит и плачет украдкой. Но скоро подходит к нам больничная сестра, берет меня под руку, ведет к профессору и дорогой ласково так успокаивает. Может, слышали, был у нас такой знаменитый нейрохирург и окулист… Не слыхали? Ну, не важно.
— Ага, значит, вы и есть наш незаменимый лаборант? — пророкотал над моим ухом профессорский бас.
— Совершенно верно, господин профессор. Вот и сейчас беспокоюсь, как бы моя работа…
— Гм! Ваша работа — наша забота… — Профессор замолчал.
В кабинете стояла такая тишина, что в ушах у меня отдавалось биение собственного сердца. Господи, что ж за напасть на меня свалилась?!
Прежде всего профессор самым тщательным образом обследовал мои глаза, похмыкал, подумал, затем изрек:
— Самое обыкновенное воспаление радужной оболочки. При интенсивном лечении зрение может вернуться через две-три недели. Но в вашем случае эта болезнь осложнена побочными явлениями. Скажите, вы пьете?
— В меру, господин профессор.
— Ясно. Стало быть. как бездонная бочка. Страдаете головными болями?
— Нет.
— Считайте по три.
Я досчитал до какого-то числа, после чего он заставил меня вести обратный отсчет по четыре. Потом неожиданно велел называть любые числа наугад, как взбредет на ум. Я долго перечислял, и только когда кончил, спохватился, что я, как старательный ученик, отбарабанил весь цифровой код на тот день.
С перепугу я понес какую-то околесицу, но тут сестра остановила меня, хватит, мол, господин профессор вышел, а мне ведено перейти в другой кабинет, сделать энцефалограмму…
— Не исключено, что зрение вам удастся спасти только с помощью операции на черепе.
Молочно-белая пелена перед глазами к тому времени сменилась непроглядной темнотой. Я брел по коридору, точно лунатик, все голоса и звуки доносились до меня откуда-то издалека. Должно быть, в таком мире живут слепые.
Ах да, уважаемый, что же это мы с вами не пьем, совсем заговорились, а кружки простаивают. Теплое пиво и в рот не возьмешь. Ну, будем здоровы!
Я замечаю, вы из тех людей, у кого слезы выступают, едва заходит речь о глазных болезнях. Вот и со мной поначалу тоже так было, а потом привык. В больнице — там с нашим братом не церемонятся: сейчас тебе веко вывернут, кисточкой смажут и уко. лы разные делают… А то еще и чистят, будто перед ними не глаз, а луковица какая, вот ей-богу!
Но уж если черепушку пополам распиливают, это, скажу я вам, еще похуже будет.
Пролежал я так в кромешной тьме несколько суток. Но однажды подходит к моей койке сестричка, гладит меня по щеке. Я, понятное дело, воспрянул духом и тоже протянул руку, чтобы потрепать ее по щечке, да что возьмешь с незрячего: промахнулся сослепу и угодил рукой не в щечку, а пониже.
— Не такой уж вы и больной, оказывается! — заметила сестра.
— Простите великодушно! — смущенно кашлянул я.
И тут вдруг она наклоняется и чмок меня в небритую щеку.
— Извинения излишни: вам все дозволено, — промурлякала сестричка.
Гром и молния! Тут меня в жар бросило, вот, думаю, сейчас в момент прозрею. Чудо, какая удача! Ведь сестричка-то оказалась не из робких!
На такие слова требуется достойный ответ. Но до дела у нас не дошло. Сестра ловко увернулась, а меня в тот же миг сграбастали другие руки, уложили на каталку и прямиком в операционную.
Кружка третья
— Еще по одной предлагаете? Премного благодарен! Порядочного человека сразу видно! Так вот, дружище… вы позволите так называть вас? Зато расскажу вам, как прошла операция, понимаю, что вам не терпится узнать. И чего только со мной не делали: и пилили, и долбили, и электричеством сверлили! Да-да, я все чувствовал, ведь меня не усыпляли. А-а, пустяки, какая там боль! Мозг — он сам по себе никогда не болит, дурак он, что ли, болеть! Он регистрирует разные боли-хвори человеческого организма, и хватит с него.
Вот после операции меня, конечно, усыпили. Проспал я, наверное, несколько суток кряду. А когда проснулся, открыл глаза и вижу: справа от меня сидит моя больничная сестра, из себя заглядение, прямо куколка, а по другую сторону несет дежурство моя верная супруга в белоснежном халате.
— Ур-ра, вижу! — закричал я и обнял жену. После чего поворачиваюсь и заключаю в объятия куколку — в конце концов на радостях чего не сделаешь. Видеть-то я видел, да только одним глазом. Другой застилала беспросветная тьма.
— Не беспокойтесь, со временем зрение восстановится полностью, — утешил меня профессор; собственно говоря, его я тоже сейчас видел впервые. Низенький такой, лысый и очки у него на носу настороженно поблескивали. — Только не закрывайте ничем и не завязывайте незрячий глаз; напротив, старайтесь им смотреть так же, как здоровым.
— А как быть с работой?
— Работа в лаборатории вам не повредит, а скорее даже наоборот пойдет на пользу, — ухмыльнулся профессор.
Затем он направился к выходу и знаком поманил за собой сестру. Смущенно и не без угрызений совести я покосился на жену.
— Вот ведь как все обернулось… — сбивчиво запричитала она, а потом вынула из сумки какую-то коробочку. — Смотри, что я тебе купила. Знаю, что ты давно на них заглядываешься.
Она показала мне элегантные наручные часы и сама защелкнула мне на запястье браслет. Это были дорогие кварцевые часы, с постоянным заводом и крупным рубиново-красным циферблатом. Мне случалось видеть такие только на фотографиях в иностранных журналах.
— Выставочный образец, — пояснила жена, — но мне продали. Фирма гарантирует точность хода, часы водонепроницаемые и с противоударным устройством. И очень красивые, не правда ли?
Часы действительно были красивые и дорогие, только жаль, что говорить не умели, а иначе они, наверное, подсказали бы мне, что они-то меня и погубят.
Да что мы попусту вертим в руках свои кружки, пора допить, пока пиво не согрелось! А теплое пиво — его хоть выливай…
Ваше здоровье! Что может быть лучше кружечки холодного пива? Разве что две кружки! Ха-ха-ха!..
Вот я веселюсь, а самое интересное еще не досказал… Значит, ослеп я на один глаз, и на голове у меня остался четырехугольный шрам — в точности как на арбузе бывает, когда его взрежут, попробуют, а потом вырезанный кусочек опять на место пришлепнут. Швы на голове срослись, но волосы в месте трепанации выпали, может быть, потому, что профессор платиновой проволочкой скрепил края кости: как он объяснил, для того чтобы мне не пришлось валяться в больнице до полного заживления. А я, как только меня выписали, сразу же помчался в лабораторию.
Там меня встретили с распростертыми объятиями. Каждый норовил пожать мне руку, всем хотелось полюбоваться моими новыми часами и поглядеть на забинтованную голову.
Впрочем, часы оказались очень практичными. При красном освещении фотолаборатории рубиновый циферблат становился почти белым, и на нем особенно отчетливо выделялись черные стрелки.
В институте мне все уши прожужжали, как меня им не хватало. Тот парень, что меня замещал, как специалист оказался ни к черту не годным: до того запутал все дело, что на Марсе пришлось застопорить строительные автоматы.
Не скрою, похвалы льстили моему самолюбию. Согласитесь сами, дружище, что еще человеку надо? Главное, чтобы его ценили! Невелика радость, если тебя осыпают деньгами и при этом ни во что не ставят! По мне, так пусть уж денег будет меньше, а добрых слов больше. Ваше здоровье! Я сразу же взялся за работу, у меня все шло без сучка, без задоринки. Я и с одним глазом делал такие же качественные фотокопии чертежей, как и прежде. Работа меня ничуть не утомляла, но зато, признаюсь, ужасно одолевало любопытство, когда же наконец спадет эта отвратительная черная пелена и с другого глаза. Каждый раз, стоило мне только включить лампы на копировальном столе, я на секунду замирал, уставившись незрячим глазом в чертежи, и все надеялся, вдруг да в один прекрасный день стану им видеть.
А пока суд да дело знай себе работаю дальше.
Дома, конечно, мне приходилось несладко. Жена моя, видно, размечталась, что я выйду на пенсию и мы заживем без забот, без печалей и душа в душу, воркуя как голубки. Да только сказать по правде, дружище, я своей жизни не мыслю без работы… К тому же и ворковать в четырех стенах рано или поздно наскучит, особенно если какай другая голубка поманит.
Ах, лучше и не вспоминать! Первые недели я работал как заведенный, да и сестричка целыми сутками была занята на дежурстве. От силы раза два перекинулись словом по телефону. Правда, полунамеками условились, что как только улучим свободных полчаса, то зря терять время не станем. Сейчас расскажу, что было дальше, наберитесь терпения, не перебивайте!
А дальше события пошли совсем удивительные. Прихожу это я на перевязку, а там — ни красотки моей, ни профессора. Докторишка молоденький такой только плечами пожал, увидя заплату на моем черепе, а сестра — старая грымза — наложила свежую повязку.
— Что господин профессор в отпуске? — спрашиваю, хотя интересует меня вовсе не он.
— Можно и так назвать, что в отпуске! — это доктор мне.
— Неужели болен?
— Хуже, приятель. Арестовали его вместе с ассистентом и еще четырьмя врачами. Вы были его последним пациентом. Считайте, что вам повезло, потому что в своем деле старик, конечно, был дока. Хирург он первоклассный.
— Хотела бы я только знать, чего ради такие, как он, берутся шпионить? Денег он, что ли, мало зарабатывал? — вмешалась пожилая сестра.
Новость эта поразила меня в самое сердце. Шпион, только этого не хватало!..
Тут я вспомнил, как при первом обследовании выболтал кодовые цифры. Мать честная, выходит, это я виноват, а на моего преемника всех собак вешали за нечеткую работу автоматов!
Но я промолчал; трусливое существо — человек, уж поверьте мне. Никому я про тот случай не обмолвился, вкалывал пуще прежнего, а сестре даже звонить перестал. Так, на всякий случай, а то кто его знает, как дело повернется, верно? К тому же и любви между нами никакой не было… вот жена моя — другое дело, за нее я готов в огонь и в воду, а чтобы рисковать собой за какой-то там поцелуй в щечку да тысячу пустых обещаний — нет, на это я не согласен.
И не говорите, женщинам никогда не понять, на какую верность способны мы, мужчины!
Так на чем, бишь, я остановился? Да, значит, профессора моего поймали с поличным. Вскоре раскрыли целый заговор. Наши иностранные конкуренты хотели подкупить руководителей института, чтобы те продали им чертежи космических солнечных печей. Конечно, если бы им удалось построить такие же печи, то в четыре раза понизилась бы цена титаноалюминия, выплавляемого нашими печами на Марсе.
Только ничего из этих коварных планов не вышло. Ну и слава богу, думаю я и тружусь дальше на совесть. Работы все прибывало, не раз приходилось засиживаться допоздна: из предосторожности чертежи стали кромсать еще мельче и каждый день меняли порядок передачи информации.
И все же пришла беда! В районе экватора на Марсе наши соперники тоже начали строить солнечную печь.
Руководители института и ученые собрались на совет. Решено было ускорить строительство. Как одержимые, днем и ночью работали инженеры и чертежники, и капсулы с информацией летели на Марс одна за другой. Только вот что странно: теперь наши конкуренты пропускали их беспрепятственно.
Зато одновременно со второй нашей печью они тоже построили у себя печь. Более того, они ничего не скрывали. Фотографии печи были опубликованы в газетах. Печь была точнейшей копией нашей конструкции, секреты которой мы так тщательно охраняли.
Теперь мы хоть как гони производство, выгоды нам от этого не выходило никакой. И все же мы еще пытались напрячь все силы. Запустили целую серию новых автоматов, оно и понятно: чем больше механизмов, тем быстрее пойдет строительство. В глубокой тайне принципиально изменили конструкцию. Изменения вносил главный инженер, а рядом с ним находились директор и два сотрудника, ведающие охраной промышленных тайн. Вчетвером они корпели над этим, собственноручно принесли мне в лабораторию настриженные лапшой проекты, стояли у меня за спиной, пока я работал, а потом сами заложили микрофильмы в капсулы и самолично отвезли все это на ракетную базу.
И что бы вы думали? Одновременно с нашей третьей печью была построена и их третья печь — с учетом всех произведенных нами изменений!
Уф, стоит только мне об этом вспомнить, как сразу пересыхает во рту!
Кружка четвертая
— Это вы напрасно, дружище, я ведь без намека сказал!.. Тысяча благодарностей, верно подмечено, нелепо сидеть, когда кружки пустые. Зато в следующий раз я плачу за двоих…
Ну что ж, давайте выпьем, пока пиво холодное… Так вот, поднялся у нас в институте невиданный переполох! Начальство засуетилось, к подъезду каждый час подкатывали машины с сиреной. Меня тоже вызывали в главное управление, расспросили досконально о моей работе и даже врача пригласили, чтобы сменил мне повязку на голова: вдруг да обнаружится, что меня никто не оперировал, а под бинтами я выношу из лаборатории микрофильмы. Конечно, меня сразу же и отпустили подобру-поздорову, но только лучше бы совсем не выпускали: дома жена запилила, хоть вешайся! Короче говоря, на следующий день я заявился в институт сам не свой; смотрю — и другим не лучше, настроение у всех похоронное: все друг на дружку косятся с подозрением и каждый считает себя оскорбленным в лучших чувствах.
Только я собрался работать, как нагрянуло высокое начальство из управления и следователь из полиции. Вручают мне новые чертежи, конечно настриженные полосками и перетасованные: давай, мол, копируй у нас на глазах. Глядите, думаю, сколько угодно, мне это все до лампочки; когда я работаю, то — ничего не вижу и не слышу, хоть все гори кругом. Изготовил я микрофильмы, тщательно и в срок — все честь по чести, материалы у меня забрали и распрощались, но при этом все процессы снимались на контрольную ленту: пустой сушильный шкаф, чистые столы и так далее, вплоть до того момента, когда я вручаю шефу готовую кассету.
Проводится контрольный опыт, сказали мне, и при этом упомянули о строительстве какой-то башни. И полетели наши фотонные ракеты, понесли капсулы с микрофильмами стройавтоматам.
Нам оставалось только ждать. Сидим, молчим как в рот воды набрали и ждем. И, знаете, как иной раз бывает, когда на земле неприятности, то и на небе собираются тучи: природа отставать не желает. Надвигалась гроза.
После обеда приехал директор института. Багровый от возмущения, пронесся он по коридорам.
