Он взмахнул мечом, будто надеясь видом своим вернуть мужество оробевшим, но тут капитан «Ласточки», швырнув на палубу обоюдоострый топор, крикнул:

— Не слушайте его, почтенные! Живая собака лучше мертвого льва! Нам не выстоять против двух джилл! Но мне известны случаи, когда зузбары отпускали ограбленные корабли с миром. Потерянное богатство можно вернуть, а новая голова ни у кого еще на плечах не вырастала!

— Он прав, — хмуро поддержал капитана Хилой, в свой черед бросая оружие на палубу. — Непоправима лишь смерть, и Мать Всего Сущего не одобрит тех, кто не умеет ценить ее дар.

Вглядываясь в лица окружавших его людей, Эврих читал на большинстве из них страх и растерянность — те же самые чувства, которые испытывал сам. Призыв Хутаба на мгновение воспламенил его, но картина избиения зузбарами команды и пассажиров «Морской девы» вновь встала перед глазами арранта, и он еще ниже опустил так и не поднятый в воинском салюте меч. Стоящий слева от него горбоносый красавец нарлак с проклятиями швырнул арбалет под ноги своему капитану, а Иммамал, скорбно склонив голову, негромко произнес:

— Если корабельщики пали духом — судно скоро пойдет ко дну.

Снова застучали о доски брошенные копья, мечи, топоры и арбалеты. Люди, еще недавно готовые драться до последнего, понурив головы и стараясь не глядеть друг другу в глаза, начали разбредаться по кораблю. Вот уже и Хутаб с презрительной гримасой уронил меч, криво усмехнулся, встретившись взглядом с аррантом, и, по-стариковски горбясь, зашаркал к палубной надстройке, расположенной за второй мачтой.

Облокотясь о фальшборт, Эврих некоторое время бездумно смотрел на приближающуюся к «Ласточке» с левого борта джиллу. Потом внимание его привлекла выскочившая из волн летучая рыба. Вода в том месте, откуда она только что взмыла в воздух, слегка вздыбилась: какая-то хищная тварь преследовала золотистую летунью. Отчетливо почему-то стали слышны резкие крики парящих над волнами чаек, и у арранта мелькнула мысль, не броситься ли ему в море. При такой-то погоде доплыть до берега — всего лишь вопрос времени. Тут же, однако, ему вспомнились истории о водящихся в здешних водах акулах-людоедах, косые плавники которых он видел нынешним утром, и, решив, что быть сожранным заживо далеко не самый легкий способ самоубийства, он неспешно двинулся на бак, чтобы понаблюдать за тем, как будут перебираться на «Ласточку» «стервятники Кешо». Подходящая к нарлакскому судну с правого борта джилла была уже так близко, что он мог отчетливо разглядеть хорошо памятные ему клювастые шлемы, широкие изогнутые мечи и сработанные из пластин маронгового дерева панцири сгрудившихся на ее носу зузбаров.

Согнав корабельщиков и пассажиров «Ласточки» на корму, зузбары оставили дюжину человек для охраны пленников и словно бы забыли о них. Открыв люки, капитаны обоих джилл устремились во главе своих подчиненных в трюм, дабы оценить захваченную добычу. Осмотр трюма продолжался довольно долго, и еще до того, как капитаны «Хунгара» и «Верволики» поднялись на палубу, Эврих, внимательно прислушивавшийся к разговорам охранников, понял, что потерей товаров пассажирам «Ласточки» отделаться не удастся: времена, когда сторожевики Кешо, играя в таможенный досмотр, довольствовались обиранием или даже грабежом встречных кораблей, безвозвратно ушли в прошлое. Ничуть не стесняясь присутствия пленников и нимало не заботясь о том, что кто-то может знать их язык, охранники, откровенно радуясь привалившей удаче, болтали о том, что, какими бы товарами ни был набит трюм «Ласточки», они получат за нее положенный приз. Император Мавуно нуждается как в рабах, так и в кораблях, способных перевозить войска, и в настоящее время зузбаров занимал лишь вопрос, куда император двинет свое победоносное воинство в первую очередь.

Ближе всего располагались Кидота и Афираэну, упорно не желавшие войти в состав империи и уже за одно это заслуживавшие немедленного наказания. Дикий и малолюдный Шо-Ситайн являлся незавидной добычей, зато Южная Аррантиада и в частности города-порты Аланиол и Лаваланга были лакомым кусочком. Тем паче что, покорив Центральный континент, «стражи моря» смогут контролировать торговые пути между всеми частями света. С другой стороны, заманчиво было прибрать к рукам солнечный Халисун, чьи вина и женщины не знают себе равных…

— Вай-ваг! Кто осмелился сказать подобную глупость?! — сурово прикрикнул на своих товарищей молодой дан-цед — командир дюжины, чей клювастый шлем был украшен пучком белой щетины. — Лучшие вина производят виноделы Мавуно! Самых страстных, красивых и сильных женщин рождает земля Мавуно! Халисун всего лишь прыщ на теле Восточного континента, и мы сковырнем его походя, как только это станет угодно императору Кешо!

— Ай-ваг! Так мы и сделаем, когда повелит Величайший! — немедленно согласились с командиром зузбары, а один из них, с жиденькой бородкой на остром хорьем личике, искательно добавил: — Светлокожие женщины подобны жирным опарышам и, разумеется, ни в чем не сравнятся с нашими чернокожими подругами. Но золото в любой части света остается золотом, и больше, чем где-либо, его скоплено в ленивом, зажравшемся, вечно раздираемом смутами Саккареме.

— О, Саккарем! — недружно, но с одинаковым алчным блеском в глазах воскликнули несколько «стервятников Кешо». Богатый беззащитный край, где их не встретят дисциплинированные и хорошо вымуштрованные лагиоры аррантского Царя-Солнца и им не придется месяцами выкуривать упорных халисунцев из каменных твердынь, возведенных у отрогов Рудных и Замковых гор, в которые при первых же признаках опасности потянется население цветущих и плодоносных долин. Нет-нет, именно Саккарем был тем местом, куда императору следовало прежде всего послать корабли со своими неустрашимыми меченосцами, копейщиками, пращниками и лучниками. Послать конников и боевых слонов, одним своим грозным видом обратящих в бегство робких духом торгашей и хлопкоробов…

— Послушали бы этих головорезов саккаремский шад, халисунский шулхад и их приближенные! — с горечью промолвил Хутаб. — Словно дети, не могущие поделить понравившуюся игрушку, они десятилетиями ссорятся из-за двух-трех пограничных деревенек и готовы развязать кровопролитнейшую войну, которая не принесет победителю ни славы, ни прибыли, не подозревая о занесенном над их головой топоре. А ведь я сам был свидетелем тому, как некий слепой мономатанец предупреждал халисунского шулхада о захватнических планах Кешо. Но пророчества его, как водится, не были приняты всерьез ни Удань-Хинганом, ни посланцами саккаремского шада, находившимися в это время при дворе Луноликого.

— Уж не о Дикероне ли, прозванном Слепым Убийцей, ты говоришь? — обратился к Хутабу Эврих, дивясь тому, что совсем недавно слышал о пророчествах чернокожего метателя ножей от Хилой.

— О нем самом. Не верил я, что он дело говорит, а мог бы, кажется, сообразить, что без ветра и трава не шелохнется.

«А ведь, пожалуй, зузбары не случайно с придыханием рассуждают о несметных богатствах Саккарема, — подумал Эврих. — Если тайна, открытая мне давеча Иммамалом, стала известна соглядатаям Кешо, туда-то император Мавуно и пошлет свои войска прежде всего. Во всяком случае, почва для вторжения в эту страну подготавливается кем-то весьма тщательно» .

Аррант отыскал глазами Иммамала и по тому, как посерело и словно слоем пепла подернулось его дочерна загорелое лицо, понял, что тот, зная, подобно большинству купцов, язык, на котором изъясняется значительная часть населения Мономатаны, слушая разговоры охранников, думал о том же, что и он. Возможно, впрочем, посланец Мария Лаура просто испугался за свою родину, которой и без того постоянно угрожали вторжением то халисунцы, то обитатели Вечной Степи, а теперь вот еще и император Кешо зубы на нее точит.

Справедливости ради следовало признать, что другие пассажиры «Ласточки», команда ее и капитан выглядели ничуть не лучше Иммамала. Даже те из них, кто ни слова не понимал по-мономатански, успели уже сообразить, что, коль скоро «стервятники» не перетаскивают находящиеся в трюме нарлакского судна товары на джиллы, «Ласточке» предстоит проследовать вместе с ними в Мванааке или какой-либо иной порт империи Мавуно, а им самим превратиться из свободных, уважаемых людей в бесправных рабов. Кто-то, пугая других и пугаясь сам, дрожащим голосом предположил, что зузбары, чего доброго, дабы не утруждать себя возней с пленными, могут их и за борт выкинуть, но на паникера тут же зашикали, посоветовав не молоть чепуху: сотня крепких, сильных мужчин — это целое состояние и превращать его за здорово живешь в акулий корм дураков нет.

Прислушиваясь к разговорам охранников и отрывочным фразам, которыми обменивались между собой его товарищи по несчастью, Эврих отметил, что не испытывает ни волнения, ни страха, как будто все происходящее не имеет к нему ни малейшего отношения. С некоторым изумлением аррант вынужден был признать, что теперь, когда стало очевидным, что резни, подобной той, которую учинили «стервятники Кешо» на «Морской деве», не будет, он ожидал дальнейшего развития событий совершенно спокойно. Более того, с интересом стороннего наблюдателя, который не прочь познакомиться поближе с жизнью имперских сторожевиков, а ежели повезет, то и населения Мавуно, глава о быте и нравах коего, безусловно, украсит страницы его «Дополнений». Не зря, значит, говорят: кто родился от курицы, тот должен рыть землю.

Стремясь поскорее увидеться с Кари, он все же выбрал не самый короткий путь к Вратам Гремящей расщелины — по восточному берегу континента, а тот, который обещал быть интереснее, и не вправе роптать, если Боги, идя навстречу его желаниям, как обычно, приступили к исполнению их весьма своеобразно, в соответствии с собственными вкусами, планами и намерениями. Ну что ж, ему к этому не привыкать, и в глубине души он ожидал чего-то подобного…

Бродившие по палубе зузбары, вникавшие в тонкости оснащения «Ласточки», подались на корму, охранники, прекратив трепаться об ожидавшем их кутеже, приняли грозный вид: из трюма один за другим выбрались капитаны обеих джилл и сопровождавшие их воины. На лоснящихся от пота лицах играли улыбки: составляя список захваченных товаров и опечатывая тюки, сундуки и бочки, «стервятники» успели прикинуть, сколько цвангов выручат за положенную им двенадцатую часть захваченного на нарлакском судне добра, и пребывали в наипрекраснейшем расположении духа.

Пока сопровождавшие капитанов воины выкатывали из трюмов не занесенные в опись бочонки с вином, предназначавшиеся для празднования выпавшей «стражам моря» удачи, охранники, не дожидаясь распоряжений командиров, заставили пленников выстроиться вдоль обоих бортов. Молодой дан-цед громко объявил, сначала по-мономатански, а затем на ломаном саккаремском языке, что сейчас будет проведен досмотр их личных вещей, которые каждый должен выложить на палубу у своих ног. Эврих снял с плеча сумку с лекарскими принадлежностями, которую так и не удосужился отнести в каюту. Поглядел, как товарищи складывают перед собой отделанные серебряными бляхами пояса, кошели и кинжалы для разделывания пищи и заточки перьев, и, отцепив от пояса оба пенала, положил рядом с сумкой.

— Кольца, серьги, браслеты, ожерелья — снимайте все-все! Эти безделушки вам больше не пригодятся! Рабам не положено иметь никаких украшений, ежели они не подарены им хозяином! — весело покрикивал дан-цед, в то время как пара расторопных охранников, следуя вдоль шеренги пленников, складывала выложенные на палубу вещи в большой холщовый мешок.

Двое писцов, двигаясь вдоль правого и левого борта «Ласточки», начали заносить на пергамент имена пленников, национальность их и род занятий. Зузбары действовали быстро и слаженно, заминок почти не возникало, и капитаны джилл наблюдали за происходящим со снисходительной скукой: им было не впервой захватывать торговые суда и процедура вступления во владение добычей была продумана и отработана до мелочей.

— Эй ты, чудо, серьгу снять забыл! А ты, борода, скидывай нагрудник — отвоевался! Вай-ваг! Да у тебя под ним кошель? — удивился дан-цед. — Отвязывай, не жалей. Все равно мы вас в Мванааке в одних набедренных повязках высадим. Так лучше уж сразу избавиться от всего лишнего.

Не отставали от дан-цеда и писари, громко переспрашивая:

— Шерах? Саккаремец? Торговец металлической посудой? Ай-вай! Ничего-то, кроме гребца или сборщика риса, из тебя не выйдет! Что за глупый корабль: ни кузнецов, ни плотников, ни сукновалов, ни ткачей! А ты кто? Хилой? Благодари своих Богов за то, что к нам попал. По крайней мере, от ожирения не умрешь…

Памятуя, что комариный писк на небе не слышен, купцы и корабельщики покорно отвечали на вопросы писцов и безропотно расставались со своим добром. Подавленные обрушившейся на них бедой, они словно разом утратили силы к сопротивлению и лишь возводили очи горе, призывая в трудный час на подмогу кто Храмна, кто Морского Старца, кто Священный Огонь, и Эврих уже начал склоняться к мысли, что обращение более полусотни людей в рабство так вот тихо-мирно, по-домашнему, и закончится, когда дан-цед раздраженно прикрикнул на Ирама:

— Тебе говорю, снимай браслет! Полно губами шлепать! Теперь тебе если что и предстоит носить, так только колодки. А ну!.. — Он шагнул к светловолосому парню, и тут произошло то, чего никто не ожидал, а большинство даже и не успело увидеть.

Ирам откачнулся от тянущихся к нему рук дан-цеда, выхватил из складок халата длинный кинжал и ткнул им весельчака зузбара в грудь. Клинок скользнул по пластинкам маронгового панциря, и тогда Ирам нанес еще один удар, целя под обрез доспеха. Дан-цед жалобно вскрикнул, дернулся, словно пронзенная острогой рыбина, и рухнул на палубу, прижимая к животу окрасившиеся кровью ладони. Ирам с пронзительным воплем отпрыгнул к фальшборту, выставив перед собой кинжал, стоявшие подле него купцы шарахнулись в разные стороны, писцы, разом утратив весь свой гонор, пятясь, начали отступать от шеренги пленных.

— Лоче! — испуганно крикнул капитан « Верволики» г кидаясь к корчащемуся на палубе молодому дан-цеду. Охранники, обнажив широкие кривые мечи, опережая его, бросились на Ирама.

— Живым! Живым взять! Живьем! — взвыл капитан «Верволики», склоняясь над дан-цедом. — Сунгар! Сунгара сюда! Быстро!

Стоя на коленях, он трясущимися руками попытался расстегнуть ремни маронгового панциря, низ которого, как и пластинчатый кильт, уже окрасился кровью раненого.

— Сунгара! Капитан Шарван требует Сунгара! Лекаря приведите, лекаря! Лоче ранен! Лоче убит!.. — вопили «стервятники Кешо».

— Не подходи, убью! — отчаянно взвизгнул Ирам, размахивая окровавленным кинжалом.

— Сеть принесите! Позовите Сунгара! Лоче умирает! Смерть халисунцу! Смерть убийце! Перерезать негодяям глотки! Выпустить кишки!..

— О Боги Небесной Горы, что за идиот! Давеча он готов был проиграть этот браслет в кости, а нынче убил из-за него человека, — пробормотал Эврих, испытывая почти физические страдания при виде искаженного болью лица дан-цеда и сознавая, что смерть его не останется неотомщенной.

— Пустите меня! Дайте дорогу! — Плешивый кривоногий зузбар отстранил капитана «Верволики» от дан-цеда и, нагнувшись над раненым, ловко перерезал ножом застежки панциря. — Вай-ваг! Дело плохо! С такой дырой в брюхе он едва ли выживет…

— Если Лоче умрет, я убью десять, нет, двадцать жирных ублюдков! А скудоумного предателя повешу за ноги! — дико вращая глазами, прорычал капитан «Верволики». — Я велю содрать с него живого кожу! Я буду кормить его собственными отрубленными пальцами! Ай-ваг! Клянусь бездонным чревом Хаг-Хагора, я использую этих трупоедов как наживку для ловли акул!..

Пока капитан сыпал проклятиями и перечислял пытки, которым он подвергнет Ирама и еще добрую половину пленников, светловолосый парень, прижавшись спиной к фальшборту, яростно отбивался от наседавших на него зузбаров. Получив приказ взять его живым, они слегка растерялись: попробуй-ка подступись к этому сумасшедшему — он ведь, в чаянии легкой смерти, того и гляди сам на их мечи бросится. А не скрутят они его — за борт прыгнет, и уж тогда от капитана пощады не жди. Шарван души не чает в сыне своей младшей сестры и не простит им, если они упустят его убийцу. Гибель в акульей пасти — слишком быстрая и вовсе не подходящая смерть для того, кто нанес вероломный удар любимцу капитана «Верволики».

Отбиваясь от наседавших на него зузбаров, Ирам очень скоро понял, что единственный способ избежать бесконечно долгих мук — это броситься за борт, а там будь что будет. Плавал он скверно, однако лучше уж было утонуть или быть растерзанным акулами, чем позволить тешиться над собой печально прославившимся своей жестокостью «стервятникам Кешо». Размахивая кинжалом, он некоторое время держал противников на расстоянии, достаточном для того, чтобы перемахнуть через фальшборт, но маячившие между Рудными горами и «Ласточкой» косые плавники учуявших поживу хищников заставляли его медлить, судорожно отыскивая какой-нибудь иной способ если уж не спастись, то хотя бы умереть быстро и достойно.

Эти-то колебания и стали для светловолосого юноши роковыми. Видя, что к зузбарам идет подкрепление, он, отбросив кинжал, вскочил на фальшборт, и в тот же миг его накрыла брошенная одним из «стервятников» сеть. Запутавшись в ней, он рухнул за борт, но, вместо того чтобы упасть в море, остался болтаться в двух-трех локтях над верхушками волн, тщетно силясь выдраться из крупноячеистой люльки и горестно проклиная собственную нерешительность и коварство Богов, отвернувшихся и отрекшихся от него в годину испытаний.

Перипетии охоты зузбаров за Ирамом отвлекли Эвриха от врачевателя, старавшегося облегчить страдания Лоче, и, когда он вновь взглянул на Сунгара, тот уже поднимался с колен, безнадежно качая плешивой головой.

— Мне очень жаль, капитан, но я ничего не могу поделать. Парень испустит дух еще до конца дня, и, право же, чем скорее отправится его душа на свидание с душами предков, тем меньше он будет мучиться.

— Послушай-ка, ты, тухлое черепашье яйцо! — в бессильной ярости процедил Шарван. — Он еще жив, а ты зовешься лекарем! Так сделай же что-нибудь, иначе, клянусь Черным посохом Белирона, я велю трижды протащить тебя под днищем «Верволики» как самозванца, ничего не смыслящего в порученном ему деле!

— О, Шарван, будь милостив и справедлив! Вспомни, что лев не давит мышей! Я сделал что мог — наложил кровоостанавливающую повязку, но не требуй от меня невозможного. Даже лучшие врачеватели Мванааке не в состоянии были бы спасти твоего племянника. Чего же ты хочешь от корабельного лекаря, чья работа заключается в излечении поносов и выдирании больных зубов?

— Быть может, твой лекарь годится на что-то большее? — с надеждой обратился Шарван к капитану «Хунгара». — Я щедро заплачу…

— Едва ли мой Памбо оправдает твои ожидания. Он неплохой повар и может аккуратно зашить рану, но тут его умений будет явно недостаточно…

Эврих бросил взгляд на впавшего в беспамятство Лоче, потом на Ирама, которого зузбары как раз в этот момент вытащили на палубу. Не так уж часто давали ему Боги шанс попытаться спасти две человеческие жизни за раз, и черной неблагодарностью было бы не воспользоваться им, убоявшись Шарвана.

— Что ж, поглядим, не останется ли и нынче грозно ревущий лев без добычи, — буркнул он и, отделившись от сбившихся в кучу пленных, громко промолвил: — Капитан, я попробую спасти твоего племянника, если ты готов обменять жизнь на жизнь.

— Вай-ваг! О чем лепечет это шрамолицый аррант? — Шарван в недоумении уставился на Эвриха, и тот, подозревая, что отсутствие практики не слишком благотворно сказалось на его владении языком Южного континента, терпеливо повторил:

— Я спасу Лоче, если ты сохранишь жизнь Ираму.

Брови чернокожего капитана сошлись на переносице. Он смерил Эвриха с ног до головы презрительным взглядом и уверенно заявил:

— Ты не врачеватель и не в силах спасти сына моей сестры. Признайся, что ты врешь!

— Если меня постигнет неудача, он умрет, — сказал Эврих, не исключавший и такого поворота событий. — Но может быть, Отец Всеблагой будет милостив к нам обоим.

— После его смерти я приколочу твои уши к мачте. Тебя станут поить забортной водой, пока дух твой не отправится в страну предков, — зловеще ощерившись, пообещал капитан «Верволики».

— Так ты сохранишь жизнь Ираму, если я спасу Лоче?

— Ты спасешь его, если хоть сколько-нибудь дорожишь собственной шкурой. Раб не может ставить условия своему господину, — с твердой верой в то, что иначе и быть не может, произнес Шарван.

— Хоть слон и велик, у муравья тоже есть тень, — ответствовал аррант, наперед знавший, что за спасение Ирама ему придется бороться с не меньшим упорством, чем за жизнь Лоче. — Вышедший из реки не страшится дождя, и смерть, на мой взгляд, немногим хуже рабства.

Нечто подобное уже происходило с ним в Вечной Степи. Только тогда ставки были выше. За спасение Имаэро — советника Хозяина Степи — он потребовал пять жизней. И получил их. Получит и теперь то, что требует, ежели, конечно, Всеблагому Отцу Созидателю это будет угодно.

— Да покроются твои внутренности язвами!.. — начал было Шарван, но Эврих решительно прервал его:

— Время и прилив не имеют привычки ждать. А время, отмеренное твоему родичу, на исходе. — Он ткнул пальцем в сторону раненого. — Ежели ты желаешь отомстить за смерть Лоче больше, чем видеть его живым и здоровым, можешь торговаться со мной и дальше. Если же нет, поклянись сохранить жизнь этому парню.

— Хорошо! Призываю Амгуна-Солнцевращателя в свидетели — я не причиню зла светловолосому, если ты спасешь Лоче. Но клянусь…

— Время уходит, Шарван. Вели перенести своего родича в каюту. Мне понадобится моя сумка и кое-какие снадобья из тюков. Но это потом. А сейчас главное — чтобы мне никто не мешал, не дышал в спину и не стоял над душой…

Направляясь в каюту, куда зузбары унесли раненого товарища, Эврих не глядел по сторонам. Привычным движением — как учил его Тилорн — встряхивая и растирая ладони, он мысленным усилием направлял к ним теплые телесные токи, поднимавшиеся от ступней, от низа живота и груди. Вот они бегут по плечам, перетекают в кисти, в пальцы рук, и из них формируется целительная сила, создающая знакомое ощущение упругого живого комка между ладонями…

— Получай свою сумку! Да лечи безо всякого колдовства и чародейства, иначе капитан…

— Брысь! — коротко рявкнул Эврих на толпящихся около постели раненого «стервятников Кешо».

Боясь расплескать переполнявшую и словно бы поднимавшую его над полом силу, подождал, когда зузбары скроются за дверью, и возложил ладони на живот Лоче. Подумал, что надо бы снять наложенную Сунгаром повязку, и тут же забыл об этом, оглушенный чужой, нет, теперь уже своей собственной, жгущей, точно раскаленные угли, болью…