Глава шестая. Подсылы

— Это опять твоя подруга? Она кричит каждую ночь. Почему твой лекарь ей не поможет? — спросил Таанрет, прислушиваясь к отчаянным воплям, доносившимся до него, несмотря на то что отведенная Нганье комната находилась в противоположном конце северного крыла особняка.

— Уруб сделал все, что мог, — тихо сказала Ильяс. — Она кричит не от боли. Точнее, не от телесной боли. Это взывает о мести ее истоптанная, поруганная душа.

— У нее очень горластая душа. Почему бы ей не взывать об отмщении немного потише? — раздраженно поинтересовался желтоглазый. — Пусть твой Уруб даст ей на ночь успокаивающее или снотворное. Уж врач-то, кажется, должен знать, что до любой души можно добраться, воздействуя на тело. Пока она еще с ним не рассталась, разумеется.

— Можно, — согласилась девушка, не глядя на беспокойно ворочавшегося среди горы подушек больного, которому уже заметно полегчало, но до полного выздоровления было еще далеко. — До души Нганьи твои настатиги именно так и добрались. Я ведь тебе уже рассказывала, как они это проделали?

— Почему это «мои»? Меня там не было. Я не приказывал и не позволял им… развлекаться с твоей подругой. И не могу нести ответственность за все творящиеся в столице безобразия.

— Разве? А мне-то казалось, что ты член Триумвирата и это по твоему приказу настатиги рыщут по особнякам Небожителей, ища предлога, чтобы расправиться с их обитателями и вволю пограбить, прежде чем пополнить императорскую казну за счет этих несчастных.

Ильяс не желала в очередной раз ссориться с желтоглазым, но он сам нарывался на неприятности и, да поможет ей Нгура, получит их, коль скоро ему так уж неймется.

— Если ты называешь то, что твои подонки ветераны сотворили с Нганьей, «развлечением», то тебя не должны смущать ее крики. Вполне естественно, что «развлечение» это ей крепко запомнилось и теперь она переживает его снова и снова в своих сновидениях. Позволив настатигам вести себя в столице империи как в захваченном чужеземном городе, ты догадывался, к чему это приведет, не так ли?

— Никто не позволял им и тем более не приказывал убивать и насиловать невинных… — упрямо гнул свое Таанрет, но девушка, рывком поднявшись из низкого, специально принесенного сюда для нее из отцовского кабинета кресла, нетерпеливо прервала его:

— Ну конечно же Нганья виновна! Она ведь бросилась защищать свою мать и способна была голыми руками перебить полсотни до зубов вооруженных настатигов! Ах, извини, яр-нуарегов — «ревнителей справедливости»! Ей бы, дурище, радоваться и млеть от счастья, глядя, как дюжие мужики избивают ее маму древками копий, а она… — Ильяс задохнулась от гнева, но тут же взяла себя в руки и саркастически продолжала: — Да и как ее было не избивать? Она же позволила себе заступиться за старого лекаря, вся вина коего заключалась в том, что он всю свою сознательную жизнь исцелял обитателей «Букета астр», равно как и всех прочих обращавшихся к нему за помощью недужных. Сие преступление нельзя было оставить безнаказанным!

— Ты не видела, что делали проклятые колдуны с моими соратниками, а этот самый лекарь, быть может…

— Это был лекарь! Понимаешь ты, ле-карь! Вра-че-ва-тель! Даже глупая птица не гадит в своем гнезде, а пес — в будке! Если вы перебьете лекарей, люди в Мванааке без их помощи будут дохнуть как мухи! Тебе это в голову не приходило? Ты не задумывался над тем, что даже колдунов нельзя убивать, не доказав предварительно вину каждого из них? Что это люди, твои сограждане, а теперь и подданные, имеющие такие же права, как и ты сам!

— Успокойся. Береги дыхание, — холодно посоветовал Таанрет, выдержав достаточную паузу, чтобы готовая ударить его форани чуть поостыла. — Спокойно идущий пойдет далеко, а решать споры криком — удел дураков.

— Так, значит, я дура? — горько усмехнувшись, спросила Ильяс. — И к тому же, наверное, предательница, раз позволила себе повысить голос на члена безгрешного, безупречного Триумвирата. Когда окончательно выздоровеешь, не забудь разрешить своим людям «развлечься» и со мной. Впрочем, ты можешь сделать это прямо сейчас: папа прислал два десятка настатигов для твоей охраны. Позвать их? Быть может, ты захочешь посмотреть, насколько они поднаторели в изобличении и наказании юных преступниц?

— Говорят, женщины начинают превращаться в гадюк сразу после замужества, однако в тебе уже сейчас предостаточно яда. И ты прекрасно знаешь, что можешь жалить меня безнаказанно.

— Это почему же? — спросила Ильяс с самым невинным видом. — Я не настатиг, которому позволено решительно все, а ты не беззащитный обыватель, над которым ныне разрешено глумиться любому мерзавцу, присягнувшему на верность нашему славному Триумвирату.

— Потому что я сам мечтаю «развлечься» с тобой и ты не можешь об этом не догадываться. — Таанрет устремил на девушку горящий взгляд, и она почувствовала, что ноги у нее подкашиваются, а сердце стучит где-то у самого горла. — Я так хочу тебя, что готов выслушивать любые пакости, самые несуразные упреки и наветы, которые ты вздумаешь обрушить на мою бедную голову.

— К чему такие жертвы? Скажи только слово, и верные Триумвирату настатиги мигом заставят меня замолчать. Заткнут рот кляпом, разденут и разложат перед тобой. А ежели ты, будучи еще не вполне здоров, не сможешь довести меня до состояния Нганьи, они умело и со знанием дела довершат начатое своим достойным предводителем.

На этот раз, похоже, ей удалось-таки всерьез достать желтоглазого. Губы его стали похожи на шрам, косо перечеркнувший нижнюю часть лица, на скулах вздулись желваки, а крепко зажмуренные глаза и вспухшие на лбу жилы красноречивее всяких слов говорили о том, каких сил ему стоило сдержаться и не ответить на происки дерзкой форани так, как они того заслуживали.

— Мне незачем прибегать к услугам яр-нуарегов, — приглушенным голосом проговорил Таанрет после длительного молчания. — Ты сама придешь в мои объятия и будешь умолять взять тебя, ибо испытываешь ко мне ничуть не меньше влечения, чем я к тебе. Ты сама будешь тянуться к моему рту жадными губами. Твои руки будут оплетать меня, как лианы — древесный ствол. Твои бедра будут распахнуты передо мной, как двери дворца перед императором. Я знаю, что так будет.

— Ах так ты еще и предсказатель к тому же? Вот уж не предполагала… — прошипела Ильяс, едва сдерживаясь, чтобы не наброситься на Таанрета и не выцарапать его гнусные янтарные глазищи. — Самовлюбленный мерзавец! Ослам впору брать у тебя уроки упрямства, а трактирщикам — грубости! — бросила девушка, гордо вскинула голову и направилась к двери.

От слов желтоглазого ее бросило в жар. Она презирала и ненавидела его, сознавая, что все будет именно так, как он говорит, если у нее не хватит сил запретить себе приходить к нему, справляться у Уруба о его здоровье, думать о нем…

— Спасаешься бегством? Но можно ли убежать от себя? Вспомни, разве это я высматривал тебя у Древа Исполнения Желаний? И разве просил я тебя дежурить у моей постели денно и нощно, вместо того чтобы лить слезы над своей невменяемой, изнасилованной по моему приказу моими людьми подругой?

— Ты! Ты!.. — Ильяс замерла у двери, силясь подобрать слова, которые могли бы в полной мере выразить охватившие ее чувства: гнева, возмущения, горечи и разочарования.

— Моя маленькая форани! Ты еще сама не знаешь, чего хочешь, но я-то вижу…

Голос Таанрета пресекся, послышался душераздирающий хрип, и Ильяс, забыв о своем намерении навсегда вычеркнуть желтоглазого из своей жизни и мыслей, бросилась к его ложу.

Глаза больного закатились, тело выгнулось дугой и держалось лишь на пятках и на затылке. Руки судорожно подергивались, язык вывалился из распахнутого рта.

— О Нгура Заступница! — вскрикнула девушка, обхватывая Таанрета за плечи и стараясь уложить на постель, точно это могло ему хоть чем-то помочь.

В следующее мгновение она ощутила, как пальцы больного сомкнулись на ее левом запястье, тело расслабилось, и, уставясь ей в глаза холодным, совершенно осмысленным взглядом, Таанрет промолвил:

— Довольно глупостей. Я давно уже хочу поговорить с тобой и кое-что объяснить. Но завожусь от твоих упреков и начинаю вести себя как мальчишка.

— Отпусти меня! — потребовала Ильяс, до глубины души возмущенная его притворством. — Нам не о чем разговаривать. Я не желаю тебя слушать!

— Ну вот, опять начинается! Мне надоело, что ты винишь меня во всех смертных грехах. Поверь…

— Немедленно отпусти меня! — яростно взвизгнула форани, тщась вырвать руку из тисков Таанретовых пальцев. — Негодяй, врун, притворщик…

Желтоглазый, приподнявшись на постели, сгреб Ильяс в охапку и поймал ее губы своими. Она рванулась, пытаясь высвободиться и мысленно сравнивая себя с попавшей в тенета паука мухой, но из этого, как и следовало ожидать, ничего не вышло. Да и не могло выйти, ибо губы Таанрета источали сладкий яд. Они были нежными, ласковыми и требовательными, упругими и жесткими одновременно. Они манили и обещали, молили и приказывали, и, главное, ей уже так давно хотелось попробовать их на вкус!

— Это нечестно! — прошептала девушка, воспользовавшись тем, что Таанрет позволил ей сделать глоток воздуха.

— Конечно, моя радость, — ответствовал он и вновь закрыл ей рот поцелуем, вынуждая чуть приоткрыть губы. Ильяс тихонько ахнула, желтоглазый очертил ее рот языком, проникая через преграду зубов. «Вай-ваг! Он делает со мной что хочет, и это доставляет мне радость! — Она откинула голову назад, чтобы перевести дух, и губы Таанрета проложили обжигающую тропинку по ее горлу. — Я не хочу!» Но ужас ее положения в том-то и заключался, что она хотела, она жаждала его поцелуев и всего того, что неизбежно должно было последовать вслед за ними.

Однако не последовало.

Объятия Таанрета внезапно ослабели, и он чуть слышно прошептал:

— Ильяс, дорогая моя, я и правда хочу с тобой поговорить.

Наваждение развеялось. Форани отстранилась от желтоглазого, машинально поправляя сложную прическу, стоившую матушке Мутамак немалых трудов.

— Мне очень жаль, что Нганью постигло такое страшное несчастье. Нет-нет, молчи! Я как раз хочу объяснить тебе, что не виновен во всех тех злодеяниях, которые ты мне приписываешь. Погоди, у нас не получится разговора, если ты будешь слушать только себя.

— Ну хорошо, говори. Хотя, по-моему, я только тем и занята, что выслушиваю твои оскорбления.

Ильяс поспешно поднялась с Таанретова ложа и направилась к окну, чтобы собраться с мыслями и привести в порядок свои растрепанные чувства.

— А мне кажется, что оскорбления выслушиваю я. Причем незаслуженные. С чего ты взяла, будто основная цель переворота состоит в сведении старых счетов? Никто из его предводителей не желал и не желает проливать чью-либо кровь и творить несправедливости. И мною, если хочешь знать, движет отнюдь не желание отомстить за смерть близких…

— Эта цель уже достигнута. Димдиго, его жена и сын мертвы. Так же как и ближайшие родичи, — заметила Ильяс, поднимая занавешивавшую окно тростниковую штору и подставляя лицо слабому ветерку. К облегчению от того, что Таанрет выпустил ее из своих объятий, испытав внезапное желание объясниться, примешивалось сожаление по поводу того, что он это сделал, а также страх перед собственной готовностью откликнуться на его призыв.

— Смерть Димдиго и его родичей была вызвана прежде всего государственной необходимостью. Оставить кого-нибудь из них в живых было равносильно тому, чтобы развести костер подле скирды сена. Рано или поздно она займется, и попробуй-ка ее потом потуши. — Желтоглазый уселся поудобнее, опершись на груду подушек. — Несколько лет назад я и правда мечтал о том, как буду собственными руками тянуть жилы из самозванца, погубившего моих родителей и сестру. Теперь желание это кажется мне недостойным мальчишеством. Месть должна была свершиться, но цель переворота видится мне в другом.

— Жажда власти? — предположила Ильяс.

— Создание новой империи. Без императора. Или же, на худой конец, с императором, власть которого будет ограничена Советом Небожителей, в который могут войти старшины ремесленных цехов и представители купечества. Чем-то наподобие аррантского Кворума эпитиаров. Власть, сосредоточенная в руках одного человека, приводит к чудовищным злоупотреблениям. Традиции, которыми мы так гордились, давно изжили себя, Небожители превращаются в стадо дармоедов. Провинции нищают и стонут от самодуров наместников. Империя прогнила настолько, что уже перестала ощущать запах собственного разложения…

— Не понимаю, — растерянно пробормотала Ильяс. — Империя без императора — это все равно что черепаховый суп без черепахи.

— Дело не в названии! — раздраженно воскликнул Таанрет. — Чиновники воруют, наместники творят что им вздумается, восстания в провинциях следуют одно за другим и превратились в повседневное зло. Императору не хватает ни сил, ни ума, дабы достойно управлять гигантскими территориями, на которых проживают сотни тысяч людей. Продажные судьи, алчные сборщики налогов, Небожители, не желающие утруждать себя ни гражданской, ни военной службой…

— Ну хорошо, мир наш далек от совершенства, и империя, вероятно, не является исключением. Но разве настатиги своими зверствами могут что-то исправить?

— О, это всего лишь временное зло. Яр-нуареги — любимое детище Кешо, того самого великана, которого ты видела в храме Балаала, помнишь? Он излишне подозрителен, но скоро уймется. Уже на следующей седмице мы соберем Старший Круг Небожителей и изберем постоянно действующий при Триумвирате Совет. Мы сменим наместников и чиновников. Уменьшим и перераспределим налоги. Примем закон об обязательном участии оксаров в делах государства Откроем для них школы, от посещения которых их дети не смогут уклониться.

Мы изменим процедуру судопроизводства и сделаем часть чиновничьих должностей выборными. Предоставим больше самостоятельности провинциям и заложим торговый флот. Я дам тебе почитать трактат Орочи Мунга, и ты увидишь, как преобразится наша дряхлая империя…

Глаза Таанрета сверкали, как драгоценные камни, и форани подумала, что была несправедлива к нему. Меньше всего он был сейчас похож на кровожадного тирана, а в империи, по словам отца, давно уже назрела необходимость перемен. Не зря же слуги и рабы шептались о том, что императорские склады ломятся от запасов риса и зерна, а селяне дохнут с голода. Ремесленники разоряются, а купцы предпочитают перебираться в Аррантиаду, Саккарем и Халисун.

— И все же настатиги… Они не должны творить произвол.

— Не должны? — задумчиво переспросил желтоглазый. — Мне довелось служить полу сотником под началом барбакая Адунга. В мятежном Сурубале, не пожелавшем сдаться и выдержавшем полуторамесячную осаду, он велел вырезать всех мужчин. Женщины могли только завидовать их участи. Я был возмущен жестокостью барбакая, но после того, как три других города восставшей провинции распахнули свои ворота, едва прослышав о нашем приближении, понял, что Адунг был по-своему добр и милосерден. Жестокость его по отношению к жителям Сурубала спасла впоследствии жизнь великому множеству людей. Кроме того, Татам и Кешо считают, что это самый простой, быстрый и дешевый способ вознаградить наших соратников. Им надо позволить ощутить какие-то перемены сразу же. А Небожителей следует пробудить от спячки. Это их город, их страна, о которой они должны думать и заботиться не меньше, чем о процветании своих поместий.

Я полагаю, Старшему Кругу Небожителей удастся обуздать Кешо, для которого власть без злоупотреблений теряет всякую привлекательность Впрочем, это все мелочи, — легкомысленно взмахнул рукой Таанрет. — Послушай-ка лучше, как я придумал наполнить казну за счет новых железодобывающих и медных рудников. Да одно только это позволит со временем отказаться от части налогов! А если еще идею Татама — обратить запасы риса и зерна в золото благодаря расширению торговли с северянами — удастся воплотить в жизнь…