Калхоги, по словам Омиры, относились к слонам как к братьям, и Тартунгу любопытно было посмотреть, насколько слова её соответствовали действительности. Но, разделяя нетерпение Эвриха как можно скорее нагнать отряд Газахлара, он в то же время опасался, что калхоги разочаруют его и тем самым бросят тень на Омиру. И, чего уж там скрывать, он, конечно, намеревался расспросить их о ней, хотя ничего утешительного услышать не рассчитывал. Словом, у него были причины волноваться и кусать губы, когда, выехав на вершину очередного холма, он увидел спускавшийся к огромному озеру отряд, состоявший из двух десятков всадников, вереницы ослов и полусотни серо-голубых великанов, на спинах которых восседали крохотные человечки, вооруженные длинными палками, издали похожими на тонюсенькие соломинки.

«На ровном месте лошадь может обогнать слона, но на пересеченной местности никакой скакун за ним не угонится. Этот неуклюжий на вид зверь с удивительной легкостью идет по равнине, карабкается по горам, пробирается через чащу бесшумно, как мышь. Он ходит по болоту едва ли не лучше всех других животных, поскольку его ноги устроены особенным образом. Когда слон опирается на ногу, она набухает, становится толще. А когда вытаскивает её, освобожденная нога сжимается и легко выходит из топи. Поэтому слон может погрузиться в болото чуть не по брюхо, засасывание, страшное для других животных, не мешает ему идти». Эврих поднял голову, поглядел на покрытые мелкой рябью воды Мирулле и снова склонился над листом толстой шероховатой бумаги.

«Не менее удивительным и хитрым приспособлением являются и слоновьи уши, помогающие этим гигантам поддерживать постоянную температуру тела. Слоны не потеют, они охлаждают свои громадные тела, поливая из хобота водой за ушами и шевеля ими в воздухе. Огромные, как крылья слоновьи уши похожи на колоссальные опахала, по которым их легко отличать друг от друга. Вожатые слонов указали мне на то, что уши слонов редко являются гладкими, но даже в этом случае на них имеются небольшие выемки, помогающие их опознавать. Создается впечатление, что уши одних слонов разодраны шипами, других — разрезаны портновскими ножницами, а третьих — обилием дырок напоминают решето. О происхождении этих отверствий мне ничего не удалось узнать, по-видимому, они являются следствием какой-то болезни. На чистых, не запачканных грязью ушах под тонкой кожей вырисовывается сетка кровеносных сосудов, похожая на рельефную вышивку…»

— И как только у тебя рука не отваливается? — недовольно вопросил Тартунг, заглядывая арранту через плечо. — Пишешь и пишешь, словно над тобой надсмотрщик стоит! Глаз со своих любимых слонов не сводишь, о каждом чихе их готов полночи строчить, а на людей вот совсем внимание перестал обращать.

— Ox и зануда! Сколько раз мы с тобой об этом говорили, а ты все уняться не можешь, — отмахнулся от юноши Эврих и продолжал писать мелким, стремительным почерком:

«Не трудно различать слонов и по бивням, которые растут у них всю жизнь. Ежели бы они оставались целыми в течение всей жизни, то достигали бы дюжины локтей в длину. Но бивни ломаются и стираются, приобретая характерную форму. У каждого слона есть главный бивень, которым он пользуется чаще. Этот бивень быстрее изнашивается, обычно он короче, а конец его закруглен. Часто у края главного бивня имеется бороздка в том месте, которым слон подрывает траву…»

— Слонов ты теперь не хуже погонщиков знаешь, издали различаешь и имена их помнишь. А что Афарга из-за тебя мается, ночами не спит, слезы горькие льет, не замечаешь, — укоризненно ворчал Тартунг, явно не собираясь оставлять арранта в покое. — Как Задире ухо штопать, так ты тут как тут, а девчонку утешить у тебя времени нет. Дождешься ужо, наложит она на себя руки, закаешься, да поздно будет!

Эврих с досадой отложил Тилорнову самописку. Представить Афаргу плачущей он решительно не мог. Накладывать ей на себя руки было вроде бы не с чего, и, уж разумеется, она не думала в него влюбляться. Хотя, с другой стороны, Тартунг попусту болтать не станет, и с девицей, видимо, в самом деле творится что-то неладное. Слоны слонами, а надобно будет за ней понаблюдать.

— Эгей! Есть кто живой? Куда этот слонолюбивый аррант запропастился? — донесся от Эврихова шатра зычный голос Хамдана. — Ага, вот вы где! Возрадуйся, чудо-целитель, сыскал я тебе человека, который видел водяных дев в здешнем озере и клянется, что может проводить тебя на место, где они нежатся на рассвете.

— За определенное вознаграждение, — выступил из-за спины приближающегося телохранителя морщинистый старикашка с донельзя хитрым выражением лица.

— И какое вознаграждение ты желаешь получить? — с улыбкой поинтересовался Эврих, поднимаясь навстречу пришедшим.

— Три бруска соли! — выпалил не моргнув глазом старик.

— Однако! — восхитился наглости своего спутника Хамдан. — Укерон, одумайся! За три бруска соли можно купить весь ваш вшивый поселок, с сетями и лодками!

— Я готов прогневить водных духов, показывая чужеземцу их дивных жен! Но если уж рисковать головой, то не даром! — Укерон придал своей физиономии скорбное и торжественное выражение. — Во всем поселке я один видел водяных дев и остался жив. Никто другой не отважится свести тебя к ним даже за десять брусков соли.

— Хорошо, не будем спорить, три так три, — согласился аррант. — Имей, однако, в виду: завтра после полудня мы отправимся догонять слонов, и, если я не увижу обещанного, ты ничего не получишь.

— Но, почтеннейший, разве я могу обещать тебе…

— Не можешь, тогда и говорить не о чем, — ухмыльнулся Эврих, чувствуя в словах плутолицего старикашки какой-то подвох.

— Придется рискнуть, — прошамкал тот после некоторых колебаний. — Я приду к твоему шатру на рассвете, и ты покажешь мне три бруска соли. А может быть, все же дашь один? Ведь если водные духи рассердятся и заберут тебя, окажется, что я рисковал даром…

— У меня больше шансов вернуться живым, если ты ничего не получишь в случае моей смерти, не так ли?

— Я пойду с кванге, и если старик вздумал шутить шутки… — начал было Тартунг, но Укерон замахал руками, и на лице его отразился самый неподдельный испуг.

— Нет-нет, я возьму с собой только одного! Иначе мы наверняка ничего не увидим! Ладно, я готов получить плату по возвращении.

— Ну вот и договорились, — улыбнулся Эврих. Проводил взглядом старика, заспешившего по вьющейся вдоль берега тропинке к рыбачьему поселку, и поблагодарил Хамдана за то, что тот сумел так хорошо исполнить его просьбу.

История о живущих якобы в Мирулле водяных девах, услышанная им ещё в Озерной крепости, очень заинтересовала его, ибо перекликалась с легендами аррантов о морских девах. Однако обитатели крохотного рыбачьего поселка, неподалеку от которого разбил свой лагерь Газахлар, не желали говорить об этом диве или же делали вид, что слыхом ни о каких водяницах не слыхали. Он уже было решил, что так ничего о них и не узнает, и вот, пожалуйста, нашелся человек, который готов показать ему этих сказочных существ. Надобно было, конечно, порасспросить его, да очень уж неожиданно он появился.

Афарга, так же как и Тартунг, явно не разделяла восторгов арранта по поводу скорого знакомства его с водяными девами и, когда тот, ежась от подувшего с озера ветерка, последний раз взглянув на закатное зарево над Слоновьими горами, юркнул в шатер, последовала за ним. Эврих догадывался, что чернокожий мальчишка начнет сейчас толковать о благоразумии, которое даже такой любимец Белгони, как его хозяин, должен все же время от времени проявлять, а жгучеглазая девица уставится на него неподвижным, осуждающим взором смертельно раненной лани, и будет он себя чувствовать дурак дураком. Ибо бывают случаи, когда доказывать свою правоту трудно, хотя ему-то совершенно ясно, что человеку порой надобно совершать неразумные на первый взгляд поступки. И дабы не выглядеть и не чувствовать себя глупцом, дабы не заниматься заведомо бесполезным делом, Эврих с места в карьер принялся рассказывать спутникам про Ниилит, о которой вспомнил, глядя на склонившуюся над жаровней Афаргу.

Мысль о том, что ей полезно знать историю девчонки, проданной в «Девичий садок» и объявленной затем избранницей Саккаремской Богини — Матери Всего Сущего, приходила ему в голову давно, а слова Тартунга, что Афарга будто бы места себе найти не может, подсказали Эвриху тему рассказа, который должен отвлечь товарищей от его скромной особы. Приключения Ниилит, чьим даром воспользовался Азерги — придворный маг шада Менучера, и впрямь увлекли слушателей, а молчаливая обычно Афарга заинтересовалась до такой степени, что начала задавать вопросы и уточнять детали, которые Эврих не знал, да и не мог знать. Услышав же, что Ниилит утратила из-за Азерги свой дар, чернокожая девица всплеснула руками и чуть слышно прошептала: «Вай-ваг! Он поступил точно так же, как Калиуб! Неужели все колдуны такие негодяи? Не зря, значит, Кешо приказал перебить их!»

— Кто такой Калиуб? — тотчас поинтересовался Эврих, справедливо полагавший, что Афарге станет легче, если она не будет держать все свои переживания при себе. Он, впрочем, не рассчитывал на немедленную откровенность и был изрядно удивлен, когда Афарга, вместо того чтобы потупиться и замкнуться в себе, негромко сказала:

— Колдун, воспользовавшийся моим даром почти так же, как Азерги воспользовался даром твоей подруги.

И прежде чем аррант или Тартунг успели вымолвить хоть слово, девушка начала рассказывать.

Но говорила она поначалу не о Калиубе, а о своем детстве. О старшем брате — мужественном и могучем Мхабре, ставшем вождем её родного племени сехаба в то время, когда оно переживало свои самые тяжелые дни. О разгроме сехаба карликами-пепонго, теснимыми имперскими войсками с их исконных земель, о пленении брата и её самой. О том, как её, унаследовавшую способности одиннадцати поколений предков, бывших Теми-Кто-Разговаривает-С-Богами, разбиравшиеся в колдовстве пепонго продали чародею из Города Тысячи Храмов…

Начавшая говорить медленно, словно через силу, Афарга постепенно увлеклась. Волнуясь, она недоговаривала слова, сбивалась на язык сехаба, все убыстряя и убыстряя и без того не слишком внятную скороговорку. Калиуб, несмотря на преследования, коим подвергались в Мавуно колдуны, жил в столице империи и до поры до времени процветал. То ли состоял на службе у Душегуба, то ли ловко отводил соседям глаза, но, так или иначе, дом его мало чем уступал особнякам Небожителей. В известном смысле неплохо жилось в нем и Афарге — чародей не утруждал её работой, сытно кормил и даже нанял для неё учителей. Одному Великому Духу ведомо, зачем он воспитывал свою рабыню, как форани, настаивая на том, чтобы она училась пению, танцам, чтению и письму. Вероятнее всего, зная, что рано или поздно дар её иссякнет, намеревался со временем продать какому-нибудь оксару…

В чем заключался её дар, девушка не сказала, но догадаться об этом Эвриху было не трудно. Он знал, что маги могут черпать силу из чего угодно: из земли, света звезд, ветра, травы и деревьев. Однако проще им брать её у окружающих людей. Причем удобнее всего у тех, кто наделен способностью быстро восстанавливать запасы отобранной у них энергии. Этим-то даром, судя по всему, и была наделена Афарга, и ошейник, надетый на неё Калиубом, позволял ему в случае необходимости вычерпывать её силы до дна. Он же не давал ей взбунтоваться и использовать против своего господина те немногие магические навыки, которыми она успела овладеть до того, как племя её было разгромлено пепонго.

Афарга все ещё продолжала сыпать словами, когда Эврих, водрузив на колени сумку с лекарскими принадлежностями, принялся отыскивать в ней склянку с успокаивающим настоем. Он уже знал, чем кончится рассказ девушки: Калиуба потащат на площадь Отрубленных голов, а её саму кто-нибудь из особо алчных приспешников Амаши, вместо того чтобы, выполняя приказ, прикончить на месте, продаст на невольничьем рынке. Предвидел он и то, что повествование о собственных бедах неизбежно доведет Афаргу до припадка, и, дабы избежать этого, сделал Тартунгу знак вмешаться.

Рассказ близился к трагическому концу, когда неуклюжий юноша, устраиваясь поудобнее, зацепил ногой стоящий подле него светильник. Пролившееся на циновку масло вспыхнуло, Тартунг завопил: «Горим!» Афарга замолкла на полуслове и, плохо соображая, где находится и что делает, приняла из рук Эвриха бамбуковый стаканчик. Осушила его и, стряхнув оцепенение, кинулась гасить пламя, которое умник аррант с недотепой Тартунгом, проявляя чудеса ловкости, раздували все больше и больше, словно им за это деньги платили.

Слоновьи горы, выжженные солнцем и обдуваемые жаркими, жалящими ветрами с юга, с севера были покрыты лесами и окаймляли противоположный берег Мирулле темно-зеленой грядой, отчетливо видимой в прозрачном воздухе. Над скудными просяными полями, кое-как взрыхленными палками-копалками, ещё поднималась серая утренняя дымка, туман запутался в густых зарослях бамбука и камыша, и далекие горы казались более материальными, чем открывшийся глазам Эвриха северный берег озера. Спустившись с холма, Укерон свернул с тропинки в высокую влажную траву, словно по пояс погрузившись в голубовато-серый кисель, и тут от воды вновь донесся протяжный вопль, похожий то ли на крик ребенка, то ли на вой маленькой собачки.

— Слышишь? Это кричат водяные девы! — Кутаясь в замызганный плащ из толстой рогожи, старик остановился, поджидая Эвриха.

— Голоса у них не слишком красивые, — осторожно заметил аррант.

— Думаю, внешность их тебе тоже придется не по вкусу. — Укерон тихонько хихикнул. — Однако ж ты сюда не свататься пришел и не пением девичьим наслаждаться.

Старик ступал неслышно, плавными движениями раздвигая бамбуковые стебли. Эврих следовал за ним след в след, ощущая, как все сильнее становится запах близкой воды: рыбы, водорослей и ещё чего-то неуловимого, но присущего всем здешним озерам. Под ногами зачавкало, Укерон взял левее, туда, где заросли бамбука были реже, но и тут они отгораживали Мирулле от путников подобно высоченной непроницаемой ширме. Узкие длинные листья шелестели, перешептываясь под слабыми порывами свежего ветерка, ничуть не напоминавшего тот опаляющий, яростный ветер, который налетал со стороны Красной степи, от которой Мирулле было надежно отгорожено Слоновьими горами.

В бамбуковых зарослях появился просвет, и провожатый Эвриха внезапно остановился, вытягивая вперед черную жилистую руку, похожую на корявую ветвь.

— Вот они — водяные девы, которых ты так жаждал видеть.

На плоском темном камне, отчетливо выделявшемся в молочном, скрывавшем воду тумане, Эврих различил семь или восемь существ со странно поблескивавшей серой кожей. Женские торсы, длинные плоские хвосты, вытянутые лица…

— Куда ты?! — испуганно зашипел старик, но аррант, силясь получше разглядеть сказочных водяниц, вырвал руку из его узловатых пальцев и сделал несколько шагов вперед.

Нет, это были не женщины! Лысые головы со скошенными лбами, круглые рыбьи глаза… Одно из диковинных существ подняло голову и, морща странный трехгубый рот, издало слышанный уже ими неоднократно этим утром вопль.

— Стой! Стой, тебе говорят!.. — брызжа слюной, шамкал Укерон за спиной арранта, а тот, желая подобраться поближе к невиданным существам, ступил в мелкую протоку, отделявшую берег от темного плоского камня. Илистое дно уходило из-под ног, вода поднялась до груди, но теперь он ясно видел, что водяницы эти — вовсе не жены здешних водных духов, а всего лишь некая разновидность водящихся в море тюленей. Не слыхал он, правда, прежде, чтобы они жили в пресной воде…

— Остановись! Ты погубишь себя, несчастный! — взвыл насмерть перепуганный старик.

Неуклюжие на вид создания, обладавшие, по мнению местных жителей, недоброй магической силой, вспугнутые криком старика, одно за другим бросились в темную воду, туман над которой рассеялся в считанные мгновения. «Если его, конечно, не разогнали вопли Укерона!» — с усмешкой подумал Эврих, провожая глазами последнюю из водяниц.

— Что ты наделал! Это принесет нам несчастье! Ты же хотел взглянуть на них только издали! — Старик, показавшийся Эвриху вчера изрядным плутом, всерьез, как это ни странно, верил, что, потревожив этих странных существ, они навлекут на себя неприятности, и аррант честно попытался развеять его заблуждение.

— Тебе хорошо говорить! Еще до полудня ты пустишься в путь и тем самым избежишь мести водных духов! А я останусь, и они примутся всячески мне гадить за то, что мы потревожили покой их жен! Если б я знал, что ты полезешь к ним, ни за что бы не вызвался быть проводником!..

Весь обратный путь к лагерю Газахлара оправившийся от испуга старик гундел и нудел, не слушая вразумлений арранта. Он был уверен, что завтра же его сети окажутся изорваны, долбленка рассохнется, кто-нибудь из внуков или внучек утонет или будет утащен крокодилом. Напрасно Эврих толковал о том, что на родственников здешних водяниц сегваны безбоязненно охотятся испокон веку, что если бы старик не вопил, то водяные девы их бы и не заметили, — Укерон был безутешен. Он перестал жаловаться на судьбу и клясть полоумного чужеземца лишь после того, как тот обещал дать ему ещё один брусок соли сверх уговора.

Упоминание о вознаграждении направило мысли старика в нужное русло, и, когда они начали взбираться на холм, с которого видны были рыбачья деревня и лагерь Газахлара, он перестал утомлять Эвриха жуткими историями о проделках водных духов. Выводя скрипучим голосом какую-то незатейливую мелодию, он щурился столь хитро и самодовольно, что у арранта снова возникли сомнения в его искренности. Прийти, однако, к выводу о том, действительно ли старик был напуган или прикинулся таковым, дабы вернее обобрать доверчивого чужеземца, ему так и не удалось, ибо внимание его привлекла внезапно возникшая на вершине холма фигура запыхавшейся девушки, в которой он, с удивлением и тревогой, узнал Афаргу.

— Ей-то что здесь понадобилось? — пробормотал Эврих, устремляясь навстречу несущейся к нему со всех ног девице.

— На лагерь напали! Тартунг послал меня предупредить! Они налетели с криком «Аль-Чориль! Аль-Чориль!». Тартунг сказал, что тебе надобно это знать, — выпалила Афарга, едва переводя дух.

— Я говорил! Я предупреждал! Это ты, ты накликал беду! — завопил старик.

— Аль-Чориль, Хищная Птица… — повторил Эврих, припоминая слова Тартунга о том, что они ещё встретятся с дочерью Газахлара. — Похоже, варево в котле действительно закипело…

— О чем это ты? — не поняла Афарга и торопливо продолжала: — Их там не меньше сотни! Они схватили Газахлара и убили нескольких воинов.

— А Тартунг?

— Он спрятал кванге и сказал, что будет вести себя смирно. Со слуги какой спрос? Но тебе не стоит возвращаться в лагерь. Мало ли что эти разбойники придумают? Может, как раз лекаря-то в их шайке и не хватает?

— Может, и не хватает, — пробормотал Эврих, не обращая внимания на скорбные завывания Укерона. — Жаль будет, если они растащат все мое добро. Пойду-ка я все же взгляну на них, а ты затаись где-нибудь поблизости.

— Зачем?! Не делай этого! — горячо запротестовала Афарга. — Этим злодеям ничего не стоит человека убить, я сама видела…

— Я, видишь ли, во время своего пребывания в Мванааке оказал Аль-Чориль маленькую услугу, так что вряд ли она станет меня убивать. Может, мне даже удастся замолвить за кого-нибудь словечко. — Не слушая возражений девушки, Эврих направился в сторону Газахларова лагеря. Прошел несколько шагов и обернулся к Укерону. — Если ты желаешь получить вознаграждение за труды, следуй за мной. Тебе-то уж гнева Аль-Чориль точно опасаться нечего.

— Вай-ваг! И ты говоришь это после того, как прогневил водных духов? — негодующе воскликнул старик. — Нет уж, я лучше приду за своими брусками соли как-нибудь потом. Если будет к кому приходить…

— Как пожелаешь. Афарга, спрячься, когда все уладится, я сам тебя разыщу или пришлю Тартунга. — Эврих ободряюще подмигнул не на шутку встревоженной девушке и легко взбежал на вершину холма, с которой открывался прекрасный вид на окрестности и до лагеря Газахлара было рукой подать.

Оглядев швы, наложенные им на рану Обрела, Эврих, памятуя наставления Тилорна, кинул кривую иглу в склянку с шим-шимом и с хрустом потянулся. Протер руки поданной Тартунгом влажной тряпицей и смахнул заливавший лицо пот. Солнце припекало вовсю, и в шатре было не продохнуть из-за пятерых раненых и приставленных к ним разбойников, с детским любопытством взиравших на работу лекаря, о котором они наслушались баек ещё в Озерной крепости. Из их разговоров Эврих понял, что Аль-Чориль со своей шайкой давно уже следовала по пятам за Газахларовым отрядом и, надобно отдать ей должное, выбрала подходящий момент для нападения. Трое убитых и пятеро раненых, среди коих не было ни одного из её людей, — вот что значило правильно выбранные время и место для сведения счетов.

На взгляд арранта, впрочем, и раненых и убитых было более чем достаточно. Он сознавал, что захватить стольких людей совсем без кровопролития невозможно, и, если бы разбойники не напали на лагерь рано поутру, когда ещё все спали, жертв было бы несравнимо больше. Нет, Аль-Чориль нельзя было назвать кровожадной, и все же три человека никогда уже не встретят рассвет, не пригубят вина, не возлягут с женщиной. Их матерям предстоит оплакивать безвременную кончину сыновей, вдовам горевать о потере кормильцев, а детям, ставшим сиротами, уже не заслужить отцовских похвал и подзатыльников, не услышать ворчливых наставлений, не согреться в свете улыбок тех, кто ушел из жизни этим утром…

Как хрупок, как уязвим человек! До чего же легко отправить его к праотцам, изувечить, заставить корчиться от боли! И каких трудов стоит хотя бы немного утишить эту боль, залатать изуродованное тело! Почему же люди Нижнего мира тратят столько сил для уязвления плоти своих ближних, вместо того чтобы учиться врачевать её, и без того подверженную болезням и старению?..

— Слышь, лекарь! — Эврих вздрогнул от тяжести возложенной на его плечо руки одного из разбойников. — Аль-Чориль велела отвести тебя в Газахларов шатер, когда ты управишься со своими делами!

— Тартунг, подай чистую тунику. Негоже разгуливать по лагерю в залитом кровью одеянии.

Он улыбнулся Обрелу и остальным раненым, сказал им несколько утешительных слов и, облачившись в чистую тунику, вышел вслед за высоким бородачом из шатра.

Ничто в лагере не указывало на то, что он подвергся нападению разбойников. Люди Аль-Чориль хорошо знали, что им надлежало делать, и, связав сопровождавших Газахлара воинов, занялись перетряхиванием многочисленных тюков. Отобрав все, что могло представлять для них хоть какую-то ценность, они старательно увязывали добычу, размещая на спинах захваченных осликов и лошадей. Основной целью Ильяс, как догадывался Эврих, было переговорить со своим отцом и, быть может, рассчитаться с ним за прежние обиды. Предводительница шайки не забыла, однако, и о том, что соратники её должны быть щедро вознаграждены за труды, и, вероятно, поэтому напала на отряд Газахлара, когда тот возвращался в столицу, превратясь после ряда удачных сделок в подобие каравана обремененного товарами купца. На занятых сборами караванщиков, готовящихся продолжать путь после длительного привала, разбойники сейчас больше всего и походили, хотя, ежели приглядеться, то обилие оружия, слишком уж отчаянные рожи и сверкавшие злым весельем глаза мигом развеяли бы ощущение мирной суеты.

Двое мужчин, сидевших на корточках подле входа в шатер Газахлара, тоже выглядели безмятежными и ленивыми лишь на первый взгляд. Узкие, хищно изогнутые мечи их были изготовлены либо в восточных провинциях Мавуно, либо вообще в Кидоте или Афираэну, а яркие короткие халаты и шелковые шаровары навели арранта на мысль, что перед ним особо приближенные Аль-Чориль. «Не простые хрюшки, а из свиней свиньи!» — как сказал бы Тартунг, совершенно справедливо не ожидавший ничего хорошего от людей, кормившихся грабежами и убийствами. Не ожидал ничего хорошего от встречи с Аль-Чориль, бывшей некогда Ильяс, и Эврих, но уж коль скоро он решил вернуться в захваченный разбойниками лагерь, избежать этого было никак нельзя.

Между тем сам он ещё до конца не понял, что же заставило его вернуться. Сказав Афарге, что он беспокоится о своих лекарских принадлежностях, аррант говорил только часть правды. Корешки, порошки и склянки его представляли собой немалую ценность для тех, кто умел исцелять, но разбойники едва ли позарились бы на них. Могли, конечно, все раскидать и потоптать, отыскивая в тюках Дакки, цванги и бруски соли, так ведь и его присутствие не спасло их от досмотра. Он предполагал, что помощь лекаря понадобится раненым, и оказался прав, однако стремление облегчить страдания своим товарищам по путешествию тоже было лишь одной из причин его возвращения в лагерь. Главным побудительным мотивом являлось все же любопытство, желание увидеть знаменитую разбойницу, наводящую ужас на оксаров и тщетно разыскиваемую подчиненными Душегуба с тех пор, как Кешо провозгласил себя императором Мавуно. И даже, пожалуй, не просто любопытство, а чувство несоответствия слухов об Аль-Чориль с тем запавшим ему в душу взглядом невинной жертвы, который и заставил его некогда броситься на её защиту.

Дожидаясь, пока приведший его бородач выйдет из шатра, аррант, как это часто с ним бывало, уже начал раскаиваться в своем опрометчивом поступке. Желание увидеть знаменитую разбойницу было понятно и легко объяснимо, но вот то, что она приказала привести его к себе, ему совсем не понравилось. Причин отделять ему голову от туловища у неё вроде бы нет, но и самые благие намерения тех, в чьей власти он волей судеб оказывался, скорее пугали, чем радовали Эвриха. Ибо то, что по нраву рыбе, очень даже может не порадовать птицу или лесную зверушку. А быть счастливым на чужой манер он не желал: до сих пор из попыток осчастливить его таким образом ничего путного не получалось и, ежели рассудить здраво, получиться не могло…

— Входи, Аль-Чориль хочет видеть тебя немедленно. Бородач откинул входной полог, пропуская заморского лекаря в шатер, где предводительница отряда уединилась с Газахларом для секретной беседы.

Сидящие на корточках стражи проводили арранта и его спутника безучастными взглядами, как будто им было все равно, кто входит или выходит из шатра, подле которого они присели отдохнуть и почесать языками.

Одно из полотнищ, образовывавших стены шатра, было поднято, открывая вид на Мирулле, благодаря чему в нем не было ни душно, ни темно, и Эвриху не пришлось приспосабливаться к изменившемуся освещению. Не пришлось ему дожидаться и окончания разговора Ильяс с отцом: судя по выражению лица сидевшего в любимом своем складном кресле Газахлара, они уже сказали друг другу все, что хотели. Владелец «Мраморного логова», и без того смахивавший из-за отсутствия волос на вырезанную из черного дерева статую, словно окаменел, превратившись в ослепшего и оглохшего истукана с заострившимся лицом и скрюченными пальцами, вкогтившимися в гнутые подлокотники. Дочь его, напротив, выглядела восхитительно. Подвижное лицо её было полно жизни, глаза сияли, на губах цвела улыбка, ставшая ещё шире при появлении арранта. Маленький пепельный шрам, приподнимавший правый угол чувственного рта, делал её несколько зловещей, а коротко стриженные, слегка вьющиеся волосы образовывали некое подобие шлема, придавая молодой женщине воинственный вид, но это не лишало Аль-Чориль своеобразного очарования. Мрачноватый наряд её, состоящий из широких темно-синих шаровар, свободной ярко-рыжей рубашки и черной шелковой безрукавки дополнял узкий меч в изукрашенных драгоценными каменьями ножнах.

— Так вот ты каков: чудо-лекарь, колдун и наглец, посмевший завладеть изумрудом Амаши… — низким, хрипловатым голосом протянула предводительница разбойников.

— Так вот какова знаменитая Аль-Чориль, голову которой Кешо оценил в полтысячи цвангов! — пробормотал аррант.

Они разглядывали друг друга с нескрываемым любопытством, и Эврих не сразу заметил, что помимо них и Газахлара в шатре находится ещё один человек. Сначала он принял его за юношу, но, всмотревшись пристальнее в холодное, непроницаемое лицо, понял, что перед ним женщина, нарядившаяся в белые одежды воина.

— Это Тарагата, — сообщила, перехватив его взгляд, Аль-Чориль. — За её голову тоже обещано немалое вознаграждение. Ты попал в компанию людей, высоко ценимых ныне здравствующим императором. А впрочем, ты тоже скоро удостоишься этой чести, так что у нас нет особых причин задирать перед тобой нос.

«Тарагата — значит Бессердечная, — сообразил Эврих. — Ну что ж, вид у неё вполне под стать прозвищу!»

— Мои заслуги не так уж велики… — начал было он, но был остановлен жестом Аль-Чориль. Приняв из рук Тарагаты свиток, она протянула его ар-ранту:

— Неподалеку отсюда нам повстречалось несколько подчиненных Амаши. Они искали Газахлара, чтобы передать ему этот приказ. Тебе будет небезынтересно с ним ознакомиться.

Эврих развернул свиток, пробежал глазами его содержимое и поежился. Адресованное Газахлару предписание передать лекаря-арранта предъявителям сего пергамента, дабы те могли немедленно доставить его в Город Тысячи Храмов, подразумевало, несмотря на учтивый тон, беспрекословное повиновение, ибо скреплено было императорской подписью и печатью. Стало быть, охота за ним началась, и желание увидеть слонов едва не стоило ему жизни…

— На твое счастье, у нас с посланцами Амаши имелись свои счеты. Один из них, однако, сумел улизнуть от расправы, и полученная им рана не помешает ему, надобно думать, добраться до Мванааке, — произнесла Аль-Чориль, убедившись, что аррант прочел свиток. — Тебе незачем возвращаться в столицу. Во всяком случае, ты не можешь вернуться туда открыто. Тебя будут разыскивать не только в ней, но и во всех приморских городах, и вряд ли тебе удастся покинуть Мавуно… без чьей-либо помощи.

«Вай-ваг! Уж не собирается ли она предложить мне эту самую помощь? — подумал Эврих. — Интересно, в обмен на что? Какую пользу рассчитывает извлечь из лекаря-чужеземца предводительница разбойничьей шайки?»

— Но я вовсе не собираюсь спешно бежать из империи. Я, видишь ли, люблю путешествовать и даже веду путевые заметки, которыми надеюсь дополнить труд достославного Салегрина, написавшего в свое время весьма интересную и полезную книгу. Она называется «Описание стран и земель», и повествуется в ней о…