1

Желтые известняковые утесы южных берегов острова Толми вздымаются из серо-стального моря подобно бастионам исполинской крепости. Издали они кажутся неприступными, но опытные мореходы знают: Тарский залив надежно укроет их корабли в непогоду, а в порту Тар-Айван желанным гостем будет и рыбак, и заморский купец. Особенно же привечают в Тар-Айване тех, кто верует в Предвечного и Нерожденного Отца Богов-Близнецов. Для кораблей тех, кто почитает Истинного Бога, отведена лучшая, северная часть залива, с них не берут торговую пошлину, они здесь самые желанные из гостей, их товары в первую очередь и по хорошей цене покупают жрецы Богов-Близнецов. А поскольку вся северная часть города принадлежит Храму и в ней живет немало народу, не удивительно, что многие мореходы – с Сегванских островов, из Озерного края, Нарлака, Халисуна и Аррантиады – все чаще осеняют себя знаком Разделенного Круга. И причина тут не только и не столько в корыстолюбии, сколько в том, что мореходы – люди, как известно, суеверные – справедливо полагают, что лучше остаться без барыша, чем, прогневив Богов, распрощаться с жизнью, сгинуть в пучине вод. А Тар-Айван – убедительнейший пример того, как пекутся Боги о своих жрецах, называющих себя Учениками Близнецов. За три сотни лет он несказанно разросся и разбогател. Из захудалой прибрежной деревушки превратился в огромный город, а без милости Богов с чего бы ему процветать? Ни разбоем, ни лихоимством жители Тар-Айвана себя не запятнали, войн на острове уже два столетия нет, золотых приисков не открыто – откуда богатству взяться? Не иначе – сильны Боги-Близнецы, а коли так, почему бы не вздеть на мачте двухцветный красно-зеленый вымпел? Почему не поклониться Близнецам, не посетить торжественные и нарядные службы в белокаменных храмах?

Глядя с открытой террасы на то, как стекается к святилищу Божьей Длани народ, дабы послушать мудрые наставления, испросить удачи в делах, здоровья и счастья у Всемогущих Близнецов, Агеробарб испытывал прилив радости и гордости. Ибо он, Ученик Внутреннего Круга Посвященных, немало сил приложил для возвеличивания и прославления любезных его сердцу Богоа Из сорока пяти лет тридцать отдал он служению Близнецам, и в ближайшее время ему, судя по всему, предстоит сослужить им особую службу. Вызов в Зал Великого Служения означал, что дело, которое намерен поручить ему Гистунгур, связано с опасностью для жизни и должно быть выполнено во что бы то ни стало.

Агеробарб посмотрел на солнечные часы и, удостоверившись, что время до аудиенции, назначенной ему Верховным жрецом, еще есть, вновь перевел взгляд на раскинувшийся перед ним город.

Несмотря на то что холодные зимние ветра не способствовали судоходству, в гавани покачивались на мелкой волне сотни полторы кораблей, но особого оживления заметно не было – в последний день седьмицы работы замирали даже в порту. Над Нижней, предпортовой частью Тар-Айвана не вились дымы из мастерских горшечников, кузнецов, хлебопеков – ремесленники с женами и чадами с утра отправились в храмы Верхнего города или просто отсыпались после трудов праведных. Холодное, зимнее солнце скользило по нагромождению карабкавшихся на склоны прибрежных холмов хижин и мастерских простого люда, по сложенным из желтого известняка домам, складам и амбарам зажиточных горожан и богатеев, отражалось от белокаменных, искрящихся, как сахарные головы, храмов.

С верхней террасы Обители Мира, куда еще затемно прибыл Агеробарб, лучше всего был виден храм Божьей Длани, и к нему-то невольно и вернулся взгляд Посвященного. Святилище находилось у подножья невысокого плоского утеса, на котором была возведена Обитель Мира. Оно располагалось неподалеку от Северной гавани и, кроме местных ремесленников и землепашцев, посещалось прибывшими со всех концов света мореходами и купцами. Были здесь арранты в туниках и шерстяных тогах, халисунцы в теплых плащах, саккаремцы в стеганых халатах, разодетые в яркие короткие кафтаны нарлаки, сегваны и даже закутанные в меха мономатанцы, к которым Агеробарб присматривался особенно внимательно. Ибо Посвященный был уверен, что Гистунгур помнит о его путешествии в Кидоту, из которого он вернулся в начале осени, и, скорее всего, вновь поручит ему посетить страну чернокожих людей.

Черные алмазы и кое-какие магические формулы, вывезенные им из Кидоты, представляли немалую ценность. Он внес свою лепту в процветание Тар-Айвана, послужил возвышению Храма и, глядя на стекавшихся в святилище Божьей Длани людей, чувствовал, что мгновения эти с лихвой окупают выпавшие на его долю мытарства и злоключения. Этот город был создан такими, как он, и они являются его солью, его сутью, его гордостью! Кто помнит бывшие здесь некогда сегванские поселения? Никто! Зато всем известен город и остров, куда съезжаются, чтобы начать новую жизнь, строители, плотники, кузнецы, скульпторы, художники, кожемяки, стеклодувы, пахари со всего мира. Куда радением безвестных жрецов и служителей Истинного Бога идут и идут корабли с умелыми рабами и рабынями…

– Брат Агеробарб?

Посвященный, отрываясь от своих мыслей, обернулся к появившемуся на террасе служке в серых, отороченных зеленой тесьмой одеждах.

– Час, назначенный Возлюбленным Учеником, близится, и, если желаешь, я провожу тебя в Зал Великого Служения.

– Благодарю тебя, брат. Веди, я следую за тобой.

Войдя в Зал Великого Служения, брат Хономер осенил себя знаком Разделенного Круга и в смущении остановился. В первое мгновение ему показалось, что огромный подземный зал пуст, и лишь потом разглядел он в сиянии редких свечей двух человек, стоящих подле массивного кресла, установленного в дальнем конце помещения. Хономер был здесь уже трижды. Первый раз в День Посвящения в Ученики. Затем во второй раз, когда Гистунгур поручил ему отправиться в Самоцветные горы выкупать из рудников братьев по вере. И в третий раз, когда Возлюбленный Ученик, выслушав рассказ о посещении рудников, посвятил его в Ученики Внешнего Круга Радетелей истинной веры. Для жреца, которому едва исполнилось двадцать пять лет, это была величайшая честь, и Хономер изо всех сил стремился оправдать оказанное ему доверие. Он ожидал, что Гистунгур призвал его в Зал Великого Служения, чтобы поручить немыслимо трудное и опасное дело, и был удивлен царившему здесь безлюдию. Поручения, даваемые в Зале Великого Служения, обставлялись обычно с соответствующей сложности задания торжественностью, и отсутствие жрецов могло означать лишь одно: возложенное на него Возлюбленным Учеником дело будет, скорее всего, тайным. Мысль эта заставила Хономера затрепетать, но он взял себя в руки и намеренно неторопливо двинулся к пустому пока что креслу и двум стоящим подле него людям.

Шагая по полу из чередующихся квадратов красной и зеленой яшмы, брат Хономер впервые смог по достоинству оценить убранство этого зала, призванного поразить вошедшего строгим величием. Подземное помещение предназначалось исключительно для жрецов, и никакой золотой мишуры, потакающей дурновкусию случайных посетителей обычных храмов, здесь не было. Квадратного сечения, отделанные малахитом колонны, стены из красного гранита с коваными серебряными канделябрами, не отвлекая внимания вошедшего, все же заставляли его почувствовать роскошь и богатство подземного помещения и через него – величие Храма. Дальняя стена длинного зала, перед которой стояло высокое кресло Возлюбленного Ученика, была в отличие от остальных облицована темным гранитом. В центре ее сиял полировкой Разделенный Круг, половинки которого были выложены из малахита и красного мрамора. Эмблему, символизирующую единство Богов-Близнецов, обрамляла широкая серебряная кайма. На этот раз толпа жрецов не мешала Хономеру как следует осмотреться по сторонам, и он с восхищением подумал, что храмовым зодчим в полной мере удался их замысел и помещение это как нельзя лучше соответствует своему названию и назначению.

Стоящие перед креслом с высокой прямой спинкой люди обернулись, услышав шаги Хономера, и приветствовали его ритуальной фразой:

– Святы Близнецы, чтимые в трех мирах!

– И Отец их, Предвечный и Нерожденный! – ответствовал Хономер.

В высоком мужчине с костистым загорелым лицом, плечи которого прикрывал выцветший красный плащ, он сразу признал Агеробарба. Жилистый, широкоплечий жрец был из Посвященных, то есть, помимо того что положено было знать и уметь Ученику Внешнего Круга, обладал еще и магическими способностями. О деяниях Агеробарба среди жрецов ходили легенды, и присутствие его здесь подтверждало догадку Хономера, что дело, которое намерен им поручить Гистунгур, будет тайным и опасным.

Второй стоявший перед похожим на трон креслом человек оказался юношей лет двадцати, сероглазым и внешне ничем не примечательным. Короткие светлые волосы, пшеничного цвета усы, прямой нос… По чуть рассеянному взгляду, чересчур белой, давно не видевшей солнца коже и серому с красной оторочкой одеянию Хономер мог бы принять его за воспитанника Посвященных, но даже для начинающего мага тот выглядел слишком уж неказисто…

Громкий шорох заставил Радетеля забыть о юноше, и тот в следующее мгновение увидел, как малахитово-мраморный Разделенный Круг уходит в глубь стены, красная и зеленая его половины расходятся в стороны…

– Приветствую вас, возлюбленные братья мои! – негромко произнес Гистунгур, появляясь в образовавшемся в стене проходе.

Брат Хономер едва сдержал возглас разочарования. Почему-то он ожидал, что, как и прежде, перед появлением Верховного жреца пронзительно запоют тонкоголосые свирели, Гистунгур величественно прошествует к креслу – как это заведено – на высоких котурнах, скрытых длинной красно-изумрудной переливчатой тогой, в выкованной из червонного золота личине и зеленом парике. Поручение, которое дается от имени Близнецов, должно быть и преподнесено соответствующим образом. Разумеется, жрецы знают Гистунгура в лицо, но одно дело – получить приказ отправиться за тридевять земель, туда, где даже погребальный обряд над телом, в случае чего, совершить некому, от посланника Богов, и совсем другое – услышать его от лысого обрюзгшего старика с перекошенным в вечной ухмылке ртом…

Возлюбленный Ученик, подобрав, словно юбку, волочащийся подол переливчатого красно-зеленого балахона из тончайшего саккаремского шелка, опустился в кресло, и тотчас откуда-то из боковых проходов, невидимых из-за массивных колонн, выскочили безмолвные храмовые рабы. Поставили перед троном три хитроумно раскладывавшихся табурета из темного дерева и удалились.

Агеробарб, отвесив поклон Гистунгуру, опустился на стоявший перед ним крайний справа табурет. Юноша, поколебавшись, последовал его примеру и уселся на табурет, стоявший по центру, и Хономеру, подумавшему с досадой, что серьезным поручением тут и не пахнет, не оставалось ничего другого, как занять последний табурет. На этот раз он, однако, ошибся, кривая улыбка на лице Возлюбленного Ученика погасла, и он сухо произнес:

– Прежде всего позвольте мне представить вам вашего молодого собрата. Это Тразий Пэт. – Он указал на юношу, и тот, привстав с табурета, кивнул сначала Посвященному, а потом Радетелю с таким видом, будто был им ровней, отчего Хономер ощутил ломоту в затылке – верный признак растущего раздражения.

– О вас Тразий наслышан, между собой вы, я полагаю, знакомы, так что перейду сразу к делу, – продолжал Гистунтур, в котором, увы, не было сейчас ничего величественного, внушающего почтительный трепет и благоговение. Похоже, Возлюбленный Ученик не особенно задумывался, какое впечатление производит на явившихся по его зову жрецов, а может быть, даже хотел, чтобы они увидели его таким, каков он на самом деле: невысокий, склонный к полноте и к тому же чем-то не на шутку встревоженный старик.

– Я призвал вас, чтобы дать тайное и чрезвычайно важное поручение. Выбор мой таков по следующим причинам. Агеробарб побывал на всех четырех континентах, и о нем не без причины говорят как о человеке, которому покровительствуют Близнецы. Человеке, который в воде не тонет, в огне не горит и из самого безвыходного положения достойный выход найдет; выйдет сам и друзей вытащит. Количество вызволенных с каторги единоверцев наших свидетельствует о том, что брат Хономер прекрасно разбирается в людях, а по части предприимчивости и хитроумия может поспорить с самыми прославленными купцами. – Говоря это, Гистунгур ни разу не улыбнулся. Голос же и выражение лица его были такие, будто он перечисляет не достоинства, а недостатки сидящих перед ним людей. – Тразий не имеет столь очевидных заслуг перед Храмом, но, несмотря на молодость, успел зарекомендовать себя как сильный маг. Маг, каких можно поискать, да трудно будет найти…

Хономер покосился на юношу, кивком подтвердившего слова Гистунгура. Он напрасно это сделал. Слова Верховного жреца не нуждались в подтверждении – раз Возлюбленный Ученик Близнецов сказал, стало быть, так оно и есть. И все же... Хономер чувствовал, что с каждым мгновением парень этот нравится ему все меньше и меньше. В чародействе Радетель ничего не понимал и, надобно признать, особой пользы в нем не видел. Ему-то, во всяком случае, и без помощи магии до сих пор удавалось достигать поставленных целей!

– Итак, вы втроем отправитесь на западную оконечность Мономатаны и привезете оттуда Глаз Дракона. Не траву, а тот самый, настоящий Глаз, о котором на нашем острове вот уже полвека все кому не лень шепчутся. Ну полно, не делайте вид, будто ничего о нем не слыхали!

Гистунгур едва заметно подмигнул Агеробарбу, но что могло означать это подмигивание, Хономер не понял, а юный маг вроде бы и вовсе ничего не заметил. Возлюбленный Ученик хлопнул в ладоши, и из темноты появился немой раб, в руках которого сияла серебряная сфера. Размером она была с крупный арбуз, и всю поверхность ее покрывали искусно вычеканенные рисунки.

Приняв сферу из рук раба, Гистунгур подождал, пока тот скроется в сумраке зала, и, погладив ее дряблой ладошкой, возвестил:

– Много разных небылиц плетут про Глаз Дракона. Некоторые из них были придуманы и пущены в обращение мною самим, дабы сокрыть правду под непроницаемыми покровами лжи. Ту самую правду, которую вам необходимо знать, чтобы завладеть Глазом Дракона. – Возлюбленный Ученик откинулся на неудобную спинку жесткого кресла, поморщился и, осенив себя знаком Разделенного Круга, начал историю, ничуть не похожую ни на одну из тех, которые доводилось Хономеру слышать раньше.

– Как вам, вероятно, известно, возлюбленные братья мои, я, ничтожный служитель Тех, чьи имена прославлены в трех мирах, не обладаю какими-то особенными дарованиями, а в магии и вовсе ровным счетом ничего не смыслю. Я не ропщу, такова воля Богов-Близнецов, которые одни ведают, кого чем должно наделить при вступлении в сей дивный мир. – Голос Гистунгура стал мягким и напевным, и Хономер, сам не лишенный способности произносить речи и очаровывать слушателей, подумал, что уж ораторским-то даром Верховного жреца Близнецы явно не обделили. – Так вот, Бранмер, предшественник моего предшественника, помимо многих прочих талантов, обладал еще и склонностью к занятиям магией. Причем способности его были таковы, что, войдя некогда ради одной ему ведомой цели через Врата Миров в чужую Реальность, он не только сумел вернуться в наш мир, но и принес оттуда два – да-да, именно два – невиданных у нас дотоле драгоценных камня, названных им Глазами Дракона. Величина и красота их поражали всякого, но не внешний вид этих диковинных камней привлек Бранмера. Да и не камни это, по видимому, были, а магические емкости, созданные для концентрации энергии, воистину непредставимой. Эта-то энергия, даже не будучи вызванной и используемой, так искажала действия заклинаний, что Бранмеру не удалось вернуться прямо на наш Благословенный остров. Единственным местом нашей Реальности, пригодным для выхода из Врат Миров с Глазами Дракона, оказалась западная оконечность Мономатаны – долина Нгуруве, что находится в верховьях реки Мджинга. Места эти издавна пользуются дурной славой, но об этом вам когда-нибудь поподробнее расскажет Агеробарб, лучше меня знакомый с историей и легендами Мономатаны.

Посвященный утвердительно качнул головой, и Хономер подумал, что за время этой странной аудиенции, не похожей ни на одно из его прежних посещений Зала Великого Служения, никто, кроме Гистунгура, еще не произнес ни слова.

– Оказавшись в Нгуруве, Бранмер отыскал святилище племени мибу и вставил Глаза Дракона в глазницы идола местного божка, полагая, что там они будут в большей безопасности, чем где-либо. После этого Бранмер, приняв образ божественного посланца, явился в селение мибу и завещал чернокожим беречь Глаза Дракона как самую большую святыню. Избавившись таким образом от своей бесценной, но крайне обременительной ноши, он воспользовался Тропой мертвых и вернулся в Тар-Айван. Глаза Дракона не были целью странствий Бранмера, особого значения он им не придавал, и лишь его наследник – Фрегел – счел необходимым отправить посланцев в Нгуруве, наказав им доставить Глаза Дракона на наш Благословенный остров. Экспедиция, отправленная Фрегелом сумела, однако, привести лишь один Глаз: племя мибу, свято чтившее завет Бранмера, погнавшись за похитителями, отобрало у них второй Глаз Дракона, с тем чтобы вернуть в святилище, из которого вам и предстоит его извлечь.

Гистунгур сделал пузу и, собираясь с мыслями, принялся бездумно поглаживать лежащую на коленях серебряную сферу.

– Первый Глаз был благополучно доставлен в Тар-Айван, и наши возлюбленные братья после долгих поисков нашли магические ключи, позволившие использовать сконцентрированную в нем энергию для самых различных целей. Довольно будет сказать, что с его помощью мы совершили Великую Трансмутацию, превращая свинец в золото, что послужило мощным подспорьем в деле укрепления Храма и распространения истинной веры среди погрязших в ереси народов.

Хономер покрутил головой: ай да Возлюбленный Ученик! Не зря говорят, что "тайны Храма велики есть и немногим смертным они ведомы". Воистину много чудес сокрыто от глаз людских за стенами святилищ Благословенного Близнецами острова. Да, открывая подобную тайну, этот маленький бодрый старичок может и не надевать золотую личину! Радетель взглянул на Агеробарба и Тразия, но те сохраняли полнейшую невозмутимость. О Предвечный и Нерожденный, да неужели они знали о Глазе Дракона и лишь для него одного слова Гистунгура явились откровением?..

– Теперь вам известна история Глаза Дракона и ясна цель вашей поездки. Осталось сказать немногое. – Возлюбленный Ученик насупился, и гладившие серебряную сферу пальцы его застыли, сделавшись похожими на когтистые лапы хищной птицы. – Энергия первого Глаза Дракона иссякла. Кладезь силы, казавшийся неисчерпаемым, опустошен, вычерпан до дна.

Хономер не заметил, какие манипуляции проделал Верховный жрец, однако верхняя часть сферы внезапно со щелчком откинулась, как крышка шкатулки, и глазам беседующих предстал серый, словно вытесанный из гранита, шар с матовой, шершавой на вид поверхностью.

– Вы видите, во что превратился Глаз Дракона. – Гистунгур извлек серый шар из серебряного футляра. – Теперь это всего лишь оболочка, не имеющая никакой ценности. В ней не осталось ни капли той энергии, которая способствовала осуществлению многих наших начинаний. Она пуста, но там!.. – Голос Возлюбленного Ученика возвысился, он вскочил на ноги и устремил руку, указывая вдаль, куда-то за спины сидящих перед ним людей. – Там дожидается своего часа двойник этого бесценного источника божественных сил! Так отправляйтесь же за ним и добудьте его для нашего Храма! Вы получите карту, корабль и все необходимое! Просите все, что вам может понадобиться в этом путешествии! Требуйте любую награду, но привезите, привезите мне Глаз Дракона!

Голос Гистунгура сорвался, он обвел слушателей налившимися кровью глазами. Потом, видя, что никто из них не намерен нарушать молчание, глубоко вздохнул и вынул из широкого рукава перетянутый алой шелковой лентой свиток:

– Вот карта. В Северной гавани вас ждет "Перст Божий" – быстрое и надежное, хотя и неказистое на вид судно, снабженное всем необходимым. Готовы ли вы отправиться в путь и добыть второй Глаз Дракона во славу Тех, чьи имена прославлены в трех мирах, и Отца их, Предвечного и Нерожденного?

– Я готов, – ответил Агеробарб, поднимаясь с табурета и осеняя себя знаком Близнецов.

– Готов, – повторил Тразий и встал так стремительно и неуклюже, что табурет, на котором он сидел, с грохотом упал на полированный пол.

– Я готов отправиться в путь немедленно, – сказал Хономер, в свою очередь поднимаясь на ноги, и покосился на молодого мага. Если этот раззява столь же ловко накладывает заклятия, то вреда от него в дороге будет больше, чем пользы.

Гистунгур простер руки перед собой и, когда трое жрецов опустились на колени, торжественно произнес ритуальное напутствие уходящим исполнять Великое Служение:

– Ступайте, и да пребудет с вами могущество и благодать Двуединых! Свершите порученное и да не убоитесь, не усомнитесь, не покачнетесь вы в вере своей и стремлении вашем достичь цели! Пусть высохнут перед вами моря, горы превратятся в долины, реки изменят путь свой, а бездорожье ляжет к ногам вашим торным путем! Во славу Предвечного да исполнится!

– Да сбудется по слову и мановению рук Детей Его! – хором ответили жрецы. И Хономер внутренне содрогнулся – Великое Служение началось!

– Хорошо. Вы отплываете завтра на рассвете, – сказал Гистунгур голосом, в котором не осталось ни капли торжественности. – Следуйте за мной, нам необходимо изучить карту и обговорить кое-какие детали. Я покажу вам списки всего, чем снабжен "Перст Божий", а вы добавите то, что еще вам понадобится в пути. У вас останется время уладить личные дела, но помните, никто не должен знать о цели поездки. Ни одна живая душа, ибо за Глаз Дракона любой маг не колеблясь отдаст свои собственные очи.

2

Старый колокол отзвонил "вечернюю зорю", и толпа великовозрастных школяров с воплями вырвалась из восточного придела храма Всеблагого Отца Созидателя. Пастырь Непра вышел вслед за своими выучениками на крыльцо, испустил глубокий вздох и вытер взмокший лоб белой тряпицей. У него болели ноги, ныла спина, а перед глазами плыли темные круги – то есть все было точь-в-точь как в те времена, когда он сплавлял плоты по Карлоне.

Если бы он послушался добрых советов и не брался втолковывать грамоту, философию и числоведение этим лихим подмастерьям, то жизнь его была бы поистине светлой и безоблачной. Но префекторат Феда считал, что если неугомонные шалопаи тринадцати-семнадцати лет будут несколько вечерних часов мозолить мозги тайнами науки, то, во-первых, разумность их стремительно повысится, что не может не пойти на благо города, а во-вторых, юноши хоть немного подрастратят свою неисчерпаемую энергию и, вместо того чтобы докучать добропорядочным горожанам, проведут это время под надзором духовного пастыря, не позволящего им совершить ничего недостойного. До известной степени все это было разумно и справедливо, однако нисколько не облегчало предобморочного состояния Непры, чувствовавшего себя после общения с двумя десятками обалдуев так, будто ему чудом удалось выбраться из клетки с дикими зверями. А ведь завтра ему предстояло войти в нее вновь, и послезавтра тоже…

– Умчались злые духи? Умирил ты их праведными речами, наставил на путь благолепия? Возлюбили они премудрость книжную? – сиплым голосом поинтересовался Павилий – звонарь, служка и первый, за неимением иных, помощник пастыря, подходя к Непре.

– Их, пожалуй, умиришь или наставишь… Возлюбят они премудрость, жди… – безнадежно пробормотал тот, чувствуя, что не в состоянии даже рукой махнуть. – Гляди-ка, ведь как пить дать в "Обжорку" подались! Ну скажи ты мне, какая премудрость в головах этих парней удержится, если они ее каждый раз в пиве топят? А, нет, в Косой переулок свернули, никак разойдутся тихо-мирно? Или в "Боров" двинутся?..

– Кстати вот, о пиве, – просипел Павилий и щелкнул крепким, как дерево, пальцем по вытащенному из-за спины кувшину. – У тебя, верно, горло-то ровно песком засыпано, после твоей высокоученой говорильни, а?

Непра сглотнул – в горле и впрямь пересохло. Принял из рук Павилия кувшин (из погреба, видать, принес – ледяной) и, опустившись на нагретый солнцем камень, сделал долгий глоток. Служка присел рядом, полюбовался закатом, потом, вытащив из-под рясы серебристого, в меру подсушенного щуренка, принялся обколупывать коричневыми от работы в церковном садике пальцами, не забывая время от времени прикладываться к легчающему на глазах кувшину.

Такие вот вечера Павилий любил больше всего, а с появлением в городе Непры они приобрели и вовсе ни с чем не сравнимое очарование. Кряжистый пастырь, занесенный сюда невесть каким ветром аж из Нижнего мира, был некогда воином, храмовым строителем, сплавщиком леса и переписчиком книг и, когда на него нападал стих, порассказать имел что и умел как: что где надо – животики от смеха надорвешь, а где надо – слезами умоешься. Но лучше всего пастырь умел молчать. Есть такие, что молчат многозначительно, выразительно, тягостно, утомительно – по-всякому, словом. Этот же молчал уютно, и молчать с ним было одно удовольствие.

Справившись со щуренком, Павилий ловко располовинил его, и они с Непрой молча усидели солоноватую рыбешку, после чего служка, захватив пустой кувшин, спустился в церковный погреб к внушительному бочонку и вернулся от него с двумя полными посудинами. Пастырь же заглянул в западный придел и возвратился, неся вареные яйца, пару луковиц и початый душистый хлеб. В погожий вечер не было местечка лучше в окрестностях храма, чем утонувший в земле плоский валун у его западного придела, откуда залитый лучами закатного солнца Фед был виден как на ладони и совсем не напоминал тихий провинциальный городок Верхней Аррантиады, каковым являлся на самом деле.

– Думаю я пригласить сюда как-нибудь вечерком Дентата Сертория Панонира, чтобы поведал он моим школярам о лекарственных травах и прочих средствах врачевания, – сказал пастырь, будто и не обращаясь к Павилию, а размышляя вслух, – хочешь – отвечай, хочешь – мимо ушей пропусти. – Ливия Афениора еще хорошо бы залучить – он об алхимии порассказать может. Надоело небось парням мое занудство слушать, а когда уважаемые горожане с ними своими знаниями поделятся, глядишь, глаза-то и заблестят.

Павилий загасил добрым глотком пива разгоревшийся в животе из-за лука пожар и, промокнув губы рукавом застиранной рясы, предложил:

– Ювелира бы позвать – Этурия Друза, он о камнях много интересных баек расскажет, коли в настроении будет. Да, кстати, старший сынок Дентата – Хрис-Странник давеча в город возвернулся. Он по свету поездил и про страны заморские, и про обычаи тамошние, про что хошь живым языком расскажет. Его зови, не пожалеешь, от Хриса твои оглоеды точно без ума будут.

– Будут, думаешь? – с сомнением переспросил Непра. – От девок да от пива с винищем они без ума, это мне доподлинно известно. А от всего прочего... Попомни мое слово, раз уж они не в "Обжорку" направились, быть нынче шуму великому, верно, опять у "Борова" скандал учинят.

– Видит Бог, учинят! Как же не учинить, когда кровь-то молодая кипит, силы немереные выхода требуют? – подтвердил Павилий размягченно. – Да ты это в мыслях не держи, ну побалуют маленько – велика ль беда? Хряк-то, паскудник, и верно ведь, в пиво какую-то дрянь подмешивает для забористости. От нее хмелеешь крепче, зато наутро в голове тягость, будто по ней кувалдой дубасили… – Служка почесал неровно испятнанную желтоватой сединой голову и, помолчав, добавил: – А ученых людей города ты верно пригласить надумал. Если раз в седьмицу не ты, а кто другой горлопанам твоим мозги песочить станет, так оно и им интересно, и тебе не так тяжко будет.

– Думаешь, согласятся прийти? Тогда схожу к префекту, потолкую с ним. А со Странника твоего, с Хриса этого, мы, пожалуй, и начнем. Пока он опять в дальние дали из города не отправился. Не забыть бы у него еще карты какие ни есть попросить принести. Для наглядности.

Они надолго замолчали, глядя, как медленно меркнет пламя заката и сумрак опускается на отходящий ко сну город.

Великовозрастные школяры Феда испокон веку считали своими вотчинами три заведения, где можно было в свое удовольствие потратить в поте лица заработанные медяки. "Радость гурмана" славилась когда-то своей кухней, но давно уже превратилась в "Обжорку", где, кроме пива, вяленой рыбы, черных, круто посоленных сухарей и бараньей похлебки, даже обладатель самого толстого кошеля в мире не смог бы получить больше ничего достойного упоминания, если не считать извиняющейся улыбки пышнотелой Габроты. Подмастерий здесь принимали охотно, но Габрота была так добра и мягкосердечна, что сюда они приходили обычно, дабы зализать раны, полученные в других местах. Учинять в "Обжорке" веселое безобразие и шумовство считалось дурным тоном, и даже среди самых отъявленных шалопаев всегда находился достаточно трезвый и здравомыслящий юноша, напоминавший своим зарвавшимся товарищам, что негоже плевать в колодец, из которого им еще не раз придется пить.

"Глубокое горло" было известно не столько своими напитками, которые, надо признать, были исключительного качества, сколько служанками, всегда готовыми за известное вознаграждение ублажить любого истосковавшегося по женской ласке. Префекторат, однако, строго следил за тем, чтобы юноши, не достигшие восемнадцати лет, не переступали порог этого заведения, пользующегося скандальной известностью самого злачного места Феда и называемого в обиходе несколько иначе. Школяры, несмотря на запреты, все же проникали сюда, но и здесь вынуждены были вести себя тихо, что в их возрасте удавалось с трудом и потому лишало "Глубокое горло" значительной доли своего очарования.