16

Все происходившее с Ниилит после того, как Богиня признала ее носительницей дара, казалось диковинным сном. Суетящиеся вокруг стражники, глазевшие на нее, словно на заморское чудо или балаганного уродца; разодетые придворные, толпившиеся в коридорах и залах поражающего роскошью дворца, – все представлялись чем-то нереальным, готовым рассеяться, растаять и уйти в небытие так же внезапно, как и появились в ее скудной, не изобиловавшей событиями жизни. И по крайней мере часть всего этого великолепия действительно исчезла, когда девушку провели через анфиладу дворцовых залов и оставили в небольшой полупустой комнате, где ее поджидал тщедушный человечек в черном, шитом серебром халате и таком же тюрбане. У него был огромный, похожий на клюв нос, длинные руки и выкаченные, по-рыбьи неподвижные глаза.

– Ты и есть избранница Богини? – спросил сгорбленный человечек, перестав при виде Ниилит ходить из угла в угол комнаты и останавливаясь в двух шагах от девушки. Он смотрел на нее с холодным интересом, и Ниилит с облегчением поняла, что мужчине этому, как это ни странно, совершенно нет дела до ее женских прелестей, столь привлекавших других представителей сильного пола. А вслед за этим пониманием пришла догадка, что человек этот не кто иной, как Азерги – маг и советник Менучера. И вместе с этой догадкой девушка осознала, что попала из огня да в полымя – не нуждаясь в ее теле, маг намерен был завладеть ее душой. Она попятилась к двери, но Азерги сделал шаг вперед и властно потребовал:

– Дай руку!

Его цепкие холодные пальцы завладели ладонью девушки, и он, повернувшись к низкому столику, на котором среди каменных чашечек, глиняных кувшинчиков, стеклянных флакончиков и пожелтевших свитков высилась из черного, инкрустированного серебром и кусочками горного хрусталя шкатулка, вперил в нее неподвижный взгляд и забормотал что-то на незнакомом Ниилит языке.

Никогда раньше она не испытывала ничего подобного. Горячая волна, возникнув в нижней части живота, поднимаясь выше, и выше затопляла ее, вызывая странное оцепенение во всем теле. Страх перед магом испарился, сердце заколотилось, быстрее гоня кровь по жилам, и вот на место оцепенения пришла дивная неземная сила. Влившаяся в нее невесть откуда мощь бурлила в Ниилит, распирала; казалось, она как мыльный пузырь разбухает, растет во все стороны, и если немедленно не совершит какого-нибудь безумного поступка и не выплеснет в движении заполнившую и уже переполняющую тело силу, ее просто разорвет на куски. Состояние это, впрочем, длилось недолго, а потом клокочущая сила устремилась по руке, которую держал маг, и стала вливаться в его ладонь. Глаза Азерги вспыхнули, он издал глухое восклицание, и черная шкатулка, стремительно взмыв со стола, зависла над свитками и кувшинчиками на расстоянии двух локтей.

– Да! Да, ты настоящая избранница! – пронзительно воскликнул маг, отпуская руку Ниилит. Он шагнул к столику, над которым висела в воздухе шкатулка, совершенно позабыв о девушке, а та, теряя сознание, словно лишенная поддержки тряпичная кукла, начала медленно оседать на матово поблескивающий пол, набранный из разноцветных пород драгоценных деревьев…

На следующее утро нардарский конис вместе с молодой женой и двумя сотнями сопровождавших кортеж всадников выехал из ворот Мельсины. За нардарцами следовало посольство, отправленное шадом в Велимор. Состояло оно из пятидесяти верховых и трех изящных крытых повозок. В одной ехали Азерги с Ниилит, в двух других находились дары Менучера велиморскому правителю.

Первый испуг от встречи с магом и советником шада успел рассеяться; ему, как поняла Ниилит, не было дела ни до ее тела, ни до души. Он воспринимал ее как некий инструмент, необходимый в задуманном предприятии, и обращал на девушку не больше внимания, чем на стоящие в повозке шкатулки, поставцы и упрятанные под сиденья кожаные баулы. Маг разговаривал со слугами, со своим помощником – Шеймалом, с полусотником Сайданом, скользя в то же время по девушке пустым, ничего не выражающим взглядом. Чувствовать себя вещью было странно и неуютно, тем более что и Шеймал, и Сайдан, и двое слуг Азерги, скакавших по обеим сторонам возка, бросали на Ниилит весьма недвусмысленные взгляды. О, они-то, без сомнения, видели в ней очаровательную и желанную рабыню, но под холодным взором Азерги чувств своих проявлять не осмеливались.

Ниилит между тем с утра не могла найти себе места от беспокойства. Воспоминания о посетившей ее вчера силе что-то изменили в ней, заставили по-новому взглянуть на окружающих людей, по-другому оценить происшедшие в жизни события. Теперь она была уверена, что ошибки не было – она и вправду избранница Богини. Она обладала даром принимать и концентрировать в себе силу Богини, и, значит, судьба ее должна была разительно отличаться от участи обычной рабыни.

С удивлением и омерзением вспоминала она "девяносто девять поз любви", которым обучали ее в "Девичьем садке", заставляя изображать то женщину, то мужчину, чтобы лучше почувствовать состояние того, кому она обязана была доставлять наслаждение. Неужели это ее вместе с пышнотелой, медлительной Мбангой и юркой как змейка степнячкой Ахеджи обучали медлительным бесстыдным танцам, массажу, любовным поглаживаниям и поцелуям, способным возбудить даже покойника? Неужели это ее тискали, доводя до слез, чирахские шалопаи? Вспоминая желавшего изнасиловать ее Шаруха и похотливые прикосновения краснолицего, ей хотелось то плакать, то смеяться, но вместо этого она, памятуя о присутствии Азерги, лишь непроизвольно фыркала.

Подумать только, она – избранница Богини! – пережила все это! А ведь не раз она уже готова была уступить и услаждать этих вожделевших ее скотов всеми возможными способами, не зная, что отмечена, одна из сотен других девушек, перстом Богини! Но если она действительно была носительницей дара, почему же он не помог ей, почему не защитил? Почему позволял, чтобы ее унижали, продавали, словно какую-то обычную девку? Почему до появления Азерги она не ощущала своего дара, да и сейчас не чувствует его? Неужели весь ее дар сводится к тому, что она может передавать полученную от Богини силу этому щупленькому носатому магу, который и за человека-то ее не считает?.. Мысли Ниилит разбегались, кровь то приливала к щекам, то отливала, она вертелась, не находя себе места, снедаемая сотней одолевавших ее вопросов, изнывая от сознания, что задавать их Азерги совершенно бесполезно.

На какое-то время ей удавалось заставить себя не думать о даре, и тогда она тупо глядела по сторонам, на залитые солнцем бескрайние поля пшеницы, фруктовые сады и виноградники, мимо которых двигалось шадское посольство. Но потом мысли о том, кто же она такая и какое место должна занимать в этом мире, снова лезли в голову. С даром или без дара, она не желала быть игрушкой в чьих-либо руках, и особенно в руках этого глядящего на нее как на вещь мага, о котором ей доводилось слышать множество самых отвратительных историй. Разве для того она бежала из "Садка" и отбивалась от Шаруха, чтобы с ее помощью этот мерзавец творил свои богопротивные дела?..

Было уже далеко за полдень, когда Азерги, время от времени недовольно поглядывавший на извертевшуюся Ниилит, отвлекавшую его от весьма важных размышлений, не выдержал и сурово спросил:

– Прекратишь ли ты, наконец, елозить, девка? Или сознание того, что ты являешься избранницей Богини, совсем лишило тебя покоя?

Оцепеневшая было от этих слов Ниилит вовсе не хотела посвящать мага в свои мысли, но под холодным взглядом его немигающих глаз не решилась солгать и послушно кивнула.

– Ах вот оно что!.. – насмешливо протянул Азерги. Он смотрел на Ниилит так, словно та из некой полезной вещи прямо на его глазах превратилась в безвредное, но противное и в высшей степени докучливое насекомое. – Ты небось думаешь, будто дар твоей Богини превращает тебя во что-то особенное? Что-то возвышающее тебя над людьми или хотя бы как-то выделяющее из толпы дураков? Особенно после того, как тебе удалось испытать прилив силы? Да?

На этот раз Ниилит удалось удержаться от кивка, но Азерги, казалось, и не ждал ответа.

– Я кое-что узнал о тебе. Ты сбежала из "Девичьего садка", где из тебя собирались сделать дорогую, обученную доставлять наслаждение пресыщенной знати шлюху. Но ты оказалась бездарной ученицей, годной лишь для портовой таверны. Ты глупая смазливая рабыня, и то, что помимо этого Богиня наградила тебя даром, ничего не меняет. Изысканное вино можно налить в любой сосуд, но щербатая глиняная кружка не станет от этого серебряным кубком. Ты нужна мне для… одного дела. И если будешь в точности исполнять мои приказы, я позабочусь о твоем будущем. Найду приличного мужа, и ты сможешь красоваться своей глупостью среди столь же глупых придворных дам. Мне может пригодиться налитое в тебя вино, но если ты возомнишь о себе невесть что, я верну тебя туда, где тебе от роду написано пребывать… Попытайся призвать силу Богини и убедишься, как мало пользы она принесет тебе. Впрочем, едва ли ты сумеешь вызвать ее без моей помощи.

Если бы на девушку опрокинули ушат холодной воды, это не произвело бы на нее большего впечатления. Значит, дар, которым она обладала, ничего не мог дать ей лично и, похоже, как и красота, приносившая Ниилит до сих пор одни неприятности, предназначен был для кого-то другого. Она была не более чем красивой и полезной игрушкой, и самое ужасное заключалось в том, что Ниилит сознавала это и, даже если бы захотела, ничем не могла опровергнуть слов мага. Он прав, она не больше чем щербатая кружка, которую Богине было угодно наполнить дивным вином, вкус которого самой ей ощутить не дано. Хотя ее можно назвать и серебряным кубком, из которого волен пить всякий, который можно продать, переплавить, подарить… Ни кружка, ни кубок не имеют, не способны иметь своей воли, своих желаний, они созданы, чтобы служить другим и услаждать других… Но она же не вещь! Она чувствует, страдает, мыслит! Ведь не зря же Зелхат сделал ее своей ученицей…

– Я вижу, ты не намерена успокоиться и вести себя как должно? Скверная рабыня! – раздраженно пробормотал Азерги и, раскрыв одну из множества шкатулок, извлек из нее глиняный флакончик и чашечку из мутного стекла. Капнул чуть-чуть зеленоватой, пахнущей шалфеем жидкости, разбавил ее бледно-розовым вином и протянул Ниилит. – Выпей и подумай о том, имеет ли смысл корове сетовать, что хозяйка доит ее? И лучше ли корова, например, свиньи, лишь потому, что последнюю не доят?..

Девушка не очень поняла, к чему клонит Азерги, но нестерпимо презрительный тон его заставил без возражений осушить чашку. Уж лучше видеть сны, чем этого самовлюбленного, самоуверенного мага, который, что бы он там при этом ни говорил, отчаянно нуждался в ней. Многомудрый Зелхат любил говаривать, что окружающий мир предстает перед человеком, как правило, таким, каким тот желает его видеть. Но значит ли это, что если она постарается ощутить себя личностью, а не вещью, то и окружающие увидят в ней человека, а не предназначенную для их развлечения игрушку?

Приготовленное Азерги снадобье навеяло на девушку странные, удивительно правдоподобные и яркие сны. Сначала Ниилит снились Зелхат и раненый кабаном мятежник – один из немногих мужчин, которые ей нравились и соответствовали представлениям о мужчинах, ничем не напоминавших кишмя кишевших вокруг жадных, трусоватых и похотливых тварей. Потом ей привиделся крупный светлобородый воин, наматывавший на кулак ее волосы и явно намеревавшийся надругаться над ней. Локти ее были жестоко стянуты за спиной прочной веревкой, сапог насильника упирался в поясницу, заставляя беспомощно выгибаться обнаженное тело, но почему-то она чувствовала, что помощь близка и Богиня и на сей раз убережет свою избранницу.

И помощь в самом деле не заставила себя ждать. С треском вылетела сорванная с петель массивная дверь, и в зал по вытертым мономатанским коврам вбежал огромный серый пес. Беззвучно метнулся к светлобородому, оскалив белые клыки, и неожиданно превратился в высокого широкоплечего мужчину с перебитым носом и обветренным лицом, изуродованным шрамом, тянущимся от левого века до челюсти. В руках оборотня оказалось чудного вида копье с перекладиной у наконечника, и копье это он все так же молча метнул в светлобородого. Насильника отбросило к бревенчатой стене, и он взревел подобно смертельно раненному зверю, все еще не веря, не понимая, что отпущенные ему Богиней мгновения уже сочтены…

Это был странный сон. Четкий, жестокий и яркий. Он показался Ниилит более достоверным, чем поля и деревушки, мимо которых следовала процессия, возглавляемая Марием Лауром. Он напоминал какую-то давно забытую сказку, главная прелесть которой состояла в том, что было вроде бы и страшно, и заранее известно: все кончится хорошо. Сказку, где герой всегда появляется вовремя, спасенная дева оказывается добродетельной красавицей, и никаким сомнениям нет места. Хотя, надо признать, спаситель с переломанным носом вызывал скорее страх, нежели симпатию, и казался не менее ужасным, чем светлобородый.

Пытаясь припомнить черты лица оборотня, Ниилит не заметила, как вновь погрузилась в сон. Спаситель со сломанным носом и зловещим шрамом на этот раз выглядел не таким уж страшным. Несмотря на седину в волосах и лицо сорокалетнего воина, девушка каким-то образом догадалась, что лет ему никак не больше тридцати, а то и двадцати пяти, и не так он грозен, как кажется на первый взгляд. Выглядел он, правда, слишком крупным для тесной каморки, где, помимо самой Ниилит, находился еще златокудрый, очень красивый парень с зелеными глазами – аррант, надо думать, – и мужчина с лицом юноши и глазами и бородой мудреца. Из-за этого-то болезненно худого, со впалыми щеками человека сердце девушки и забилось часто-часто. Не видела она прежде таких темно-фиолетовых глаз, как будто в глубины души глядящих. А вот пальцы его, длинные, сильные и изящные, расправляющие что-то на непривычно высоком для Саккарема столе, были знакомыми – такие же точеные искусные пальцы были у Зелхата. И пепельные, ниже талии спускавшиеся волосы, и борода принадлежали, казалось, старику, и все же было в нем что-то юношеское и несгибаемое, заставившее Ниилит вспомнить раненного кабаном мятежника…

Этот, с темно-фиолетовыми глазами, в которых нет-нет да и вспыхивали теплые золотые искорки, был, видимо, великим умельцем. Распластав на выскобленном добела столе маленькое ушастое существо, напоминающее мохнатую летучую мышь, он расправил ему криво сросшееся перепончатое крыло и принялся протирать тряпицей, смоченной в какой-то пахучей жидкости. Причем самое любопытное, мышеподобному существу этому, похоже, нравились прикосновения лекаря. Спокойные, уверенные движения напоминали работу Зелхата, но если образ старого мудреца был тесно связан в сознании Ниилит с высокими травами и полевыми цветами, то от фиолетовоглазого веяло почему-то морскими просторами, и руки сами собой тянулись к мягким пепельным волосам… Не брат, не отец, не учитель, а вроде ближе нет и не было никого за всю жизнь… Странно, чужой мужчина, но чувствовалось в нем что-то и от Зелхата, и от того, раненого, что ножны свои в уплату за лечение оставил…

А потом человек с фиолетовыми глазами, утратив личину сребровласого мудреца, превратился в совсем молодого мужчину с чисто выбритым, ясным лицом. Только щеки остались по-прежнему запавшими, да худоба крепкого тела была какой-то неестественной. Но золотистые искорки в сохранивших свой диковинный цвет глазах сияли как и раньше, готовые разгореться, когда надумает человек весело и по-доброму рассмеяться. И руки целителя и умельца оглаживали теперь не перепончатокрылое существо, а голову огромного серого пса. О Богиня Милосердная! Да это же и не пес вовсе! Это же оборотень, спаситель ее! Поняв, кто перед ней, Ниилит, вместо того чтобы испугаться, нагнулась над псом и начала гладить его жесткую, серо-седую шерсть, с изумлением, но без страха чувствуя, как под ее узенькими горячими ладошками громадный свирепый волкодав утрачивает свой звериный облик. От ладоней ее, как и от рук помолодевшего мудреца, струился золотистый свет. Он обволакивал пса, не только возвращая ему человеческое тело, но и изгоняя из него темный клубок боли, чем-то напоминавший небольшого раскоряченного осьминога.

Две пары окруженных сиянием рук формировали боль осьминога, лепили, скатывали, как ком теста, не давая щупальцам присосаться, зацепиться за здоровые ткани тела, тянули и тащили на сумрачный свет дождливого дня. И в конце концов вытащили-таки, и растаял он, растопленный жарким сиянием рук человечьих, как масло на сковородке, и ушло сияние, а обласканный заботливыми, любящими прикосновениями волкодав окончательно обрел облик угрюмого, жестоко искусанного жизнью мужчины, который неловко поднялся с обветшалого крыльца и вслед за Ниилит переступил порог дома. И девушка с горечью и радостью поняла, что это ее дом. Ее не потому, что он принадлежит ей, а потому, что живут в нем дорогие ей люди. Поверить в это было трудно – не было у нее, кроме Зелхата, близких людей на этом жестком, как мельничные жернова, свете, не было и не могло быть дома, но вот ведь топится очаг – заступа от холодной сырости; гордый порученным ему делом мальчишка держит над огнем медный ковшик на длинной деревянной ручке. А в ковшике этом булькает составленное ею по рецепту Зелхата пахнущее медом и липовым цветом варево. И покряхтывает на лавке вечно хмурый старый сегван, называющий ее то "доченькой", то "чадом"…

Чудные, дивные сны виделись девушке после зелья Азерги, и самое любопытное – даже будучи не слишком радостными, вселяли они в душу Ниилит надежду и уверенность, что недолго она останется игрушкой в руках мага. Расскажи она кое-какие из этих снов советнику Менучера, может, и назвал бы он посетившие девушку видения пророческими и поменял кое-что в своих хитроумных планах, но занятый грезами о грядущем величии Азерги, разумеется, и в мыслях не держал расспрашивать о чем-либо спутницу, когда та выныривала ненадолго из сонного забытья. Да и о чем было говорить будущему владыке Саккарема с деревенской дурочкой, получившей по прихоти Богини удивительный, редкостный дар, с помощью которого он рассчитывал добраться до заветного сундука Аситаха?..

Велев запалить четыре толстые свечи, тотчас разогнавшие царивший в шатре сумрак, Азерги отпустил слугу и распахнул отделанный серебром поставец. Как обычно он не обращал на Ниилит ни малейшего внимания, и расположившаяся на войлочной подстилке в дальнем углу шатра девушка могла беспрепятственно наблюдать, как маг вынимает из поставца маленькие кувшинчики с вином. Привыкшая, что каждый вечер Азерги неукоснительно занимается какой-то непонятной ворожбой, Ниилит была удивлена, видя, с каким вниманием и любовью он протирает эти кувшинчики, любуется ими, ласкает их взглядами и заботливыми, почти нежными прикосновениями пальцев. Ей было известно, что виноградное вино – кровь земли – используется в разнообразных магических обрядах, но сегодня Азерги, похоже, не собирался заниматься колдовством, а хотел просто продегустировать имеющиеся у него в запасе напитки и расслабиться.

До нардарской границы оставалось полтора дня пути, и по осунувшемуся лицу мага было видно, что дорога и ежевечерняя волшба изрядно его утомили. Откупорив один из кувшинчиков, он плеснул в серебряную стопку несколько капель густой темно-коричневой жидкости, понюхал ее и расплылся в улыбке. Глядя в стену шатра невидящим взглядом, подержал стопку в ладонях, не то согревая ее содержимое, не то забыв о ней и предаваясь недоступным Ниилит размышлениям. Пригубил, подержал напиток на языке, мечтательно щурясь на пламя свечи, и откинулся на высокие подушки. "Надо же, – подумала девушка, – есть оказывается у этого клювоносого присущие и простым смертным слабости! Кто бы мог подумать, что советник Менучера по-настоящему счастлив не в окружении древних свитков и жутковатых колдовских атрибутов, а в компании сосудов с редкими винами?.."

В следующий момент Ниилит со страхом увидела, что лицо мага исказила гримаса ненависти, он с проклятиями отшвырнул недопитую стопку, вскочил на ноги и склонился над поставцом с таким видом, будто ожидал, что из драгоценного ящичка вот-вот выглянет змеиная голова. Длинные пальцы, судорожно сжимаясь и разжимаясь подобно огромным агонизирующим паукам, зависли над одним кувшинчиком, потом над вторым. Быстрыми нервными движениями он раскрыл одну из многочисленных шкатулок и достал полупрозрачный рог неизвестного девушке животного. Нацедил в него вина из початого кувшинчика и некоторое время смотрел, держа рог против пламени свечи. Затем, сумрачно усмехнувшись, вылил вино прямо в медный таз, предназначенный для омовения рук. Откупорил другой кувшин и тоже плеснул в рог. Проворчав что-то, вылил драгоценный напиток, сильный, пряный аромат которого достиг даже ноздрей Ниилит, и вновь повторил ту же операцию. Он проверил полдюжины кувшинчиков, и девушке уже наскучило наблюдать за магом, когда налитое в очередной раз вино, неожиданно зашипело и запенилось в роге, стенки которого приобрели болезненный синюшный оттенок.

– Ага! – зловеще процедил Азерги. – Ученик устал от учителя! Этого следовало ожидать. Надобно еще помнить, что, кроме яда, существует хладная сталь, и она, безусловно, будет пущена в ход…

Ниилит завороженно смотрела, как маг выволок на середину шатра жаровню, состоящую из плоской, похожей на щит чаши, укрепленной на трех изогнутых ножках. Пошептал над покрытыми пеплом углями, заставляя их разгореться, и высыпал в огонь несколько щепоток черного порошка. Фиолетовое пламя столбом ударило вверх, едва не спалив кожаный свод шатра. Азерги взмахнул руками, широкие рукава халата взметнулись и опали, как черные крылья, свечи вспыхнули ярко-синим пламенем и погасли. Шатер залило ядовито-малиновое сияние, в зловещем свете которого нестерпимо страшным показался Ниилит заунывный речитатив мага, начавшего вполголоса читать заклинания на неизвестном, каркающем и пришепетывающем языке. Чувствуя, как по телу разливается слабость, а лоб покрывается испариной, девушка попыталась отвернуться или хотя бы закрыть глаза, но мертвенное оцепенение сковало члены, отняло волю.

Понизив голос, Азерги забормотал что-то совсем уже неразборчивое, выхватил из висящих у пояса ножен кинжал и полоснул себя по левой руке. Кинул окровавленный кинжал в жаровню и протянул над ней руку, чтобы капли сочащейся из пореза густой, вязкой на вид крови упали на угли. Пламя приобрело желтовато-зеленый оттенок, что никак не повлияло на разлитое в шатре малиновое сияние, и маг, сорвав с шеи кулон, сделанный из огромного изумруда, которому была придана каплевидная форма, приложил его к кровоточащему порезу.

Ниилит видела уже, как Азерги использовал этот достойный украшать шадскую грудь кулон в своей волшбе, обращаясь с ним крайне бережно, и была поражена, когда маг, отняв камень от раны, швырнул его в жаровню. Горло девушки сдавила невидимая рука, дыхание на миг прервалось, и ей почудилось возникшее из зеленого пламени перекошенное смертельной мукой лицо молодого мужчины. Потом послышался слабый треск – это раскололся брошенный в огонь изумруд, и шатер погрузился во тьму…

Очнувшись, Ниилит не сразу поняла, где находится – перед глазами плыли разноцветные круги, во всем теле ощущались какие-то неестественные слабость и пустота. "Наверное, так чувствует себя опорожненный бурдюк", – подумала девушка, и сравнение это, первое почему-то пришедшее на ум, помогло припомнить последнюю ворожбу Азерги. Теперь, правда, Ниилит не была уверена, что это в шатре погас свет, а не сама она потеряла сознание. Впрочем, задержаться на этой мысли ей не удалось, ибо из-за стен шатра долетел такой страшный крик ужаса и боли, что по телу побежали мурашки и девушке сделалось не до воспоминаний.