Проверив садки, Тофур бросил в корзину трех рыб — каждая около локтя в длину — и взялся за бечеву, привязанную к выступавшему из земли корню берро. По тому, как затянулся узел, он сразу понял, что усач проглотил живца, и зацокал от волнения языком. Хитрая и сильная рыбина трижды портила его снасти: если бы она и сегодня оборвала бечеву или поводок, пришлось бы оставить её в покое — такой убыточной рыбной ловли он себе позволить не мог.

Юноша, замирая от волнения, потянул бечеву. Сначала она пошла свободно, потом дернулась, движение её замедлилось, и скуластое загорелое лицо Тофура расплылось в улыбке. На этот раз усач не ушел, попался! Самонадеянный усач — самая большая, самая вкусная и сильная рыба озера — думал, что опять сможет безнаказанно сожрать бело-брюхого лягушонка; он не знал, что бечеву эту, сработанную в Исфатее, Тофур прошлой весной выменял у заглянувшего в их деревню купца, а поводки сделал сам, вплетая в них волоски, заговоренные знахарем Абулом.

Почувствовав новый рывок, юноша отпустил бечеву и полез на берро. Скинул наземь припрятанный в его кроне обломок косы, насаженный на длинную палку, и спрыгнул сам. Острогу эту Тофур изготовил специально на усача, хотя уверенности в том, что она ему когда-нибудь понадобится, у него до сегодняшнего дня не было. Никому в деревне он не говорил, что собирается поймать усача, даже Дии, хотя она-то уж наверняка не стала бы над ним потешаться — ведь рыбина эта нужна была ему, чтобы сделать свадебный дар её отцу. Однако, сомневаясь в успехе затеянного дела, он не говорил об этом даже ей, и если бы ему удалось вытащить усача…

Все ещё улыбаясь, Тофур проверил заточку лезвия, убедился, что держится оно на рукояти крепко и прошедший недавно дождь не повредил обмотку. Он не должен допустить ни одной оплошности — два года назад усач, может быть этот же самый, едва не отхватил старику Пайлу ногу, шрамы на ней видны до сих пор. Положив острогу рядом с собой, юноша снова взялся за бечеву и медленно и плавно потянул.

Он выбрал её уже локтей на десять, когда слабина кончилась и стал ощутим вес огромной рыбины. Вероятно, она заглотила живца на рассвете и после тщетных попыток избавиться от ограничивающей её движения бечевы успокоилась и стояла у самого дна. Может быть — Тофур не взялся бы ничего утверждать наверняка, — усач даже не заметил, что попался на крючок. Ход бечевы, снабженной тремя поводками и грузом, лежащим на дне, был достаточно большим. Тяжесть грузила невелика, и усач, если он не намеревался уплыть из облюбованной им озерной ямы, мог свободно таскать его за собой; учитывая размеры рыбины, это не должно было доставлять ей сильного неудобства.

Испытывая нарастающее сопротивление, Тофур выбрал ещё локтей пять-шесть, прежде чем ощутил рывок — усач предупреждал, что игра эта перестает ему нравиться. Юноша накинул петлю на корень берро и в свою очередь дернул бечеву. Из рассказов Пайла он знал, что мелкую добычу усач заглатывает целиком, и если тот уже пытался и не смог освободиться, значит, крюк прочно засел у него в брюхе, а толстая, чуть не с мизинец, бечева выдержала испытание. Если же нет, то сейчас и наступил решающий момент…

Рыбина выдала ещё несколько локтей слабины, а потом, как и ожидал Тофур, рванулась с такой силой, что он едва не полетел в воду. Дерево, на корень которого была накинута петля, содрогнулось, и юноша мысленно поблагодарил купца и направившего стопы его в их деревню Небесного Отца. Ловя более мелкую рыбу в других уголках озера, он использовал множество уловок, позволявших вытащить горихвостов и толстолобов, не порвав тонкие снасти, но здесь, без лодки, Тофур вынужден был положиться на прочность бечевы и знание повадок усачей, которое он почерпнул из рассказов Пайла. Когда-то старику, по его словам, случалось вылавливать этих гигантских рыбин, хотя на памяти юноши никому из деревенских сделать это не удавалось. Впрочем, они и вообще-то не часто рыбачили.

Односельчане Тофура, несмотря на близость джунглей и озера, кормились преимущественно тем, что им удавалось вырастить на своих огородах и пашнях. Выкармливали они кое-какую живность в хлевах, били птиц и крупных грызунов на лугах, раскинувшихся севернее деревни, на озеро же, за рыбой, наведывались редко, а в джунгли, до которых было рукой подать — надо лишь с плато спуститься, — и вовсе не ходили. Даже старик Пайл — завзятый рыболов и охотник, заменивший Тофуру рано умершую мать и неизвестного отца, — не отваживался углубляться в джунгли, хотя по краю их прежде хаживал изрядно.

Юноша подождал, пока рыбина дернет раз, другой, третий, с замиранием сердца прислушиваясь к сердитому гудению мокрой бечевы, и, улучив момент, потянул её на себя. Еще, ещё чуть-чуть… Новый рывок усача не застал его врасплох, и он не только не отдал выбранное им, но, изо всех сил упершись ногами в землю и работая руками так, что мускулы взбугрились и закаменели, сумел отвоевать ещё несколько локтей. Накинув на корень следующую петлю, он проследил, чтобы первый вытащенный им поводок не запутался, и заметил, что наклон бечевы изменился. Прежде круто сбегавшая в глубину, теперь она уходила в воду более полого — усач начал подниматься со дна. Воодушевленный этим, Тофур снова взялся за резавшую руки бечеву и отыграл ещё с полдюжины локтей за счет того, что, повернувшись спиной к озеру, перенес тяжесть снасти на левое плечо.

Он тянул и тащил, тащил и тянул, пока сопротивление усача внезапно не прекратилось. Юноша, не удержавшись на ногах, рухнул на землю, но и лежа продолжал быстро выбирать появившуюся слабину. Длилось это недолго, последовавший за мнимой уступкой рыбины рывок подтащил Тофура к самой воде, и он едва успел упереться ногами в спасительный корень. Вытравив локтей пять, он умудрился накинуть на корень очередную петлю, смотал второй поводок и поднялся на ноги. Вытер о короткие кожаные штаны мокрые, дрожавшие от напряжения руки, смахнул застилавший глаза пот.

Глубина озерной ямы была чуть меньше ста локтей, и, если он соберется с силами, а усач не выкинет какой-нибудь финт, долго мучиться ему не придется. Главное, выдержала бечева. Не зря купец говорил, что её даже глегу не порвать. Правда, насчет глега полной уверенности не было — юноша вспомнил многократно слышанный им в джунглях рев и содрогнулся. Вслушиваясь в этот рев и натыкаясь на следы чудовищных животных, он понимал нежелание земляков подвергать свою жизнь риску, охотясь у подножия плато, на котором стояла деревня, и даже давал себе слово не углубляться в страшные леса больше чем на два-три полета стрелы. Но зеленые дали, открывавшиеся ему с края обрыва, манили его едва ли не сильнее, чем ямочки, появлявшиеся на щеках Дии, когда та улыбалась. Кроме того, джунгли кормили и одевали его и Пайла, и если бы он не поймал в них певуна, то не смог бы выменять у исфатейского купца эту великолепную бечеву. Певуна он ловил для Дии, но девушка испугалась взять страшную на вид перепончатокрылую тварь. Тогда Тофур обиделся, но теперь-то ему ясно, что страх этот наслан был на неё Небесным Отцом неспроста. Он провидел и предопределил и появление купца в деревне, и капризы отца Дии.

Хозяин лавки заглянул в свой хлебный амбар как раз в тот момент, когда юноша тискал его девчонку, и устроил жуткий скандал, а на просьбу отдать дочь замуж за Тофура заявил, что согласится на это, только если тот сумеет показать себя настоящим мужчиной. Юноша не понял, что имел в виду лавочник, и попробовал отшутиться, обещав доказать свое право называться мужчиной самым очевидным способом — наделав тестю кучу внуков и внучек. Услышав это предложение, проклятый лавочник запретил дочери встречаться с «безродным шатуном» и взялся за стоявшие поблизости вилы. Тофур не обиделся. Ко всяким прозвищам он привык, а на Сасфа и вовсе глупо было сердиться — язык у него был без костей, сгоряча и не такое мог ляпнуть. Посмотрим, что-то он запоет, увидев усача… Руки у юноши перестали дрожать, и он вновь взялся за бечеву. Рывок следовал за рывком, бечева впивалась в ладони, и все же после каждого рывка усача ему удавалось подтянуть рыбину чуть ближе к берегу. Пот катился с Тофура градом, безрукавка давно взмокла, ноги гудели, по щиколотку увязнув во влажной земле. Вибрирующая бечева, по которой прыгали блестящие на жарком послеполуденном солнце капли, двоилась перед глазами, и казалось, или она, или жилы на его руках вот-вот лопнут, но неожиданно ход её сделался легче, а затем сопротивление совсем перестало ощущаться.

Судорожно выбирая слабину, Тофур едва не пропустил момент, когда темная масса, принятая им за тень от дерева, начала двигаться, поверхность озера вздулась и скошенный спинной плавник появился над водой. Мигом позже показался и сам усач — гигантский, бурый в ржавых пятнах, сверкающий от скатывавшейся с его боков воды.

Продолжая выбирать бечеву, юноша не мог отвести глаз от поднявшегося из озерных глубин чудища. Пайл не зря говорил, что усач — отважная, хитрая и самодовольная рыба, которая всегда улыбается, широкая морда его действительно ухмылялась злобно и страшно, а в глазах стоял такой гнев и коварство, что в голову видевшему их невольно закрадывалась мысль: кто же кого поймал, кто тут дичь, а кто охотник? Отвага и решительность усача тоже не вызывали сомнений — он пер к берегу, как таран на ворота, неумолимый и сокрушительный.

Тофур замешкался лишь на мгновение, и усач, словно поняв, какое впечатление он должен производить на увидевшего его впервые, воспользовался этим. У самого берега он круто свернул в сторону, ударил серпообразным хвостом и ринулся прочь, используя свободный ход бечевы, чтобы набрать разгон для решающего рывка. Вытравив от неожиданности с десяток локтей, юноша начал придерживать бечеву, потом отработанным приемом, поворачиваясь спиной к воде, перекинул её на плечо, остановил и принялся медленно выбирать.

Почувствовав внезапно появившуюся слабину, он, усвоив урок, бросил бечеву и схватил острогу. Повернулся, сделал шаг к воде и, подняв руки как можно выше, обрушил острогу на голову усача.

Лезвие ударило в покатый рыбий лоб и скользнуло, не причинив ей ни малейшего вреда. Удар только оглушил, лишил усача стремительности, и поворот вышел у него не столь быстрым и изящным, как в прошлый раз. Тофур вновь взмахнул острогой и, когда рыбина уже уходила из зоны досягаемости, ударил снова, вдогонку, в левый бок, чуть выше грудного плавника. Острога выскользнула из его рук, сам он, не устояв на скользком берегу, плюхнулся в темную воду. Ужас перед усачом, которому теперь ничего не стоило расправиться с ним, придал ему сил. Юноша в мгновение ока выбрался на берег и огляделся: гигантской рыбины не было видно, бечева стремительно убегала в воду, а на месте схватки расплывалось бурое облачко крови.

Тофур схватил бечеву. Она обожгла ладони, дернулась раз, другой. Он привычно навалился на неё всем своим весом, и она медленно и неровно, толчками, будто нехотя, стала поддаваться.

Когда усач всплыл, острога все ещё торчала из его бока. Вода вокруг была красной от крови, и он уже не казался таким огромным. Пять, от силы шесть локтей — не больше…

Уже на подходах к деревне они почувствовали что-то неладное, а войдя в нее, начали тревожно переглядываться. Вид четырех мужчин, тащивших на ремнях гигантскую рыбину, должен был вызвать переполох, поднять на ноги и вернувшихся с полей, и на поля не уходивших, заставить выскочить на улицу всех от мала до велика. Никто, однако, не попался им на глаза, не завопил от изумления и восторга, а старуха Баска, целыми днями гревшаяся на солнышке под изгородью своего дома, завидев их, скользнула по усачу равнодушным полубезумным взглядом и вместо приветствия прошамкала беззубым ртом:

— Рыбку для пришлых пымали? Эт-то хорошо. Сасф обрадуется, а то уж с ног сбился, не знает, чем такую прорву народа кормить.

Мужчины, которых Тофур отыскал на ближних к озеру полях и уговорил помочь перенести усача во дпор отца Дии, остановились и засыпали старуху вопросами:

— Пришлые в деревне? Много? Где они? Что делают?

— А на площади. У Сасфа в доме на всех места не хватило. Больно много их пожаловало. Сидят, веселятся.

Спутники Тофура зашевелились, переминаясь с ноги на ногу, словно вьючные животные, услышавшие бич надсмотрщика, и, прибавив шагу, двинулись к дому Сасфа. «Если бы старуха не сказала, что пришлые остановились там, — а где ещё они могут остановиться? — помощнички мои бросили бы, пожалуй, рыбину в дорожную пыль и умчались смотреть на гостей», — подумал юноша с легким презрением. Они любопытны, нетерпеливы и капризны, как женщины.

Совсем недавно они плясали, увидев усача, но стоило им услышать о пришлых, как гигантская, невиданная здесь уже много лет рыбина была забыта. Неужели это тяжелая и нудная работа на полях сделала их такими? Тогда Пайл прав — лучше рыбачить и охотиться, ежедневно рискуя жизнью, чем, ковыряясь в земле, стать таким же восторженным и забывчивым.

Что им до пришлых? Они приходят и уходят, а цели их и дела остаются непонятными. Что сохранилось у него в памяти от тех трех незнакомцев: двух мужчин и чернокожего парня, которые пять дней назад появились в деревне, переночевали у Сасфа, набили походные котомки лепешками s и ушли в джунгли? Ничего. Откуда они пришли, за чем ушли — никто не знает. Пришлые были не слишком разговорчивы, зато Сасф болтал без умолку, и жители деревни слушали его раскрыв рты. Почему? Что он сказал им нового?

Что им до пришлых, если они слушали в основном Сасфа? Размышления Тофура были прерваны появлением Мули — дочери Зейра. Выскочив из-за изгороди, сплетенной из веток и колючего вьюна, она увидела покачивавшегося на ремнях усача, с разбегу остановилась и восторженно заголосила:

— Рыба, рыба, рыба! Тофур поймал большую рыбу!

Хмурое лицо юноши просветлело.

— Вы несете рыбу Сасфу, да? У него собралось много пришлых, все наши там! Я скажу им, что вы несете самую большую рыбу, которая водится в озере! — Выпалив это Одним духом, Мули, сверкая грязными пятками, умчалась на деревенскую площадь, а несшие усача, ускорив шаги, насколько это было возможно под такой ношей, последовали за ней.

Маленькая площадь была заполнена людьми, которые шумно приветствовали Тофура и его спутников. Они уже вволю накричались и наспорились по случаю появления в деревне трех десятков пришлых, но вызванное таким обилием нежданных гостей любопытство и возбуждение не успело остыть и смениться обычной апатией благодаря выкаченному Сасфом на середину площади бочонку хмельной чимсы.

Почему Сасф расщедрился на угощение односельчан, было Тофуру непонятно, и он предположил, что, возможно, это пришлые решили таким образом отпраздновать свое прибытие. Впрочем, судя по тому, что местные жители, рассевшиеся вперемежку с пришлыми на циновках и ковриках, постланных прямо посреди площади, уже передавали из рук в руки оплетенные соломой глиняные кувшины, было ясно: неожиданно разразившийся праздник, напоминавший гуляния, устраивавшиеся здесь по случаю окончания уборки урожая или прихода женихов из соседних деревень, уже не зависел от щедрости лавочника или гостей. Языки развязались, скрюченные рутиной будней души развернулись, и прижимистые обычно селяне будут теперь тащить на площадь заветные кувшины, свежие лепешки, сушеные фрукты, вяленое мясо и прочую снедь до тех пор, пока темнота и усталость не разгонят их по домам.

Недружно, но с энтузиазмом проорав приветствия Тофуру и его спутникам, деревенские и пришлые, оставив на время кувшины и закуски, потянулись к удачливому рыболову и, отогнав ребятишек, успевших, подобно мухам, облепить усача, принялись шумно восхищаться и обсуждать невиданную добычу. Похлопав по чешуйчатому боку рыбины, подергав её за обвисшие усы, уважительно потрогав по-' хожие на крючья зубы, они бессвязно поведали припозд-нившимся о появлении в деревне гостей и вернулись к прерванному веселью, позволив наконец Тофуру приблизиться со своим трофеем к дверям лавки, служившей постоялым двором для редких в этих местах пришлых и питейным заведением для местных. На поднявшийся шум из лавки вышел Сасф в сопровождении двух незнакомцев, из-за плеча его выглядывало круглое свежее личико Дии.

Подождав, пока шум немного утихнет, а несшие усача приблизятся, Сасф указал высокому узколицему незнакомцу на Тофура:

— Наш лучший рыбак и охотник. О нем-то я вам и говорил. — И, обращаясь к юноше и его спутникам, воскликнул: — Вот это добыча! Давненько не видали в наших местах такой рыбины! — Глаза лавочника возбужденно блестели, губы лоснились от жира, лицо раскраснелось — отец Дии, в отличие от сопровождавших его незнакомцев, успел, как видно, уже угоститься на славу, и Тофур подумал, что более подходящего случая для примирения и вручения свадебного дара ему не представится.

— Не правда ли, поймать такого усача мог лишь настоящий мужчина? — обратился он громким голосом к собравшимся.

— Да! Ты рыбак! Охотник! Мужчина! — закричали деревенские с разных концов площади. Их поддержали пришлые, которые, как следует нагрузившись, тоже были не прочь поорать, благо повод был, и верно, внушительный.

— Ты слышал, что они говорят? — обратился Тофур к Сасфу. — Они подтверждают, что я настоящий мужчина. Твое условие выполнено, позволь мне преподнести тебе этого усача. Выдай за меня свою дочь!

— Свадьба! Быть свадьбе! Молодец Тофур! Счастья и многих детей Дии! — взорвалась площадь хмельными криками.

Дия заулыбалась, залилась румянцем и спряталась за спину отца. Тофур улыбнулся. При всех своих недостатках, его односельчане были добрыми и славными людьми и умели радоваться за соседа так же, как за самих себя. Порой они посматривали на юношу косо: мыслимое ли дело, вместо того чтобы трудиться в поле или на огороде, целыми днями охотиться и рыбачить? Но, с другой стороны, чего ещё ждать от сироты, приемный отец которого сам шатун и ничему другому научить не может? К тому же благодаря странному юноше, ни во что, кажется, не ставящему собственную жизнь, любой пожелавший свежей рыбки или дичины мог не трудить ноги, не рисковать, а выменять их у старика Пайла на хлеб и овощи. Слава Тофуру, какой он ни есть, а свой, родной, пусть будет счастлив и скорее брюхатит Дию, чтоб деревня огласилась криками новых, вечно путающихся под ногами ребятишек!

— Ты мужчина, и я принимаю свадебный дар. Дия будет твоей женой! — торжественно произнес Сасф, придавая соответствующее случаю выражение своему круглому, пышущему здоровьем и довольством лицу. Про себя он подумал, что дурацкая размолвка с Тофуром закончилась к обоюдному удовольствию. Дия не будет больше плакать по ночам, будущий зять показал себя героем, а ему не надо опасаться, что Тофур, замяв под кустом его дочь, сделает ей ребенка и, подобно отцу своему, удерет искать судьбу где-нибудь в чужих краях.

— Неси усача во двор. Дия, позови мать, надо разделать рыбину, пока не протухла.

Помощники Тофура, ворча, двинулись к калитке во двор. Следуя указаниям Дии, затащили усача за амбар, бросили на широкий разделочный стол, содрогнувшийся под. тяжестью рыбины, и поспешили на площадь, чтобы присоединиться к веселящимся товарищам.

— Как ты поймал такую громадину, такую страшилину? — спросила Дия, глядя при этом не на усача, а на юношу счастливыми, широко распахнутыми глазами.

— А вот так! — Тофур обнял её правой рукой за плечи, а левую сунул ей под юбку. Девчонка радостно взвизгнула и, прильнув к нему всем телом, часто-часто задышала, ища влажными приоткрытыми губами губы любимого.

— Это ещё что за безобразие! — послышался голос матери Дии, вышедшей из дома с большой плетеной корзиной и двумя ножами в руках. — Ишь шустрый! Лучше иди о свадьбе подумай, жених! Чем народ кормить-потчевать будешь? А ты нож бери, потроши рыбину, успеешь ещё со своим удальцом помиловаться!

Расцепившись, новоиспеченные жених и невеста прянули в разные стороны, однако Тофур напоследок успел шепнуть Дии:

— Как все утихнет, не спи смотри. Я тебя за хлевом ждать буду.

К концу первого дня Тофур отыскал следы трех незнакомцев, которых преследовали пришлые, возглавляемые Заругом и Уифом. Дело было за немногим — догнать их. Юноша прилагал к этому все усилия, и не его вина, что люди Заруга оказались плохо приспособлены к походу через джунгли. Они постоянно проваливались в ямины, оступались, подвертывали ноги и то в ужасе шарахались от безобидного сухосверча, то лезли прямо в глотку пятнистому удаву, а уж шумели так, будто по лесу целая армия глетов марширует. Их счастье, что не наступило лето и эти самые глеги не вышли ещё из Чиларских топей. Цепенящий душу рев доносился порой откуда-то издалека, и лица пришлых становились белее молока, хотя поворачивать назад они пока не собирались.

Тофур поправил уложенную под голову котомку и тихо вздохнул, прислушиваясь к разговору пришлых, в который уже раз вспоминавших ужасные истории, рассказанные Сасфом о джунглях в тот памятный вечер. Послеполуденный отдых ещё только начался, и юноша прикрыл глаза и расслабил мышцы, подумав, что пришлые ещё хуже деревенских. Они не умеют идти по лесу, не видят творящегося в пяти шагах и даже отдыхать не могут так, чтобы скопить за время короткого привала как можно больше сил. Поэтому-то, несмотря на все его заботы о них, двое уже мертвы, а троих, отмеченных страшной лапой джунглей, Заруг отослал назад. Вот только сумеют ли они вернуться? Сасф многое приврал и преувеличил, но кое-что из сказанного им заслуживало внимания, и в главном, в том, что кому попало соваться в джунгли не след, он был, безусловно, прав.

«Истинный бич наших лесов — сухопутные пиявки. Они живут всюду: во мху, под камнями, в перегное, на кустах и деревьях — и ползают удивительно быстро. Некоторых животных они покрывают не только снаружи, но и изнутри. Они заползают спящему в глотку и, наглотавшись крови, разбухают и закупоривают горло так, что человек в муках умирает от удушья», — вещал Сасф, закатывая глаза и сам ужасаясь рассказанному. Тофур усмехнулся. Быть может, где-то такие страшные пиявки и водятся, но здешние отличаются медлительностью. Иногда они, правда, присасываются к сапогам, но если посадить их на свежеубитую дичь, дать напиться крови, а затем собрать и поджарить — лакомство выходит исключительное.

«Еще хуже мелкие пчелы, норовящие ужалить человека в глаз, залезть в уши и ноздри», — продолжал пугать слушателей лавочник. Тофур тогда едва сдержался, чтобы не добавить, что укус пчелы действительно весьма болезненная штука, однако от этой напасти есть простое средство — срезать ветку и отогнать ею назойливое насекомое, не дожидаясь, пока оно укусит или залезет в ноздрю.

«Укус алого клеща сводит человека с ума, колижук забирается под кожу и колет изнутри так, что звери отгрызают себе лапы, лишь бы избавиться от него», — зловещим шепотом повествовал лавочник, не подозревая, по всей видимости, что алые клещи встречаются крайне редко, а от колижука, размером не превышающего крохотное семечко, не избавится только ленивый. Для этого надо сделать маленький надрез и выковырять паразита из-под кожи. Глубоко он забраться не может, а сквозь шерсть и мех ему вообще не проникнуть. Спору нет, водятся в лесах жгучие улитки, которые, падая с ветвей, оставляют на коже болезненный след, похожий на ожог. Но на открытые части тела — руки и лицо — они падают не часто, а кому придет в голову бродить по джунглям голышом?